Текст книги "Суматоха в Белом Доме"

Кристофер Бакли
Суматоха в Белом Доме

Моей жене с любовью

Пролог

10 января 1989 года, в пятницу, в одиннадцать часов сорок восемь минут утра распахнулись тяжелые железные ворота Белого дома, и несколько мгновений спустя президентский кортеж остановился у Северного входа. В соответствии с традицией, вновь избранный президент с супругой, мистер и миссис Такер, были доставлены в зал, откуда им предстояло сопровождать президента Рейгана и первую леди к автоколонне, готовой совершить путешествие на Капитолийский холм к зданию Конгресса.

В Вашингтоне стоял ясный, холодный зимний день, прекрасный день для проведения церемонии инаугурации. Даже в воздухе чувствовалось напряжение, всегда соприсутствующее подобным историческим событиям. Для команды Такера этот день знаменовал собой не столько конец двадцатидвухмесячной гонки, сколько начало воплощения мечты.

В ожидании мы с Майком Фили, пресс-секретарем вновь избранного президента, сидели в нашем лимузине, отделенном от президентского несколькими машинами службы безопасности. Внутри было не продохнуть от сигарет Фили, и я даже забеспокоился, как бы у меня не случился приступ астмы.

Прошло десять минут. Фили занервничал. Потом и я призадумался. Действия президента расписаны по минутам, и задержка, подобная теперешней, в то время как вся нация ждет обоих президентов, не предвещала ничего хорошего.

Сидевший впереди охранник прижал к уху наушник, потом сказал в микрофон, укрепленный на рукаве рубашки: «Говорит Танго Один. Не повторите еще раз, сэр?» Внимательно выслушав сообщение еще раз, он повернулся ко мне.

– Мистер Вадлоу, Феникс требует вас немедленно в кабинет Рузвельта.

«Феникс» было кодовое имя, присвоенное президенту Такеру секретными службами.

– Господи! – Фили посмотрел на часы. – Это ужасно.

– Расслабься, – весело отозвался я, потому что в то утро проснулся в прекрасном настроении. – Может быть, они фотографируются.

Меня провели по западному коридору прямиком в кабинет Рузвельта. Вновь избранный президент, миссис Такер, несколько сотрудников Рейгана и членов кабинета, которые должны были сопровождать бывшего и вновь избранного президентов на Капитолийский холм, сбились в кучу в дальнем углу. У всех были мрачные лица. Президент помахал мне рукой. Приблизившись, я понял, что сейчас стану участником драматических событий, хотя, возможно, свою роль тут сыграла подсветка.

– Герб, – проговорил Такер почти шепотом, – у нас тут неприятности. – Он тяжело вздохнул. – Президент не может покинуть Белый дом.

Я не понял.

– Прошу прощения, сэр?

– С ним врач сейчас. Обсуждается, не вколоть ли ему адреналин.

Во время переходного периода близкие к президенту Рейгану люди в частных беседах деликатно намекали мне на то, что их шеф выказывает все более тяжелые признаки старения. (Через несколько недель ему должно было исполниться семьдесят восемь лет.) Министерство обороны не так давно разработало план на случай непредвиденных обстоятельств, по собственной двусмысленной формулировке сотрудников, план «непрерывной командной цепи». Мои мысли сразу же завертелись, но не вокруг наших эмоций по отношению к происходящему, а вокруг 120 000 зрителей, приглашенных VIP, прессы, агентов безопасности, воздушных диспетчеров (мне удалось договориться насчет отмены взлетов и посадок в Национальном аэропорту во время инаугурационной речи президента) и всех остальных, кто ждал начала церемонии, грозившей превратиться в кошмар.

– Вы говорили с ним?

– Говорил, – ответил вновь избранный президент. – Он сказал, что у него болит спина, что он устал, что на улице холодно и что сегодня ему не хочется никуда двигаться.

– А-а-а… – выдохнул я, не зная, какие подобрать слова.

– Он был очень мил. И даже сказал, мол, он надеется, что не причиняет мне неудобств.

– Понятно. А он не сказал, когда ему захочется выйти отсюда?

– Сказал. Весной.

– Весной…

Несколько недель у меня ушло на составление плана инаугурационных торжеств. Я продумал все, включая вывоз 2800 фунтов лошадиного навоза, – неизбежной неприятности во время парада. Но такое мне не приходило в голову.

Миссис Рейган и Джим Нотт, полномочный начальник штаба президента Рейгана, находились в Овальном кабинете и пытались уговорить президента одеться. В это утро он не желал вылезать из пижамы.

Вновь избранный президент Такер повернулся к собравшимся и тихо произнес:

– Господа, наверное, нам придется обсудить сложившиеся обстоятельства без свидетелей. Почему бы нам не перейти в зал совещаний?

Пока мы все спускались на первый этаж в Западном крыле здания, министр обороны Р. Ганнибал Баудитч пробормотал себе под нос, но довольно громко:

– Раскомандовался, будто он уже президент.

«Отлично», – подумал я. Переходный период оказался нелегким.

Восемь человек, представители Рейгана и Такера, заняли места вокруг гладкого белого стола из ясеня. Здесь всегда возникало ощущение, будто находишься в банковском подвале. Шипящий звук, исходивший от пола, защищал зал от прослушиваний. Каждый раз, когда открывалась дверь, загоралось красное табло: СОСТОЯНИЕ ПОМЕЩЕНИЯ: ОТСУТСТВИЕ ОХРАНЫ ТАЙНЫ ПЕРЕГОВОРОВ. Перед нами стояли семь телефонных аппаратов, шесть белых и один красный.

«Спокойно, Вадлоу», – сказал я себе. Должен признаться, меня нервируют красные телефоны.

Не считая вновь избранного президента и меня, все остальные принадлежали к ближайшему окружению Рейгана: Баудитч, Нотт, Мортимер Биллингтон – глава Совета национальной безопасности по прозвищу «Попрыгунчик», Вергилий Хупер из бюджетного департамента («Мясник»), генеральный прокурор Аттикус Симпсон, командующий Уильям Кримминс и врач президента. Вице-президент Буш за день до этого ушибся, играя в теннис, и до сих пор находился в госпитале. Но как раз его мне здесь не хватало. Он бы намного понизил средний возраст собравшихся за столом.

На часах было 12:06 пополудни.

– Господа, – заговорил избранный президент, – я понимаю, насколько это нелепо, и надеюсь, что мы быстро найдем решение проблемы. Нас ждет очень много людей. Вы знаете президента лучше меня. Итак, ваши предложения.

Первым высказался Баудитч.

– Перейти на уровень защиты 3.

Уровень защиты 2 разработан на случай ядерного нападения с воздуха. Самый низкий уровень – пятый; самый высокий – первый. Уровень защиты 2 подразумевает, что все войска США во всем мире переводятся на военное положение. Предложение Баудитча было неожиданным.

Избранный президент отозвался, не меняя, как мне показалось, ровного звучания голоса:

– Понятно. Причина?..

– Господин избранный президент, – напористо продолжал Баудитч, – у нас положение высочайшей… – он задумался, – …критичности. За все четыре года мне ни разу не пришлось выйти за пределы четвертого уровня.

– За это мы вам чрезвычайно благодарны, сэр, – перебил его Такер.

Баудитч нахмурился.

– Это говорит о выдержке президента и моей, несмотря на… – он шумно откашлялся, – …несмотря на оскорбительные обвинения во время кампании.

«Ну, пошло-поехало», – подумал я.

– Ваши друзья в Москве…

– Мои кто? – переспросил Такер.

Забавный был контраст: сорокавосьмилетний президент и почтенный седовласый Баудитч.

Ответа не последовало. Вместо этого Баудитч принялся ходить вокруг да около того, что – насколько я сумел вникнуть – Советский Союз непременно воспользуется сложившейся у нас ситуацией. Когда же президент спросил, какие у него основания так полагать, Баудитч попросту сослался на «инстинкт», а потом еще несколько минут бормотал что-то насчет своей долгой службы на благо страны. Необходимо было прервать этот поток слов, который, судя по всему, раздражал президента.

Столкнувшись с такой довольно глупой и быстро ухудшающейся ситуацией, избранный президент повернулся к мистеру Биллингтону, семидесятидевятилетнему директору Совета национальной безопасности, и попросил его дать свою оценку положения вещей. К сожалению, Биллингтон не следил за дискуссией, так как был туг на оба уха.

Избранный президент кончиками пальцев потер лоб.

– Прекрасно, сэр, – устало произнес он и повернулся к врачу Рейгана. – Вы что-нибудь можете сделать?

Врач предложил ввести два кубика адреналина, однако оговорился, мол, президент в таком возрасте, что возможны «нежелательные последствия». На вопрос избранного президента, какие могут быть нежелательные последствия, врач сказал: «Смерть».

Перед моими глазами появился заголовок в газете:

РЕЙГАН УБИТ ИНЪЕКЦИЕЙ, СДЕЛАННОЙ ПО ПРИКАЗУ ТАКЕРА.

Я редко выступаю на совещаниях, но тут деваться было некуда, и я честно высказал свое мнение насчет желательности такого выбора.

Вергилий Хупер из бюджетного департамента заговорил о страховых выплатах, а также возможности сэкономить на службе безопасности и пенсии президента в случае его кончины. Кажется, я понял, почему Хупер получил кличку мясника, хотя все равно уверен, что на его посту требуется жесткий человек.

Зазвонил один из белых телефонов, перебивая мрачные рассуждения мистера Хупера. Трубку взял Джим Нотт.

– Беда, – сказал он. – По телевизору сообщают об отсутствии новостей из Белого дома. Фондовую биржу уже начинает лихорадить.

– Господин Такер, – откашлявшись, заговорил Баудитч, – думаю, настало время, когда я должен сделать звонок.

– Минутку, – с едва заметным раздражением произнес Такер. – Подождите минутку.

Генеральный прокурор Аттикус Симпсон, которому уже исполнился восемьдесят один год и который был вторым по старшинству в кабинете Рейгана, проскрипел, де Такер должен ввести пункт четвертый в поправку 25, то есть создать конституционное обеспечение на случай, если президент будет объявлен недееспособным, то есть неспособным доработать свой срок до конца.

Избранный президент помолчал несколько минут, а потом сказал:

– Не хочу, чтобы он уходил вот так.

Баудитч фыркнул:

– Вот уж не думал, что вас волнует, как он уйдет.

На секунду мне показалось, что избранный президент сейчас рявкнет на окруживших его носорогов, однако у него на редкость замечательная выдержка.

Я взглянул на часы. 12:35. Мы чудовищно опаздывали. Тогда я попросил одного из помощников включить телевизор. Показывали первый ряд зрителей с западной стороны Капитолия, где члены Верховного суда украдкой поглядывали на часы. Промелькнула моя жена Джоан, сидевшая возле колонны. Она выглядела весьма респектабельно в новом пальто с отделкой из бобра. Было довольно шумно, все смотрели на часы и качали головами.

«Думай, Вадлоу», – сказал я себе. Однако ничего путного не приходило мне в голову. И это было самое неприятное.

Зазвонил телефон – красный телефон. Только этого еще не хватало. За трубкой одновременно потянулись Такер и Баудитч, который буквально вырвал ее из рук избранного президента. Непристойное зрелище.

Баудитч, что-то ворча, слушал, потом прижал трубку к щеке.

– Господин избранный президент, – произнес он не без некоторой торжественности, – мы только что получили сообщение: эскадрилья Блэкджекс[1]1
  Бомбардировщики дальнего действия


[Закрыть] покинула воздушное пространство Советского Союза.

От его слов я ощутил, как по спине у меня пробежал frisson – это значит по-французски «мороз по коже». Примерно минуту было слышно одно лишь шипение.

Такер оказался захваченным врасплох.

– Понятно, – произнес он. – Замечены какие-либо враждебные действия?

Баудитч потерял терпение:

– Сорок мегатонн – это враждебно или нет?

Избранный президент подумал.

– Если они упадут на мою голову, то враждебно.

Протянув руку и забрав трубку у Баудитча, он спросил, не является ли полет такого рода обычным делом. Выслушал ответ и улыбнулся:

– Благодарю вас. Благодарю от всей души. Держите нас в курсе. Еще раз благодарю.

Он положил трубку и посмотрел на Баудитча взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. У Баудитча некрасиво отвисла нижняя губа.

– Так на чем мы остановились, джентльмены? – спросил Такер.

Зазвонил еще один белый телефон. Трубку взял Нотт.

– Первая леди, – сказал он, закончив разговор. – Все бесполезно. Он не собирается вылезать из пижамы. И как будто только что заказал ланч.

За столом зашептались. Я наклонился к избранному президенту и тихо произнес:

– Через пять минут нам необходимо ехать к Капитолию. С ним или без него. Больше нельзя ждать.

Мы едва не касались друг друга головами.

– Давайте вести себя разумно, – прошептал он в ответ. – У нас есть врач, который способен убить его. У нас есть генеральный прокурор, готовый объявить его маразматиком. И есть министр обороны, мечтающий, чтобы я развязал третью мировую войну.

Все правильно. Начало было многообещающее. Мы отвергли войну. Но уже сходились на убийстве президента или вызове людей в белых халатах, которые вывезли бы его из Белого дома. Тут опять зазвонил телефон. Помощник подал мне трубку.

– Какого черта у вас там происходит?

Это был Фили. Шепотом я кратко изложил ему обстоятельства дела.

– Черт бы вас побрал. Пресса выходит из себя. Скажи ему, Советы уже подняли шум, и пора разгребать дерьмо.

Я передал вновь избранному президенту некоторые соображения его пресс-секретаря, стараясь, чтобы нас никто не слышал. Такер кивнул. Я отметил про себя, что придется поговорить с Фили насчет некоторых его выражений.

– Господа, – объявил Такер, – думаю, у нас есть решение. Мистер Баудитч, будьте добры, информируйте президента, что мы подверглись нападению со стороны Советского Союза и ему надо принять на себя командование военными действиями.

Мгновенно преобразившись и став похожим на бульдога, которому вдруг дали шестнадцать унций мяса с кровью, Баудитч схватился за телефон. Естественно, за красный.

– Говорит Цезарь. Уровень защиты 2. – Прикрыв трубку ладонью, он повернулся к Такеру. – Разумное решение, сэр. Мои поздравления.

Несколько мгновений потребовалось вновь избранному президенту, чтобы понять его.

– Мистер Баудитч, что вы сделали?

– Сейчас позвоню президенту. Надо его проинформировать.

– Стойте. Насколько я могу понять, вы объявили ядерную тревогу.

– Следуя вашему указанию, сэр.

– Отмените тревогу, Баудитч. Немедленно.

Баудитч помрачнел.

– Если вы считаете…

– Отмените, Баудитч.

На дне океанов командиры субмарин ждали подтверждения. От Гуама до Южной Дакоты эскадрильи бомбардировщиков поднимались в воздух.

– Я думаю, господин избранный президент…

– А я думаю, господин министр, что вы сошли с ума. Отмените тревогу.

С наигранной бесстрастностью Баудитч медленно произнес команду, отменившую боевую тревогу, объявленную им несколько мгновений назад. По всему миру военные силы Соединенных Штатов вышли из состояния войны. Вновь избранный президент расслабил узел галстука.

Он вернулся в Овальный кабинет и сообщил президенту Рейгану, что Объединенное командование ПВО североамериканского континента подтвердило свою готовность поразить цели на восточном побережье в течение двадцати одной минуты. Он также сообщил президенту, что во имя национальной безопасности и во имя обеспечения дальнейшей работы Белого дома тот должен немедленно отправиться на личном вертолете на военно-воздушную базу в Эндрюс. В Эндрюсе ему предстоит занять Чрезвычайный воздушный командный пост национальной безопасности и оттуда вести третью мировую войну. Надо сказать, что президента весьма воодушевила такая перспектива, и он немедленно принялся снимать пижаму.

Дальше все развивалось стремительно. Уже через пять минут вертолет № 1 летел на Южную лужайку Белого дома. Как только президент Рейган попадет в Эндрюс, его переправят на главную базу военно-воздушных сил.

Оставалась всего одна проблема. Что если он начнет отдавать приказы ракетным частям? Все же он пока президент. Решили, если он отдаст приказ уничтожать советские города, его военный советник примет соответствующие меры и дезавуирует приказ. На самом деле, президент уже мог наслаждаться заслуженным покоем на своем ранчо.

В 12:41 избранный президент и миссис Такер наконец-то уселись в лимузин, и мне было дано задание поработать вместе с Фили над речью, чтобы как-то объяснить задержку. На все про все у нас было семь минут.

Я предложил историю о некоем подозрительном объекте, замеченном по ходу движения президентского кортежа службой безопасности, которая не позволила президенту выехать из Белого дома до окончания «санитарной обработки», как принято выражаться в этом ведомстве.

Фили возразил, сославшись на то, что «Вашингтон пост» в два счета разоблачит нас да еще обвинит во лжи в первый же день служения американскому народу.

– Послушайте, давайте скажем всем, что Рейган сошел с ума, писал на портьеры, короче говоря, по полной программе, и к тому же попытался развязать третью мировую войну. Не наша вина, что мы опоздали, черт бы его побрал.

– Нет, – возразил я, – не думаю, что это понравится нашему президенту.

Что-то бурча, Фили принялся писать в блокноте. Закончил он в ту секунду, когда мы въехали на Капитолийский холм.

Прессы было много, но ей отвели место на приличном расстоянии. Служба безопасности свое дело знает. Однако до нас все-таки доносились крики: «Где президент? Что случилось?»

Избранный президент ограничился тем, что помахал репортерам, хотя уже было известно, что у него вошло в привычку подходить к заграждению и отвечать на вопросы – нехорошая привычка, с моей точки зрения, которая, кстати, во время избирательной кампании не один раз приводила к неприятностям.

Мы с Фили бросились догонять Такера, когда он шел в толпе по мраморному коридору Конгресса. Фили сунул ему в руку листок бумаги.

Тот прочитал его и нахмурился.

– «Эмоциональное потрясение»? Хуже некуда, Фили. О чем вы думали? – Он смял бумагу и зажал ее в кулаке. – Придется самому расхлебывать.

И опять все стремительно закрутилось. Помню, как вышел на январский холод, помню чистое голубое небо, вспышки, оркестр военно-морского флота, игравший мелодию из «Великолепной семерки», наш гимн.

– Где вас всех носило? – прошептала Джоан. – Публика рвет и мечет.

– Предотвращали катастрофу, – таинственно ответил я.

Судя по виду людей на возвышении, Джоан была права. Радости я не приметил ни на одном лице. Некоторые выглядели словно обкуренные. Да и то сказать, попробуй выдержи четыре градуса мороза. Судья Маршалл посинел – очевидно, у него сдавало сердце. У меня заледенели кишки, завязавшись прежде в гордиев узел. Я полез в карман за таблетками, но от них остались одни крошки.

Такер шел к возвышению. По толпе пробежал шумок в ответ на беспрецедентное нарушение протокола: избранный президент намеревался сначала сказать речь, а уж потом давать клятву.

– Господин главный судья, сенатор Хастингс, уважаемые члены Конгресса, друзья, американцы, – сказал Такер, – полагаю, вы ждете от меня объяснений.

Увы, эти слова станут лейтмотивом президентского правления Такера.

– Президента нет с нами. Он… не смог быть с нами. Ему пришлось покинуть Белый дом и город, где он провел последние восемь лет. Но он сказал мне, что не сомневается, вы поймете и простите его. Президенту оказалось не под силу справиться с чувствами. Поэтому он попросил меня попрощаться с вами вместо него.

Все молчали.

– Итак, он оставляет свой пост, но наши молитвы и наша благодарность навсегда с ним.

Послышался шум лопастей, то стихавший, то вновь усиливавшийся. Избранный президент умолк, и десятки тысяч голов повернулись в сторону надвигавшегося гула. Наверное, нет американца, не знакомого с драматическими телевизионными кадрами, передававшими остроту того момента, когда президентский вертолет пошел на вираж, как бы прощаясь, прежде чем исчезнуть за Капитолием. Когда стих шум мотора, я увидел, как люди полезли за носовыми платками, не в силах сдержать слезы, а потом воцарилась почти благоговейная тишина. Помнится, мне подумалось: до чего же трогательно. Однако не исключено, что носовые платки понадобились, поскольку надвигалась очередная эпидемия гриппа, которым в тот исторический день заразилось множество людей.

Книга первая
Медовый месяц

1
В овальном кабинете

Президент как будто не понимает серьезности положения. Неужели нам суждено в ключевые моменты его правления забиваться в туалеты, чтобы посовещаться? Жаль.

Из дневника. 12 февраля 1989 года

Я не предлагаю вам, как делают многие мемуаристы из Белого дома, рассказ о моей родословной, насчитывающей четыре сотни лет. Но поскольку меня часто спрашивают, почему я говорю так, как говорю, то придется кое-что объяснить.

Я родился в Англии во время второй мировой войны. Мой отец служил в инженерных войсках, и был ранен: попал в аварию из-за неисправного крана. Его поместили в английский госпиталь, где он встретился с моей матерью, служившей медсестрой. Потом они поженились, и родился я. Когда война закончилась, отец вернулся в Бойсе, что в Айдахо, и стал работать помощником управляющего на бумажной фабрике. Маме нравилось в Айдахо, но она все равно скучала по Англии и внушила мне любовь к своей родине. Учился я в Англии и там же влюбился в девушку, работавшую бухгалтером в благотворительной организации. Однако, будучи единственным сыном, вернулся в Бойсе, чтобы родители не страдали от одиночества в осеннюю пору своей жизни.

Поступив на службу в компанию «Дьюи, Скрюэм и Хау, бухгалтерская отчетность», я познакомился с Томасом Нельсоном Такером. В Бойсе он был видной фигурой, сыном антрепренера Томаса Оглторпа Такера, грузного господина, двигавшегося с грацией тюленя. Моя жена Джоан и я не принимали участия в блестящей жизни «всего Бойсе» – le tout Boise, как говорят французы, поэтому я знал о нем главным образом из хроники светской жизни, которую читал весьма нерегулярно. У мистера Такера, как я называл его вплоть до дня инаугурации, были кое-какие неприятности с департаментом налогов и сборов из-за небрежностей в оформлении деклараций о доходах. Делами старого Такера занималась наша компания, и ничего удивительного, что меня позвали навести порядок в документации. Что ж, я был рад помочь.

Так началась дружба, которая стала самой важной частью моей жизни, если, конечно, не считать религии и семьи. С первого же момента я понял, что молодому человеку уготовано большое будущее. И не ошибся. Я стал его финансовым помощником на успешных губернаторских гонках. Был чем-то вроде министра без портфеля, улаживал его личные дела, скажем, поездки, встречи, даже домашние проблемы. Если бы у меня был щит, то на нем следовало бы написать: SEMPER IBI. Всегда рядом.

Я действительно с самого начала был рядом – в отличие от многих других, например руководителя администрации Бэмфорда Ллеланда IV и председателя Совета национальной безопасности Марвина Эдельштейна. Когда, став губернатором, Такер крутил любовь с Джессикой Хит, это я привозил ее в губернаторский особняк на заднем сиденье своего «форда». И когда они обручились, я уговаривал ее взять его имя. Ну а когда у них родился Томас, я стал крестным отцом мальчика.

Но у меня тоже было политическое чутье. Отлично помню, как однажды вечером губернатор сказал мне, что собирается огласить требование к федеральному правительству убрать все ядерное оружие из Айдахо и объявить штат безъядерной зоной. Конечно, я мог бы посоветовать ему не идти напролом, но я сказал себе: «Смелее, Вадлоу. Как раз такие инициативы могут в один прекрасный день привести Томаса Такера в Белый дом». Что ж, я не ошибся.

Когда наступил великий момент и штат Огайо вознес нас на вершину власти, меня почти сразу охватили сомнения насчет переезда в Вашингтон. Как это повлияет на Джоан, ведь она ни разу не ездила в восточном направлении дальше Денвера, да и на наших детей, Герба младшего и Джоан младшую? И я решил, что переход из одной жизни в другую должен быть как можно менее болезненным. Поэтому я не стал снимать особняк в модном Джорджтауне или Маклине, а нашел в Арлингтоне милый скромный домик с садиком, от которого можно было пешком дойти до церкви.

Во время переходного периода я много раз бывал Белом доме, однако, как оказалось, это не помешало мне испытать самый настоящий страх, когда в 6 часов 48 минут утра я, приветствуемый охранниками в форме, въезжал в Юго-западные ворота. Надеюсь, потрясение было ни чем иным, как осознанием исторической значимости момента. По пути в свой просторный кабинет на первом этаже западного крыла Белого дома я ответил целому хору голосов, на разные лады повторявшему: «Доброе утро, мистер Вадлоу». «Что ж, – подумал я, – мне это нравится».

Едва я вошел, моя преданная, аккуратная, деловая секретарша Барбара подала мне листок бумаги. Это был список событий и обязательств из разряда «в ваше отсутствие». Она поставила галочку рядом с «Пожалуйста, зайдите». Под этим написала всего лишь одно слово: «Президент».

Президент. Было бы нечестно, если бы я стал утверждать, что от этого слова дрожь не пробежала у меня по спине. Я положил листок в карман. Возможно, когда-нибудь моего внука попросят принести его в школу и показать товарищам в классе.

Прошедшие двадцать два месяца на огромной скорости, как кадры кинопленки, промелькнули перед моим мысленным взором, и вдруг на меня навалилась усталость. Служение демократии оказалось серьезным испытанием. За эти месяцы я поднабрал вес, и лоб у меня стал выше еще, наверное, на целый дюйм. Когда же я поднимался по лестнице, у меня запотевали очки, да и коленки ныли в сырую погоду. Конечно, мне уже почти пятьдесят, и нет ничего странного, что возраст дает о себе знать. Однако если мое здоровье оставляет желать лучшего, то смогу ли я стать, спрашивал я себя, достойным советником президента Соединенных Штатов Америки?

Ничего себе размышления, да еще в тот момент, когда я только-только приближался к порогу власти.

– Мистер Вадлоу!

Голос Барбары вернул меня к реальности.

– Как вы себя чувствуете?

– Отлично, Барбара. Как хорошо настроенная скрипка.

Однако мою секретаршу невозможно было обмануть.

– Принести вам горячей воды?

Я не пью ни чай, ни кофе; по утрам добрая чашка горячей воды успокаивает меня и одновременно стимулирует – это такая своего рода подготовка к работе.

В первый раз я пришел на службу в свой новый кабинет. По моей просьбе Август Хардести, управляющий Белого дома, переделал его в стиле, который предпочитала администрация Резерфорда Хэйеса, одного из моих любимых президентов.[2]2
  Некоторые нашли мое преклонение перед республиканцем не соответствующим службе в демократической администрации. Но Хэйес был честным человеком, который упрочил монетарную систему


[Закрыть]

Мы с Хардести уже обменялись парой резких слов. По мне, так он старый привередливый крючкотвор и, наверное, республиканец. На наше появление в Белом доме он смотрел с нескрываемым раздражением слуги, проданного вместе с поместьем и вынужденного способствовать осквернению святыни. Чуть ли не сквозь зубы он проинформировал меня, что не имеет чести быть «декоратором».

Но мой кабинет он все же переделал в стиле 1870-х годов. Огромная медная плевательница помещалась рядом с письменным столом, который, должно быть, в последний раз покрывали лаком еще при жизни Хэйеса. Я насчитал восемь трещин. Дубовая крышка стола до того покоробилась, что напоминала не очень сильно, но все же волнующееся море. Но вершиной всего, а точнее вершиной наглости и неуместности, был телефон – древнее сооружение со слуховой трубкой. Чтобы достойно завершить карикатуру, старый козел поставил еще один такой же аппарат кричаще-красного цвета с надписью «охрана». Когда я попытался крутануться в кресле, то чуть не повредил себе позвоночник. При ближайшем рассмотрении обнаружилось, что я сижу на комоде красного дерева.

– Барбара! – едва сдерживаясь, крикнул я. – Позовите Хардести!

Тут зазвонил проклятый допотопный телефон: дррррин – дррин.

Я услышал голос президента, но так, словно он говорил в другой конец длинной трубы, приставленной к моему уху:

– Герб! Вас почти не слышно! Где вы, черт побери?

Чувствуя себя оскорбленным, я сослался на техническую неисправность. Хардести сполна заплатит мне за это.

Задрав ноги на стол, без пиджака, с распущенным галстуком и в облаке дыма, президент сидел за столом, который когда-то принадлежал ФДР.[3]3
  Франклину Делано Рузвельту (1882–1945) – тридцать второму президенту США


[Закрыть] Я не удивился, увидев его в такой позе, но дым меня поразил. То, что он курит, было одной из величайших тайн предвыборной кампании.

Со времен Никсона ни один кандидат в президенты не курил и уж точно не курил на людях. Мы тщательно следили, чтобы он не засветился с сигаретой, но пара фотографий все-таки проникла в прессу.

Когда же одиннадцатилетняя дурочка в штате Айова прямо перед камерами спросила его, не может ли он бросить курить «ради нее», нам стало совсем не по себе.

Всю ночь тогда он просидел перед телевизором, курил сигарету за сигаретой и мрачнел с каждым произнесенным в его адрес приветствием по поводу предстоящего великого события.

– Что будем делать, Герб? – спросил он со страдальческим видом.

Я ответил, что «нам» ничего не остается, как выполнять «наше» обещание.

– Только не это. И уж во всяком случае не посреди кампании.

Пришлось напомнить ему, что лично я ни о чем его не просил. Обещание он дал крошке Мэри Макиннис.

Я нашел специалистов, привез ему гипнотизера, но у него лишь портилось настроение. Правда, один раз он продержался без единой сигареты целых восемнадцать часов.

И все же невозможно было даже представить последствия, если бы обнаружилось, что Такер не сдержал слово, данное одиннадцатилетней девчонке, и ему пришлось курить в туалете. Мы покрывали его, а он клятвенно обещал бросить курить в тот день, когда станет президентом.

Кампания продолжалась, и до самого конца никто ничего не разнюхал, хотя нам приходилось нелегко. У меня постоянно была при себе бутылка с листерином, и перед интервью он украдкой делал из нее глоток.

В день, когда его избрали президентом, он сказал мне, что назавтра после инаугурации, даже если «разверзнется ад или наступит вселенский потоп», он бросит курить. Ну вот, первый день после инаугурации, а в кабинете дым коромыслом.

– Господин президент, могу я быть с вами откровенным? – спросил я, в первый раз ступая на ковер в Овальном кабинете.

– Нет.

– Так не пойдет. – Нелегко говорить таким образом с президентом Соединенных Штатов Америки. Но долг есть долг. – Могу я позвать Фили, чтобы он набросал тезисы ваших заявлений? «ТАКЕР НАРУШАЕТ СЛОВО, ДАННОЕ МАЛЕНЬКОЙ ДЕВОЧКЕ, В ПЕРИОД ПРЕДВЫБОРНОЙ КАМПАНИИ, НАЦИЯ…»

– Фили выкуривает по две пачки в день.

– Фили не президент. Кстати, он каждое утро выхаркивает по кусочку легких. Отвратительное зрелище.

– ФДР курил. Он был великим президентом. А если с мундштуком?

Я ответил, что мундштук не решит проблему. Но все было бесполезно. Единственное, чего удалось добиться, так это подтверждения условий, на которых мы сошлись во время кампании. В тот же день я договорился, чтобы в Овальном кабинете поставили особые, разработанные НАСА очистители воздуха, якобы из-за сенной лихорадки, время от времени мучающей президента.

Майор военно-воздушных сил Арнольд, личный врач президента, очень расстраивался из-за его курения. Вскоре мне довелось стать свидетелем одного из визитов доктора, чьи проповеди уже начали раздражать пациента. Пока Арнольд говорил, президент закурил очередную сигарету и спросил, не бывал ли Арнольд в Гренландии. Когда майор выразил удивление, к чему, мол, такой вопрос, президент напомнил ему о расквартированных там наших военно-воздушных базах. И не надо заставлять его предвкушать то несказанное удовольствие, с каким он распорядится насчет перевода на одну из них майора Арнольда.