Текст книги "Ангел в доме"

Кейт О'Риордан
Ангел в доме

Джеку и Джесс, ангелам моего дома

Глава первая

Вот она, его родительница, во всей красе – стихийное бедствие, тайфун по имени Бонни. Кивнув Роберту с палубы своего плавучего дома, она развела в стороны грязные руки, демонстрируя плоды дневных трудов над зеленью в кадках. Мокрая простыня в длинном ряду сохнущего белья хлопнула ее по лицу. Тяжкий денек. Бледно-усталая улыбка Бонни кольнула Роберта в сердце.

В воскресенье? – прочитал он по ее губам и закивал в ответ с пылом, которого не испытывал вовсе. Отойдя на пару шагов, остановился, чтобы взглянуть на мать еще раз, порадоваться ее успехам, проникнуться собственной виной и убедиться в том, что не так уж он и плох, но Бонни успела скрыться в каюте.

Небо над Ричмондом кишело хищниками. Сытая, расплющенная тварь с белым брюхом и устрашающими когтями едва не полоснула Роберта по голове. Еще одно глянцевое, юркое создание черной искрой промелькнуло над Ричмондским мостом. Чуть восточнее и выше в тусклом осеннем небе зависла стая стервятников – трансатлантические рейсы запаздывали.

Забавно все же, как небо со временем становится частью твоей жизни. Сидя с приятелем в саду, привычно повышаешь голос в унисон с приближающимся гулом. Самолеты приземляются в северном аэропорту каждые сорок пять секунд, а путь их к посадочной полосе лежит над домом Роберта. В конце концов, чей-нибудь дом должен был пострадать, так какой смысл переживать? И тем не менее время от времени случайные визитеры возмущались, а Роберт тушевался и испытывал дурацкую неловкость – то ли извиняться, то ли затаскивать гостей внутрь дома?

Миссис Лейч, живущая через дорогу, до посадки десятичасового «Конкорда» даже и не пыталась заснуть. Пока не сядет, говорит, считай, день не закончился. Роберт ее отлично понимал. Случалось, в ночные часы затишья он и сам чувствовал себя не в своей тарелке.

Роберт направлялся к Питеру и Аните на поздний обед или ранний ужин – в зависимости от прихоти хозяйки. Его дружба с Питером, начавшаяся еще в школе, насчитывала два с лишним десятка лет. В школьные дни они мало чем отличались друг от друга, если не считать некоторой пухлости Питера, его карманов с неиссякаемым запасом ирисок и, разумеется, ржаво-медных волос. В общем и целом он был идеальным другом, о каких многие только мечтают. За прошедшие годы кое-что изменилось: Питер стал стоматологом, завязал с дешевыми сластями, предпочитая расправляться с коллегами-конкурентами. Однако кое-что в нем осталось неизменным: все та же упитанность и право называться лучшим другом Роберта, несмотря на прорезавшуюся любовь к словесным и прочим излишествам. Примером этой любви вполне мог служить его псевдотюдоровский особняк в фешенебельном проулке с деревьями в три ряда. Все эти радости были совсем рядом, за ближайшим поворотом.

Роберт, как обычно, сначала покормил уток. Как обычно, поздоровался с местным бродягой Марти, занимавшим свое законное место на скамейке.

– Привет, Марти. Все в порядке?

– Не жалуюсь. А у тебя, парень?

– Нормально.

Хотелось бы, конечно, хоть раз выдать что-нибудь свеженькое, встретиться с Марти взглядом, побеседовать по-мужски… Но что скажешь человеку, который день-деньской проводит на скамейке у реки? Тут, пожалуй, и завзятый болтун потерпел бы крах, а Роберту до болтуна было далеко.

Вот от чего он сейчас не отказался бы, так это от хорошего глотка какого-нибудь коктейля. Зубами банку вскрыл бы. В такие дни только и напиваться… Куча счетов, стол на кухне окончательно охромел, розы почернели от тли. Не драма, конечно, но вполне достаточно, чтобы разбудить мятежника в его душе. Плюс два сообщения, которые он оставил на автоответчике Фелисити, – и оба без ответа. И зачем только позвонил во второй раз? Это ведь на него не похоже. Да и Фелисити в последнюю встречу высказалась более чем определенно, дав понять, что ей нужно либо все, либо ничего, – а именно тот, кто будет потрясающе влюблен в нее. Так и сказала – по-тря-сающе. Однако конец всему положило другое слово. Парень. Роберт был для нее кем угодно, только не этим самым парнем. Он отлично ее понял и все равно позвонил. Если на то пошло, нудным субботним вечером, зевая перед ящиком, он вполне мог бы сделать усилие и изобразить потрясающую влюбленность.

Анита настежь распахнула дверь:

– Роберт!

– Анита!

– Питер! – крикнула она через плечо. – Роберт пришел.

Роберт вытер ноги о коврик, следуя не только собственному побуждению, но и привычно указующему персту хозяйки. Настолько привычно, будто палец действовал самостоятельно, независимо от Аниты. В гостиной Роберт появился вместе со скатившимся по лестнице Питером. В ожидании, когда Анита спасет их от неловкости первого момента, оба неуклюже хлопали друг друга по спинам. Со стороны и не скажешь, что эти двое добрую часть прошлого воскресенья провели вместе на матче по регби, после чего нагрузились в баре. Дружеское общение лучше удается на нейтральной территории; домашняя обстановка невольно наводит на воспоминания, здесь сами собой напрашиваются сравнения, зачастую нелестные для одного из приятелей. Дом – это… собственно, это дом. Родной для хозяев – чужой для гостей. Через пару минут неловкость пройдет и Роберт позволит себе расслабиться, но не раньше, чем сдаст еще один экзамен.

– Я позову девочек, – сказала Анита. – Тамара! Ванесса! Спуститесь на минутку, дорогие. Дядя Роберт пришел.

Девчонки, семи и девяти лет, набросились на него с радостью, отозвавшейся довольной улыбкой на губах матери. Обе выглядели так, словно выпрыгнули из рекламного ролика «Ойлили». Ярлыки виднелись на краешках носочков, язычках туфель и поясках юбочек. Девочки громко галдели, как и положено детям; хвастались и красовались, как и положено юным барышням. Пока одна крутилась перед Робертом волчком, вторая повисла на руке, требуя гостинец. «Кит-Кэт» и «Чьюитс» – по плитке для каждой – перекочевали из кармана Роберта в детские ладони на мгновение позже, чем следовало.

– Дядя Роберт!

– Несси! Тэмми!

Ради самих девчонок Роберту хотелось побыстрее покончить с восторженными приветствиями, а еще лучше – вовсе проскочить их. Он искал какие-нибудь скучные слова, чтобы они поверили, будто он тут сидит уже часа четыре.

– Как дела в школе?

– Ты всегда это спрашиваешь, – надулась Тэмми, – и ответ заранее знаешь.

– Паршиво? – воспользовался Роберт фирменным детским словцом и коснулся золотистых волос.

Тэмми была его крестницей. Сияет как звезда, как самая яркая звезда. Будь постарше, женился бы не задумываясь.

– Ты сегодня такая хорошенькая, Несси, – соврал он, переводя взгляд на сестру своей крестницы. Бедняжка Несси пошла в мать. Не то чтобы уродлива – Роберт отрицал бы это с пеной у рта, – однако и красавицей назвать язык не повернется: как и Аниту, ее портили подергивающийся глаз и длинные острые зубы. Пиранья, как с фырканьем отзывалась об Аните его мать, большой спец по метким нелицеприятным формулировкам.

– Все, пошли. – Анита подала пример, двинувшись в столовую. – Самое время перекусить. Жареный ягненок – сойдет?

– Волшебно.

– Будет волшебно, – пошутил Питер, – если она не спалила мясо. Как всегда.

Анита отозвалась беззлобным смешком, и Роберт облегченно вздохнул. Отличная пара, в который раз подумал он, действительно отличная. Если нельзя жениться на их дочери, может, они тогда усыновят его самого?

Питер смешал джин с тоником:

– Как для начала?

– В самый раз. – Роберт пригубил коктейль.

– Пожалуй, я тоже на секундочку присяду, не возражаете? Переведу дух, а потом уж и за работу. – Анита запрыгнула в мягкое кресло и поджала под себя босые ноги. – Ваше здоровье!

– Твое. – Роберт поднял бокал, припоминая заранее приготовленную речь. – За друзей, с которыми так приятно встретиться даже среди недели за бокалом джин-тоника, жареным ягненком и…

«Остановись», – велел внутренний голос.

– Глупости, – оборвала его Анита. – Завтра твой день рождения, а в ресторан тебя не вытянешь. Питер сказал, ты их терпеть не можешь, вот мы и… Кстати, у нас для тебя кое-что есть. Вон там, слева, у окна. Ничего особенного, небольшой сувенир, было бы из-за чего краснеть. Ну же, открой! – Она ткнула пальцем в пакет с блестящим бантом.

Роберт покраснел. Он не знал, что сказать. А потому выдавил:

– Вообще-то рестораны я люблю.

При всем желании ответить на такое замечание они не смогли, а потому ограничились вежливыми кивками, дожидаясь, пока Роберт развернет подарок. Чувствовал он себя при этом – сквернее некуда. Как прикажете выкручиваться? Теперь они сочтут его неблагодарной скотиной и будут правы на все сто, ведь рестораны он и впрямь не выносит.

Какого же, спрашивается, черта было возражать? Не иначе как зависть заела. Определенно, день не задался. До вечера еще куча времени, а он уже побывал в шкуре злобствующего сыночка, завистника, косноязычного идиота и…

– Высший класс! – выкрикнул он, услышав в собственном голосе истерические нотки. Но органайзер, обтянутый кожей, действительно выглядел первоклассно, хоть тут не пришлось прикидываться. Питер – наверняка Питер – даже сообразил купить дополнительные листочки календаря, начинающиеся с середины года. – Всю жизнь о таком мечтал. Как вы догадались?

– Легко, – расцвела любезной улыбкой Анита. – Ткнули наобум, а попали в яблочко. Начнешь сегодня же, обещаешь?

Роберт ее не слушал, отчаянно соображая, как бы поделикатней вернуться к ресторанной теме. Ничего не придумав, молча поднял бокал.

– За твои тридцать шесть! – Питер хлопнул Роберта по плечу.

– Не напоминай, – скривился Роберт. Неплохо. Нормальная реакция человека, резвой поступью шагающего к старости.

– Ну и каковы планы?

– Планы? Подумываю что-нибудь изменить в жизни. Заняться чем-нибудь совершенно другим или…

– Нет-нет! – с ухмылкой оборвал его приятель. – Не о том речь. Какие планы на день рождения? Пригласишь… как ее там… эту?

– Фелисити. – Автоответчик по имени Фелисити. – М-м-м… Не знаю. Мы еще не решили.

– Может, она хочет устроить тебе сюрприз? – предположила Анита.

– Наверняка.

Ложь. И они знают, что это ложь. Роберт взмок.

– Неужто та самая? – Питер и бровью не повел, но голос его выдал. Уж лучше бы подмигнул или ткнул локтем под ребра, чем переглядываться с женой.

– Дай ему шанс, – весело укорила Анита и тут же посерьезнела, мимолетно сдвинув брови. – Какие наши годы, верно, Роберт?

– Точно.

К счастью для Роберта, беседу о его далеко не бурной личной жизни прервал топот детских ног на лестнице.

– Тэмми! Несси! Попрощайтесь с дядей Робертом и марш на прогулку, – приказала дочерям Анита.

Надутые девчонки появились из прихожей, шаркая ногами и терзая пуговицы своих пальтишек, которые мать тут же принялась застегивать и одергивать. Пока она наводила порядок, няня переминалась с ноги на ногу на пороге гостиной. Тамара взмахнула рукой, прощаясь, и заехала сестре по носу.

Ванесса тотчас заорала:

– Она это нарочно!

– А вот и нет! Дура глупая, коро…

– Ну-ну, девочки… – Робкая попытка Питера разнять девочек не увенчалась успехом, и он беспомощно обернулся к жене.

– Она ведьма! – Ванесса со страдальческой гримасой ухватилась за покрасневший нос.

– Все дело в том… – мечтательно сказала Анита, – что девочки обожают друг друга. Родные души. Такую близость между сестрами редко встретишь.

Тамара приняла боевую стойку и движением, явно отработанным долгой практикой, саданула сестре лбом по затылку. Минутную тишину разорвал исступленный вопль – Ванесса с упоением разразилась рыданиями. В стране под названием Истерикаленд она на правах младшенькой чувствовала себя как дома.

– А ну хватит! Тэмми! Попроси у сестры прощения! Несси, не реви! Только посмотрите, на кого вы похожи. Заберите их, – крикнула Анита няне. – Пусть проветрятся.

Переведя взгляд на окно, Роберт увидел, как няня стаскивает своих подопечных с крыльца, а те изворачиваются изо всех сил, стараясь добраться до «родной души» если не пятерней, то хоть мыском ботинка. Через несколько минут неистовые крики стихли. Дети есть дети: честны во всем. Роберту случалось по-хорошему завидовать детски искреннему проявлению ярости. Девчонки всегда говорили то, что думали. А речь их родителей нередко звучала слишком выверенно, чуть ли не слащаво в своей отполированной изящности. Так, словно они пытались превзойти себя, тщательно следя за каждым словом, – не дай бог опуститься ниже достигнутого уровня. А впрочем, он мог и ошибаться. Очень может быть, виновата все та же зависть, подпитываемая собственным одиночеством. Как бы там ни было, Роберт лишь в редких случаях – редчайших – позволял себе втихомолку морщиться от их корректного, дружеского, ненавязчивого вмешательства в его личную жизнь.

Скорчив гримаску, Анита посмотрела на него:

– Никогда не заводи детей. – Убежденности в ее голосе не было. – Нет. Забудь. Считай, я ничего не говорила. Они прелесть, честное слово.

– Хрен тебе! – донесся со стороны реки рык Ванессы, и Роберт, пряча улыбку, припал к бокалу с джин-тоником.

Едва заметный тик под левым глазом Аниты частенько напоминал ему мерцающий курсор на экране компьютера; казалось, прижми палец к этому месту – и попадешь в Интернет.

Пока хозяева накрывали на стол, Роберт слегка пришел в себя, расслабился, оттаял в теплой семейной атмосфере. Ему хотелось выразить другу признательность, поблагодарить за гостеприимство, за подарок. Как обычно, он слишком долго думал; затянувшееся молчание прервал Питер:

– Сменить деятельность, говоришь?

– Н-ну, да. Возможно.

– Что-то я от тебя этого раньше не слыхал.

– Да я, честно говоря, еще как следует не обдумал… – Вообще не обдумывал. Роберт неопределенно пожал плечами: – Разные, знаешь ли, мысли в голову приходят…

– Не иначе как вспомнил наш совет почаще выбираться на люди, точно?

– Точно.

Вспомнил. Сразу же, как только напомнили.

– Пойми, то, чем ты занимаешься, – это здорово, но ты же постоянно один. Ничего нет хуже одиночества, верно? С галереей какой-нибудь поработал бы, что ли… Хорошо хоть от места в музее не отказался, может, Виктория с Альбертом слегка раздвинут твои горизонты.[1]1
  Речь о Музее Виктории и Альберта – лондонском музее изящных искусств; назван в честь королевы Виктории и ее супруга.


[Закрыть]

Питер зажег свечи в витом серебряном канделябре.

– Ты ведь знаешь, Питер, я люблю быть один…

Черт, такое чувство, будто тебя насильно стригут, как пуделя. Забота, конечно, штука приятная, но все хорошо в меру. А Питер в последнее время даже разговаривает в снисходительно-вальяжном тоне, от которого у Роберта ныли зубы и язык чесался напомнить приятелю о тех фортелях, что они выкидывали после школы. Реставрация портретов богатых бездельников никак не вписывалась в идею Питера о достойной мужской карьере. Вслух он этого, правда, никогда не произносил, как ни разу не предлагал Роберту написать что-нибудь свое. Зачем? До шедевра все равно не дотянул бы. А и дотянул бы – не велика разница; в любом случае полный жизненный крах налицо – раз уж Роберт далек от стоматологии.

На работу в музее Роберт согласился, уступив настояниям Аниты. Его затянувшееся одиночество, твердила она, жутко ее беспокоит.

Тебе бы почаще выходить из дому, встречаться с людьми. Оставь наконец свои думы обо всех и вся. Это же так просто – забыть о судьбах человечества и вспомнить о себе. Час-другой в неделю, проведенный перед благодарными слушателями, сотворит чудо. По меньшей мере, хоть ненадолго вылезешь из норы своего «я».

Эти – или похожие – слова Роберт слышал неоднократно и всякий раз ощущал внутренний протест. Вылезти из своего «я» несложно. Хотелось бы только знать, куда влезть.

У него не хватало духу признаться Аните, что музейная работа доставляет во сто крат больше маеты, чем он ожидал, а уж он-то ничего хорошего не ждал. Сама мысль о лекциях перед толпой незнакомых людей, о том, чтобы разжечь их интерес и ежесекундно поддерживать этот самый якобы распаленный интерес… сама эта мысль вызывала тошноту. Порой казалось, проще плюнуть в физиономию очередного посетителя – и покончить со спектаклем. Но Роберт держался, не желая разочаровывать друзей.

– Забавно, – протянул Питер. – Уж сколько лет прошло, а я, бывает, оглянусь вокруг, – он сделал широкий жест рукой, – и удивляюсь. Ведь на моем месте мог быть ты. Представляешь? Не я, а ты.

О чем это он? О доме? Архитектурных излишествах? Или о вставных зубах?

– Я имею в виду Аниту, – уточнил Питер.

– Аниту – что? – Она вошла в гостиную с подносом в руках. – Быстро, быстро, кто-нибудь – подставку! Извини, дорогой, что ты говорил?

– Да так, размышления вслух. Если бы Роберт нас не познакомил…

– Точнее, если бы он не познакомился сначала с моей сестрой… – Анита пересчитала приборы, окинула критическим взглядом стол и махнула мужу, чтобы принес охлажденную бутылку вина. – Тогда бы тебе точно ничего не перепало. Держу пари, Роберт стал бы ухаживать за мной. – И она кокетливо хлопнула Роберта салфеткой по носу.

Посмеялись. Однако недосказанность осталась; от гостя явно ожидали ответа. Роберт с натужной улыбкой уставился на дымящуюся баранину.

– Фантастика. Ты любого шеф-повара переплюнешь, Анита. (У-уф, удалось-таки вернуться к ресторанной теме, черт бы ее побрал.)

– Робе-ерт! – Анита укоризненно посмотрела на него. – От тебя требовалось другое. Ты должен был сказать, что если бы сначала познакомился со мной, то влюбился бы безумно и на всю жизнь. Тебе не дано, верно?

– Не дано?..

– Это она о светской болтовне, – подсказал Питер, взявшись за нож. – Которую так обожают женщины.

– Ну не скажи, не все и не всегда, – хмыкнула Анита, но Роберт уловил в ее голосе суховатые нотки.

Вот чего ему точно не дано было понять, так это подтекст супружеских реплик, их скрытую мелодику. То вверх голос взлетит, то упадет до шепота; то прозвучит мирно, то вдруг сгустится до тайной угрозы. В любом случае подразумевается явно больше, чем произносится вслух. Должно быть, эту способность обретаешь вместе с обручальным кольцом.

– Мы, бывает, тоже предпочитаем честность, – продолжала Анита. – Вот, к примеру, Роберт. – Она выбросила руку, показывая на гостя, словно на экспонат в музейной витрине. – На первый взгляд он кажется застенчивым. Или чересчур серьезным. Или же слишком основательным, – вспомни, как он делает паузы, как обдумывает каждое слово. Но лично я считаю, что Роберт – феноменально честный человек. Да-да, честный, – задумчиво повторила она, ненароком опуская ладонь на сжатый кулак Роберта. – Он просто не может снизойти до светской болтовни, которую все мы… э-э-э…

Роберт изучал полированную поверхность красного дерева, пока глаза не заволокло от ее блеска. Он ненавидел, когда его препарировали, будто лабораторную крысу. В такие минуты Роберт чувствовал себя нелепо и жалко, чего, разумеется, эти двое вовсе не желали. Наверное.

– Все мы? – переспросил Питер, подмигнув приятелю. – Все, только не Роберт, верно? Что ж, давайте считать, с пустой трепотней покончено. С этой минуты болтать будем только по делу, раз уж тебе…

– Прекрати, Питер, хорошо? – сердито сказала Анита. Скрежет вилки о фарфор резанул по ушам.

Роберт почему-то вдруг вспомнил о матери.

* * *

Ирландцы всегда говорят «извините», англичане предпочитают «пардон» или «прошу прощения». Анжеле потребовалось как минимум двадцать «извините», только чтобы выбраться из вагона. Англичане говорят «спасибо», «благодарю» или «премного благодарен»; ирландцы сваливают все в одну кучу – чтобы не дай господь никого не обидеть, они изобрели «тысячу благодарностей». Разница, если подумать, невелика; в остальном же и здесь люди как люди, вопреки всем жутким предостережениям тетушек.

– Лондон кишит извращенцами, – безостановочно скрипели они. – Да что там! В Лондоне полным-полно личностей и похуже.

– Еще хуже?

– Безбожников!

Извращенцы и безбожники, с которыми ей приходилось сталкиваться в приюте, были не так уж плохи. Я с ними справлюсь, убеждала Анжела тетушек. Те мрачно фыркали:

– Справится она! Велика честь для этих… Дьявол не дремлет, учти, дорогая.

Как всякая дурацкая перебранка, эта всегда происходила в самое неподходящее время, ближе к вечеру, под конец утомительного дня. Нет ли у тетушек на примете работы получше, со вздохом интересовалась Анжела. К тому времени она уже привыкла к Лондону, пообтесалась в приюте и изредка отваживалась на легкий сарказм и вздох, подобный этому, – усталый и нетерпеливый. Всепонимающий. Тетки, однако, были неутомимы, неугомонны… и католички до мозга костей.

Анжеле временами казалось, что голоса тетушек засели в ее голове так же прочно, как хор в греческой трагедии, и с тем же постоянством комментировали ход событий. Подвывали, распекали, честили ее на все лады. Иной раз ей хотелось раскрыть череп, сунуть руку внутрь и вытащить оттуда теток, упирающихся и визжащих во все горло. Увы, они слишком уютно обосновались в глубинах ее сознания, чтобы так легко сдаться.

Анжела, как обычно, опаздывала. Знать бы наверняка, куда свернуть в подземке, чтобы попасть на линию Пикадилли. Вежливый голос из динамика предупредил о задержке движения по Дистрикт-лайн в связи с несчастным случаем: человек попал под поезд. Кто-нибудь из приютских? Очень может быть. Завсегдатаи приюта нередко находили последнее пристанище на рельсах Дистрикт-лайн. Господи, прими его душу. Перекрестившись, она прищурилась на схему подземки. Где-то ближе к центру клубка синие цвета слились в ее близоруких глазах с красными, красные перетекли в желтые. Ничего не разобрать.

В двух шагах от нее слюнявила друг друга пьяная парочка. Совсем юная девушка притиснулась животом к старику, потом, вильнув бедрами, изогнула шею под немыслимым углом и расплылась в ухмылке. Анжела была так тронута этим по-детски жгучим желанием продлить удовольствие партнеру, что едва не изобразила ту же позу, но успела вовремя остановить предательский изгиб шеи и бедер. На какой-то миг ее взяла зависть к парочке, к их полной отстраненности, к их уединению среди многолюдья подземки. Но зависть испарилась, едва Анжела заметила широченную стрелу на плотных черных колготках девушки. Утром увидит, ужаснется, но попытается успокоить себя тем, что он не заметил. Юбка на вихляющих бедрах поползла вверх – стрела вела к приличных размеров дыре, сквозь которую матово белела кожа. Пятно обнаженной плоти бросалось в глаза своей незащищенностью. Анжела съежилась от неловкости за пьяную девчонку.

А вдруг она отправится завтра на работу в драных колготках? С похмелья вполне может не обратить внимания, а весь офис будет подхихикивать: скорее всего, она сейчас со своим боссом, и всем известно об их романе… Анжеле стало нехорошо от тревоги. Всегда с ней так: стоит только остаться одной в городе, как начинаются переживания. За всех страдает, по делу и без дела. Греческий хор взвыл и загоготал с удвоенной силой.

Нужно двигать дальше, и немедленно, но как? Протиснуться мимо? Не дай бог, столкнутся все втроем – кошмар. Анжела деревянно повернулась, сунула монету в автомат с шоколадками, и… ничего. Автомат не работал. Она вспыхнула, в полной уверенности, что стала всеобщим посмешищем; сунула руки в карманы и отпрянула в сторону.

Девушка отлепилась от любовника и шагнула к автомату, вопросительно вздернув брови – мол, справились? Анжела кивнула и, уткнувшись взглядом в туфли, двинулась прочь, но сострадание победило.

– Не тратьте деньги, не работает, – шепнула она. – И еще… послушайте, мне очень жаль, но у вас огромная стрела на колготках.

– Стрела? – взвизгнула девица, хлопая себя по бедрам. – Где, где? Ой, мамочки.

Анжела спаслась бегством – кинулась по платформе, не имея ни малейшего понятия, в какой стороне Пикадилли-лайн. Ноги сами собой перешли на бег, словно ноги марафонца, привычные к долгим дистанциям. При всем желании она не смогла бы их остановить. А остановить следовало, хотя бы для того, чтобы уточнить дорогу. Тысяча извинений, будьте так любезны, не подскажете ли, как пройти к… Демонстрация невежества. Она терпеть не могла демонстрировать в Лондоне невежество с ирландским акцентом. Длинный, отделанный плиткой переход был наполовину пройден, когда Анжеле пришла в голову неожиданная мысль: вот так она и по жизни движется – от платформы к платформе, в надежде, что следующая окажется нужной.

* * *

Карманы этого синего плаща, должно быть, набиты десятипенсовиками. Доверху, решил Роберт, проследив, как она склоняется над каждой нищенской тарелкой на выходе станции «Южный Кенсингтон» к улице Кромвеля. Хрупкая, невысокого роста – плащ едва ли не волочится по плитам коридора. Ежик темных волос. Ему захотелось увидеть ее лицо. Что за странная особа – с запасом мелочи на каждого встречного нищего?

Она заговорила с очередным «бездомным и голодным», как явствовало из таблички на груди у юного оборванца. Роберт прошел мимо, притормозил и обернулся. К его удивлению, девушка пригладила сальные лохмы нищего. Затем вскинула голову и встретилась взглядом с Робертом… Впрочем, нет – она смотрела мимо, в зияющий черный зев коридора. Бледное, почти молочно-белое лицо сердечком с большими глазами неопределенного темного цвета. Двадцать пять – двадцать восемь лет, точнее в подземельном полумраке не скажешь. Роберт замедлил шаг, пропуская ее вперед.

Шаг – остановка, еще три – остановка. Твердо решив ее не обгонять, Роберт приближался к выходу со скоростью калеки, рискнувшего покинуть инвалидную коляску. На ступеньках, чтобы не привлекать внимания своей увечной поступью, пришлось уронить папку с музейными записями. По улице Кромвеля она поначалу двинулась в одну сторону с Робертом. Не к музею ли? Роберт не возражал бы против такого счастливого совпадения, – впрочем, сам не зная, зачем ему это нужно. Пожалуй, и ни к чему… разве что отвлечь разыгравшиеся, как всегда перед экскурсией, нервы.

Девушка в синем плаще остановилась на островке безопасности посреди Экзибишн-роуд. Пережидает красный свет, решил Роберт. И опять ошибся. Она о чем-то раздумывала, явно колеблясь с решением. Стриженая голова поворачивалась то в одну сторону, то в другую, словно девушка запуталась. Роберт добежал бы до островка и предложил помощь, если бы не плотный поток машин. Острые плечи под чересчур просторным плащом приподнялись, замерли на мгновение… зажегся зеленый… плащ метнулся через дорогу. Прочь от музея.

Роберт смотрел ей вслед. Оригинальна даже в походке. Десяток проворных мелких шажков, и тут же медленные, степенные. Резво – неспешно, быстро – медленно… и так вдоль всей улицы, пока не скрылась из глаз. Светофор вновь сменил огни. Роберт застрял на островке, прислушиваясь к неизвестно откуда взявшемуся чувству разочарования. Под ногами блеснул десятипенсовик. Роберт наклонился, поднял монетку и сунул в карман. Может, принесет счастье? Монетка звякнула, присоединившись ко всем тем монеткам, пуговицам и скрепкам, от которых он счастья так и не дождался. Хорошо хоть мелочь стали делать поменьше, а то мелькнувшую вдалеке удачу не догнать с таким грузом. Вытянув шею, он еще раз глянул влево – убедиться, что девушка не передумала. Группа хохочущих иностранных студентов, взявшись за руки, перегородила тротуар. Роберт дождался, когда молодняк свернет за угол, но улица была пуста. Девушка исчезла.