Текст книги "Восемь"

– Карфаген?! – воскликнула Мирей.

Мозг ее лихорадочно заработал, все кусочки мозаики сложились в единую картину. Карфаген. Теперь этот город зовется Тунисом, до него от Алжира меньше восьмисот километров! У всех варварских государств – Туниса, Триполи, Алжира, Марокко – была одна общая черта. Ими в течение пятисот лет управляли берберы. Именно от берберов в древние времена произошли мавры. Послание аббатисы указывало в точности на те земли, куда держала путь Мирей. Это не могло быть простым совпадением.

– Вижу, теперь для вас что-то прояснилось, – заметил Наполеон, прервав ее размышления. – Может быть, вы поделитесь этим с нами?

Мирей поджала губы и уставилась на пламя свечи. Брат и сестра Буонапарте были предельно искренни с ней, в то время как сама она не сказала о себе ни слова. Чтобы выиграть игру, в которую играла Мирей, ей нужны были союзники. Если она расскажет только часть из того, что знает, не сильно отступив от истины, ничего дурного не случится.

– В тайниках Монглана действительно хранилось сокровище, – наконец сказала она. – Я знаю, потому что своими собственными руками помогала вынести его.

Брат и сестра переглянулись.

– Это сокровище имеет огромную ценность, однако таит и великую угрозу, – продолжала Мирей. – Его доставили в Монглан более тысячи лет назад восемь мавров родом из Северной Африки, о которой вы только что упомянули. Я решила отправиться в те края, чтобы выяснить, какую тайну скрывает сокровище Монглана…

– Тогда вы должны поехать с нами на Корсику! – воскликнула Элиза, подавшись вперед от возбуждения. – Наш остров лежит как раз на полпути к цели вашего путешествия. Мы обещаем вам защиту моего брата до той поры, пока мы не доберемся на нашу родину, и убежище, которое предоставит вам наша семья по прибытии.

Заманчивое предложение, подумала Мирей. К тому же у нее были свои причины принять его. Хотя формально Корсика являлась территорией Франции, этот остров все же лежал очень далеко от Парижа и головорезов Марата, которые в эти самые минуты, должно быть, разыскивали Мирей по всему городу.

Но не только здравый смысл подталкивал ее отправиться на Корсику. Глядя на оплывающую свечу, Мирей чувствовала, как в ней вновь разгорается темное пламя. Она вспоминала, как они с Талейраном сидели на смятых простынях и он держал в руках фигуру коня из шахмат Монглана. Шепот Мориса отчетливо раздавался в ее ушах: «И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч»

– И имя тому мечу было Месть, – вслух произнесла Мирей.

– Меч? – спросил Наполеон. – Какой меч?

– Красный меч возмездия, – ответила она.

Когда за окном рассвело, перед своим мысленным взором девушка вновь увидела те буквы, которые каждый день в детстве видела на портале аббатства Монглан:

Проклят будь тот, кто сровняет стены с землей

Короля сдержит рука одного Господа

– Возможно, мы извлекли из стен аббатства Монглан не только древнее сокровище, – мягко сказала она.

Несмотря на ночную жару, Мирей почувствовала, как в сердце прокрался холод, словно кто-то коснулся его ледяными пальцами.

– Возможно, – проговорила она, – мы извлекли с ним и древнее проклятие.

Корсика, октябрь 1792 года

Остров Корсика, как и Крит, поэты воспевают как «драгоценный камень, покоящийся среди темных, как вино, морских вод». Даже сейчас, на пороге зимы, в тридцати километрах от его берегов чувствовался сильный аромат шалфея, ракитника, розмарина, фенхеля, лаванды и терна, которые в изобилии росли по всему острову.

С палубы крошечного суденышка, покачивающегося на низкой волне, Мирей видела густую дымку, окутывавшую высокие скалистые горы. По склонам гор вились ненадежные и опасные, продуваемые всеми ветрами дороги, тонкое кружево водопадов низвергалось с отвесных утесов и разбивалось о камни облаком брызг. Туман был таким густым и плотным, что трудно было разглядеть, где кончается море и начинается суша.

Кутаясь в плотный шерстяной плащ, Мирей вдыхала бодрящий морской воздух и смотрела на остров, вздымающийся впереди. Она была больна, серьезно больна, и вовсе не качка была причиной ее недомогания. Жестокая тошнота мучила ее с самого отъезда из Лиона.

Элиза стояла рядом с ней на палубе и держала за руку. Вокруг суетились матросы – капитан приказал убирать паруса. Наполеоне спустился вниз, чтобы собрать их скудные пожитки.

Возможно, все дело в лионской воде, думала Мирей, а может, сказывалось утомительное путешествие по долине Роны, где враждующие армии сходились в сражениях за Савойю, принадлежавшую королевству Сардиния. Недалеко от Живора Наполеоне продал лошадь Мирей пятому армейскому полку. В сражениях офицеры теряли больше лошадей, чем людей, и за коня удалось выручить сумму, которой с лихвой хватило на путешествие и кое-что еще осталось.

Но чем дальше они продвигались, тем больше терзал Мирей неведомый недуг. Малышка Элиза, на лице которой читалась тревога и сострадание, кормила «мадемуазель» супом и прикладывала ей к голове холодные компрессы. Но суп не задерживался в желудке Мирей надолго, и сама «мадемуазель» начала серьезно тревожиться задолго до того, как их корабль отплыл из Тулона, чтобы преодолеть бурные морские воды, направляясь к берегам Корсики. Когда она разглядывала свое отражение в выпуклом стекле, она видела бледную, болезненную девушку. И хотя искаженное отражение казалось округлым и пухленьким, Мирей знала, что похудела на пять килограммов. Она старалась как можно больше находиться на палубе, но даже холодный просоленный морской ветер не мог вернуть ей ощущение бурлящей жизненной силы, которое Мирей всегда принимала как само собой разумеющееся.

Теперь, когда они с Элизой стояли на палубе, крепко держась за руки, Мирей потрясла головой, пытаясь вернуть себе ясность мысли и подавить волну тошноты. Она не могла позволить себе быть слабой.

И, будто небеса услышали ее молитвы, густая дымка немного поднялась, солнечные лучи пробились сквозь облака и заиграли на волнах. Пятна света, словно золотые ступени, вели к порту Аяччо.

Едва суденышко приблизилось к каменному молу, Наполеоне уже был на палубе. Ни теряя ни минуты, он спрыгнул на берег и помог матросам пришвартовать корабль. В порту Аяччо кипела жизнь. За пределами бухты стояло на рейде множество военных судов. Под изумленными взглядами Мирей и Элизы французские матросы карабкались по вантам и суетились на палубах.

Французское правительство приказало корсиканцам атаковать соседний остров, Сардинию. Пока вещи путешественников выносили на берег, Мирей слышала, как французские военные и солдаты из корсиканской национальной гвардии рьяно спорили насчет того, насколько разумно это решение. Впрочем, нападения на Сардинию все равно было не избежать. Стоя на палубе, Мирей услышала крик на причале: Наполеоне, расталкивая толпу, ринулся к маленькой стройной женщине, державшей за руки двоих маленьких детишек. Буонапарте заключил женщину в объятия, и Мирей бросились в глаза блеск рыжевато-каштановых волос и белоснежные кисти рук, которые, словно пара голубей, взмыли в воздух и опустились на плечи Наполеоне. Детишки, оказавшись на свободе, принялись подпрыгивать вокруг матери и сына.

– Наша матушка, Летиция, – прошептала Элиза, с улыбкой глядя на Мирей. – А рядом – моя сестричка Мария Каролина, которой десять лет, и Гийом. Он был совсем крохой, когда я уехала в Сен-Сир. Но любимчиком нашей матушки всегда был Наполеоне. Пойдем, я представлю вас.

Девушки начали спускаться по трапу вниз, туда, где толпился народ.

Летиция Ромалино Буонапарте была миниатюрной женщиной, стройной как тростинка. Однако при всем этом в ней чувствовалась внутренняя сила и основательность. Летиция заметила Мирей и Элизу издалека. Ее светлые глаза были прозрачны, как голубые льдинки, лицо – безмятежно, как гладь лесного озера. Она была сама невозмутимость и спокойствие. Ощущение властности, исходящее от нее, было так сильно, что даже безумствующая портовая толпа, казалось, присмирела. Мирей почудилось, что они с этой женщиной уже встречались.

– Дорогая матушка, – сказала Элиза, обнимая мать. – Позволь представить тебе нашу новую знакомую. Она от мадам де Рок, аббатисы Монглана.

Летиция долго и пристально разглядывала Мирей, не говоря ни слова. Затем она протянула девушке руку.

– Да, – сказала она тихим голосом, – я вас ожидала.

– Ожидали меня? – удивилась Мирей.

– Вы привезли мне сообщение, ведь верно? Послание огромной важности…

– Да, дорогая матушка, мы привезли тебе послание! – вмешалась Элиза, дергая мать за рукав.

Летиция недовольно покосилась на дочь – та в свои пятнадцать лет уже переросла ее.

– Матушка, это я говорила с аббатисой в Сен-Сире, и она велела передать вам это…

И Элиза склонилась к уху матери.

Слова, которые она прошептала Летиции, совершили с этой невозмутимой женщиной удивительную метаморфозу. Лицо ее стало чернее тучи, губы задрожали, выдавая наплыв чувств, она шагнула назад и оперлась на плечо Наполеоне – похоже, ноги ее едва не подкосились.

– Матушка, что случилось? – воскликнул он, схватив ее за руку и с тревогой глядя ей в глаза.

– Мадам, – заторопилась Мирей. – Вы должны объяснить нам, какой смысл имеют для вас эти слова. От этого зависит, что я буду делать дальше… нет, вся моя жизнь зависит от этого. Я направляюсь в Алжир и решила остановиться здесь только потому, что счастливый случай свел меня с Элизой и Наполеоне. Возможно, это послание…

И тут на нее снова накатила дурнота. Летиция кинулась к Мирей, однако Наполеон успел первым и подхватил девушку

на руки, прежде чем она упала.

– Простите, – с трудом проговорила Мирей, на лбу ее выступил холодный пот. – Мне не по себе…

Летиция, казалось, была даже рада, что разговор о таинственном послании аббатисы пришлось отложить на потом. Она пощупала горячий лоб девушки, приложила пальцы к ее запястью, считая пульс. После этой процедуры Летиция принялась раздавать приказы с четкостью и властностью бывалого полководца. Наполеоне понес девушку к экипажу, который ждал их выше по улице, а прочим детям было велено поторапливаться следом. К тому времени, когда Мирей оказалась в повозке, Летиция достаточно пришла в себя, чтобы можно было вернуться к волнующей их обеих теме.

– Мадемуазель, – начала мадам Буонапарте и быстро огляделась, не подслушивают ли их. – Хотя я и ожидала чего-то подобного в течение тридцати лет, но оказалась неподготовленной к этому известию. Я сказала детям неправду ради их же безопасности. На самом деле я знала аббатису с тех самых пор, когда мне было столько же лет, сколько сейчас Элизе. Моя мать была ее ближайшей подругой. Я отвечу на все ваши вопросы, но сначала мы должны связаться с мадам де Рок, чтобы я могла знать, как вы вписываетесь в ее планы.

– Я не могу ждать так долго! – воскликнула Мирей. – Я должна отправиться в Алжир.

– Я вам этого не позволю, – отрезала Летиция.

Взяв в руки вожжи, она сделала детям знак садиться в повозку.

– Вы не вполне здоровы для путешествия. Если вы все же попытаетесь отправиться в путь, то подвергнете большой опасности и себя, и других. Вы не понимаете сути игры, в которую играете, и еще меньше вы знаете о ставках в ней.

– Я пришла из Монглана, – выпрямившись, заявила Мирей. – Я видела фигуры собственными глазами, касалась их.

Летиция смерила ее суровым взглядом. Наполеоне с Элизой как раз помогали маленькому Гийому забраться в повозку и явно заинтересовались словами девушки. Ведь раньше они не знали, что представляет собой сокровище.

– Вы ничего не понимаете! – в ярости воскликнула Летиция. – Элисса из Карфагена тоже не вняла предостережениям. Она умерла в огне, сгорела на погребальном костре, словно птица Феникс, от которой якобы произошли финикийцы.

– Но, матушка! – воскликнула Элиза, помогая Марии Каролине устроиться в повозке. – История утверждает, что она сама бросилась в погребальный костер, когда узнала, что Эней покинул ее.

– Возможно, – загадочно ответила Летиция, – а возможно, существовала другая причина.

– Феникс! – прошептала Мирей, почти не замечая, как Элиза и Каролина втиснулись на сиденье рядом с ней.

Наполеоне присоединился к матери на козлах.

– Возродилась ли потом королева Элисса из пепла, подобно птице Феникс? – спросила Мирей.

– Нет! – пробормотала Элиза. – Ее тень видел в царстве Гадеса сам Эней.

Летиция продолжала неотрывно смотреть на Мирей, словно оцепенев в глубокой задумчивости. Наконец она заговорила, и слова ее заставили девушку похолодеть от ужаса:

– Она возродилась теперь – как фигуры шахмат Монглана. Трепещите, смертные, ибо близок конец, о котором говорилось в пророчестве.

Отвернувшись, она щелкнула поводьями, и повозка покатила по дороге. Никто не произнес ни слова.

Белый двухэтажный дом Летиции Буонапарте стоял на высоком холме над Аяччо. Перед входом росли две маслины. Несмотря на густой туман, пчелы все еще трудились над поздними цветками розмарина, которым была увита дверь.

Во время поездки все молчали. Повозку разгрузили, и маленькой Марии Каролине велели остаться с Мирей, пока остальные готовили ужин. Дорожный наряд Мирей состоял из старой рубашки Куртье, которая была ей велика, и юбки Элизы, которая была ей тесна. Волосы девушки были покрыты пылью, кожа стала липкой от болезненной испарины. Мирей почувствовала огромное облегчение, когда десятилетняя Каролина появилась в комнате с двумя медными кувшинами горячей воды для ванны.

Вымывшись и переодевшись в плотную шерстяную одежду, которую для нее нашли в доме, Мирей почувствовала себя лучше. На столе появились местные деликатесы: бруччо – козий сыр, лепешки из муки грубого помола, хлебцы из каштанов, варенье из дикой вишни, шалфейный мед. Еще были кальмары и осьминоги, которых хозяева наловили сами, и дикий кролик в соусе, приготовленном по собственному рецепту Летиции. В качестве гарнира к мясу подали картофель – он лишь недавно появился на Корсике.

После обеда младших детей отправили спать. Летиция налила в чашечки яблочного бренди, и все четверо устроились рядом с жаровней, в которой еще горели угли.

– Прежде всего я хочу извиниться за мою вспышку, мадемуазель, – начала Летиция. – Дети рассказали мне, как храбро вы вели себя во время террора в Париже, когда ночью в одиночку покинули город. Я попросила Элизу и Наполеоне послушать, что я расскажу вам. Хочу, чтобы они знали, чего я жду от них. Что бы нам ни принесло будущее, я надеюсь, что мои дети послужат и вашей цели, и своей собственной.

– Мадам, – сказала Мирей, грея над жаровней чашечку с бренди. – Я приехала на Корсику с единственной целью: услышать из ваших уст значение послания аббатисы. Миссия, которую мне надлежит исполнить, доверена мне волей обстоятельств. Из-за шахмат Монглана я потеряла последнее, что оставалось от моей семьи. Свою жизнь, до последнего вздоха и последней капли крови, я посвящу тому, чтобы раскрыть темную тайну, связанную с этими фигурами.

Летиция смотрела на Мирей: золотисто-рыжие волосы девушки сияли при свете жаровни, юное лицо не вязалось с печалью и усталостью, которыми были наполнены ее слова. И сердце сказало Летиции, что делать. Она лишь надеялась, что аббатиса с ней согласится.

– Я расскажу вам то, что вы хотите узнать, – произнесла она наконец. – Сорок два года я хранила эту тайну и не открывала ее ни одной живой душе. Имейте терпение, потому что это длинная история. Когда я закончу рассказ, вы поймете, какое тяжелое бремя мне пришлось нести все эти годы. Теперь оно ляжет на ваши плечи.

История Летиции Буонапарте

Мне было восемь лет, когда Паскуале ди Паоли освободил Корсику от генуэзцев. Мой отец умер, и матушка снова вышла замуж за швейцарца по имени Франц Феш. Чтобы жениться на ней, он отрекся от кальвинистской веры и стал католиком. Его семья порвала с ним, не дав ему ни гроша. Именно это обстоятельство и привело в движение колеса судьбы, поскольку в нашу жизнь вошла аббатиса Монглана.

Немногие знают, что Элен де Рок принадлежит к знатному Роду из Савойи. Ее семья владела земельными угодьями во многих странах, и сама Элен много путешествовала. Когда мы встретились в 1764 году, ей не было еще и сорока лет, но она уже стала аббатисой Монглана. Элен была знакома с семейством Феш и, поскольку в ее жилах текла благородная швейцарская кровь, пользовалась у них уважением. Узнав о нашей беде, она взялась примирить моего отчима с его родными – самоотверженный поступок!

Мой отчим, Франц Феш, был высоким, стройным мужчиной с резкими, но приятными чертами лица. Как истинный швейцарец, говорил он мягким голосом, высказывал свое мнение редко и никому не доверял. Естественно, он обрадовался, когда мадам де Рок восстановила его отношения с семьей. В благодарность он пригласил ее в гости на Корсику. Мы не знали тогда, что именно это и было ее целью.

Я никогда не забуду тот день, когда она появилась в нашем старом каменном доме. Дом стоял высоко в горах, на высоте почти двести пятьдесят метров над уровнем моря. Добраться до него было непросто, надо было преодолеть множество ущелий и скал, пройти через заросли маквиса, образующего местами стену высотой в два метра. Однако аббатиса не испугалась этого путешествия. Лишь только были соблюдены формальности встречи, как она сразу перешла к теме, которую хотела с нами обсудить.

– Я приехала сюда не только потому, что вы любезно пригласили меня посетить ваш дом, Франц, – начала она. – У меня к вам дело огромной срочности. Есть один человек – он, как и вы, родом из Швейцарии и, как и вы, перешел в католическую веру. Он преследует меня всюду, куда бы я ни поехала, и это внушает мне страх. Думаю, он стремится выведать тайну, которую мне доверено охранять, тайну, которой уже больше тысячи лет. Поведение этого человека доказывает мою правоту. Он изучал музыку, даже создал музыкальный словарь. Со знаменитым Андре Филидором он писал музыку к опере, водил дружбу с философами Гриммом и Дидро, которым покровительствовала российская императрица Екатерина Великая. Он даже переписывался с Вольтером, которого презирал! Сейчас он слишком стар и болен, чтобы путешествовать самому, и потому ему пришлось прибегнуть к услугам наемника. Этот шпион направляется сюда, на Корсику. Я приехала просить у вас помощи. Окажите мне услугу.

– Кто этот швейцарец? – с интересом спросил Феш. – Возможно, я знаю его.

– Я скажу, как его зовут. Его имя Жан Жак Руссо.

– Руссо! Невозможно! – вскричала моя мать, Анджела Мария. – Он великий человек. Его теория нравственной добродетели стала основой корсиканской революции. Паоли уговорил его написать Конституцию. Именно Руссо сказал, что человек рождается свободным, но, куда бы он ни пошел, остается в цепях.

– Одно дело рассуждать о принципах свободы и добродетели, и совсем другое – жить по ним, – сухо заметила аббатиса. – Он говорит, что все книги есть орудие зла, а сам пишет по шестьсот страниц за один присест. Он утверждает, что матери должны заботиться о телесном здоровье своих детей, а отцы – развивать их разум. При этом собственного ребенка он оставил на ступенях приюта. Еще не одна революция свершится под эгидой «добродетели», которую он провозглашает. Но на самом деле Руссо стремится найти орудие, которое позволит ему заковать в цепи всех людей, за исключением того, кто владеет этим орудием.

Глаза аббатисы горели, как угли в жаровне. Феш бросил на нее осторожный взгляд.

– Вы хотите спросить, что мне надо от вас, – с улыбкой произнесла аббатиса. – Я очень хорошо понимаю швейцарцев, мсье. Ведь и в моих жилах течет швейцарская кровь. Поэтому сразу перейду к делу. Мне нужны от вас сведения и помощь. Понимаю, вы ничего не станете мне обещать, пока я вам не расскажу, что это за тайна, которую мне приходится охранять и которая скрыта в Монглане.

Большую часть дня аббатиса рассказывала чудесную историю о легендарных шахматах, которые, по рассказам, когда-то принадлежали Карлу Великому и, как считалось, были на тысячу лет спрятаны в тайниках аббатства Монглан. Я сказала «считалось», потому что в действительности никто из ныне живущих не видел их. Многие пытались найти их и узнать тайну, которая в них заключена. Сама аббатиса, как и все ее предшественницы, боялась, что сокровище будет извлечено из тайника во время ее пребывания в должности, ящик Пандоры будет открыт и ответственность ляжет на нее. И мадам де Рок обратила внимание, что некоторые люди оказываются на ее пути слишком часто, – так хороший шахматист следит за фигурами на доске, которые могут ограничить его свободу маневра, и планирует, как лучше провести молниеносную контратаку. Именно с этой последней целью аббатиса и появилась на Корсике.

– Похоже, я знаю, что Руссо здесь разыскивает, – сказала она. – Эта история такая же древняя, как и таинственная. Как я уже говорила, шахматы Монглана попали в руки Карла Великого в качестве подарка от барселонских мавров. Но в восемьсот девятом году, за пять лет до смерти Карла Великого, другая группа мавров пришла на Корсику. В исламе столько же различных течений, сколько и в христианстве, – продолжала аббатиса с невеселой улыбкой. – Когда Магомет умер, его потомки принялись враждовать друг с другом, разорвав веру на части. Мавры, которые заселили Корсику, называли себя шиа. Эти мистики исповедовали Талим, тайное учение, которое включало в себя пришествие Спасителя. Они основали таинственный культ, члены которого объединялись в ложи. Посвящение новичков происходило посредством обрядовых таинств, а глава ложи назывался великим мастером – впоследствии все это переняли масоны. Шиа подчинили себе Карфаген и Триполи, именно от них ведут начало могущественные правящие династии этих стран. Одним из последователей ордена был перс из Месопотамии по имени Кхармат, названный так в честь древней богини Кар. Он собрал армию и повел ее в Мекку, похитил покров Каабы и священный черный камень, что лежит под ним. Наконец, он основал касту хашашинов, одурманенных наркотиком убийц на службе у власти, от названия которых мы произвели слово «ассасины». Я рассказываю вам эти вещи, – объяснила аббатиса, – потому что бесчеловечные, властолюбивые шииты, которые высадились на Корсике, знали о шахматах Монглана. Они изучили древние манускрипты из Египта, Вавилона, Шумерского царства. В этих записях говорилось о темных тайнах, ключ к которым, как считалось, был скрыт в шахматах Монглана. Шииты мечтали вернуть его. После смерти Карла Великого мир долгое время был раздираем войнами. В течение этих веков шиитам не удавалось заполучить шахматы. Наконец мавров выбили из их крепостей в Италии и Испании. Ослабленные междоусобными войнами, они перестали представлять собой грозную силу.

В течение всего рассказа аббатисы моя мать хранила молчание. Обычно прямодушная и открытая, она держалась сдержанно и осторожно. Мы с отцом заметили это. И тогда он заговорил – возможно, в попытке успокоить мать:

– Ваш рассказ глубоко заинтриговал нас. Однако не могу не спросить, что же за секрет пытается выведать здесь мсье Руссо и почему вы избрали нас своими доверенными лицами.

– Хотя Руссо, как я уже говорила, слишком болен, чтобы путешествовать, – сказала аббатиса, – он, несомненно, велит своему агенту встретиться с теми немногими швейцарцами, которые живут на острове. Что касается секрета, который он ищет, то ваша супруга Анджела Мария может вам рассказать о нем больше. Ее семейство своими корнями уходит в далекое прошлое Корсики. Если я не ошибаюсь, ее предки поселились на острове еще до нашествия мавров…

В то же мгновение я наконец поняла, почему приехала аббатиса. Лицо матушки покраснело, она бросила быстрый взгляд сначала на Феша, а затем на меня. Сложив руки на коленях, она замерла в растерянности.

– Я вовсе не хотела привести вас в замешательство, мадам Феш! – произнесла аббатиса. Она говорила совершенно спокойно, но все мы чувствовали ее нетерпение. – Однако я надеялась, что корсиканские понятия о чести заставят вас ответить мне любезностью на любезность. Признаю, что не без корысти оказала вам ценную услугу, о которой вы меня не просили. Надеюсь, мои усилия не окажутся напрасными.

Феш явно не понимал, к чему клонит гостья. Что касается меня, то я жила на острове с самого рождения и нередко слышала легенды о семье матери. Время, когда семейство Пьетра-Сантос поселилось на Корсике, действительно терялось во тьме веков.

– Матушка! – сказала я. – Это же всего лишь старые легенды, которые ты так любишь рассказывать мне. Не будет ничего дурного, если ты расскажешь их и мадам де Рок. Она так много для нас сделала. Феш коснулся руки моей матушки и ободряюще сжал ее.

– Мадам де Рок, – дрожащим голосом произнесла моя матушка, – я признательна вам от всей души и признаю долг чести. История, которую вы поведали нам, испугала меня. В то время как большинство семей, живущих на нашем острове, происходят из Этрурии, Ломбардии или Сицилии, наш род уходит корнями к первым поселенцам Корсики. Мои предки пришли сюда из Финикии, древнего государства на восточном берегу Средиземного моря. Они поселились на острове за шестнадцать столетий до рождества Христова.

Аббатиса медленно кивнула, и матушка продолжила: – Финикийцы были торговцами, купцами, античные историки называли их «люди моря». Слово «финикийцы» происходит от греческого выражения, означающего «кроваво-красный». Возможно, название пошло от ярко-алой краски, которую они получали из раковин, а может, от легендарной птицы Феникс или финиковых пальм – и то и другое греки называли «красный, как огонь». Кто-то говорит, что свое имя народ получил из-за Красного моря. Все это неправда. Наш народ называли так из-за цвета волос. Даже теперь, много лет спустя, потомки племен финикийцев, например венецианцы, отличаются огненно-рыжими волосами. Я так подробно рассказываю об этом, потому что красный цвет, цвет крови и пламени, был священным цветом этого загадочного и примитивного народа. Хотя греки называли их финикийцами, сами они называли себя людьми Кхна или Кносса, а позже – ханаанейцами21[21]
  Кносс – древний город на Крите. Ханаан – древнее название территории Палестины, Сирии и Финикии.


[Закрыть]. Из Библии известно, что они поклонялись множеству богов Вавилона, например богу по имени Бел, которого они называли Баал или Ваал, богине Иштар, которая превратилась в Астарту, и Мелькарту, которого греки назвали Кар, что значит «судьба» или «рок». Мой народ называл его Молох.

– Молох…– прошептала аббатиса. – Языческий бог, от поклонения которому иудеи отказались, раскаявшись, однако их обвиняли в том, что они потворствовали культу Молоха. Те, кто почитал его, бросали своих детей живыми в огонь, чтобы умилостивить бога…

– Да, – подтвердила моя матушка. – И даже хуже. Хотя большинство народов верили, что карать дано лишь богам, финикийцы считали иначе. Места, которые они заселили и где основали свои колонии – Корсика, Сардиния, Марсель, Венеция и Сицилия, – это земли, где предательство карается смертью, где возмездие означает справедливость. Даже сегодня их потомки мстят средиземноморцам. Эти варвары-пираты не являются потомками берберов, их название идет от Барбароссы – «Рыжей Бороды». Даже в наши дни в Тунисе и Алжире около двадцати тысяч европейцев содержатся в неволе, их освобождают за выкуп, на который и живут эти люди. Таковы истинные потомки финикийцев: они царят на море, строят крепости на островах, поклоняются богу воровства, живут предательством и умирают, убитые в вендетте!

– Да! – в возбуждении воскликнула аббатиса. – Все именно так, как рассказывал Карлу Великому мавр: в самих этих шахматах заключается Сар – месть! Но что это было? Что за страшный секрет хранили мавры и, возможно, финикийцы? Что за сила содержится в этих фигурах, известная древним, но ныне, когда ключ к ней надежно спрятан в тайнике, утерянная навечно?

– Я не уверена, – сказала мать, – но из того, что вы рассказали мне, я могу сделать предположение, которое может приблизить вас к разгадке. Вы сказали, что восемь мавров, доставивших шахматы Карлу, отказались покинуть их. Они отправились вслед за фигурами в Монглан, где стали справлять свои странные ритуалы. Кажется, я знаю, что это были за обряды. Мои предки, финикийцы, практиковали ритуалы посвящения, похожие на те, что вы описали. Они поклонялись священному камню, иногда стеле или монолиту, который, как они верили, содержит в себе глас Божий. Его можно сравнить с черным камнем Каабы в Мекке и Собором на скале в Иерусалиме. В каждом финикийском храме был такой священный камень – массебот. Среди наших легенд есть история о Женщине по имени Элисса. Ее брат был царем города Тира, он убил ее мужа, тогда Элисса украла священный камень и сбежала в Карфаген, что находится на побережье Северной Африки. Брат бросился в погоню, ведь она унесла его богов.

Эту историю рассказывают по-разному, но у нас говорят, что Элисса принесла себя в жертву, бросившись в погребальный костер, дабы умилостивить богов и спасти свой народ. Перед смертью Элисса провозгласила, что восстанет, как птица Феникс из пепла, в день, когда камни запоют. Этот день станет для всего земного днем воздаяния.

Когда моя мать закончила свое повествование, аббатиса долгое время хранила молчание. Мы с отчимом не решались прервать ее думы. Наконец аббатиса промолвила:

– Тайна Орфея, который своим пением заставлял оживать горы и камни. Сладость его музыки была такова, что даже пески пустыни плакали кровавыми слезами. Возможно, это всего лишь миф, но я чувствую, что день воздаяния не за горами. Да сохранит нас Небо, если шахматы Монглана вернутся в мир, ибо я верю, что в фигурах сокрыт ключ, который отомкнет немые уста Природы, и боги заговорят…

Летиция оглядела маленькую гостиную. Угли в жаровне прогорели. Двое ее детей сидели и молча наблюдали за ней, однако Мирей была полна решимости.

– Что сказала аббатиса по поводу того, как действуют шахматы? – спросила она.

Летиция покачала головой:

– Она не знала этого, однако ее предсказания сбылись – те, что касались Руссо. Осенью, вскоре после ее визита, на острове появился его агент – молодой шотландец по имени Джеймс Босуэлл. Под предлогом написания истории Корсики он подружился с Паоли и начал бывать у него каждый вечер. Аббатиса попросила меня сообщать ей о каждом перемещении шпиона и не делиться с ним историей о предках-финикийцах. Едва ли в этом была необходимость, поскольку мы – народ скрытный от природы и не откровенничаем с незнакомцами. Как и предсказывала аббатиса, Босуэлл предпринял попытку подружиться с Францем Фешем. Его порыв был встречен холодно, и он в шутку назвал Феша истинным швейцарцем. Позже в свет вышла его книга «История Корсики и жизнь Паскуале Паоли». Вряд ли Босуэллу удалось узнать много такого, о чем хотел знать Руссо. А теперь Руссо уже мертв…