Текст книги "Мумия из Бютт-о-Кай"
Автор книги: Клод Изнер
Жанр: Зарубежные детективы, Зарубежная литература
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Клод Изнер
Мумия из Бютт-о-Кай
Посвящается
Бернару, Этья, Жему и Морису
Лизе и Дени Селем и их трем сыновьям
Монике Брийон
Сегодня было тихо у реки.
Дух осени носился над водою —
И больше никого. Лишь холод, мгла, покой.
Безветрие.
Но вот глаза открыли фонари;
дрожат ресницы света – ветер близко.
Так ждут они прихода ноября.
Claude Izner
La momie de la Butte-aux-Cailles
© Editions 10 / 18, Departеment d'Univers Poche, 2009
Печатается с разрешения издательства Univers Poche при содействии литературного агентства Анастасии Лестер
Все права охраняются, включая право на полное или частичное воспроизведение в какой бы то ни было форме.
© Столярова Л. перевод, 2012
© ООО «Издательство АСТ»
Пролог
Начало января 1896 года
Густой мелкий снег засыпал улицы белой пудрой. Париж дремал в объятиях зимней ночи. Однако, как и в любом другом городе, далеко не все его обитатели впали в оцепенение: нетвердой походкой возвращались домой гуляки, бодрствовали сутенеры, а те, кому просто не спалось, слонялись по городу, проклиная свою жалкую участь. Большинство тех, кто оставался на ногах, делали это не по своей воле: они подчинялись некоей неумолимой госпоже – работе. Это по ее прихоти бессонно гудел среди дремлющих кварталов порт Сен-Николя, где непрерывно подходили к причалу все новые баржи, покуда мирные рантье острова Сите посапывали на своих мягких перинах.
«Утренняя звезда», доставившая товар из Гавра, завершала свой путь по темной воде, в которой отражались кормовые огни и свет уличных фонарей. Она прошла вдоль купален Вижье, недалеко от Королевского моста, а когда оказалась у моста Карузель, небо побледнело и озарилось первыми лучами солнца. Павильон Флоры тенью мелькнул на фоне светлых облаков. Вот показался острый угол сквера Вер-Галан, возник силуэт Нотр-Дама с его башнями, похожими на дымоходы. «Утренняя звезда» дала гудок и прошла среди драг[2]2
Драга – судно, оснащенное многочисленными черпаками для подъема со дна водоемов породы, содержащей полезные ископаемые. – Прим. перев.
[Закрыть] и подъемных кранов. Она пришвартовалась между трамповым судном из Лондона и огромной баржей, на которой, выбиваясь из сил, портовые рабочие кидали лопатами известь в огромные корзины. Эти корзины затем переправляли вниз, на набережную.
У берега покачивались, стукаясь бортами, лодки. Здесь же бродила черная дворняга, похожая на изможденного волка. Ее терзал мучительный голод. Ей бы хоть что-нибудь проглотить, свернуться калачиком у мотка троса и провалиться в небытие. Неподалеку искал себе пристанища вихрастый мальчишка в разбитых деревянных башмаках. Его тощее тело едва выдерживало груз непомерно большой головы, постоянно клонившейся вправо. Час назад он заморил червячка овощным бульоном в столовой для нищих, и теперь хотел лишь одного – найти укромный уголок, где можно было бы согреться и поспать. Родители бросили его два года назад на перекрестке, сказав, что скоро вернутся, и с тех пор он бродяжничал, побирался и почему-то надеялся однажды вновь увидеть родные лица. Когда у него спрашивали, куда он направляется, заморыш хрипло отвечал: «За город». Это было почти правдой, потому что летом он ошивался в Венсенском лесу и парке Сен-Клу. Там ему, возможно, попадалась и собака, рыскавшая по лесной просеке в поисках чего-нибудь съедобного – крота, лесной мыши или любых объедков. Несколько раз люди устраивали облаву, намереваясь поймать собаку и поместить в установленную на телеге огромную клетку, из которой доносился громкий лай, исполненный ярости и отчаяния. Несмотря на жалкий вид и запавшие бока, собака была сильна и осторожна. Инстинкт самосохранения помогал ей избегать многих опасностей и проявлять чудеса изобретательности, так что до сего дня ей удалось избежать живодерни, где погибло множество ее бездомных сородичей.
Когда солнце робко коснулось куполов Ла Монне и Института Франции и шлейф тумана растянулся вдоль Нового моста и моста Искусств, нависая над шлюзами и узким притоком Сены, собака наконец нашла себе прибежище и, свернувшись калачиком, задремала. По берегу взад-вперед сновали грузчики. Они сгибались под тяжестью огромных ивовых корзин, до краев заполненных каменным углем. Уголь грузчики сваливали в огромную кучу и снова возвращались к трюму за очередной порцией. У груды песчаника суетились женщины в повязанных вокруг головы платках. Этот камень, столь необходимый для строительства новых домов, везли из Сенара. От «Утренней звезды» к пристани протянулась цепочка людей, которые передавали друг другу тяжелые ящики.
Из своего убежища собака могла исподволь следить за портовой суетой. Она уж было смежила веки, как вдруг ее тонкий нюх различил едва уловимый запах. Поджав уши, на полусогнутых лапах, она отважилась выйти из укрытия. Ее тут же заметили грузчики и принялись что-то кричать. В панике собака метнулась по льду на разъезжающихся лапах и забилась под груду досок. «Держи! Держи ее! Ату!» – вопили вслед.
Но голод оказался сильнее чувства опасности. Когда шум немного затих, собака высунула из укрытия морду, но в нее тут же кто-то запустил камнем. Собака затаилась.
Из-за кучи песка за ней внимательно наблюдал мальчик. Он ей сочувствовал, ведь и ему самому приходилось несладко, и все это время он постоянно сталкивался с человеческой несправедливостью, равнодушием и жестокостью. А потому он придумал уловку, чтобы помочь четвероногому товарищу по несчастью. Подхватив брус, он поднял его как можно выше и резко бросил на груду щебня. Щебень с шумом осыпался на мостовую. Грузчики, ругаясь на чем свет стоит, никак не могли сообразить, что произошло. Тем временем собака, воспользовавшись суматохой, смогла наконец пробраться к источнику запаха – мешкам, выгруженным с «Утренней звезды».
Мальчик наблюдал, как дворняга с рычанием разодрала джутовую ткань и засунула в дыру морду. Когда она ее вытащила, морда оказалась перепачканной чем-то бурым. Мальчик сделал резкое движение, и собака испуганными прыжками вернулась в убежище. Удостоверившись в том, что никто на него не смотрит, мальчик отважился подойти к мешку. Он уже собирался засунуть в дырку руку, чтобы извлечь содержимое. Но тут увидел то, чего предпочел бы не видеть никогда. Взвизгнув, он как безумный ринулся к лестнице, ведущей с набережной на парапет.
А тем временем торговка вопила:
– Рюмашку! Кому рюмашку?
На правой руке у нее висела корзина, в которой позвякивали разноцветные бутылки, а в левой она держала термос с горьковатым кофе. Горячий кофе и выпивка отлично согревали грузчиков, береговых рабочих и бурлаков. К тому же это пойло неплохо заглушало голод. Торговка видела, как в мешке копались сначала голодная шавка, а потом этот заморыш, испугавшийся собственной тени. Сгорая от любопытства, она быстро подошла к мешку – и ее чуть не вывернуло наизнанку. Отвратительное зрелище! Отставив прочь корзинку, она бросилась к знакомому носильщику, который, недовольно морщась, все-таки согласился ее сопровождать.
Когда они наконец оказались на месте, страшный мешок исчез. На земле валялся лишь вывалившийся из дыры осколок человеческого черепа с ошметками окровавленной плоти.
Глава первая
29 февраля 1896 года, середина дня
Маленькая стрелка часов, казалось, застыла на цифре три. Айрис вернется около пяти. Виктор думал, что Дафнэ наконец устанет и он сможет передохнуть, но стоило ему уложить ее в кроватку, как она тут же вскочила и протянула ручонки, прося, чтобы он ее поднял и посадил к себе на плечи.
Сестра позвонила утром. Ей нужно было отлучиться, и она попросила его присмотреть за племянницей. Кэндзи был занят в книжной лавке, у бабушки разыгрался ревматизм, а Жозеф был занят – он разносил книги, так что без помощи старшего брата было не обойтись.
Виктор сослался на то, что не умеет обращаться с детьми. Айрис возразила, что это полезный опыт, ведь рано или поздно и у него появятся свои дети. Виктор неохотно согласился, ругая себя за уступчивость. Айрис уже покормила дочку, и ему нужно было всего лишь присмотреть за ней во время дневного сна.
Дневной сон? Утопия, мираж, несбыточная мечта!
Они строили на полу домики из кубиков с буквами, наряжали кукол, а потом затерялись в джунглях кресел и диванных подушек, охотясь за деревянным медведем, жирафом и слоном, которых Жозеф раздобыл в прошлом году у торговцев, попавших в затруднительное положение[3]3
См. роман «Встреча в пассаже д’Анфер». – Прим. перев.
[Закрыть]. Наконец, превратившись в лошадку, Виктор несколько раз обежал на четвереньках квартиру. Девочка, сидя верхом, крепко держала его за волосы и визжала от радости, когда он громко, с удовольствием, ржал.
В конце-то концов ему даже понравилось возиться с этой крошкой, но сил уже не было никаких. Он предпринял очередную попытку уложить ребенка в постель. Безуспешно. Стоило ему уйти из комнаты, как Дафнэ принималась горько плакать, и перед ее слезами не мог бы устоять даже человек с каменным сердцем, не то что Виктор. Он посмотрел на часы. Было без четверти четыре.
– Не плачь, сейчас пойдем играть! – вздохнул незадачливый дядя.
Усадив Дафнэ на детский стульчик, Виктор огляделся и заметил под раковиной стопку старых газет. Он вспомнил, как в детстве, когда оставался один в резиденции Слоун-сквер, папа разрешал ему вырезать ножницами фигурки из старых номеров журнала «Таймс», правда, при условии, что на полу не будет валяться обрезков. Виктор взял газету, оторвал страницу и сложил гармошкой.
Он вырезал из сложенной страницы фигурку с толстым животом и огромным шиньоном на голове. А когда ее развернул, одна фигурка превратилась в десяток тетушек-близнецов, танцующих фарандолу.
– Мадам Толстушка! – объявил он.
Дафнэ посмотрела на фигурки, хитро улыбнулась и отрицательно покачала головой.
– Не тойстушка, – возразила она, – это баба Фосина! – Довольная, она рассмеялась и нежно прошептала: – Хочу сказку.
Виктор поднял с пола газетные странички и вдруг увидел заметку, обведенную красным карандашом:
Человек, встретивший смерть вчера ближе к вечеру у Дворца колоний, вероятно, тоже был ужален пчелой. Это американский исследователь-натуралист. На днях приехав в Париж, он…
Эта заметка уже канула в Лету, ее постигла участь всех прочих подобных публикаций, но теперь, нарушив ход времени, она вдруг оживила события семилетней давности, и Виктор представил себя таким, каким был тогда. Он вспомнил, как бежал по лестнице с букетом маргариток, белых солнышек с желтыми сердцевинками. Вот Таша открывает ему дверь своей мансарды, босая, в широкой блузе. Ее собранные гребешком рыжие волосы переливаются в радужном свете, проникшем в комнату через слуховое окно…
Это видение вызвало у него счастливый вздох.
Таша… Без нее жизнь не имела бы смысла…
Он почувствовал, что его дергают за рукав, и мгновенно вернулся к реальности.
– Тише, Дафнэ! Это бумаги Жозефа! 1889 год, Всемирная выставка, наше первое расследование[4]4
См. роман «Убийство на Эйфелевой башне». – Прим. перев.
[Закрыть]! Если твой папа обнаружит, что бабушка опять использует его газеты как туалетную бумагу… Ой, что будет!
Он скомкал обрезки и, от греха, сунул в мусорное ведро, чтобы Жозеф ничего не заприметил. Ополоснув руки, подхватил Дафнэ и направился в комнату. Девочка прижалась к нему щекой, ее веки дрогнули.
– Бай-бай, – прошептал Виктор, подхватил вырезанную фигурку и, скомкав, сунул в карман.
Дафнэ, словно в насмешку, тут же широко раскрыла глаза.
– Тото, сказку!
– Ну хорошо, хорошо… Но какую? Я уж и не помню никаких сказок…
Ему странно было возиться с этой крошкой в своей бывшей квартире. Когда-то они с Таша целую неделю наслаждались здесь друг другом, почти не выходя из дома.
Испытывая легкую грусть, он принялся напевать:
– Не пой! Сказку!
Он подумал о маргаритках, о том, как Таша встретила его на пороге своей мансарды: «Извините за мой вид, я ужасно выгляжу…» – и начал рассказывать:
– Жил-был цветок, и был он совсем некрасивым… Э-э-э… Даже уродливым. У него было всего четыре крошечных серых лепестка, тонкий, как проволока, стебелек и два невзрачных круглых листика. Он был так безобразен, что пчелы, сновавшие вокруг, жужжали: «Ж-ж-ж… Ах! Какой уж-ж-ж-жас!» И перелетали на другой цветок. А бабочки, порхавшие поблизости, хлоп-хлоп-хлоп, никогда на него не садились. Несчастный цветок грустил, ведь он был совсем-совсем никому не нужен.
Виктор рассказывал ребенку сказку впервые в жизни, он не знал, как это делается, и потому, подражая какому-то комедийному актеру, строил рожицы, размахивал руками и даже делал вид, что плачет. Дафнэ невозмутимо наблюдала за ним, засунув в рот большой палец.
«Неужели ей интересно?!» – подумал он, не представляя, чем закончить свой рассказ.
– Сказку, Тото! – потребовала девочка.
– Погоди минуточку…
Разве может мужчина тридцати шести лет устоять перед просьбами полуторагодовалой кокетки?
– …И вот однажды, когда стало совсем одиноко, – продолжил Виктор, – некрасивый цветок отважился заговорить с другим цветком, своей соседкой. А соседка была очаровательна, с яркими лепестками, зелеными листочками и прямым стебельком. «Скажи, пожалуйста, как тебе удается быть столь лучезарной?» – спросил безобразный цветок. «Это так просто! – ответила красавица. – Я дружу с солнышком». – «С солнышком? А как же с ним подружиться?» – «С ним надо поговорить». – «Отлично!» – сказал безобразный цветок, принялся размахивать своими жалкими листочками и даже вырвал из земли свои тощие корешки. Цветок закружился в нелепом полете, развеселившем пролетавших мимо птичек, и добрался до солнышка. А очутившись наверху… Э-э-э… Ну… Неизвестно, что с ним произошло дальше, потому что, когда смотришь на солнце, так больно глазам, что приходится зажмуриваться. Закрывай глазки, Дафнэ, баю-бай, баю-бай…
Кто-то вдруг захлопал в ладоши. Виктор поднял голову: в дверях, в мокром плаще, стоял Жозеф.
– Браво, Тото!
– Тсс! Она спит. И не называйте меня Тото! – прошептал Виктор.
– Конечно, извините, – промямлил Жозеф. – Поздравляю, из вас вышел бы прекрасный сказочник!
– Жозеф, прошу вас, я едва стою на ногах. Не представляю, как вы со всем этим справляетесь…
– Наконец хоть кто-то посочувствовал. Я и сам не знаю. Когда разрываешься между книжной лавкой, нашими расследованиями, вами, Кэндзи, моей матерью, доставками, написанием книг… Кстати, вам не кажется, что моя дочь еще маловата для этой истории про безобразный цветок?
– Я не думаю, что это может ей навредить.
Жан-Батист Бренгар, так называемый Бренголо, перестал горланить песню и глотнул еще ратафии[7]7
Ратафия – разновидность ликера, настойка на спирту спелых плодов и ягод с добавлением сахара. – Прим. перев.
[Закрыть]. Целый день он бродил под колючим дождем, мелким и пронизывающе холодным. Под этой мерзостью промокаешь порой сильнее, чем под ливнем. Он попал в Жантийи вечером, когда не боявшиеся восточного ветра прохожие отважно тянулись к дому. И уже почти отчаялся найти приют, когда поток света, разорвав мутное небо, словно перст Божий, указал ему на невзрачную хижину. Бренголо, не раздумывая, направился к бедной лачуге, на двери которой даже не было замка. Там он обнаружил грабли, лопату и мешок с гнилой картошкой. Самое Провидение привело его к этому райскому жилищу, хорошо бы только, чтобы никто его не потревожил.
Увы, очень скоро в дверях появился худощавый человек с корзиной на плечах.
– Простите, мсье, на улице я бы просто околел! – воскликнул Бренголо.
– Не беспокойтесь, дружище. Я просто вспомнил, что не запер дверь… Но раз уж вы здесь… – Хозяин лачуги махнул рукой. – Огород был нашей с женой радостью. Мы сажали капусту, салат, лук-порей. Это, конечно, не рай земной, но зато, когда обрабатываешь клочок земли, тебе кажется, что ты богач. А какой был горох! А помидоры! Мы удобряли почву куриным навозом, а лучшего удобрения для овощей и не придумать!
– Отличное удобрение, к тому же бесплатное, – поддакнул Бренголо. Ему хотелось завоевать расположение хозяина. Вдруг тот позволит ему остаться здесь на пару деньков?
– Увы, жена умерла, а огород хотят отобрать. Мол, он мне не принадлежит. Да что уж тут поделать! Когда-то мы с Монетт приезжали сюда каждое воскресенье, она возилась с грядками, я пил охлажденное в ведре с водой пиво и дремал, надвинув на затылок соломенную шляпу… Без нее все утратило смысл…
– Кстати о пиве… Может, у вас остался хотя бы глоточек?
– Нет, дружище, ни капли. Вот, держите… два су… Я не богач, сколько могу… А если что – в двадцати метрах отсюда стоят фургоны старьевщиков, они хоть и живут в постоянной нужде, но всегда выручат, если что.
– Да-да, это правда. Всегда найдутся люди несчастнее тебя. Уж я-то знаю, как меня встретят в деревушке. Слава богу, что ненароком не арестовали: ведь что бы ни стряслось, легче-легкого обвинить в том бездомного. А я и мухи не обижу! – воскликнул Бренголо.
– Мне-то кажется, честного человека сразу видно… Оставайтесь здесь, если хотите. Эту лачугу снесут только в августе, а я буду сюда захаживать, когда в огороде что-нибудь поспеет.
– Вы так добры! Знаете, для таких, как я, нет ничего страшнее, чем в холодрыгу ночевать на улице.
– Я попрошу у соседа сена, вот вам и постель.
– А кто ваш сосед?
– Он держит нечто вроде постоялого двора. Там ночуют возницы, а лошадям дают овса. Вам не кажется, что тут как-то странно пахнет?..
С этими словами хозяин домишки вдруг удалился, и Бренголо даже не успел попросить у него хотя бы похлебки. Придется довольствоваться краюхой хлеба и почками, которыми его угостила добродушная колбасница.
Бренголо давно уже усвоил нехитрые правила, совершенно необходимые для таких, как он. Во-первых, никогда не отказываться от чьей-либо помощи, даже полицейских. Во-вторых, как можно реже мыться. Корка грязи не только спасает от палящих лучей солнца и кусачего мороза, но и отпугивает докучливых комаров. Что до вшей, то черт с ними, пусть живут: этих тварей нипочем не изничтожить, они – неизменные спутники всякого оборванца. В-третьих, профессиональному бродяге полагается иметь два вида одежды: для лета нужно как можно больше дыр (так лучше проветривается тело), а для зимы сгодятся сильно штопанные обноски, своим видом вызывающие жалость у прохожих и в то же время хорошо удерживающие тепло. В-четвертых, никогда не напиваться в стельку и предпочитать потроха любому другому мясному блюду: они богаты железом. Если повезет, следует употреблять сухофрукты и сырую морковь – они также очень полезны. Ну а духовную пищу черпать из книг, которые, пару раз прочитав, можно безжалостно выбросить. Сейчас у него была с собой «Песнь оборванцев» Жана Ришпена[8]8
Жан Ришпен (1849–1926) – поэт и писатель. Приобрел известность благодаря сборнику стихов «Песнь оборванцев» (1876). В 1908 году был избран членом Французской академии. – Прим. перев.
[Закрыть]. В ожидании возвращения своего благодетеля, он открыл первую попавшуюся страницу и начал декламировать:
Согретый этими строчками, он поплотнее укутался в свои лохмотья и задремал.
В тот же день, на закате
Фирма «Романт», специализирующаяся на производстве парфюмерии и косметики, не поскупилась. Просторный холл, где прежде хранили заказы, освободили и украсили разноцветными гирляндами. На буфетных столах, застеленных скатертями, расставили подсвечники. А на стене красовался транспарант с надписью:
Да здравствует Бенуа Маню!
Мы благодарны ему за долгую и верную службу!
Тут собрались управляющие предприятием, мрачные и торжественные, словно гробовщики на похоронах, одетые в одинаковые черные костюмы; у всех были одинаковые бакенбарды, а из-под одинаковых цилиндров выглядывали седеющие волосы. Несмотря на разницу в росте и телосложении, они казались братьями, семьей, единым целым. Сложно было представить, что у кого-то из них могут быть собственные мысли или свое, отдельное мнение. Сейчас их неподвижность и сплоченность выражала одну идею: Бенуа Маню должен нас покинуть, это неизбежно, alea jacta est[10]10
«Alea jacta est» (лат.) – «Жребий брошен». Так якобы сказал Юлий Цезарь, пересекая реку Рубикон. – Прим. перев.
[Закрыть]!
Остальные служащие, сгрудившиеся в сторонке, были одеты не так строго и держались непринужденней. Поглядывая на бутыли игристых вин и сдобные булочки, щедро оплаченные дирекцией, каждый думал, как лучше ко всему этому подступиться. Речь главного управляющего никого из них не интересовала.
– Друзья мои, мы собрались здесь сегодня, чтобы проводить на заслуженный отдых нашего доблестного сотрудника, на протяжении долгих лет много делавшего для процветания компании. Так давайте воздадим должное его преданности и…
Старик вдруг затрясся от приступа кашля и не мог произнести ни слова; один из коллег бросился к нему со стаканом игристого вина, которое, увы, не помогло (управляющий чуть не захлебнулся, пытаясь сделать глоток), – а многие тем временем восприняли его жест как приглашение к угощению и ринулись к буфету. Остальные пытались их остановить, но безуспешно: их призывы напоминали рев осла при виде полчища саранчи. Наконец главному управляющему удалось справиться с кашлем, он отдышался и продолжил:
– …И пусть отныне мсье Маню, отдыхая от забот, наслаждается заслуженным покоем.
Кто-то тихо, но отчетливо сказал: «Аминь». Последовала пауза, во время которой оголодавшие служащие с бешеной скоростью поглощали закуски.
– Благодарим вас, мсье Маню, – в заключение сказал управляющий, – эффективность вашей работы превзошла все наши ожидания!
Раздались жидкие аплодисменты. Управляющий после паузы извлек из кармана футляр – ему не сразу удалось его нащупать, так как он затерялся между носовым платком, табакеркой и зажигалкой, – и продемонстрировал коллегам.
– Административный совет по такому случаю заказал в честь мсье Маню серебряную медаль. На лицевой стороне выгравирован его профиль, а на реверсе – витой флакон и ветка мимозы, в память о нашем первом успехе, духах «Мимозетт». Позвольте вручить вам медаль, мсье Маню!
Под звуки трубы из группы сотрудников выбрался человек в поношенном шевиотовом костюме. Нос, похожий на клюв попугая, глубоко запавшие глаза, незаметный рот, подбородок с ямочкой. И все это окружал нимб из взлохмаченной, с проседью, шевелюры. Бенуа Маню поправил пенсне, слушая дрожащий голос управляющего:
– Дирекция, президент и служащие говорят вам…
– …идите к черту! – вновь встрял записной остряк, но оратор пропустил эту колкость мимо ушей и громогласно закончил:
– Вы – наша гордость!
Вновь раздались жидкие аплодисменты. Бенуа Маню решил, что ему, видимо, следует взглянуть на медаль, что он и сделал, поблагодарив всех легким кивком головы. В левую руку ему вложили футляр, а правую лихорадочно пожали.
– Речь, речь! – проблеяла высоченная дама в желтом платье, заговорщически посмотрев на свою соседку, коротышку в розовом.
Бенуа Маню взглянул на коллег, среди которых у него не осталось ни единого друга, и невнятно пробормотал:
– Я вам… бесконечно признателен… – Но его никто не слушал. Его голос потонул в выкриках «ура!» и «браво!». Маню прошептал управляющему:
– Спасибо, мсье Кларанс. – Дыхание у него перехватило, и непрошеная слеза скользнула по щеке.
Оркестр, состоявший, помимо трубача, из тромбониста, саксофониста и барабанщика, заиграл самый модный шлягер, «Вальс тыкв». Сквозь слезы Бенуа Маню различал кружащиеся в танце пары – желтую даму в объятиях пижона с пышными бакенбардами, розовую коротышку рядом с громилой с ассирийской бородой. Никто уже не обращал на виновника торжества ни малейшего внимания, кроме одного сутулого близорукого человечка, который, подойдя, похлопал его по плечу. Он почувствовал себя таким одиноким в этой толпе! Маню задыхался, голова шла кругом, его то и дело толкали и пихали бывшие сослуживцы. Всем было на него наплевать. Шатаясь, хотя не выпил ни капли, нетвердой походкой он направился во двор. Там стояли телеги, а в расположенной рядом конюшне лошади жевали сено.
Было холодно и совсем темно, но он знал, что у него в запасе еще много времени. Если повезет, он успеет на пароход, который отходит в половине седьмого. Он с досадой сжал кулаки. Его трясло и от холода, и от обиды: как внезапно и несправедливо его выпроводили из компании, которой он верно служил тридцать лет!
Тридцать лет рабства!
– Пустяковая ошибка в дозировке, – заявил он начальству.
– Непростительная рассеянность, – жестко ответили ему. – Вы больше не можете занимать эту должность. Не упорствуйте, дорогой мсье Маню, ведь ваше время истекло.
Гнев заставлял его ускорять шаги, пока боль не сковала колени. К счастью, он был уже у моста Шарантон, а там рукой подать до пристани Бато Паризьен. Бенуа Маню едва успел на суденышко, разрисованное рекламой шоколада «Менье» и бульона «Магги». Контролер за десять сантимов вручил ему металлический жетон, который следовало вернуть при выходе.
Маню заметил среди пассажиров несколько знакомых и поприветствовал их. Мужчины покуривали сигары, облокотясь на леер[11]11
Леер – съёмное или стационарное ограждение открытых палуб, которое служит для предупреждения падения людей за борт. – Прим. перев.
[Закрыть], на скамейках нижней палубы вязали женщины. Он скользнул рукой в карман сюртука, чтобы удостовериться, что медаль на месте. Ничтожная благодарность за годы самозабвения, за творчество, итогом которого стало создание неповторимых ароматов!
– Вы допустили прискорбную оплошность. Но не беспокойтесь, мсье Маню, мы просто отправим вас на пенсию. Случай не будет предан огласке, и ваша репутация не пострадает. С вашими рекомендациями вы сможете даже подыскать новое место работы, – улещивал его заместитель директора мсье Тадорн.
Новое место работы! Это в сорок шесть лет! К тому же из послужного списка видно, что в шестнадцать он нанялся на фирму подручным и обучался ремеслу прямо на месте, не получив при этом специального образования!
Глаза застилали злые слезы, и берег, усыпанный огоньками фонарей, расплывался. Это был уже не прежний берег, а как будто некое чистилище, где его ожидали новые мучения. «Они избавились от меня, как от обузы! Посмотрим, что они запоют, когда их записные гении станут наливать вместо духов кошачью мочу!»
Его мутило, голова кружилась, и он заметил, что судно находится возле набережной Аустрелиц только в тот момент, когда оно уже собиралось отчаливать. Он поспешил на берег и бросился к лавке торговцев сладостями.
– Уже без одной минуты, мсье Маню! – воскликнула немолодая хозяйка в кокетливом кружевном чепце. – Вам как обычно, миндального печенья?
Мост Берси он пересек, жуя на ходу печенье, сладкий вкус которого, скрашивавший его вечера, ничуть не сглаживал душевную боль. Порт де ля Рапе, заваленный штабелями досок и грудами кирпича, производил жалкое впечатление. Бенуа Маню заметил грузчиков и огромное количество бочек с вином, отгороженных от дороги решеткой. Грузчики подтаскивали бочки к подъемникам, подъемники зажимали их металлическим захватом и переносили на повозки, которые развезут их на винные склады. Маню представил, как подъемник захватывает не бочку, а его тело, сжимает своими металлическими челюстями и бросает в черную воду. Поперхнувшись, он выплюнул печенье и завопил:
– Я отомщу! Я никогда не клялся им хранить тайну! Я продам их формулы конкурентам, и эти подонки разорятся, подчистую!
Он воинственно махнул рукой и решительно направился к бистро, намереваясь нарушить сегодня строгую диету и отужинать тушеным мясом или жарким и бокалом красного вина.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
