Текст книги "Восемь"

Когда завтрак принесли, я открыла портфель и достала записи, которые сделала бессонной ночью – до того, как на меня подействовало белое вино. Я подумала, что, возможно, смогу найти какой-то смысл в хронологической последовательности событий.

У Соларина имеется секретная формула, и на какое-то время его отправляют обратно в Россию. Фиске в течение пятнадцати лет не участвует в шахматных турнирах. Соларин предостерегает меня, используя те же слова, что и предсказательница тремя месяцами ранее. Соларин и Фиске пререкаются во время игры и делают перерыв. Лили полагает, что Фиске жульничал. Его обнаруживают мертвым при подозрительных обстоятельствах. В автомобиль Лили попадают две пули: одна до того, как мы пришли, другая – когда мы стояли рядом с машиной. И наконец, Сол и предсказательница – оба исчезли.

Казалось бы, что общего между этими событиями? Однако очень многое указывало на то, что все они связаны между собой. Я знала, что вероятность подобного стечения обстоятельств чрезвычайно мала.

Была выпита чашка кофе и съедена почти половина кекса, и тут я увидела его. Я смотрела в большое окно на голубовато-серый изогнутый фасад здания ООН, когда заметила что-то краем глаза. За окном прошел человек, одетый в белое: свитер с капюшоном и шарф, прикрывающий нижнюю часть лица. Человек катил велосипед.

Я примерзла к стулу, а стакан апельсинового сока примерз к моим губам. Человек начал спускаться по пологой лестнице, которая делала плавный изгиб и заканчивалась на площади, напротив здания ООН. Я поставила стакан, вскочила на ноги и бросила несколько купюр на стол. Затолкав в портфель свои бумаги, я схватила пальто и выскочила на улицу.

Каменные ступени были скользкими, они обледенели, и их посыпали солью. Я перекинула пальто через руку и, размахивая портфелем, побежала по лестнице. Человек с велосипедом скрылся за углом. Я поспешила за ним, на бегу продевая руки в рукава пальто, и поскользнулась. Каблук подломился, я упала на колени и сползла на две ступеньки ниже. Перед носом у меня оказалась выбитая на сплошных каменных перилах лестницы цитата из пророка Исайи:

И перекуют мечи свои на орала,

и копья свои – на серпы;

не поднимет народ на народ меча,

и не будут более учиться воевать15[15]
  Исаия, 2,4


[Закрыть].

Ага, как же! Я поднялась и отряхнула с колен снег. Исаие не помешало бы получше изучить людей и народы. За пять тысяч лет не было ни дня, чтобы планету не терзали войны. Демонстранты, протестующие против войны во Вьетнаме, в этот ранний час уже наводнили площадь. Мне пришлось пробираться сквозь толпу, а люди махали мне символами мира – стилизованным изображением голубиной лапки в круге. Хотела бы я посмотреть, как они отобьют баллистическую ракету лемехом!

Хромая из-за сломанного каблука, я завернула за угол и поковыляла в сторону Института вычислительной техники компании IBM. Незнакомец в белом уже оседлал велосипед и теперь вовсю крутил педали. Он оторвался от меня на целый квартал. Добравшись до площади Объединенных Наций, он остановился перед светофором и стал ждать зеленого света.

Я поспешила к нему. Глаза слезились от холода, я пыталась на ходу застегнуть пуговицы пальто и портфель. Сильный порыв ветра ударил в лицо. Мне удалось одолеть половину разделявшего нас расстояния, когда светофор загорелся зеленым светом и мужчина снова покатил по улице. Я прибавила шагу, но к тому времени, когда я добралась до перекрестка, свет снова сменился и машины тронулись. Я не отрывала взгляда от удаляющейся фигуры.

Мужчина снова слез с велосипеда и покатил его вверх по ступеням в сторону площади. Попался! Из сада скульптур только один выход, так что можно не спешить и успокоиться. Я бы так и поступила, если бы, стоя на перекрестке в ожидании зеленого света, вдруг не осознала, что делаю.

Днем раньше чуть ли не у меня на глазах убили человека, а потом кто-то стрелял и пуля прошла в нескольких футах от меня. Все это произошло на оживленных улицах Нью-Йорка. А теперь я бежала вслед за незнакомым мне велосипедистом только потому, что он был похож на человека, которого я нарисовала вчера. Но в самом деле, как могло случиться так, что этот тип будто сошел с моей картины? Я обдумала это, но ответа не нашла. Однако когда загорелся зеленый свет, я внимательно посмотрела по сторонам, прежде чем ступить на мостовую.

Миновав чугунные ворота площади Объединенных Наций, я стала подниматься по ступеням. На каменной скамье, стоявшей на белых плитах площади, сидела женщина в черном и кормила голубей. Вокруг ее головы была обернута черная шаль, она наклонилась вперед и сыпала зерно серебристым птицам, которые кружили, курлыкали и роились вокруг нее белым облаком. Рядом стоял мужчина с велосипедом.

Я застыла на месте, не зная, что делать дальше. Старуха повернулась, посмотрела в мою сторону и что-то сказала мужчине. Он еле заметно кивнул, не оборачиваясь протянул руку к велосипеду и стал спускаться по ступеням к реке. Я не растерялась и побежала за ним. Голуби тучей поднялись в воздух, на миг ослепив меня. Я закрыла лицо руками, пока они не разлетелись.

На берегу лицом к реке стояла огромная бронзовая скульптура крестьянина – подарок Советов. Крестьянин перековывал свой меч на орало. Передо мной лежала замерзшая Ист-Ривер, на другом ее берегу расстилался район Куинз, над ним полыхала огромная реклама пепси-колы, окутанная клубами дыма из труб. Слева от меня находился сад. Его просторные лужайки, обсаженные деревьями, были покрыты снегом, на пушистой поверхности которого не было видно ни следа. Вдоль реки шла мощеная дорожка, отделенная от сада рядом маленьких, фигурно подстриженных деревьев. На ней тоже никого не было видно.

Куда же он делся? Из сада выхода не было. Я повернула обратно и медленно спустилась по ступеням к площади. Старуха тоже исчезла. Правда, я заметила какую-то фигуру у выхода из сада. Снаружи перед зданием ООН стоял знакомый велосипед. Как этот тип мог пройти мимо меня? Недоумевая, я вошла внутрь здания. Кроме охранника за овальным столом сидел молоденький дежурный. Они болтали.

– Простите, – сказала я. – Сюда не заходил только что мужчина в белом спортивном костюме?

– Не обратил внимания, – сказал охранник, раздраженный моим вторжением.

– Куда бы вы отправились, если бы вам надо было скрыться от кого-нибудь? – спросила я.

Это привлекло их внимание. Оба принялись изучать меня, словно я была потенциальным анархистом. Я поспешила объяснить:

– В смысле, если бы вам захотелось побыть одному?

– Делегаты идут в комнату для медитаций, – сказал охранник. – В ней тихо. Это там.

Он показал на дверь в другом конце холла, выложенного в шахматном порядке квадратными плитами зеленоватого и розового мрамора. Рядом с дверью было окно, а в нем – сине-зеленый витраж с картины Шагала. Я поблагодарила и отправилась, куда мне сказали. Когда я вошла в комнату для медитаций, дверь за мной беззвучно закрылась.

Длинная полутемная комната чем-то напоминала склеп. Вдоль стен стояло несколько рядов маленьких скамеечек, одну из которых я чуть не опрокинула в потемках. В центре комнаты была каменная плита, длинная и узкая, как гроб. Поверхность камня была расчерчена тонкими лучиками света. В комнате было тихо, прохладно и пусто. Мои зрачки расширились, адаптируясь к темноте.

Я села на одну из маленьких скамеечек. Она заскрипела. Задвинув портфель за скамейку, я стала рассматривать каменную плиту. Подвешенная в воздухе, словно монолит, плывущий в открытом космосе, она таинственно подрагивала. Почему-то это зрелище успокаивало, даже завораживало.

Дверь позади меня беззвучно открылась, впустив полосу света, и закрылась вновь. Я начала поворачиваться, словно в замедленной съемке.

– Не кричи, – прошептал сзади чей-то голос. – Я не причиню тебе вреда, но ты должна молчать.

Сердце бешено забилось в груди: этот голос был мне знаком. Я вскочила на ноги и повернулась спиной к плите.

Передо мной в тусклом свете стоял Соларин, в его зеленых глазах отражались лучики света, освещавшие каменную плиту. От резкого движения у меня отлила кровь от головы, и я ухватилась за плиту, чтобы удержаться на ногах. Соларин держался совершенно невозмутимо. Он был одет в те же серые брюки, что и днем раньше, но теперь на нем был темный кожаный пиджак, из-за которого его кожа казалась еще более бледной, чем она мне запомнилась.

– Садись, – тихо сказал он. – Рядом со мной. У меня есть только одна минута.

Ноги отказывались меня держать, и я молча подчинилась.

– Вчера я пытался тебя предупредить, но ты не послушалась. Теперь ты знаешь, что я говорил правду. Тебе и Лили Рэд нельзя бывать на турнире, если вы не хотите разделить судьбу Фиске.

– Невозможно поверить, что это было самоубийство, – прошептала я в ответ.

– Не будь дурочкой. Ему свернули шею, и сделали это весьма профессионально. Я последний, кто видел Фиске живым. Он был вполне здоров. Две минуты спустя – мертв. И в газетах не писали, что…

– Если только вы не убили его, – перебила я. Соларин рассмеялся. Ослепительная улыбка совершенно преобразила его лицо.

Он придвинулся ближе и положил мне руки на плечи. Я почувствовала, как от его пальцев по моему телу растекается тепло.

– Если нас увидят вместе, мне не поздоровится, поэтому, пожалуйста, выслушай то, что я должен тебе сказать. Я не стрелял по машине твоей подруги. Однако в исчезновении ее шофера нет ничего случайного.

Я глядела на него в изумлении. Мы с Лили договорились никому ничего не говорить. Откуда он об этом знал, если сам не делал это?

– Вы знаете, что случилось с Солом? Знаете, кто все-таки стрелял?

Соларин посмотрел на меня, но промолчал. Его руки оставались на моих плечах. Теперь они напряглись, словно он старательно отдавал мне тепло. Снова ослепительная улыбка. Когда он улыбался, он был похож на мальчишку.

– Они были правы относительно тебя, – тихо сказал он. – Ты одна такая.

– Кто был прав? Вы что-то знаете, но не говорите мне, – резко сказала я. – Вы предостерегаете меня, но не говорите, чего я должна бояться. Вы знаете предсказательницу?

Соларин неожиданно убрал руки с моих плеч, и лицо его снова стало бесстрастным, как маска. Я понимала, что испытываю судьбу, но остановиться уже не могла.

– Вы все знаете, – сказала я. – А кто был человек на велосипеде? Вы должны были его видеть, раз шли за мной. Почему вы преследуете меня, предостерегаете, но ничего не хотите объяснить? Что вам нужно? При чем здесь я?

Я остановилась, чтобы перевести дыхание. Соларин пристально смотрел на меня.

– Я не знаю, как много могу рассказать тебе, – мягко и ласково произнес он, и впервые я уловила легкий славянский акцент в его безупречном английском произношении. – Что бы я ни рассказал, это подвергнет тебя еще большей опасности. Я прошу верить мне, потому что сильно рискую, просто разговаривая с тобой.

К моему огромному изумлению, он придвинулся ко мне еще ближе и коснулся моих волос так нежно, словно я была маленькой девочкой.

– Держись подальше от этого шахматного турнира. Никому не доверяй. На твоей стороне могущественные друзья, но ты не понимаешь, в какую игру играешь…

– Какая сторона? – сказала я. – Не играю я ни в какую игру!

– Нет, играешь, – ответил он, глядя на меня как-то странно, словно хотел обнять и не решался. – Ты играешь в шахматы. Но не беспокойся, я мастер этой игры. И я на твоей стороне.

Он двинулся к двери. Я последовала за ним, словно в каком-то дурмане. Когда мы дошли до двери, Соларин прижался спиной к стене и прислушался, словно ожидая, что кто-нибудь ворвется внутрь. Затем он взглянул на меня. Я растерянно стояла рядом с ним.

Он сунул руку за пазуху и кивнул мне, чтобы я шла первой. За пазухой у него я заметила холодный блеск пистолетной рукоятки. Проглотив тугой ком в горле, я опрометью выскочила за дверь.

Зимний свет струился сквозь стеклянные стены фойе. Я быстрым шагом пошла к выходу, кутаясь в пальто, пересекла широкую обледенелую площадь и заспешила по ступеням к Ист-Ривер. В лицо мне дул противный колючий ветер.

Преодолев половину пути, я остановилась перед воротами, сообразив, что забыла свой портфель за скамьей в комнате для медитаций. В нем были не только библиотечные книги, но и записи о событиях последних дней.

Великолепно! Вот здорово, если Соларин найдет эти бумаги и сделает вывод, что я исследовала его прошлое гораздо более детально, чем он мог предполагать! И он будет абсолютно прав. Обозвав себя идиоткой, я повернулась на сломанном каблуке и отправилась обратно.

Я вошла в вестибюль. Дежурный был занят с посетителем. Охранника нигде не было видно. Я уверяла себя, что бояться глупо. Внутреннее фойе было безлюдным и просматривалось вплоть до винтовой лестницы в глубине. Ни одного человека вокруг не наблюдалось.

Я взяла себя в руки и отважно пересекла фойе, оглянувшись только однажды – когда добралась до витража Шагала. Дойдя до комнаты для медитаций, я толкнула дверь и заглянула внутрь.

Потребовалась секунда, чтобы мои глаза привыкли к освещению, но даже с того места, где я стояла, было видно, что с момента моего ухода обстановка в комнате изменилась. Соларина не было. Как не было и моего портфеля. На каменной плите лежало тело. Я стояла у двери, и меня тошнило от страха. Длинное, распростертое тело на плите было одето в униформу шофера. Кровь у меня в жилах застыла. В ушах стоял звон. Сделав вдох, я вошла в комнату, и дверь за мной захлопнулась. Я подошла к плите и посмотрела на бледное, застывшее лицо, освещенное пятнами света. Это был Сол. Он был мертв. От ужаса у меня внутри все сжалось. Никогда раньше я не видела мертвецов, даже на похоронах. Я едва не расплакалась. Но прежде чем из глаз у меня брызнули слезы, мне стало не до скорби. Сол не сам забрался на плиту и перестал дышать. Кто-то положил его туда, и этот кто-то был в комнате в течение последних пяти минут.

Я бросилась в фойе. Дежурный все еще что-то объяснял посетителю. Сначала я хотела все рассказать, но затем решила этого не делать. Мне будет нелегко объяснить, как убитому шоферу моих друзей довелось здесь очутиться и при каких обстоятельствах я обнаружила труп. Не менее трудно было бы объяснить и совпадение, вследствие которого я вчера оказалась поблизости, когда другой человек умер столь же загадочной смертью. Причем была я там вместе с подругой, шофер которой лежит сейчас мертвый в комнате для медитаций. И нас обязательно спросили бы, почему мы не заявили о двух пулевых отверстиях, которые появились в машине.

Я ретировалась из здания ООН и помчалась по ступенькам в сторону улицы. Я понимала, что должна сразу же отправиться к властям, но пребывала в ужасе от случившегося. Сол был убит в комнате через минуту после того, как я покинула ее. Фиске был убит через несколько минут после начала перерыва. Оба убийства произошли в общественных местах, и рядом находились ничего не подозревающие люди. Оба раза на месте преступления был Соларин. У него имелось оружие, верно? И он был там. Оба раза.

Итак, мы играем в игру. Хорошо, но если так, я хочу знать ее правила. Направляясь по холодной улице к своему безопасному, теплому офису и обдумывая произошедшие события, я чувствовала, как страх и растерянность уступают место решимости. Я должна поднять завесу таинственности, окружающую эту игру, установить правила и игроков. И быстро. Потому что фигуры двигались слишком близко от меня, чтобы я могла спать спокойно. Я не подозревала, что совсем недалеко от меня скоро будет сделан ход, который перевернет всю мою жизнь…

– Бродский в ярости, – нервно сказал Гоголь.

Едва завидев, как в двери отеля «Алгонкин» вошел Соларин, телохранитель вскочил с мягкого кресла в фойе и, забыв про свой чай, кинулся навстречу шахматисту.

– Где вы были?

Бледная кожа Гоголя была белее простыни.

– На улице, дышал воздухом, – спокойно ответил Соларин. – Здесь вам не Россия. В Нью-Йорке люди ходят гулять, не уведомляя перед этим власти о своих перемещениях. Вы думали, я собираюсь перебежать?

Гоголь не ответил на улыбку Соларина.

– Бродский не в духе.

Он нервно огляделся вокруг. В фойе никого не было, только на другом конце помещения пила чай какая-то старуха.

– Германолд уведомил нас этим утром, что турнир, возможно, перенесут до окончания расследования смерти Фиске. У Фиске была сломана шея.

– Я знаю, – сказал Соларин.

Он взял Гоголя под локоть и повел к столику, где остывал чай. Там Соларин кивком показал телохранителю, чтобы тот садился и допивал чай.

– Я ведь видел тело. Вы что, забыли?

– В этом-то и проблема, – сказал Гоголь. – Вы были с ним наедине незадолго до того, как все случилось. Это плохо. Мьт не должны были привлекать к себе внимание. Если начнется расследование, вас наверняка начнут допрашивать.

– Это мои трудности. Вам-то чего переживать? – спросил Соларин.

Гоголь взял кусок сахара, зажал его между зубами, а потом принялся цедить через него чай.

Старуха, сидевшая в конце фойе, встала из-за стола и направилась к их столику. Она была одета во все черное и двигалась с трудом, опираясь на палку. Гоголь взглянул на нее.

– Извините, – вежливо сказала она, подойдя к мужчинам. – Боюсь, мне не подали сахарина к чаю, а сахар мне нельзя. Нет могли бы вы, джентльмены, поделиться со мной?

– Конечно, – сказал Соларин.

Взяв сахарницу с подноса Гоголя, он достал несколько розовых пакетиков и вручил их пожилой женщине. Она тепло поблагодарила его и отошла от стола.

– О нет…– простонал Гоголь, глядя на лифты. Бродский шагал через комнату, прокладывая путь мимо столиков и цветастых кресел.

– Я должен был отвести вас к нему сразу, как только вы пришли, – вполголоса сказал Соларину телохранитель.

Он вскочил, чуть не свернув поднос. Соларин остался сидеть.

Бродский был высоким мужчиной с хорошо развитой мускулатурой и загорелым лицом. В темно-синем деловом костюме в тонкую полоску и шелковом галстуке он выглядел как европеец-бизнесмен. Бродский подошел к столу, двигаясь уверенно и напористо, словно прибыл на деловые переговоры. Остановившись перед Солариным, он протянул ему руку. Соларин пожал ее, не вставая. Бродский сел рядом.

– Я доложил секретарю о вашем исчезновении, – начал он.

– Но я ведь не исчез, а просто вышел прогуляться.

– По магазинам, да? – усмехнулся Бродский. – Милый портфельчик. Где вы его купили? – спросил он, указывая на портфель, стоявший на полу за креслом Соларина.

Гоголь его даже не заметил.

– Итальянская кожа, – продолжал Бродский. – То, что нужно советскому шахматисту, – добавил он с сарказмом. – Не возражаете, если я загляну внутрь?

Соларин пожал плечами. Бродский положил портфель на Колени, открыл и принялся исследовать его содержимое.

– Да, кстати, кто была эта старуха, которая отошла от стола когда я появился?

– Просто какая-то старая леди, – сказал Гоголь. – Просила отсыпать ей сахарина.

– Не так уж он был ей и нужен, – проворчал Бродский, копаясь в бумагах. – Она ушла сразу, как только я появился.

Гоголь посмотрел в ту сторону, где сидела женщина. Она ушла, и на столике осталась одинокая чашка.

Бродский положил бумаги обратно в портфель и вернул его Соларину. Затем он со вздохом взглянул на Гоголя.

– Гоголь, ты кретин, – обыденным тоном, словно речь шла о погоде, констатировал он.—Наш драгоценный гроссмейстер трижды обвел тебя вокруг пальца. Сначала – когда допрашивал Фиске незадолго до его смерти. Затем – когда вышел, чтобы забрать этот портфель, в котором теперь ничего нет, кроме пустого блокнота, нескольких пачек чистой бумаги и двух книг по нефтяной промышленности. Очевидно, все ценное оттуда уже изъяли. А минуту назад он под самым твоим носом передал эти записи агенту, прямо здесь, в фойе.

Гоголь покраснел и поставил на стол свою чашку.

– Но уверяю вас…

– Не нужны мне твои заверения, – отрывисто бросил Бродский и повернулся к Соларину. – Секретарь сказал, что мы должны установить контакт в течение двадцати четырех часов, или нас отзовут в Россию. Если этот турнир отменят, наша легенда полетит к чертям. Рисковать нельзя. Вряд ли нам, поверят, если мы скажем, что решили задержаться в Нью-Йорке, чтобы походить по магазинам и купить портфели из итальянской кожи, – усмехнулся он. – У вас двадцать четыре часа, гроссмейстер, чтобы выйти на вашего человека.

Соларин посмотрел Бродскому прямо в глаза. Затем холодно улыбнулся.

– Можете доложить секретарю, уважаемый, что я уже получил нужные сведения, – сказал он.

Человек из КГБ молча ждал, что Соларин продолжит. Когда тот больше ничего не сказал, Бродский вкрадчиво поторопил его:

– Ну же? Не томите нас неизвестностью.

Соларин посмотрел на портфель у него на коленях. Потом на самого Бродского. Лицо шахматиста напоминало бесстрастную маску.

– Фигуры в Алжире, – сказал он.

К полудню я вся была на нервах. За это время я предприняла еще несколько попыток дозвониться до Нима, но тщетно. Мертвое тело Сола, лежащее на плите, постоянно стояло у меня перед глазами. Я вся извелась, ломая голову над тем, что означают последние зловещие события и как они связаны между собой.

Я сидела взаперти в своем офисе в «Кон Эдисон», окна которого выходили на здание ООН, слушала новости и смотрела, не появятся ли на площади полицейские машины, когда тело обнаружат. Однако ничего подобного не происходило.

Я позвонила Лили, но не застала ее. В офисе Гарри мне объяснили, что он уехал в Буффало проследить, чтобы при погрузке не попортили меха, и не вернется до поздней ночи. Я думала о том, чтобы позвонить в полицию и, не называя себя, сообщить о теле Сола, но они и так скоро должны были обнаружить его. Сколько может труп пролежать незамеченным в здании ООН?

Сразу после полудня я послала свою секретаршу за сэндвичами. Когда позвонил телефон, я ответила. Это был мой босс Лайл. Его радостный голос вызвал у меня отвращение.

– Пришли твои билеты и маршрут следования, Велис, – сказал он. – В парижском офисе тебя будут ждать в следующий понедельник. Переночуешь там, а утром отправишься в Алжир. Твои билеты и документы сегодня доставят к тебе на квартиру. Итак, все в порядке?

Я сказала ему, что все просто прекрасно.

– Что-то у тебя голос не слишком радостный, Велис. Неужели поездка на черный континент тебя не прельщает?

– Напротив, – сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал искренне. – Мне как раз не помешает сменить обстановку. Нью-Йорк начинает действовать мне на нервы.

– Тогда отлично. Счастливого пути, Велис. Не говори, что я не предупреждал тебя.

Разговор прервался. Спустя несколько минут пришла секретарша с сэндвичами и молоком. Я закрыла дверь и попыталась поесть, но мне кусок в горло не лез. Сосредоточиться на книгах по истории нефтяного бизнеса тоже не удавалось. Я сидела и тупо смотрела на стол.

Около трех часов в дверь постучала секретарша. Она принесла мой портфель.

– Его передал охраннику какой-то мужчина, – сказала она. – С портфелем он оставил записку.

Дрожащей рукой я взяла конверт и, дождавшись, пока секретарша выйдет, нашарила в столе нож для бумаг, вскрыла конверт и вытащила записку.

«Мне пришлось поместить твои бумаги в другое место, – говорилось в ней. – Пожалуйста, не ходи домой одна».

Письмо не было подписано, но «обнадеживающий» тон не оставлял сомнений в авторстве. Я отложила записку и открыла портфель – все было на месте, кроме, конечно же, моих записей о Соларине.

В половине седьмого вечера я все еще сидела в офисе. За дверью моего кабинета стучала на пишущей машинке секретарша. Кроме нас, почти все уже покинули здание. Я завалила секретаршу работой, чтобы не оставаться одной. Однако как мне попасть домой, я пока не имела ни малейшего представления. Я жила неподалеку, поэтому вызывать такси было глупо.

Пришел уборщик. Он как раз вытряхивал пепельницу в корзину для мусора, когда зазвонил телефон. Я чуть не уронила его со стола, торопясь взять трубку.

– Что, засиделась на работе? – произнес хорошо знакомый голос.

Я чуть не расплакалась от облегчения.

– Если это сестра Ним, – сказала я, с трудом сдерживая эмоции, – то, боюсь, вы позвонили слишком поздно. Я только что упаковала свои вещи. Теперь я полноправный член общества Христовых невест.

– Какая жалость и какая потеря, – бодро сказал Ним.

– Как это ты догадался искать меня здесь так поздно? – спросила я.

– Где же еще искать такого преданного и самоотверженного работника зимним вечером? – усмехнулся он. – Ты – одна из самых завзятых сверхурочников в мире. Как поживаешь, дорогая? Я слышал, ты пыталась связаться со мной.

Прежде чем ответить ему, я подождала, пока уборщик не выйдет.

– Боюсь, у меня серьезные неприятности…– начала я.

– Естественно. У тебя всегда неприятности, – невозмутимо заявил Ним. – Это и придает тебе шарма в моих глазах. Мой разум притупляется, когда долгое время не происходит ничего непредвиденного.

Я посмотрела на спину секретарши, маячившую за стеклянной дверью кабинета.

– У меня очень большие неприятности, – прошипела я в трубку. – За последние два дня два человека были убиты практически у меня под носом! Меня предупредили, что это как-то связано с тем, что я пришла на шахматный турнир…

– Ух ты! – присвистнул Ним. – Что ты делаешь, говоришь через носовой платок? Я едва слышу тебя. Предупреждали о чем? Повтори!

– Предсказательница предвидела, что меня подстерегает опасность, – сказала я ему. – И теперь это случилось. Эти убийства…

– Моя дорогая Кэт! – рассмеялся Ним. – Ты поверила гадалке?

– Она не единственная, – сказала я, вонзая ногти в ладонь. – Ты слышал об Александре Соларине?

Ним помолчал немного.

– О шахматисте? – спросил он наконец.

– Он один из тех, кто сказал мне…– начала я слабым голосом, сознавая, что все это звучит слишком фантастично, чтобы поверить.

– Откуда ты знаешь Соларина? – перебил меня Ним.

– Вчера я была на шахматном матче. Он подошел ко мне и сказал, что я в опасности. Он очень настаивал на этом.

– Может, он перепутал тебя с кем-то? – спросил Ним. Но теперь его голос звучал глухо, словно Ладислав погрузился в размышления.

Возможно, – признала я. – Но сегодня утром в здании ООН он повторил все предельно ясно.

Один момент, – перебил Ним. – Кажется, я понял, в чем проблема. Предсказатели и русские шахматисты преследуют тебя, нашептывая в уши таинственные предостережения. Прямо из воздуха появляются трупы. Что ты сегодня ела?

– Хм… Сэндвич и немного молока.

– Яркий пример паранойи на почве недоедания, – бодро сказал Ним. – Собирай вещи. Встречаемся через пять минут внизу, в моей машине. Мы поедим нормальной пищи, и все твои фантазии быстро исчезнут.

– Это не фантазии, – сказала я.

Какое облегчение, что Ним решил проводить меня! Теперь я попаду домой без приключений.

– Я в этом специалист, – парировал он, – Кстати, с того места, где я стою, ты выглядишь слишком худой. Но красный костюм тебе очень идет.

Я огляделась. Затем посмотрела в окно, в темноту улицы перед зданием ООН. Уличные фонари только что зажглись, но большая часть улицы была в тени. Я заметила около таксофона на автобусной остановке темную фигуру. Фигура подняла руку.

– К слову сказать, дорогая, – сказал голос Нима по телефону, – если ты так боишься за свою жизнь, лучше тебе не мелькать в освещенных окнах после наступления темноты. Это просто совет, разумеется.

И он повесил трубку.

Темно-зеленый «морган» Нима стоял перед офисом «Кон Эдисон», Я выбежала из здания и запрыгнула на пассажирское место, которое в этом автомобиле было слева от водительского. Сиденья в машине были старые, обшивка деревянная, сквозь щели в полу была видна мостовая.

На Ниме были потертые джинсы, дорогая приталенная куртка из итальянской кожи и белый шелковый шарф с бахромой.

Когда машина набрала скорость, его волосы цвета меди растрепал ветер. Интересно, почему среди моих знакомых так много людей, которые любят ездить зимой в открытых кабриолетах с опущенным верхом? Ним вел машину, а теплый свет уличных фонарей отсвечивал в его волосах золотыми искрами.

– Заедем к тебе домой, тебе надо переодеться во что-нибудь теплое, – сказал мой друг. – Если хочешь, я пойду первым, чтобы осмотреться.

Глаза Нима по странному капризу природы были разного цвета: один – карий, другой – голубой, У меня всегда создавалось впечатление, что он одновременно смотрит сквозь меня и на меня. Не могу сказать, чтобы это ощущение мне нравилось.

Мы остановились перед моим домом, Ним вышел и поздоровался с Босуэллом, сунув ему в руку двадцатидолларовую бумажку.

– Мы всего на несколько минут, старина, – сказал Ним. – Не мог бы ты присмотреть за машиной, пока мы не вернемся? Она для меня что-то вроде фамильной реликвии.

– Конечно, сэр, – услужливо сказал Босуэлл. Проклятие, он даже обошел вокруг и помог мне выйти.

Удивительно, что делают с людьми деньги!

Я забрала на столе дежурного письмо. В конверте от «Фулбрайт Кон» были билеты. Мы с Нимом вошли в лифт и поехали наверх.

Ним осмотрел мою дверь и сказал, что больше осматривать нечего. Если кто и заходил в мою квартиру, то сделал это с помощью ключа. Как в большинстве квартир Нью-Йорка, моя дверь была сделана из стали двухдюймовой толщины, на ней стояли двойные запоры.

Ним проводил меня из прихожей в гостиную.

– Полагаю, горничная раз в месяц творит здесь чудеса, – прокомментировал он. – Как лицо, привлеченное в качестве детектива, я не могу придумать иной причины, по которой ты развела здесь столько пыли и памятных безделушек.

Он сдул облачко пыли со стопки книг, взял одну и переливал ее.

Я погрузилась в гардеробную и извлекла оттуда вельветоне брюки цвета хаки и ирландский рыбацкий свитер из некрашеной шерсти.

– Ты играешь на этой штуке? – спросил он из спальни. – заметил, что клавиши чистые.

– Я училась в музыкальном колледже, – крикнула я в сторону спальни. – Из музыкантов получаются лучшие компьютерщики. Лучше, чем из инженеров и физиков, вместе взятых.

Насколько я знала, у Нима были степени инженера и физика. В гостиной стояла тишина, пока я переодевалась. Когда я босиком вернулась в холл, Ним стоял в центре комнаты и внимательно рассматривал мужчину на велосипеде, изображенного на картине, которую я поставила на пол и повернула к стене.

– Осторожно, – сказала я ему. – Она еще не высохла.

– Это ты нарисовала? – спросил он, продолжая рассматривать картину.

– Это она ввергла меня в неприятности, – объяснила я. – Я нарисовала картину, потом увидела мужчину, который выглядел точно так, как человек на картине. И пошла за ним…

– Что?!

Ним резко обернулся и взглянул на меня.

Я села на скамейку возле рояля и принялась рассказывать свою историю, начав с прибытия Лили с Кариокой. Неужели это было только вчера? На этот раз Ним меня не перебивал. Время от времени он поглядывал на картину, а потом снова смотрел на меня. Я рассказала ему о предсказательнице, и о моей поездке в отель «Пятая авеню» прошлым вечером, и о том, как обнаружила, что гадалки не существует в природе. Когда я закончила, Ним стоял и о чем-то думал. Я встала и пошла в гардеробную, выискала там старые кроссовки и жакет горохового цвета и стала натягивать кроссовки, заправляя низ брюк внутрь.