Текст книги "PRO суверенную демократию"

ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ГОСУДАРСТВО

Преобладающий ныне тип государства озабочен прежде всего своей экономической эффективностью в мировом хозяйстве. Коротко говоря, система требует установки на обогащение. Превращение экономического процветания в ведущую сферу политики самоопределения сказывается и на других сферах.

В сфере безопасности это ведет к переопределению самой этой сферы. Военная безопасность теряет значение. Зато каждое государство в условиях глубокого международного разделения труда может лишиться базовых ресурсов жизнеобеспечения. Это надо как-то компенсировать. В сфере самобытности могут иметь место серьезные конституционные последствия. Ведь политическое устройство теперь становится фактически организационной структурой предприятия. В каждом отдельном случае может оказаться экономически эффективной самая причудливая организационная структура (политический строй). Поэтому конституционное разнообразие, вероятно, будет возрастать.

Процветание без включенности в обменные потоки невозможно. На первый взгляд, это совершенно обесценивает юридический суверенитет. Но это – опасное заблуждение

В сфере самодостаточности государство фактически лишается свободы выбора. Процветание без включенности в обменные потоки невозможно. На первый взгляд, это совершенно обесценивает юридический суверенитет. Но это – опасное заблуждение, происходящее от привычки обыденного политического сознания, склонного к национализму, отождествлять суверенитет с автаркией.

В сфере консолидации юридический суверенитет государства, ориентированного на экономическое процветание, подвергается серьезному испытанию. В целом ориентация государства на экономический успех требует экономической либерализации и конституционной децентрализации, что трудно совместимо с сохранением целостности. Ориентируясь на выполнение экономических задач, государство вынуждено манипулировать и своими техническими прерогативами в роли высшей администрации общества. Оно выбирает себе прерогативы, разделяет их с партнерами, делегирует их или отдает в подряд.

ЭВОЛЮЦИЯ СУВЕРЕНИТЕТА

У государства нет «естественных» функций, поскольку само государство – это конструкт. Прерогативы суверенного государства переменны. Такие классические прерогативы государства, как поддержание военного потенциала и охрана территории (границ), почти потеряли значение.

К середине XX века казалось, что, национализируя производственные фонды, государство тем самым «развертывает» существо своего суверенитета. Теперь это выглядит архаикой. Государству как управителю общественного интереса труднее расстаться с прерогативой распорядителя бюджета и вэлфера (социального обеспечения). Но и эта его прерогатива не вечна. Сравнительно недавно функцией суверенного государства стало макроэкономическое регулирование. Но содержание этой прерогативы (набор ее компонентов) меняется.

Превращение государства в «экономического агента» – это очень глубокая метаморфоза. Она чревата серьезными последствиями для структуры и конфигурации мирового сообщества. Во-первых, ставится под вопрос нынешняя монополия государства на юридическую субъектность в системе международных отношений. Во-вторых, возникает вопрос о жизнеспособности существующих ныне государств. И обостряется проблема их оптимального размера.

Строго говоря, если конкретное государство не может реализовать свой суверенитет как ресурс, то в принципе оно должно быть ликвидировано. Это предполагает как дробление на более мелкие части, так и укрупнение существующих государств. Сейчас преобладает первая тенденция – мультипликация суверенитетов. Но сама она генерирует контртенденции.

Ведь если государства – это агенты на мировом рынке, то возможны как малые фирмы, так и крупные. Это означает, что крупные государства не совсем обречены. Их конкурентоспособность на мировых рынках труднее совместима с их целостностью. Но если они предпочтут (по каким бы то ни было «экзистенциальным» соображениям включая простую историческую инерцию или соображения престижа) использовать свой суверенитет, чтобы сохранить целостность и не стать при этом убыточными предприятиями, они должны этим суверенитетом манипулировать очень творчески, комбинируя децентрализацию с реинтеграцией на новых основаниях.

Важный прецедент новообразований – Евросоюз. ЕС больше всего напоминает картельный конгломерат государств, фирм, государств-фирм, субнаций и субнаций-фирм, сосуществующих и конкурирующих под одной крышей. Но и нынешние крупные государства (США, Россия, Китай, Индия) должны стать и уже становятся похожими на геополитические картели-конгломераты.

Государственный суверенитет не растворяется в процессе глобализации

Государственный суверенитет не растворяется в процессе глобализации. Он меняет свое содержание и операциональность и выступает теперь как ресурс. Глобализация расширяет возможности манипулирования суверенитетом. Но одновременно предъявляет новые профессиональные требования к политическому классу и бюрократии – новые по содержанию и более высокие.

В. Фролов
МИРОВАЯ ПРАКТИКА: САМАЯ СУВЕРЕННАЯ ДЕМОКРАТИЯ

После встречи Владимира Путина с западными экспертами дискуссия вокруг понятия «суверенная демократия» вышла на международный уровень. Это можно только приветствовать. Однако достаточно лишь внимательнее посмотреть на политическую карту мира, чтобы обнаружить страну, которая является суверенной демократией в чистом виде. Эта страна – Соединенные Штаты Америки.

«Суверенная демократия – это основа американской системы», – говорит исследователь Анатоль Ливен. Страна родилась и обрела независимость, утверждая суверенитет своих демократически принятых законов. Ключевая претензия к британской короне в период войны за независимость: «король Георг стремится подчинять нас юрисдикции, чужеродной для нашей Конституции и не признаваемой нашими законами». Это Томас Джефферсон в Декларации независимости. Или вот, например: «Бдительность свободного народа против вероломных интриг иностранного влияния должна быть постоянно пробуждена. Ибо история и опыт доказывают, что иностранное влияние является самым губительным врагом республиканского правительства» (Джордж Вашингтон, речь при сложении президентских полномочий 17 сентября 1796 г.).

Суть суверенной демократии по-американски – никто не может нам навязывать свои правила, мы сами управляем своей страной по своим законам. Эти законы приняты демократическим путем и отражают суверенную волю нашего народа. Поэтому они имеют высшую ценность и приоритет над любыми международными нормами.

Все международные договоры и соглашения, которые ратифицирует сенат США, становятся частью внутреннего американского законодательства. Поэтому любое международное обязательство США может быть отменено постановлением конгресса. Даже когда США вступают в международную организацию или военный союз, последние не имеют никакой законной власти над Вашингтоном. «Мы соблюдаем наши договоры только постольку, поскольку они являются нашими внутренними законами, и еще потому, что наши избранные лидеры сочли их полезными для наших национальных интересов. Но никакой договор или закон не может быть выше Конституции США» (сенатор Джесси Хелмс, председатель сенатского комитета по иностранным делам, из выступления в Совете Безопасности ООН 20 января 2000 г.).

В Вашингтоне считают, что Америка не должна подчинять себя никаким международным правилам, так как американская система основана на принципах суверенности граждан и территорий

Как отметил в своей недавней лекции Анатоль Ливен, внешняя политика США всегда, а при администрации Буша-младшего особенно, отличалась сочетанием двух взаимоисключающих подходов. С одной стороны, в Вашингтоне считают, что все страны мира должны подчиняться универсальным демократическим правилам, разработанным и составленным в США («вашингтонский консенсус»). С другой стороны, сама Америка не должна подчинять себя никаким международным правилам, так как американская система основана на принципах суверенности граждан и территорий. Большинство американцев, подчеркивает Ливен, считают, что антиконституционно оценивать американскую демократию и суверенность по правилам, созданным где-либо кроме самой Америки.

Особенно отчетливо это проявилось в дебатах вокруг Международного уголовного суда (администрация Буша отозвала подпись США под статутом МУС в 2001 г.). Для США была неприемлемой претензия Международного суда на суверенную юрисдикцию над американскими гражданами (речь могла идти об американских военнослужащих за рубежом). Администрация Буша считает, что только американское правительство и американская судебная система имеют легитимность для уголовного преследования граждан США.

Вашингтон пошел на серьезный конфликт с Евросоюзом (Международный уголовный суд – детище ЕС) и даже стал выкручивать руки «новым демократиям», заставляя их под угрозой прекращения американской военной и экономической помощи подписывать специальные соглашения, выводящие американских военнослужащих из-под действия обязательств этих стран перед Международным судом (присоединение к МУС было условием их вступления в ЕС).

А сегодня в США идут нешуточные дебаты по поводу того, следует ли принимать специальный закон, расширительно интерпретирующий положения Женевской конвенции, запрещающие жестокое обращение с военнопленными. Все дело в том, что ЦРУ хочет использовать при допросах подозреваемых в терроризме, мягко говоря, «неоднозначные методы», например длительное лишение сна или погружение допрашиваемого с головой в воду. Но делать это сотрудники ЦРУ хотят в полной уверенности, что потом их не потащат в суд по обвинению в преступлениях против человечности. Администрация Буша предлагает детально прописать в американском законе, что такие методы ведения допроса подозреваемых вполне соответствуют положениям Женевской конвенции. При том что международная конвенция запрещает пытки военнопленных.

Любая эффективная демократия может существовать только среди определенной группы людей, проживающих в пределах определенной территории. И в этом смысле любая настоящая, а не бутафорская демократия суверенна. Иначе не может быть реализован делегированный народом мандат на управление.

Глобальной демократии не существует, и вряд ли она когда-либо появится. Даже попытки ЕС создать нечто подобное «наднациональной демократии» упираются в жесткие территориальные границы членства в Евросоюзе.

Однако пример США служит и предупреждением. Если все демократии суверенны, но некоторые более суверенны, чем другие, и могут творить все, что им вздумается, в мире настанет хаос. Необходимо наличие общих ограничителей, которых суверенные демократии добровольно придерживаются. Ничем не ограниченная суверенная демократия, как ее, например, понимают в Вашингтоне, вызывает лишь всеобщее раздражение. Об этом следует помнить участникам дискуссии в России.

В. Никонов
ЕЩЕ РАЗ О СУВЕРЕННОЙ ДЕМОКРАТИИ

В последнее время дискуссии о «суверенной демократии», о чем мне уже доводилось писать, не сходят со страниц прессы. Причем страсти кипят нешуточные. Спорят о сути понятия, о его соответствии интересам развития России, о приемлемости для высшего российского руководства и элиты в целом.

Чаще всего оппоненты этой концепции – по составу они совпадают с традиционными оппонентами российской власти в стране и за рубежом – недовольны приставкой «суверенная» к слову «демократия». Есть, мол, демократия как таковая, а любые определения и эпитеты призваны затушевывать фактическое ее отрицание – как термин «народная/пролетарская демократия» был средством камуфляжа авторитаризма советского строя. Как политолог должен разочаровать всех сторонников «чистой», без определений, демократии. Такой в природе не существует, политической теории известно множество разновидностей демократии, которые описываются различными прилагательными. Человечество еще в поздние первобытные времена начинало с военной демократии. Продолжало прямой демократией – типа новгородского вече, – которую также называют плебисцитарной. От одного из американских отцов-основателей Джеймса Мэдисона берет начало представительная демократия, весьма распространенная в современном мире. А есть еще такие демократии: охранительная (Бентам, Милль), развивающая (Руссо), партиципаторная или «прямого участия» (Пелтман), элитарная (Шумпетер), полиархическая, или многовластная (Милтон Фридман), консоциативная (Лейпхарт). И это только основные теории демократии, подкрепленные наиболее громкими именами и реализуемые на практике. А если учесть, что у каждой из этих теорий есть либеральные, консервативные, социалистические, анархические, популистские и прочие интерпретации, то их число можно смело умножать в несколько раз. Нет одной демократии в теории и в жизни, и термин «суверенная демократия» ничуть не хуже других.

Нет одной демократии в теории и в жизни, и термин «суверенная демократия» ничуть не хуже других

И он вовсе не создан для ухода от демократии. Напротив, ключевым в словосочетании является именно понятие демократии. Хотя у большей части нашего народа оно весьма не популярно, поскольку ассоциируется с хаосом 90-х, Кремль и «Единая Россия» однозначно дают понять, что видят будущее России именно как демократического государства, реализующего принципы народного суверенитета. При этом никто не считает, что нынешнее состояние отвечает высшим демократическим стандартам, сознавая, что строительство институтов народовластия – долгосрочный проект. Не меньшее раздражение у критиков вызывает и «суверенитет». Причем главный контраргумент звучит приблизительно так: думать, будто что-то угрожает суверенитету огромной страны, «протянувшейся от Калининграда до Владивостока, – это опасный бред» (Мариэтта Чудакова в «Ведомостях»).

На мой взгляд, все гораздо сложнее. Мнение, будто суверенитету крупных государств вообще ничто и никогда не угрожает, – это наивное заблуждение.

Советский Союз был по всем параметрам больше Российской Федерации, но приказал долго жить, унеся в историю и свой суверенитет. Последний, помимо прочего, предполагает территориальную целостность. Еще несколько лет назад только ленивый не говорил, что Россию ждет та же судьба, что и СССР, в условиях продолжавшегося «парада суверенитетов». Что, такая перспектива навсегда ушла? Еще совсем недавно существовал суверенный паханат Ичкерия, отделивший себя от России. Что, сепаратизм на Северном Кавказе безвозвратно канул в прошлое? К нашей стране есть территориальные претензии со стороны ряда соседей, заявляющих свой суверенитет на некоторые наши земли. А на Западе все еще в ходу теории заклятых друзей, которые настолько любят нашу страну, что одной России им мало, им нужно несколько: до Волги, до Урала и т. д.

А еще был целый период, когда крупное государство Россия само отказывалось от суверенных прав, в частности на собственную экономическую политику.

Напомню, в 90-е годы бюджет страны и ее экономические планы утверждались Международным валютным фондом и Всемирным банком, которые давали займы, если Кремль полностью соглашался с их рекомендациями. К чему выполнение этих рекомендаций вело, думаю, не стоит напоминать. А без займов обойтись было нельзя, поскольку в казне было пусто, а внешний долг рос как на дрожжах, что еще больше сужало пространство для суверенных действий.

Бывает, крупные страны отказываются от части суверенных прав, когда вступают в межгосударственные объединения. Так государства – члены Европейского союза отдали 60-70% своих суверенных функций в Брюссель. А восточноевропейские страны прямо-таки наперегонки сдавали свои суверенитеты в ЕС и НАТО, а свои предприятия – транснациональным корпорациям. Однако, с одной стороны, это далеко не гарантировало их стабильности и процветания, что хорошо видно на фоне нынешних бурных событий в Будапеште или Варшаве, отражающих 10-процентный дефицит бюджета в Венгрии и 20-процентную безработицу в Польше. А с другой стороны, даже если мы очень захотим (как хотели в начале 90-х), то не сможем отдать суверенитет европейским структурам, поскольку нас никто и никогда туда не примет. Для них мы слишком большие и слишком русские. Россия обречена оставаться самостоятельным центром силы, как США или Китай. А такие центры силы всегда суверенны.

Одна из доминирующих тем в разговорах о «суверенной демократии»: эта концепция принимается на политическом Олимпе далеко не всеми. Заместитель главы администрации президента Владислав Сурков ее поддерживает, а Дмитрий Медведев (интервью журналу «Эксперт») и сам Владимир Путин (встреча с участниками «Валдайского клуба») ее опровергают. По-моему, здесь очевидное недоразумение, связанное с игнорированием первоисточников. Как грамотные юристы Путин и Медведев отметили, что демократия относится к характеристикам политического режима, а суверенитет – к позиционированию страны в мире. При этом президент признал дискуссию о суверенной демократии не вредной, а Медведев заметил: «Если суверенная демократия – это демократия плюс жесткий государственный суверенитет, то это вполне обоснованно».

Ровно об этом речь и идет. «Суверенная демократия» – это концепция, которая предполагает создание в России демократического государства, сохраняющего независимость во внешних и главенство во внутренних делах.

Не больше, но и не меньше.

А. Ливен
НАЦИОНАЛИЗМ ПО-АМЕРИКАНСКИ

Глобальной демократии не бывает

В последнее время в российско-американских отношениях накопилось много наболевших вопросов. Совершенно очевидно, что на сегодняшний день существуют реальные конфликты интересов – это, в частности, касается региона Ближнего и Среднего Востока и государств бывшего СССР, – связанные с желанием правительства США контролировать энергетические ресурсы и вместе с Израилем занимать господствующее положение на Ближнем Востоке, что не совсем соответствует интересам России.

Как понять стремление США видеть Украину в НАТО, хотя Вашингтон не имеет при этом необходимых вооруженных сил, чтобы защитить ее в случае возможного кризиса? Как объяснить, что Абхазия занимает теперь важное место в российско-американских отношениях, хотя мизерное число американцев способны найти на карте Абхазию, а абсолютное большинство о ней даже никогда и не слышали? Как понимать, что значительное число американцев, включая ведущих экспертов и специалистов, готовы видеть в России угрозу? Полагаю, что причина вышеизложенного кроется как в структуре американской политической системы, так и в идеологии и политической культуре США.

У меня есть два объяснения этим фактам. Одно из них связано со структурой американской политической системы, а второе – с идеологией и политической культурой. Начну со структурных причин. В структурной области речь идет прежде всего об инерции элит (или, по выражению американского политолога Чарльза Тейли, «остаточных элитах») – американский истеблишмент и основные принципы взаимоотношения между элитами сформировались в годы холодной войны вокруг противостояния «советской угрозе». Ключевую связующую роль играли лоббисты и компании американского ВПК. Эти элиты продолжают играть определяющую роль и ныне: хотя СССР уже пятнадцать лет как не существует, большинство американцев по-прежнему видят в России врага.

Хотя СССР уже пятнадцать лет как не существует, большинство американцев по-прежнему видят в России врага

Американские политические элиты сформировались, чтобы сфокусироваться на глобальном враге, на одной из крупнейших стран. После 11 сентября стало особенно заметно, что эти элитарные группы с трудом могут переоценить свою роль в мире и перенаправить свои усилия на борьбу с терроризмом. Хотя после 11 сентября 2001 года в центр внимания США переместились террористические группы, такие как «АльКаида», уже к середине 2002 года упор был сделан на Ирак, на Иран, а сейчас, с некоторыми оговорками, – на Россию и Китай. Частично это может быть объяснено термином, который бывший президент США Эйзенхауэр определил как «военно-промышленный комплекс», а применимо к современным условиям это «военно-промышленный академический комплекс».

Угроза со стороны государства, обладающего мощными вооруженными силами, – единственное надежное основание финансирования оборонного комплекса и соответственно поддержки связанных с ним политических, деловых и научных элит. Это не говорит о том, что военные корпорации и армия в США прямо желают войны с Россией или Китаем; в действительности простые солдаты не хотят войны даже в Иране. Американские генералы агрессивны только при освоении бюджета, реально воевать с кем-либо они не желают. Но чтобы получить все эти бюджетные деньги, необходимо поддерживать определенный уровень напряженности с некоторыми странами. Сейчас, например, финансирование военно-морских сил США во многом зависит просто от наличия самой вероятности войны с Китаем.

После терактов 11 сентября стало особенно заметно, что американские элиты с трудом могут переключиться на новые вызовы – борьбу с врагом, не имеющим «центра приложения» американской военной мощи. Иракская кампания ясно продемонстрировала, что ВПК предпочитает вести борьбу с террором традиционными методами – с помощью танков, самолетов, кораблей и пехоты. Если бы эта возможность не существовала, большая часть вооружений была бы просто не нужна. Это первое структурное объяснение поведения США после холодной войны. Однако само по себе оно не объясняет, почему США концентрируются на какой-то определенной проблеме, а не на других. Не объясняет это и порой жесткую позицию по отношению к России.

Американская политическая элита раздроблена, и ситуация усугубляется самой природой политической системы Америки, которая основана на разделении полномочий между исполнительной, судебной и законодательной властью. Фактически в США три правительства. Конгресс и Верховный суд США имеют внутри страны такие полномочия, которые в других странах принадлежали бы только исполнительным органам. Верховный суд не может влиять на внешнюю политику, но конгресс такое право имеет, например, может самостоятельно принимать внешнеполитические концепции и стратегии.

В соответствии с западным пониманием демократии две основные политические партии США не обладают четкой организацией или внутренней дисциплиной. Это масса людей с противоречивыми, порой даже чересчур противоречивыми взглядами. В конгрессе и сенате выступают отдельные представители этих политических сил, защищают и представляют при этом свои интересы, своего рода «независимые принцы». Эти «принцы» попадают под давление различных лоббистских групп, выражая интересы коммерческих структур или этнических меньшинств.

Кроме того, необходимо помнить о возрастающей роли бюрократии в области реализации внешней политики США. Например, на формирование внешнеполитического курса страны чрезмерно большое влияние оказывает Министерство обороны США, да и другие государственные или полугосударственные структуры имеют доступ к такому воздействию. Все эти различные лица, группы, организации преследуют свои узкополитические цели, которые не сочетаются с общей стратегией и ведут к фрагментации американской внешнеполитической линии.

Для того чтобы выдвинуть и реализовать единую внешнеполитическую стратегию, Америке необходим президент с дальновидной политикой, которого пока нет. С более широкой точки зрения, это не только вина администрации Буша, но и Демократической партии США, тоже не способной сфокусироваться на определенной цели и сделать соответствующие выводы.

В идеологической области антироссийская политики США связана с самим характером американского национализма

В идеологической области антироссийская политика США связана с самим характером американского национализма. При администрации Буша и при Клинтоне американская политика фактически стала имперской по отношению ко всему остальному миру, хотя, конечно, большая часть американцев не подозревает этого, они не считают себя империалистами в отличие от их британских, французских и российских предшественников. Эмоционально, политически и социально такая политика поддерживается национализмом.

Это национализм двух видов. С одной стороны, это ущемленный шовинизм, который был значительно активизирован событиями 11 сентября. Кроме того, в рамках общенационального шовинизма существует национализм этнический. Например, выходцы из Ирландии осуществляли определенную вендетту по отношению к англичанам, что было обусловлено британо-ирландскими взаимоотношениями; схожие конфликты существуют у украинцев, поляков, прибалтов по отношению к русским.

Но не менее важным в данном случае является идеологический национализм. В данном случае мы говорим о базовых идеях американского национализма – это вера в демократию, в справедливость, в свободу слова, индивидуализм, то есть все то, что мы обычно называем американскими ценностями. И эта безграничная вера в американский путь родилась задолго до того, как в Америке появился первый белый поселенец, ее корни можно найти в английском и шотландском протестантизме XVI века.

Изначально эта вера соответствовала протестантской идее «города на холме»: Америка должна быть примером для всех других стран. Но эта идея не предполагала, что Америка будет активно распространять и насаждать свой пример по всему миру. Однако по мере роста американской мощи, по мере роста американских интересов и желаний в разных частях света эта вера приняла экспансионистский характер. А поскольку эта вера глубоко укоренилась в сердцах и умах, поскольку эта вера заложена в американскую систему воспитания и образования, культуру, американцы вырастают вдохновленными ею, слыша ее даже в церковных песнопениях, то, как правило, невозможно разделить, что относится к американским интересам, а что нет, что действительно является распространением демократии во всем остальном мире. Точно так же во времена Хрущева и Брежнева сложно было определить, что относится к интересам Советского Союза и его народа, а что относится к интересам Коммунистической партии.

Будет, конечно, преувеличением, если я скажу, что США являются авторитарным государством, но это тесное переплетение национализма и идеологии уже нашло выражение в полугосударственных институтах, таких как «Национальный фонд в поддержку демократии» и «Фридом Хаус», которые распространяют эти идеи среди американцев и, насколько это возможно, в других странах мира.

В мусульманских государствах или на постсоветском пространстве идеи демократии и свободы не обязательно сочетаются с полным подчинением геополитическим интересам США

Невозможно критиковать идею развития демократии и свободы во всем мире. Однако нужно понимать, что, за исключением Западной и Центральной Европы, где существуют определенные исторические и национальные факторы, которые способствуют массовой поддержке концепции продвижения западной либеральной демократии в глобальном масштабе, в других странах мира, например мусульманских государствах или на постсоветском пространстве, идеи демократии и свободы не обязательно сочетаются с полным подчинением геополитическим интересам США.

Неприятие многими в США идеи «суверенной демократии», взятой на вооружение нынешним руководством Кремля, мне представляется несколько странным. Ведь парадоксальным образом суверенная демократия – это именно то, на чем основана американская система. Что такое суверенная демократия? Это общество, которое считает, что невозможно и антиконституционно оценивать его демократию и его суверенность по правилам, созданным вне данного общества.

Суверенная демократия – базовая основа американской политической системы, характеризуемая двумя противоположными понятиями. С одной стороны, все страны мира должны подчиняться универсальным демократическим правилам, разработанным и составленным США, но сама Америка не должна подчинять себя никаким таким международным правилам, так как американская система основана на принципах суверенности граждан и территорий.

По мнению многих американцев, невозможно и антиконституционно оценивать американскую демократию и суверенность по правилам, созданным где-либо, кроме самой Америки. Вот это и есть суверенная демократия в ее чистом виде.

Здесь необходимо отметить объективное воздействие процессов глобализации, действий международных организаций и международной элиты на внутриполитическое развитие суверенных государств. Несмотря на то что процессы глобализации сами по себе могут быть достаточно благоприятными, они зачастую имеют антидемократическую направленность, не подконтрольны и не отражают мнения людей конкретной страны или территории. Однако неоспоримым остается тот факт, что демократия должна существовать среди определенной группы людей, проживающих на определенной территории. Иначе невозможно реализовать мандат на демократическое управление. Глобальной демократии не бывает. В этом смысле все настоящие и эффективные демократии в мире являются по определению суверенными.