Электронная библиотека » Лаура Манчинелли » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Дюжина аббатов"


  • Текст добавлен: 28 октября 2013, 16:58


Автор книги: Лаура Манчинелли


Жанр: Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Лаура Манчинелли
Дюжина аббатов

ВЕНАФРО

Всадник, пробиравшийся сквозь леса к замку ди Шайян, казалось, хорошо знал все тропинки, ибо находил их без всякого труда, хотя первый ранний снег, покрывший всю долину, лишил местность ориентиров. Был этот всадник чужестранцем и выглядел примечательно: черные короткие волосы, черные усы и невероятно черные глаза. Даже самый цвет лица его казался чуточку темнее, чем бывает у жителей долины. Длинный черный плащ с капюшоном, с которого всадник временами стряхивал продолжающий падать снег, подчеркивал таинственность облика.

Звали этого человека Венафро. Впрочем, возможно, имя не было настоящим. О нем вообще ничего нельзя было сказать наверняка, кроме того, что его родословная как-то связана с легендарной красавицей Изабеллой Аквитанской, которая, однако, никогда не бывала в здешних горах, хотя и состояла в довольно близком родстве с маркизами ди Шайян. Но сам Венафро никак не выдавал тайны своего происхождения. Откуда он родом – не знал никто.

Загадочная улыбка – редкая гостья на его губах – вовсе не вязалась с предполагаемыми родственниками-аристократами, знатность происхождения которых была сравнима разве что с непревзойденной свободой их нрава. И действительно, в старинных провансальских хрониках говорилось, что Изабелла Аквитанская, среди множества поистине изумительных вольностей, допущенных ею в жизни и обусловленных красотой и знатностью, пыталась однажды, движимая любовью, размягчить сердце такого выдающегося человека (не слишком, однако, расположенного к плотской любви), как мессере Бернард Клервосский, аббат монастыря. Об этом событии в Аквитании судачили до сих пор, как по причине большой известности Изабеллы, этой поистине выдающейся женщины, так и в связи с весьма странным происшествием, коего она явилась причиной и благодаря коему Бернард снискал, в силу своей непорочной чистоты, титул святого, если не ореол мученика. Поскольку мученичества, возможно, и не было, то университеты Парижа и Саламанки затеяли по этому поводу продолжительную ученую тяжбу. Саламанка стояла за мученичество, ибо считала истинным мученичеством уклонение от любви столь знатной и красивой женщины, какой была Изабелла Аквитанская, пылавшая восторгом и страстью, державшая к тому же своего узника в нежнейших объятиях белых рук. Париж объявил же, что не мученичество сие, но безумие. Однако обратимся к Провансальской хронике[1]1
  Для легкости чтения мы несколько осовременили язык. – Примеч. автора.


[Закрыть]
.


И попался, вправду, в эту западню Бернард в тот день, когда отправился в Аквы Секстиевы, где издавна лечили артриты и ревматизмы теплыми и горячими грязями, способными размягчать жаром суставы, рассасывать наросты и разного рода уплотнения, услаждая живительным теплом члены. Причиной обращения Бернарда к подобным процедурам явились боли в шее, вызванные, по-видимому, его длительным пребыванием в холодной келье за чтением Сенеки и Цицерона, Иеронима-переводчика и Августина, а также Платона, Аристотеля и Плотина. Мучила его также боль в правой руке, которая рождала в нем сильнейший страх, что он не сможет больше писать проповеди, бичующие любителей плотских наслаждений. И только по этой причине в конечном итоге он решился подвергнуться обжигающему лечению, растянувшись нагишом на крошечной кушетке, пока одетые в черное старухи в полной тишине поливали грязями его больные затекшие члены. Как только грязь остывала и затвердевала, они смывали ее чистой ключевой водой. Но послушайте повесть о коварных замыслах и гнусном прельщении злокозненного дьявола. Итак, заметил однажды святой отец, что закутанная в покрывало и одетая в черное женщина не была старухой и сняла с себя покрывало, обнажив смеющееся лицо и влюбленный взгляд. Пока грязь застывала, став в одно мгновение слишком твердой, прекрасная женщина в уста его целовала, заставляя бежать по жилам тот проклятый адский огонь, который он столько раз поносил с амвона. Склоняя увенчанную жемчугами голову над жертвой своего преступления, она накладывала ему на уста, готовые исторгнуть вопль священного негодования, грязь, чтобы святой не смог произнести ни слова. Тогда монах, подобно отважному воину, которому легче умереть, чем отдаться дьяволу, попытался подняться, чтобы избежать прикосновений грешницы; но ее как будто наущал сам нечистый, подсказывая свои ухищрения. Тело его она покрыла не благородной грязью, а презренной известкой, которая, остынув, уже схватилась, сжимая подобно кольчуге его беззащитное перед поруганием тело. Ничего не оставалось ему делать, как только вращать глазами, пылающими священным гневом, пока грешница, согнувшись над ним, алчущими и бесстыдными руками ласкала его твердую и холодную кольчугу. А святой, принимая свое мученичество, уже чувствовал, как разверзлась рана, кое-где разломалась корка и умелая рука воровато посягает на его добродетель и целомудрие. И был готов уже согласиться с мыслию Абеляра, спесивого и грешного брата, который ошибочно проповедовал с кафедры, что согрешить можно одним лишь намерением. Следуя подобной доктрине, он бы не согрешил, так как не имел плотских намерений, когда, одевшись в ничтожное монашеское облачение, явился за облегчением той боли, что покушалась на его занятия. Но образ монаха-соперника уже истаивал, как туман под солнцем, под горячим взглядом этих глаз, которые, казалось, проникали туда, куда нет доступа человеческому взгляду. Ему уже казалось, что грязь размягчается и белая рука сладострастно скользит по обнаженной коже.


И здесь обрывается Провансальская хроника. Чем завершилось приключение святого Бернарда – узнать невозможно, потому что именно в этом месте из рукописи выхвачен кусок пергамента. Народная молва, ревниво отстаивая святость монаха, говорит, что в мученический час, с которым монах уже смирился, с небес снизошла святая голубица, огромная белокрылая голубица, которая клювом разбила броню. Корка пошла трещинами, монах собрался с силами и бежал, нетронутый и невинный. Однако знающие люди не очень-то доверяют этой народной молве. Для этой истории, впрочем, не слишком важно, удалось ли святому Бернарду соблюсти свою добродетель; мы хотели только сказать, что каким-то таинственным образом личность Венафро связана с прекрасной дамой не так давно минувших дней. Ясно, однако, что, даже если узы родства и соединяют Венафро и знаменитую Изабеллу Аквитанскую, от матери он, безусловно, не унаследовал ни живости, ни легкости, ни ореола всепобеждающего очарования извечной невинности и порочности, которому невозможно противиться.

Венафро был одинок и молчалив. В замке некоторые считали его чужестранцем и скитальцем, но многие со временем привыкли и стали относиться к нему как к родственнику. Он пользовался благорасположением прекрасной обитательницы замка донны Бьянки ди Шайян и ее шурина, герцога Франкино Мантуанского, которого причудливые пути судьбы сделали владельцем замка после смерти старого маркиза Альфонсо ди Шайяна, но об этом речь пойдет далее. Венафро, хотя это прозвище и не было его настоящим именем, прибыл в замок после смерти синьора, когда вследствие странного завещания прекрасная маркиза ди Шайян, законная дочь старого синьора, была лишена имущества и власти в пользу молодого герцога Мантуанского, безутешного вдовца прекрасной Элеоноры, сестры донны Бьянки. Женился герцог против родительской воли, а вскоре юная жена умерла среди болот от той болезни, что порождает река Минчо, разливаясь среди полей и деревень. Заболоченная река окутана зловредными испарениями, полными комаров и москитов. Именно это зловонное дыхание погубило маркизу, нежная головка которой, привычная к чистому горному воздуху, стекавшему с вершин в лесистые долины, не вынесла туманной низменности. Итак, герцог вернулся в замок ди Шайян, скорбно следуя за гробом, во главе длинного погребального кортежа, растянувшегося от подножия горы до тяжелых ворот. Вскоре от горя умер и сам старый маркиз. Но перед смертью он написал завещание.

ЗАВЕЩАНИЕ

Герцог Мантуанский сидел в зале замка и, зябко поеживаясь, ждал, пока старый нотариус Фавретто, с трудом одолевший горную дорогу на своем дряхлом, страдающем ревматизмом муле, завершит нудное и монотонное чтение длинного завещания. Герцог, разумеется, его не слушал. Во всяком случае, услышал он не все. Этим документом маркиз Альфонсо ди Шайян завещал все свои владения именно ему, герцогу Франкино Мантуанскому, герцогу без герцогства, который явился явной причиной всех бед, и лишал законного наследства черноволосую маркизу Бьянку – самую юную из своих дочерей. Но истинные причины, побудившие маркиза написать подобное завещание, стали понятны, когда прочли постскриптум, и в частности подпункт последнего параграфа с неприятным условием, связывающим герцога по рукам и ногам, который сам герцог, торопясь вступить во владение, не прочитал, прежде чем поставить свою подпись. В этом подпункте говорилось, что наследник до конца своих дней, то есть до самого смертного часа, должен прожить в чистоте, то есть не вступая в отношения с женщинами.

В завещании также говорилось, что для наблюдения за непорочностью наследника из окрестных монастырей приглашаются двенадцать аббатов, которым вменяется в обязанность неусыпно блюсти добродетель и честь герцога. И они действительно явились длинной черной чередою, верхом на лошадях и мулах, и обосновались в замке, и привезли с собой своих слуг, свои облачения, свои требники и другую утварь, равно как и свои странные мрачные имена: Мальбрумо, Невозо, Фосколо, Мистраль, Умидио, Санторо, Пруденцио, Леонцио, Челорио, Ильдебрандо, Торкьято, Ипохондрио[2]2
  Злозимник, Заснеженный, Темный, Мистраль, Водохлеб, Святоша, Осторожный, Лев, Келейник, Боевой Меч, Настырный, Ипохондрик. – Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть]
.

Несколько дней спустя, сентябрьским вечером, когда расцветшие на лугу безвременники возвестили о приходе осенних холодов, в прекрасный сентябрьский вечер, окрашенный сожалениями о лете, прибыл Венафро. Неизвестно кем призванный и никем не ожидаемый. Он приехал один, верхом на черном коне, без свиты, без оруженосца. Странник попросил у маркизы позволения остаться. Маркиза склонила голову в знак согласия.

И вот теперь Венафро жил в замке, в самой верхней комнате башни, которая по ночам выделялась среди других маленьким огоньком, сверкающим до глубокой ночи, огненным глазом в темноте долины. В этой комнате по ночам, когда люди и животные спали, Венафро в одиночестве описывал свой гербарий, фрагменты которого сохранились для потомков.


В моих краях произрастает суровый лавр, с темной, благоухающей морем кроной, который круглый год зеленеет на вершинах скал. Это растение чистой и холодной любви, которая длится всю жизнь, потому что не растрачивает себя; Дафна сделала это растение символом чистоты, подставив его холодную кору горячим поцелуям Аполлона.

Кто ищет любви погорячее, должен выбрать розмарин; он тоже зелен круглый год, но когда заканчивается суровая зима, он одевается голубыми ароматными колосьями, которые предвещают краски и запахи лета. Как и любовь, он может жить сколь угодно долго; но всегда наступает время года, приносящее ему полное обновление.

Кто ищет страстной любви, пусть выберет зеленый гранат. Он растет в моих землях на краю яблоневого сада, и у него нежнейшая крона цвета живой воды, под майским солнцем на ней распускаются редкие красные цветы: этих цветов мало, и потому они особенно, изысканно хороши, и из каждого к сентябрю поспеет волшебный фрукт с зернышками цвета крови, который может пролежать всю зиму.

Кто ищет вечной любви, что длится дольше жизни и не знает времени, пусть найдет холодную альбрицию, растение ледяного цвета, которая растет в снегах, не меняясь в течение всего года. У нее нет ни цветов, ни плодов, потому что она не живет и не умирает; крону ее зеленой не назовешь, да и другого цвета у нее нет тоже; у нее нет ни вкуса, ни запаха, потому что она не умирает, а, следовательно, и не живет. И она не разрастается по побережью, потому что она не знает смерти, а, следовательно, и жизни.


Другой фрагмент гербария Венафро озаглавлен «Каликанто, или Древо радости».


Если тебе случится побывать там, где цветет каликанто ранней весной, отломи ветку и не бойся. Там, где ты отломишь ветку, вырастет новая, зеленее прежней, и она окажет на твою жизнь необыкновенное воздействие: она научит тебя испытывать редкую мистическую радость, и ты сможешь гулять под августовским дождем, не замечая его, взбежать на вершину холма и не почувствовать, бежал ты вниз или вверх, и, что самое редкое и удивительное, ты сможешь смотреть на осенний закат с уверенностью, что солнце в действительности никогда не зайдет.


К сожалению, других фрагментов гербария Венафро не сохранилось, не известно нам также, удалось ли ему завершить свой труд; ясно только, что с момента его появления в замке стали происходить странные и мистические события.

ГЕРЦОГ МАНТУАНСКИЙ

Герцогу Франкино Мантуанскому следовало бы стать менестрелем. Быть может, он мечтал об этом, белокурый, изящный и голубоглазый, каким и должен быть истинный менестрель. И бесконечно влюбленный. Хотя не умел любить. Лишь единожды он воплотил в жизнь свою любовную мечту, женившись на маркизе Элеоноре ди Шайян, что и привело к трагедии. Его нервная хрупкая натура не выдержала. Если бы маркиза не умерла первой, то, конечно, умер бы он сам. На данный момент герцог находил удовольствие в своем положении вдовца, потому что ему был к лицу траур. И потом, женщины охотно влюбляются в молодых вдовцов, особенно если те белокуры. Итак, между искренней печалью и удовольствием от нее же, среди траурных одеяний и белоснежных брюгтских кружев, которыми он украшал свои черные одежды, герцог Франкино проводил свои дни в замке Шайян, погруженный в долгие альпийские закаты и сочинение песен для виолы. Это было его настоящее призвание, и, пожалуй, единственное. Он показал такую полную несостоятельность в управлении своим герцогством, что умудрился обанкротиться в этом процветающем и изобильном краю щедрой земли и оживленной торговли. Мы хотим сказать, он уехал оттуда, не сумев взять ни гроша, оставив нетронутым богатство своего края, который его до сих пор оплакивал и любил. Все это не мешало герцогу-банкроту писать стихи и музыку для виолы. Частенько в его окне свет горел всю ночь, словно в ответ на другой огонек, который горел выше, в башне, в комнате, где Венафро трудился над своим гербарием.

Подписывая согласие на принятие завещания, герцог Франкино подыскивал сложную рифму для баллады, которая начиналась словами «Мысль отдалася зефиру… », и он был так погружен в свои размышления, что ничего не понял из прочитанного. А о том, что хорошо бы самому прочитать текст завещания, прежде чем подписывать его, он попросту позабыл. Или, что вернее, поостерегся. С другой стороны, случись кому подумать, что герцог был заинтересован в получении наследства, тот изрядно бы ошибся; напротив, он предвидел беспокойства: управление имуществом, отправление правосудия между вновь обретенными подданными, добрососедские отношения с соседними владельцами и тому подобное. Ко всему этому молодой вдовец не имел ни малейшего призвания. Но он принял наследство, ибо ему показалось некрасивым не принять его, ведь обычно так и поступают, а почему – этого, в сущности, он и сам не знал.

Итак, теперь герцог Мантуанский находился в оковах тяжелых обязательств, которые связывали его честь и еще более жизнь, поскольку двенадцать аббатов, приехавшие специально, чтобы за ним следить, вызванные завещанием этого дьявольского старца, не оставляли его ни на минуту, разве что когда он в полном одиночестве запирался вечерами в своей комнате.

Сначала, хотя у него и сжалось сердце при последующем чтении добавлений к завещанию, он не придал им большого значения. Был момент, когда ему казалось, что у него не осталось желаний.

Но они родились сразу же, на следующий день, на рассвете. Это случилось в момент пробуждения, когда хрупкий обрывок сна зацепился на пороге сознания и, так и не преодолев этого порога, растворился в невыразимом чувстве тепла и радости, которое распространилось по его членам, еще погруженным в сон, разлилось в еще сонной крови и вдруг наполнило все тело жизнью и удовольствием. И герцог проснулся с ощущением праздника.

Праздник продолжался до того момента, пока герцог не вошел в главный зал замка. И не увидел там аббатов. Некоторым, по правде сказать, было совсем не до него. Они были очень заняты своими личными делами. Но только не Ипохондрио. Тот сразу приметил улыбку на лице герцога. А чем может быть порождена улыбка? Только грехом. А каким грехом? Плотским. Герцог, должно быть, не слишком грешил, ибо улыбка сразу же сбежала с его лица, как весенняя птица, вспугнутая зимним ветром.

А потом, следующей ночью, он увидел сон. И приснилось ему, что, сидя на краешке кровати, он будит спящую женщину. Был рассвет, и этот сон, он сам не знал почему, оскорблял его. Он будил женщину, называя ее по имени, но как ее звали, он не знал. Он звал тихо, долго, пока женщина не подняла голову и не положила ему ее на колени. И тогда он ощутил запах ее тела.

В последующие дни герцог Франкино вспоминал об этом сне всякий раз, когда оказывался рядом с женщиной, и тогда он начинал принюхиваться, чтобы узнать этот запах из сна, но он старался сделать это незаметно, будучи хорошо воспитанным человеком. Поскольку в его памяти запечатлелся именно запах, не лицо и не взгляд; только неясный предрассветный свет и теплый спокойный запах. Каждое тело обладает своим запахом. Тех, кого мы любили, мы вспоминаем прежде всего по запаху.

Но кого же любил герцог? Не донну Камиллу, камеристку маркизы, которая пронзала его презрительными взглядами, потому что видела в нем нелепого иностранца. К тому же она была худа и сурова. И не фройляйн Ильдегонду, высокую и белокурую. На целую пядь выше его. Может быть, Пилар, которая приехала из мавританского двора? Или прекрасную Марави из Анжуйского двора Неаполя? Охваченный сомнением герцог начал расследование. Он исследовал себя и других людей. Более того, других женщин. При каждом приближении, при любом случайном контакте он обострял свои чувства, напрягал разум, весь собирался и придирчиво изучал лицо женщины, той, что была с ним рядом в тот или иной раз, чтобы разгадать, открыть правду. Он хотел знать, кто та женщина, которую он любил. Он морщил нос, чтобы распознать этот запах.

Герцог вспомнил свой сон однажды вечером, глядя на ранний осенний закат, который уже освещал долину грустным светом. Внезапно он вздрогнул от быстрого стука в дверь. Это был юный Ирцио, паж маркизы, еще безбородый юнец, который, спеша объявить нечто важное, путался в словах и пытался дополнить сообщение жестами. Герцог многого бы не понял, если бы не услышал звуков лютни снизу, из зала замка. Пока они вместе спускались по лестнице, пажу Ирцио удалось сообщить, что ко двору только что прибыл трубадур.

Все спешили в зал, где уже сидела маркиза со своими дамами; Венафро стоял за спиной маркизы, а аббаты стекались с разных сторон замка. Они образовали кружок, в центре которого сидел на низком ореховом стуле трубадур. Он настраивал свою лютню. Когда герцог его увидел, он остолбенел. Ему показалось, что он видит себя: может быть, чуточку моложе, может быть, чуточку красивее, может быть, такого себя, каким ему хотелось бы быть. Огромные голубые глаза трубадура, когда он отрывал взор от лютни, были отражением вечной невинности. Он улыбнулся и запел «Con vei la lau– zeta mover… »[3]3
  «Люблю на жаворонка взлет… » – канцона известного трубадура XII века Бернара де Вентадорна.


[Закрыть]
. По окончании прекрасной и печальной песни, маркиза попросила исполнить «Calenda maia»[4]4
  «Первое мая».


[Закрыть]
. Герцог сосредоточенно слушал. Когда раздались слегка смягченные звуком лютни смелые стихи Рамбоута, обвиняющего женщину в том, что никогда не сжимал ее обнаженной в своих объятиях, герцог вздрогнул и взглянул на маркизу. Ему показалось, что и она на него смотрела.

Потом по просьбе дам был сыгран танец. Венафро подошел к трубадуру и аккомпанировал ему на своей провансальской флейте; все женщины, включая маркизу, танцевали, собравшись в кружок; герцог тоже танцевал, держа за руку маркизу; танцевал даже аббат Мистраль, который выделялся среди других аббатов тем, что в первый же день снял свою длинную черную сутану и одевался в мирское; как и подобает ловкому шевалье, он любил лошадей и танцы. Герцог Мантуанский танцевал с большим искусством, разве что, когда в танце требовалось повернуть голову в сторону маркизы, он делал это на секунду раньше, чем нужно, а когда ему требовалось повернуть ее в противоположную сторону, он чуть-чуть запаздывал.

По окончании танцев маркиза приказала накрыть столы к ужину и захотела, чтобы юный трубадур сел во главе стола, рядом с ней, по правую руку, и она сама довела его до стола. С быстротой молодого кота герцог устроился слева от маркизы и уже подтаскивал к скамье маркизы свою скамью, которая, как ему казалось, стояла слишком далеко или, может быть, недостаточно близко. И в этот момент аббат Умидио тяжело и неотвратимо опустил свою скамью между ними и столь же уверенно уселся. Потом он обернулся к герцогу, который смотрел на него с изумлением, тяжело выдохнул ему в лицо и занялся поглощением пищи.

Герцог смотрел на еду без всякого аппетита. Подняв глаза, он обнаружил, что сидящий напротив Венафро за ним наблюдает.

Маркиза беседовала с трубадуром о новых провансальских и аквитанских стихах и танцах. На ней было серебристое платье, которое отбрасывало на стены блики от больших светильников, и отблески оживали от каждого движения рук и тела.

В эту ночь герцог никак не мог решиться лечь в постель. Он сидел у окна и смотрел на луну, заливавшую белым светом долину. Лишь высокие двойные стены, окружавшие двор, выделялись темным кольцом. Все было неподвижно в ночи, и ничто не нарушало белого великолепия.

Вдруг герцог заметил одетого в черное рыцаря на большом черном коне, который галопом проскакал через двор и легко перемахнул через стены. По белой долине удалялся темный всадник, и черный плащ развевался за плечами. Луч луны блеснул рядом со стремительным силуэтом. Белый конь, которого обнаруживала только его тень в лунном свете, появился рядом с черным всадником и умчался галопом вместе с ним.

Герцог, оцепенев, смотрел на долину. Тени всадников были уже далеко, и неподвижная луна освещала все вокруг. Был ли на самом деле или ему привиделся белый конь, оседланный рассеянным лунным светом? А кто был этим черным всадником? Венафро? Мистраль? Трубадур?

Очень мало спал герцог в ту ночь. И проснулся он обеспокоенным и немного грустным. Слабый свет пробивался сквозь длинное узкое окно. Укрепления, долина, деревья – все исчезло, погрузившись в туман, который густыми волнами поднимался и колыхался, бескрайняя тишина давила на землю. Казалось, жизнь бежала из тех мест. Герцог возвратился мыслями к предыдущему вечеру, освещенному залу, лютне трубадура, к «бранле», который он танцевал, сжимая руку маркизы, к ее платью лунного цвета… к черному всаднику… к этому бегству через долину…

Может быть, в зале он найдет кого-нибудь, может быть, молодой музыкант еще там, он снова встретит взгляд его голубых глаз и они вместе сыграют. Может быть, там и маркиза. И уж конечно, в большом камине разожжен огонь.

Но, подойдя к порогу гостиной, герцог почувствовал, как тонет его надежда. Огонь действительно горел в камине, но в слабом туманном свете в глубине зала восседали и о чем-то совещались двенадцать черных фигур. Сидели аббаты на высоких скамьях, в задумчивости нахмурив брови, перекидываясь редкими словами. Все они обернулись одновременно и молча окинули герцога суровым взглядом.


Страницы книги >> 1 2 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации