Текст книги "Вид на битву с высоты"

Кир Булычев
Вид на битву с высоты

Словно мячик, гонимый жестокой судьбой,

Мчись вперед, торопись под удар, на убой!

Хода этой игре не изменишь мольбой.

Знает правила тот, кто играет тобой.

Омар Хайям

ПРОЛОГ

В комнате было душно, хотелось устроить сквозняк, но Манана сразу закрывала окно, потому что у нее был хронический бронхит.

– Сейчас бы пива выпить, – сказал Крогиус. Ему было так жарко, что очки вспотели.

– Катрин ждет моего звонка, – сказал я.

Только убежденный мазохист мог отправиться на свидание в шесть вечера, в разгар летней жары, подобной которой не припомнят даже ветераны-синоптики.

– У бывшего памятника Свердлову, – сообщил Крогиус, – поставили белые столики.

Я набрал номер.

Хорошо бы Катрин отказалась от свидания – у нее незапланированное профсоюзное собрание: ее лаборатория намерена голодать, пока не выплатят зарплату за февраль.

Катрин сразу взяла трубку, словно сидела у телефона и ждала моего звонка. Такой преданности я недостоин.

Первым делом Катрин сообщила, что я мог бы позвонить раньше. В такую жару даже самые нежные девушки становятся сварливыми.

Крогиус положил хозяйственную сумку рядом с телефоном. Из нее вывалился пакет с сахарным песком. Значит, Света ждет его, чтобы ехать на дачу, где идет подготовка к варке вишневого варенья. Крогиус нависал надо мной, глядя сверху собачьими глазами.

Катрин говорила так тихо, что я ничего не понимал.

– Говори в трубку! – потребовал я.

– Я и так кричу, – ответила Катрин.

– Гарик, – попросил Крогиус, – я совсем забыл. Светка вот-вот уйдет с работы. Мне тогда лучше не жить.

– Полчаса телефон был свободен, – сказал я. – Неужели надо было ждать, пока я возьму трубку?

– Но ты же знаешь, какой у Светки характер!

– Ты меня еще слушаешь? – спросила в трубке Катрин.

– И очень внимательно.

– Повтори, что я только что сказала.

– Мы с тобой встречаемся через двадцать пять минут. Там же, где всегда.

– А мне показалось, что ты меня не слушаешь.

– Все, – сказал я, нажал на рычаг и протянул трубку Крогиусу.

У выхода я врезался в девочку Соню из библиотеки. Почему-то ей захотелось выяснить со мной отношения в момент окончания рабочего дня. Соня сообщила, что у меня закрыт абонемент, потому что я не вернул шесть книг. Я совсем забыл об этих книгах. По крайней мере три из них взял Гамлет. Гамлет уехал к себе в Армению, которая тут же стала независимым государством.

Покончив с неприятностями, Сонечка согнала с лица строгость и ласково спросила:

– Вы будете выступать в устном журнале?

А может, она не Сонечка? Розочка? Или Розалинда?

– К сожалению, я отбываю в командировку, – ответил я и улыбнулся, как известный французский актер.

Сонечка узнала во мне Жан-Поля Бельмондо и сказала, что у меня дар к перевоплощению. Во мне погибает великий артист. Я и без нее знал, что у меня есть дар к перевоплощению. Но погибает ли во мне великий артист?

– Как жаль, что вы не учитесь!

– Я уже все науки выучил.

– Ах, вы ужасный шутник!

– Я не шутил.

– С вами так интересно! Вы добрый.

– Вы заблуждаетесь, девушка, – возразил я. – Я только притворяюсь добрым. На деле же я…

Я осекся, потому что чуть было не показал ребенку голодного крокодила. Она бы испугалась до смерти.

На улице было даже хуже, чем в нашем полуподвале. Чтобы убить время, я пошел пешком. У подземного перехода продавали поникшие тепличные розы. Нет, если я куплю этих плакальщиц, то рядом с Катрин буду выглядеть неудачливым женихом.

Я вышел к памятнику Пушкину. У ног монумента лежал вылинявший букетик васильков.

Меня охватило странное чувство, будто все это уже было – и духота, и васильки, и фотограф у переносного стенда.

Я подошел к полукруглой мраморной скамье в тени недавно распустившихся лип. Катрин опаздывала. Я сел на пустой край скамьи. На скамейках потели туристы с покупками, с ними вперемежку сидели старички ветераны со свернутыми плакатами, ожидавшие начала демонстрации или митинга протеста, и кавалеры вроде меня.

Катрин пришла не одна.

Сбоку и на полшага сзади брел большой широкий мужчина с молодой бородкой, неудачно приклеенной к подбородку и щекам, отчего он казался проходимцем. Над красным лбом нависал козырек белой кепочки. Будь чуть прохладнее, он напялил бы свободно ниспадающий пиджак.

Я разглядывал мужчину, потому что Катрин не надо было разглядывать. Со вчерашнего дня она не изменилась. Катрин похожа на щенка дога – руки и ноги ей еще велики, их слишком много, но в том-то и прелесть.

Катрин издали увидела меня, подошла к скамейке и опустилась рядом со мной. Мужчина сел с другой стороны, потеснив злого ветерана с комсомольским значком на черном пиджаке. Катрин сделала вид, что меня не знает, я тоже не смотрел в ее сторону. Мужчина бодро сказал:

– Какая жара! Самое время для теплового удара.

Катрин, окаменев, смотрела прямо перед собой, а мужчина замолк, любуясь ее профилем. Ему хотелось дотронуться до ее обнаженной руки, но он не осмеливался, и его пальцы, приподнявшись, нависли над ее кистью.

Лицо мужчины было мокрым, на кончике носа собиралась капля.

Катрин отвернулась от него, убрав при этом свою руку с колена, и, глядя на меня, прошептала:

– Превратись в паука! Испугай его до смерти. Только чтобы я этого не видела.

– Вы что-то сказали? – спросил мужчина и дотронулся наконец до ее локтя. Пальцы его замерли, коснувшись прохладной кожи.

Тогда я наклонился вперед, и он вздрогнул от неожиданности.

Мне надо было встретиться с ним взглядом.

Затем я превратился в очень большого паука.

У меня было круглое тело в полметра диаметром и метровые мохнатые лапы. Я придумал себе жвалы, похожие на кривые пилы и измазанные желтым смертельным ядом.

Мужчина не сразу сообразил, что же случилось.

Он зажмурился, но не оторвал пальцев от локтя Катрин.

Тогда я был вынужден превратить Катрин в паучиху и заставил его ощутить под пальцами холод хитинового панциря.

Мужчина прижал растопыренные пальцы к груди, а другой рукой прикрыл глаза.

– Черт возьми! – произнес он. Ему показалось, что он заболел. Как многие большие вялые мужчины, он был мнителен. Но, веря в здравый смысл, он заставил себя еще разок взглянуть на меня.

Тогда я протянул к нему передние лапы с когтями.

И он убежал.

Ему было стыдно убегать, но он не мог ничего поделать со страхом. Туристы схватились за сумки с покупками. Старики начали подниматься, решив, что пришла пора народного гнева.

Катрин заразительно засмеялась, привычным жестом откинула с лица тяжелую русую прядь.

– Спасибо, – сказала она. – У тебя это здорово получается. Если бы я не знала, наверняка бы испугалась. Хотя не поняла, что ты натворил на этот раз.

– Я превратил тебя в паучиху соответствующего размера.

– Как тебе не стыдно!

– Куда мы пойдем? – спросил я.

– Куда хочешь, мой властелин, – сказала Катрин.

– Я хочу пить пиво в парке и лежать на траве.

– Я слышала, что в Москве учредили полицию нравов, – заметила Катрин.

– Я постараюсь скромно валяться на траве и сдержанно пить пиво.

– У меня так не получится. Правда, там, наверное, много народу.

– Все, кто обладает средствами или садовым участком, толкутся в электричках, – сказал я. – В парке остались только бомжи.

– Тогда пошли в метро.

– Может, поймаем машину? – спросил я.

– Тебе нравится шиковать, мой воздыхатель, – возразила Катрин. – Шикуй в одиночестве, я трижды обгоню тебя в метро.

Мне хотелось принять вызов, но тогда бы я лишился общества Катрин. А мне не хотелось его лишаться.

Вагон был набит, почему-то каждый второй пассажир вез остроконечный садовый инвентарь, а другая половина волокла чемоданы и сумки на колесиках. Но на «Комсомольской» все эти страшные потные люди выжались из вагонов, как паста из тюбика. Стало свободно, и даже можно было сесть.

– Жалко, – сказал я. – Жалко, что стало так свободно.

– Ты мазохист! – шепотом воскликнула Катрин.

– Нет, сладострастник, – возразил я. – Толпа так сладко прижимала меня к твоей груди.

Катрин чуть растерялась. Ее синие глаза сузились от неуверенности: то ли рассердиться на меня, то ли отыскать достойный ответ. Она предпочла второе.

– И как тебе моя грудь? – прошептала она.

– Твоя грудь божественна, – сказал я. – Ты можешь смело переходить в третье тысячелетие с его сексуальной свободой и полной эмансипацией.

– Чуть-чуть, – вздохнула Катрин, – ты чуть-чуть переборщил в своем мужском самомнении. И я тебе это припомню.

Шутя, она была серьезна. И я согласился с ней. Если переиграл, то умей признаться.

Под большими деревьями у входа в парк «Сокольники» было прохладно, но нас обогнали другие любители пива. Они сидели на лавочках томными рядами и сосали пиво из бутылок. Ни один из банки, все – из бутылок. Здесь собирался народ серьезный, ценители и патриоты.

Я взял в киоске четыре банки «Будвайзера».

Впереди, за круглым бассейном, поднимался серебряный пластиковый купол какой-то очередной выставки. Нам бы в экспедицию такой купол – под ним свободно и не очень жарко. Под одним куполом можно устроить камералку, склад, столовую и танцевальный зал.

Нет, нельзя, придут заморенные, но гордые казачки и разрежут купол на полотна, а полотна унесут для хозяйственных надобностей. Если ты хочешь, чтобы археологическая экспедиция прожила на Кубани свой срок, то будь скромен, незаметен, плати рабочим достойно, но не очень много.

– Ты думаешь? – спросила Катрин.

Она была со мной одного роста – метр восемьдесят, и наши глаза, когда мы разговаривали, оказывались совсем рядом.

– Ты имеешь в виду процесс мышления? – уточнил я.

– Вот именно. Я вдруг тебя потеряла.

– Скоро в экспедицию, – сказал я.

– Почему ты вдруг об этом подумал?

– Увидел серебряную палатку, – показал я на купол.

– Пойдем левее, – предложила Катрин, будто не хотела, чтобы я думал об экспедиции.

Мы взяли левее.

…Скажите, почему мы должны зависеть от какого-то Нечипоренки, который и компьютера настоящего в глаза не видел? Крогиус клянется, что обсчитал бы бусы, пользуясь карманным вычислителем, быстрее, чем Нечипоренко с его лентяями. А нам так хотелось получить данные до лета, чтобы успеть сдать тезисы к полевому сезону – тогда мы получим слово на сентябрьской конференции и совершим наш небольшой переворот в отечественной археологии. Нам не поверят, и на нас даже ссылаться не станут – мало ли кто совершал небольшие перевороты? А вятичи и ныне там!

Когда я очнулся от мыслей, то понял, что Катрин идет на некотором расстоянии от меня и глядит недобро.

– Я о другом думал, – поспешил я оправдаться. – Я думал о бусах и компьютере.

В лесу, изрезанном тропинками, но почти не загаженном, Катрин постелила на траву газету. Я поставил на газету банки с пивом и две из них открыл. Они были теплыми и плевались пеной.

Солнце пробивалось сквозь молодую и остро пахнущую березовую листву. Мне захотелось березового сока, но мы опоздали – раз пошла листва, сок не побежит.

– А в детском доме я писал стихи, – сказал я. – Меня звали Лермонтовым.

– Почему не Пушкиным? – спросила Катрин.

– Потому что я имел наглость сказать, что люблю Лермонтова больше.

– А теперь?

– И теперь больше.

– Прочти стихотворение, – попросила Катрин.

– Какое?

– О котором сейчас вспомнил.

– Ты слишком прозорлива, Катрин.

– Мужчина должен думать, что свободен в своих решениях… и капризах.

– Тогда я не буду читать.

– Все равно тебе хочется.

– Я его забыл.

– Ну, как хочешь…

– Только последнюю строфу.

…А капли стучат и плещут в стакане.

Весеннее утро. Рассвет невесом.

И с каждой каплей прозрачнее станет

Мутный сначала березовый сок.

– Это не Лермонтов. Это ты.

Катрин открыла еще одну банку. Сдула пену. Я растянулся на траве и смотрел, прищурившись, на облака.

– Земля не холодная? – спросила Катрин.

– Я закаленный, я детдомовский.

– Для меня в этом есть анахронизм. Детские дома были сто лет назад. Ими командовал писатель Макаренко.

– И Железный Феликс.

– Если простудишься, раздружусь, – сказала Катрин.

Мне хотелось поцеловать ее, но ей этого не хотелось. Я спросил:

– Ты хотела бы летать?

– На самолете?

– Сама.

– Без крыльев?

– Без крыльев.

– Это называется левитацией, – назидательно сказала Катрин. – А левитации не бывает. Это мистика.

– Это мистика для первобытных землян, но не для существа высшего порядка…

Она склонилась надо мной и посмотрела на меня в упор.

– Угадай мои мысли! – потребовала она.

– Я не умею.

– Тогда почувствуй мои мысли!

– Не мучай меня. Я все равно не признаюсь, так как не хочу получить пощечину.

– Твое молчание тоже оскорбительно.

Она коротко размахнулась и дотронулась до моей щеки ладонью. Ладонь была сухой и горячей.

– Очень жарко, – сказала Катрин. – И все потому, что ты не разрешаешь мне закалывать волосы наверх.

– Ты меня не спутала с кем-нибудь?

– Я тебя ни с кем не спутала. Неделю назад ты сказал мне, что любишь, когда у меня распущенные волосы.

– Ты мне нравишься в любом виде, – заверил я.

– Но с распущенными волосами больше.

– С распущенными больше.

Я принял ее жертву.

Она сидела, опершись ладонью о траву. Рука у нее была тонкая и сильная.

– Катрин, – сказал я, – выходи за меня замуж. Я тебя люблю.

– Ты меня не любишь, – возразила Катрин.

Я повернулся на бок, дотянулся губами до ее руки и поцеловал по очереди ее длинные загорелые пальцы.

– Если ты выйдешь за меня замуж, – сказал я, – то я всегда буду казаться тебе красивым. Как артист Янковский.

– Устанешь, – сказала Катрин. – И я устану.

– Давай попробуем.

– Ты сошел с ума, – заявила Катрин. – Ты же чужой человек. Опасный.

– Агент ЦРУ? – спросил я.

– Хуже, пришелец из космоса.

– Никто, кроме тебя, так не думает, – сказал я. – А гипнотизировать дураков я умею с детства. Ведь тебя мне не загипнотизировать?

– Разве я знаю? А может быть, я сижу здесь с тобой, потому что загипнотизирована?

Она сказала это как будто в шутку, а на самом деле серьезно. Она выпрямилась и забрала от меня свои пальцы.

– Нет, – сказал я. – Я позволил себе сделать это только один раз.

– Знаю. Когда у меня на Красной площади заболел зуб, правда?

– А ты мне даже спасибо не сказала.

Из леса вышла лосиха. У нее было грустное верблюжье лицо. Может, оттого, что она чувствовала себя неполноценной без рогов. Нас она будто не замечала. Понюхала пивные банки, глубоко вздохнула и пошла в лес, медленно переставляя ноги, словно училась ходить.

– А больше ты мне ничего не внушал? – спросила Катрин.

Она была настолько погружена в свои мысли, что не заметила визита лосихи.

Я не ответил ей, потому что лосиха обернулась от густых кустов, в которых намеревалась скрыться, и посмотрела мне в глаза.

– Я тебе не верю, – сказала Катрин.

Мы допили пиво, а пустые банки завернули в газету и положили ко мне в «дипломат». Мы были борцами за чистоту природы. Я впервые увидел Катрин на митинге «Гринписа» на Пушкинской площади. Она там была активисткой, а я проходил мимо и загляделся на нее.

Мы вышли из парка, когда загудели первые комары, отряхивая с крылышек сладостную жару, а у входа на круге зажглись фонари, желтые в синем воздухе.

Я проводил Катрин до ее подъезда, но она не пожелала поцеловать меня на прощание. Чем-то я ее прогневил, но чем, я не догадался.

Я пошел домой пешком. Мне было так грустно, что я придумал работающий вечный двигатель, а потом доказал, почему он не будет работать. Порой так хочется опровергнуть законы физики, но пока это у меня не выходило.

Доказательство и контрдоказательство были очень сложными, и я почти забыл о Катрин.

И вдруг я понял, что, когда вернусь домой, зазвонит телефон и расстроенный Крогиус, который поссорился со Светкой и не поехал на дачу, сообщит мне, что наше открытие не состоится. Может быть, из-за неумелого Нечипоренки, а может, потому, что мы с Крогиусом дураки.

Мне не хотелось обходить широкий газон, засаженный какими-то колючими, плохо цветущими и дурно пахнущими цветочками. Я решил через него перелететь. Лететь оказалось непросто, я все терял равновесие и валился на бок, отталкивался рукой от земли, чтобы снова взлететь, и все повторялось.

Разочарованный, я пошел на четвертый этаж по лестнице. Пускай лифт отдохнет.

Когда я открывал дверь, то почувствовал, что в комнате, не зажигая света, сидит кто-то чужой.

Я аккуратно закрыл за собой дверь. Потом зажег свет в прихожей. Я старался вести себя так, словно ни о чем лишнем не догадываюсь.

Человек, который сидел в темной комнате, знал, что я его обнаружил, но молчал. Я спросил:

– Почему вы сидите без света?

– Я вздремнул, – соврал посетитель, – вас долго не было.

Входя в комнату, я нажал на кнопку выключателя и спросил:

– Кофе поставить?

– Только для себя, – ответил посетитель, – я не пью кофе.

Человек, поднявшийся с дивана при моем появлении, был обыкновенен и респектабелен. Западный клерк в русском исполнении. Чтобы ему не было скучно в одиночестве, я тоже принял вид чиновника по особым поручениям.

Гость улыбнулся и сказал:

– Не старайтесь, лучше поставьте кофе.

Он прошел за мной на кухню и зажег газ, пока я наливал в чайник воду.

– Неужели вы пьете растворимку? – спросил он осуждающе.

– Пью, – признался я словно в преступлении.

– Вот уж не думал, – сказал гость.

Он смотрел, как я насыпаю кофе, наливаю кипяток, размешиваю. Когда он убедился в том, что я обеспечен кофе, то повернулся и пошел обратно в комнату. Я послушно проследовал за ним.

– Вы не чувствуете себя одиноким? – спросил гость, опускаясь на диван. Он двигался не очень уверенно, словно был немного пьян или ему давил под мышками пиджак.

– Мне некогда чувствовать себя одиноким, – сказал я. И удивился тому, что принимаю так спокойно пришельца, без спросу вторгшегося в мою квартиру поздним вечером.

– Даже сегодня?

– А чем сегодня хуже, чем вчера? – спросил я.

– Почему вы до сих пор не женились? – спросил гость. Его лицо оставалось в тени, и я не видел, какого цвета у него глаза.

– Меня девушки не любят, – сказал я.

– А может быть, вы привыкли к одиночеству и предпочитаете остаться один?

– Я ценю одиночество, только вряд ли вы сможете понять почему.

– Попробуйте объяснить.

– Я провел много лет в детском доме, где слова «одиночество» не существует. И первое, что я сделал, получив эту квартиру, – запер за собой дверь, разделся догола и весь день в таком виде бродил по комнате.

– Вы правы, мне это чувство непонятно, – согласился гость.

Теперь наступила моя очередь задавать вопросы, чем я и воспользовался.

– Как вы ко мне попали?

– Я прилетел, – ответил гость. Впрочем, этот ответ я предугадал. – Окно было открыто.

Он глядел на меня, чуть склонив голову набок, словно ожидал, что я выкажу изумление. Но я не изумился. Я сам не раз пытался полетать. Только никак не мог удержать равновесия. Это труднее, чем оторваться от земли.

Человек покачал головой.

Тут я заметил, что у него на носу очки – старенькие, в толстой пластиковой оправе. Разве у него раньше были очки?

– Были, – догадался гость. – Человек в очках выглядит безопасным. Наверное, оттого, что очки можно разбить одним ударом.

Человек с неудовольствием смотрел, как я отхлебываю кофе. Было душновато, а я пил кофе.

Человек отвернулся от меня и пошел вдоль стеллажей, читая названия книг.

– Много лишнего, – вынес он приговор. – Всего не перечитать. А если и перечитать, то ничего не получишь взамен. Чтение непроизводительно. Скоро вы это сами поймете.

Мне не хотелось ничего понимать. Я устал, и меня клонило в сон. Может же человек хотеть спать после трудового дня?

– Итак, – сказал гость, как бы пародируя доктора, – вы не раз задавали себе вопрос: почему я не такой, как другие? С раннего детства вы привыкли таиться, обманывать, лукавить, потому что нет большей опасности погибнуть в детской стае, чем показаться иным, умнее других, смелее других. Ты несешь друзьям свой талант, а друзья в отвращении отворачиваются или кидают в тебя каменьями.

– Я такой, как все! – поспешил я с ответом, чем вызвал печальную ухмылку на никаком лице гостя.

– Я полагаю, что еще в младших классах ты учился лучше, чем остальные, и тебе не составляло усилий быть лучшим… – Незаметно для меня он перешел на «ты». Бог с ним – он явно старше. – Когда я разыскивал тебя, Гарик, – продолжал гость, – то познакомился не только с характеристиками на тебя и анонимными письмами. Я убедился, что с годами ты все лучше умел притворяться, казаться тупее, чем был на самом деле.

– Чепуха!

– А кто сломал модель самолета, которая могла летать быстрее настоящего самолета?

– Это Петька Лукин на него нечаянно наступил!

– Ты толкнул Петьку Лукина. Он, кстати, в этом уверен.

– Вы и с ним говорили?

– И не только с ним.

– Вы знаете обо мне…

– Больше, чем ты сам. И знаю, как тяжко молодому человеку, мальчику заставлять себя таиться, пригибаться от славы, зная, что за вспышкой славы последует тень презрения, зависти, ненависти…

– А второй приз на районной математической олимпиаде? – спросил я, будто был не согласен с гостем.

– Второй! А почему не первый на городской олимпиаде? А специальную стипендию на физическом факультете университета ты не смог бы получить?

Я пожал плечами. К чему этот напор и натиск?

– И дернуло же тебя идти на исторический!

Я понял, что он говорит, не раскрывая рта. А я слышу его. Неужели он телепат?

– Не отвлекайся! – потребовал гость. – Ответь мне честно: зачем ты пошел на исторический – в эту тупиковую псевдонауку?

– Потому что я люблю историю. Потому что я родился археологом. Потому что вернуть к жизни прошлое – значит дать новую жизнь людям, которые надеялись на бессмертие и оказались забыты. Это мои счеты с вечностью.

– Перестань! – приказал гость. – Прошлое не может интересовать сознательное существо. Есть только будущее, и туда должен быть устремлен разум.

– Видно, мы с вами по-разному относимся к мирозданию.

– Мы не можем относиться по-разному, – сказал гость, – потому что вся ваша история – это всплески молодой энергии, это тупиковые ветви растущего сознания.

– И я буду таким, как вы?

– Вот именно, – обрадовался гость. – Мы одной крови – ты и я.

– Не понимаю.

– Поймешь, сейчас поймешь. Давай задумаемся о твоих способностях, о тех качествах, которых лишены твои друзья и знакомые. Например, о силе внушения. Ты же можешь внушить любому человеку черт знает что!

Гость тут же превратился в небольшого каменного сфинкса. Сфинкс заговорил голосом гостя:

– Надеюсь, этим я тебя не удивил?

– Чего уж там, – ответил я и превратился в верблюда. Ведь сфинксу одиноко без нормального верблюда по соседству. Если бы нас увидела Катрин, она бы влезла на верблюда и стала кататься вокруг сфинкса.

– Отлично получается! – похвалил меня гость. – Но это лишь верхушка айсберга. Многие твои качества еще дремлют. И их открытие впереди.

– А что я умею делать?

– Скоро ты научишься летать. Невысоко и с большой тратой душевных сил, но научишься обязательно. Тебе уже хочется подняться в воздух.

– Разве это не нарушение физических законов?

– Смотря каких законов, – проворчал гость. – Ты же не знаешь современной физики.

– Чего я еще не знаю? Современной химии? Современной биологии?

– Ты не безнадежен. Но продолжим перечисление твоих способностей. Ты быстро читаешь?

– Более или менее.

– Чепуха! Тебе достаточно взглянуть на страницу – и ты запоминаешь ее целиком. В классе ты тщательно таил этот талант, чтобы не вызвать зависть друзей. Ты складываешь, вычитаешь, извлекаешь корни с такой легкостью и быстротой, что мог бы с успехом выступать на эстраде. Ты уже сейчас можешь не спать несколько суток и столько же обходиться без еды.

– Мне не приходилось еще обходиться несколько дней без еды.

– Попробуй. Как существу, обладающему особыми способностями, тебе неудивительны такие способности в других. Ты умудрился не удивиться моему появлению в запертой квартире и заявлению, что я взлетел на четвертый этаж.

– Удивился, удивился!

Но он уже не слушал меня. Его голос дрожал от пафоса:

– По принятым меркам, ты – потенциальный гений! Но далеко не всеми своими способностями ты умеешь распоряжаться и о большинстве их даже не подозреваешь.

– Значит, я, слава богу, не гений! – прервал я. – Потому что просто гения не бывает. Гений – это особое развитие таланта. Конкретного таланта.

– Давай не будем спорить по пустякам!

– Ничего себе – пустяки! Ко мне приходит незнакомый человек и объявляет меня гением. Затем, правда, сообщает, что я еще ничего не могу и не умею. А вы умеете?

Ничего не ответив, гость растворился в воздухе и окликнул меня сзади, из дверного проема. Потом не спеша подошел к книжному стеллажу и показал другой фокус – вынул книгу и кинул ее перед собой. Книга замерла в воздухе. Мне очень хотелось, чтобы она, болезная, поскорее упала куда-нибудь, не мучилась. Но через полминуты, с некоторым напряжением, скривив рот, гость поставил ее на место.

– И мне все это предстоит? – без особого энтузиазма спросил я.

– Это далеко не все! – Гость говорил напыщенно, словно продавал мне Британскую энциклопедию, а я, дурак, не мог оценить величия этого многотомника.

– С меня достаточно.

– Не пытайся показаться глупее, чем ты есть на самом деле. В отличие от друзей-детдомовцев, я вижу тебя насквозь.

Я покорно склонил голову.

Нельзя сказать, что я не был заинтригован. Более того, я вовсе не думал, что мой гость – фокусник или жулик. В нем была сногсшибательная искренность, граничившая с занудством. У таких людей не бывает чувства юмора.

– Однако я должен тебя предупредить, – сообщил гость, – что в полном объеме ты сможешь раскрыть свои возможности, только если окажешься в окружении себе подобных.

– Вы хотите сказать, что я мутант? – вздохнул я. – Что я генетический урод? Но не один в своей беде?

– Нет, – серьезно возразил гость, – объяснение твоим странностям лежит в том, что ты здесь чужой.

– Где здесь?

– На Земле.

– Нет. – Я сопротивлялся как лев. – Я родился в поселке Дворцы Вологодской области. Мои родители погибли при лесном пожаре. Вернее всего, они были туристами. От них и следа не осталось. А я выжил. Меня нашли пожарные и принесли в поселок.

– Ты это помнишь?

– Это есть в документах. Когда меня брали в детский приемник, то все это записали.

– Ты сам не уверен в том, что говоришь.

– Ну, я же был маленький! Вот такой маленький!

– Тогда выслушай правду. И не возражай, хотя она покажется невероятной. Тебя потеряли. Тебя потеряли и думали, что ты погиб вместе с родителями.

– Вот именно, – сказал я.

– Не перебивай. Твои родители находились на космическом корабле. На разведывательном космическом корабле. Их корабль потерпел бедствие. Он погиб. Тебя успели выбросить из корабля в спасательной капсуле. Потом корабль упал. Лес загорелся. Пожарные очень удивлялись, почему ты не пострадал. Но тебя же окружало силовое поле. До тех пор, пока твоей жизни грозила опасность.

Я слушал его и внутренне соглашался. Потому что он был вполне серьезен и деловит, как почтальон, принесший вам повестку в суд. Его дело – сообщить. Ваше дело – явиться. Но меня-то мучило совсем другое.

– Допустим, – сказал я, – что вы правы. Тогда как я должен выглядеть… как я выгляжу на самом деле?

– Примерно так же, как ты видишь себя в зеркале.

– То есть я – человек?

– Определение неточное. Но если ты слышал о панспермии…

– Да. Если верить этой теории, все люди в Галактике произошли из одного семени. Они все – люди!

– Именно так! Ты понимаешь, что мы не всесильны. Как мы могли бы запрограммировать тебя на много лет вперед?

– Ну и слава богу, – сообщил я с облегчением. – Я боялся, что вы сейчас сообщите, что я – разумный паук в человеческой оболочке.

– Глупости!

– И генетически я тоже человек?

– Разумеется. Ты можешь здесь жениться, иметь детей… Но этого не будет.

– Почему же?

– Неужели ты полагаешь, что мы потратили столько лет и невероятные усилия ради того, чтобы выслушать твой неразумный отказ?

– Может быть.

– Ты не поверил мне?

– Я вам поверил. Вы не умеете врать!

– Вот именно! – Впервые в его голосе прозвучало чувство. Он гордился своей правдивостью.

– А я научился.

– Разучишься. Тебе не понадобится более таиться и лгать.

– Не хотите ли вы сказать, что приглашаете меня в гости?

– Я предлагаю тебе вернуться домой.

– Тогда я должен позвонить Крогиусу. У нас с ним общая работа. Я не могу его подвести.

– Не надо ему звонить. Крогиус утешится через неделю. То, что вы с ним делаете, пока Земле не нужно. Вас не поймут. Над вами будут смеяться академики. Я вообще удивлен, как ты смог внушить Крогиусу эту дикую идею?

– Вы только что высоко отзывались о моих способностях.

Я поднял телефонную трубку.

– Я просил тебя не звонить Крогиусу.

– Хорошо, – ответил я и набрал телефон Катрин. Гость аккуратно ткнул пальчиком в рычажок.

– Все это в прошлом, – сообщил он. – И твое бесконечное одиночество среди особей, столь уступающих тебе. Пришла пора человеку уйти из стаи горилл. Пойми же, что, если бы я не нашел тебя, ты бы погиб. Потому что ты не смог бы себя реализовать. С возрастом ты все более отказывался бы от своего «я». И стал бы приматом, подобно тем павианам, что тебя окружают.

Я подумал, что в чем-то с ним согласен. Среди моих знакомых встречаются павианы. И другие животные. Но порой можно встретить очень милого кроманьонца.

– Мы должны спешить, – продолжал мой гость. – Нас ждет корабль. Здесь наши корабли бывают редко… Запри квартиру, тебя никто не хватится.

Я колебался.

Ведь храбрился я скорее по инерции, так как чувство, схожее сразу и с восторгом, и с отчаянием, держало меня в когтях. Я был лишен возможности трезво и разумно выбирать. По нескольким причинам. Во-первых, я был ошарашен самим фактом того, что среди нас, людей, встречаются космические пришельцы. И я – один из них. Может быть, уникальное существо, может быть, обыкновенное, как поганка. Но для меня это не важно. Для себя, неповторимого, я уникален.

На ошарашенность накладывалась необычность ситуации – появление незваного гостя, который может взлететь к тебе на четвертый этаж и знаком с деталями твоей прошлой жизни. Мне проще и спокойней было бы отнести эту историю к разряду снов или галлюцинаций. Но именно этого гость сделать не позволил. Он требовал от меня действий, решений, которые, оказывается, он за меня уже принял.

Поэтому я и старался шутить – так мозгу было легче справляться с безумием.

– Надо спешить, – сказал гость. Он снял очки, и они исчезли в его руке. – Каждая секунда пребывания корабля на низкой орбите обходится в миллионы единиц энергии, которая нужна для других целей. Но мы никогда не покидаем в беде соотечественников, даже если они об этом не подозревают.

– Но я должен позвонить, объяснить…

– Ты никому ничего не должен, – сказал гость. – О тебе все завтра забудут.

«Ну уж не завтра!» – хотел возмутиться я. Но промолчал. Какое дело разумненькому гостю до моих личных проблем и связей с другими людьми?