Текст книги "Хождение в Москву"

Обретенные сокровища Морозов хранил в просторном доме во Введенском (ныне Подсосенском) переулке, 21. Кабинет украшали картины, написанные Врубелем на тему «Фауста» Гете. Этот дом-музей приглянулся анархистам-латышам, захватившим его весной 1918 года. За месяц революционеры разворовали все до одной табакерки, все ткани, перебили много фарфора, поломали мебель. Гравюры вытряхивали из папок на пол. Искали в них нечто более ценное…

Все, что осталось, – национализировали большевики, открыв в доме музей старины. Спустя несколько лет особняк понадобился новой власти для утилитарных целей. Музей закрыли в 1929 году, когда начали крушить все подряд в старой Москве. Коллекции раздали музеям. Фарфор, 2459 предметов, попал в Кусково, дворец-музей. Там можно увидеть, на что тратил миллионы Алексей Морозов. Не в пример родственнику, он не уехал за границу, умер в Москве, пережив свой расчлененный музей.

Все дома на Варварке принадлежали фамилиям богатейших купцов и фабрикантов – Перловым, Расторгуевым, Арманд. Ни один аристократ владений здесь не сохранил, за исключением Романовых, в чьих палатах открылся музей царской фамилии. В доме на Варварке, 26, помещалось товарищество русско-американской резиновой мануфактуры «Треугольник», промышлявшее товаром в начале ХХ века крайне необходимым – галошами. Оно соседствовало под одной крышей с «Сибирским подворьем», с одной из многих гостиниц Китай-города, где теперь одна «Россия». Ради нее безжалостно сломали почти все другие строения.

Чуть было не разделил их участь четырехэтажный дом, предназначенный под снос. Каменная коробка всем казалась рядовой постройкой. Таких много появилось в московских дворах после «великих реформ». Тогда средневековые палаты надстраивались, проемы растесывались и преображались в обычные двери и окна. Только один человек в Москве знал, что в толще четырехэтажного дома на Варварке скрываются палаты Старого Английского двора. Этим знатоком был Петр Дмитриевич Барановский. Задолго до Европы, в 1920 году, он обосновал идею музея под открытым небом. И реализовал ее в селе Коломенском, куда перевез домик Петра, другие постройки. Ему непременно поставят монумент перед одним из спасенных им памятников. Этот один человек, рискуя при этом головой, играл роль, какую сегодня исполняет главное управление по охране исторического наследия. Его судили и сослали в лагерь. Сибирские морозы не остудили горячую голову. (Мне рассказывал Владимир Яковлевич Либсон, руководивший реставрационной мастерской, что Барановский среди ночи звонил ему домой и вместо приветствия заводил разговор словами: «Гибнет русская культура!».) Он не дал разрушить Андроников монастырь, нашел место, где захоронен Андрей Рублев. Барановский убедил «отца города» Владимира Промыслова, склонного, по его выражению, «подломать» чуть ли не всю старую Москву, не делать этого на Варварке. Поэтому сегодня там белеют палаты Старого Английского двора.

Палаты пожаловал англичанам Иван Грозный, когда начались сношения с далекой Англией. В них побывала во время визита в Москву Елизавета II и увидела, как жили здесь ее соотечественники, основавшие вблизи Кремля «Московскую компанию». Это может увидеть каждый, кто войдет под своды музея на Варварке.

Сегодня четную сторону улицы заполняют две палаты-музея и четыре церкви – Варвары, Максима Блаженного, Покрова Богородицы и Георгия. Последняя, в отличие от других Георгиевских в Москве, имела несколько дополняющих названий – «на Псковской горе», «у Старых тюрем», «что на пяти углах». Маленький храм с пятью главами появился на месте более древнего, времен Ивана Грозного в середине ХVII века. Колокольня и трапезная моложе на два века. Псковской горой эта часть холма стала называться после того, как Василий III переселил из непокорного Пскова знатных людей. Вблизи храма находился Государев тюремный двор, проще говоря, тюрьма. Углов также поубавилось. Я застал Псковский переулок, исчезнувший в пору строительства «России». Тогда зашел в опустевший дом и сорвал с двери на память пожелтевший листок со списком жильцов коммунальной квартиры. Против каждой фамилии значилась цифра, обозначавшая количество звонков, закрепленных за каждой комнатой. Все жильцы их слушали и про себя считали – кому идти открывать дверь в общей прихожей. Надо ли говорить, с какой радостью покидали они Псковский переулок и другие «углы», переезжая в отдельные квартиры домов, казавшихся им тогда не «хрущобами», а предвестниками грядущего коммунизма, обещанного Хрущевым в 1980 году.

Напротив Георгия на взгорке сохранился на Варварке, 15 обезображенный храм Рождества Иоанна Предтечи. Его по приделу называли – «Климента Папы Римского у Варварских ворот». И это небольшой посадский храм, каких бесчисленное множество было в Москве. У него сломали главу, колокольню, ворота и ограду, стесали украшения фасада. И превратили в утилитарную постройку, где помещались последовательно детский сад, контора, жилой дом, склад. Собираются церковь возродить, как те, что стоят на другой стороне улицы. Она заканчивается домами, пережившими «социалистические преобразования». Последний изданный в СССР путеводитель по Москве высказался на их счет так: «Два здания, завершающие улицу, никак не причислишь к художественным памятникам». Но и о них есть что сказать. Дом на Варварке, 14 попал в историю. 25 марта 1918 года после переезда правительства из Петрограда в Москву Ленин дал команду Центральной реквизиционной комиссии: «Предлагаю принять особенно энергичные меры для ускорения очистки помещений на Варварке, дом страхового общества „Якорь“. А на моей памяти выздоровевший Ельцин, начавший избирательную компанию, заехал сюда в открывшееся „Русское бистро“. Там Президента России накормили пирожками, кулек с которыми он увез после оплаты в кассе. (А я, пока Ельцина угощали, коротал время у кофеварки с человеком в штатском, оказавшимся главным охранником, которому предстояло стать вскоре автором скандальных мемуаров.) Память о том событии никак не эксплуатируется заведением, запустившим к себе обменный пункт. Это явствует из того, что отечественная затея не стала конкурентом придумке канадцев, набросивших мелкоячеистую сеть на земной шар, включая Россию.

Глава седьмая
Ильинка

Улица пророка Ильи. – Декорации Ильинки. – «Лесорубы» Старой площади. – С Китай-города на Марс. – Секрет «подъезда № 3»

Улица пророка Ильи. Обрусевшим именем еврейского пророка Илии, «взятым на небо» в 806 году до рождения Христа, зовется Ильинка. Эта великолепная улица Китай-города ведет от Красной площади к Ильинским воротам. Ни один чтимый иудеями и христианами пророк не обладал таким могуществом, как Илья, повелевавший небом, «разверзавшим или затворявшим свои хляби». В переводе с иврита «Илия» означает «Бог – мой Всевышний». Неистовый обличитель отважно вступал в схватку с царями и жрецами, поклонявшимися идолам. Имя пророка-громовержца у русского народа стало символом силы и справедливости, его носил самый могучий былинный богатырь Илья Муромец.

…Не было другого места на земле, где на небольшом пространстве одной улицы концентрировалось бы столько политической власти, как на Ильинке. В этом проезде и рядом с ним до недавних пор располагался аппарат громадной партии, правившей Советским Союзом. Аппарат ЦК КПСС занимал здания общей площадью 120 тысяч квадратных метров. И управлял не только супердержавой, но и государствами-сателлитами в Европе, Азии, Африке, Америке...

Но вернемся к истокам. Название к улице перешло от Ильинского монастыря, основанного в начале ХVI века. Просуществовал он недолго и был упразднен на виду надвигавшихся на него со всех сторон торговых рядов. В духовной грамоте-завещании Иван III помянул, имея в виду Китай-город: «А ставятца гости с товаром иноземцы и из Московской земли и из их уделов на гостиных дворах». Внук великого князя Иван Грозный не только срубил новый Гостиный Двор, но и заставил всех московских купцов жить рядом с ним. После очередного пожара Борис Годунов построил Гостиный Двор в камне. Его дополняли торговые ряды, которые, по свидетельству очевидцев, были «весьма преудивлены и преукрашены». Их фасады радовали глаз цветными изразцами и каменной резью. На главных вратах государь Михаил Романов «повелел свое царского величества имя написати златыми письмены и вверху постави свое царское знамя – орел позлащен». Так Ильинка украсилась «Государева Гостиного Двора рядами», выходившими главным фасадом на Красную площадь.

В каждом ряду, а их было великое множество, торговали чем-то одним, поэтому каждый ряд назывался именем товара: «Шапочным», «Седельным», «Котельным», «Лопатным», «Масляным», «Овощным» и так далее. Торговля служила двигателем жизни, которую описал и зарисовал художник и историк Аполлинарий Васнецов:

«В Китай-городе – кружала и харчевни, погреба в Гостином Дворе с фряжскими винами, продаваемыми на вынос в глиняных и медных кувшинах и кружках. Тут же брадобреи и стригуны для желающих, прямо на открытом воздухе занимающиеся своим ремеслом… Здесь же зазывали прохожих в кружала и притоны словоохотливые веселые женщины с бирюзовыми колечками во рту. Слышен был плач детей-подкидышей, вынесенных сюда в корзинах… Пройдет толпа скоморохов с сопелями, гудками и домрами… Склоняются головы и спины перед проносимой чтимой чудотворной иконой. Разольется захватывающая разгульная песня пропившихся до последней нитки бражников… Гремят цепи выводимых сюда для сбора подаяния колодников…

Крик юродивого, песня калик перехожих… Смерть, любовь, рождение, стоны и смех, драма и комедия – все завязалось неразрывным непонятным узлом и живет вместе как проявление своеобразного уклада жизни средневекового народного города».

Декорации Ильинки. Ильинка первой начала играть роль парадной улицы. Ее «отрегулировали» и замостили проезжую часть брусьями. На ней между современными Рыбным и Никольским переулками красовался обширный каменный Посольский двор, где останавливались приезжавшие в Москву иностранцы. Напротив палат Посольского двора, Панских дворах, жили поляки, дипломаты и купцы. О них хранит память название Старопанского переулка.

Пораженные масштабами необъятной Московии, роскошью царей, бытом и нравами московитов, иностранцы оставили нам массу описаний, которые позволяют многое понять в современной жизни. От побывавшего во времена Василия Темного венецианца узнаем, что уже тогда в Кремле боролись с пьянством: «Нельзя обойти молчанием одного предусмотрительного действия великого князя: видя, что люди там из-за пьянства бросают работу и многое другое, что было бы им самим полезно, он издал запрещение изготовлять брагу и мед и употреблять цветы хмеля в чем бы то ни было. Таким образом, он обратил их к хорошей жизни». Спустя четверть века, при Иване III, другой венецианец «хорошей жизни» не увидел. Отметив, что «русские очень красивы, как мужчины, так и женщины», он констатировал: «Они величайшие пьяницы и весьма этим похваляются, презирая непьющих».

Современник Василия III барон Герберштейн, автор «Записок о Московитских делах», которого часто поминают историки, заметил одну особенность московитов, возродившуюся в годы рыночной передряги. «Народ в Москве, как говорят, гораздо хитрее и лукавее всех прочих, и в особенности вероломен при исполнении обязательств; они и сами отлично знают про это обстоятельство, поэтому всякий раз, как вступают в сношения с иноземцами, притворяются, будто они не московиты, а пришельцы, желая этим внушить к себе большее доверие».

Дипломаты из окон Посольского двора видели круговорот бурной жизни Китай-города. В нем насчитывалось свыше 4000 лавок! Каждая, чтобы такой считаться, должна была занимать свыше 20 квадратных метров торговой площади. Полулавка насчитывала 10 с лишним, а четверть лавки – 5,3 квадратных метра. В «Сказании светлейшему герцогу Тосканскому» второй половины ХVII века в Китай-городе упоминается «три обширнейших Гостиных Двора или, по их размерам, вернее сказать, три укрепленных замка иностранных купцов. В первом, более древнем, продаются дешевые товары для ежедневного употребления; во втором, новом, взимается пошлина по весу товара и хранятся главным образом товары немецкие; в третьем, или Персидском, армяне, персы и татары содержат около двухсот лавок с различными товарами, расположенными по порядку под сводами и представляющими красивое пестрое зрелище».

Пожары не раз испепеляли рукотворную красоту и сказочное богатство. После очередного огня Алексей Михайлович издал указ:

«А сапожной красный ряд и скобяной – свести и дати им места на Ильинском крестце, где был седельный и саадашный ряды… А от Гостина двора – кожевной и уксусной ряд, и сусленников, и квасников, и гречников, и гороховников, и молочниц, и луковников, и чесночников, и мыльников, и извощиков и всяких людей, которые торгуют мелкими товары, велели с большой улицы и с площади сослать и дать место, где они приищут, и впредь чтоб больших улиц и площади не займовали».

По этим рядам носился с корзиной сын московского конюха Данилы Санька Меншиков и кричал без устали: «Пироги подовые!», дополняя рекламу шутками и прибаутками. Бывший пирожник остался неграмотным, но преуспел в походах и делах Петра, заслужил титулы графа, светлейшего князя, высшее воинское звание генералиссимуса. (Александру Даниловичу Москва обязана Меншиковой башней и Чистыми прудами.) Однажды рассерженный на него чем-то царь сказал провинившемуся любимцу: «Знаешь ли ты, что я разом поворочу тебя в прежнее состояние? Тотчас возьми кузов свой с пирогами, скитайся по лагерю и по улицам и кричи: „Пироги подовые!“ – как делывал прежде. Вон!» Пришлось светлейшему взять у первого встречного пирожника кузов и явиться с ним на глаза расхохотавшемуся царю.

…В начале улицы «из простых людей Клим, а по прозвищу Мужило» построил храм Ильи Пророка. Маленькая одноглавая церковь сохранилась, но зажата со всех сторон торговыми домами Теплых рядов. Власть денег, власть капитала в Китай-городе правила бал задолго до победы капитализма в России. Сила денег задвигала на задний план соборы, как это мы увидим на Никольской. На Ильинке стихия рынка сметала древние церкви задолго до пришествия большевиков.

Земля упраздненного Ильинского монастыря перешла митрополиту Новгорода. Вместо обители (на Ильинке, 3) появилось Новгородское подворье, нечто среднее между постоялым двором и церковным управлением. Романовы, укрепляя династию, щедро дарили монастырям владения в Китай-городе. Рядом с Новгородским подворьем (на Ильинке, 5) возникло Троицкое подворье Троице-Сергиевой лавры. За ним (на Ильинке, 7) обустроилось подворье Иосифо-Волоколамского монастыря. Далее (на Ильинке, 9) обосновалось подворье Алексеевского монастыря. За ним следовало подворье Воскресенского монастыря (на Ильинке, 11). Можно лишь воображать, какая дивная красота открывалась взорам прохожих. Ведь в каждом таком подворье среди монументальных палат возвышались церкви с куполами и колокольнями. Судьба всех средневековых подворий одинакова. Как пишут историки, «в связи с торговым характером улицы они вскоре превратились в источник больших доходов для монастырей, сдававших их купцам под лавки и амбары». Эти заведения дополняли «Государева гостиного двора ряды» и Гостиный Двор на Ильинке.

Кроме зажатой в истоке улицы церковки в устье Ильинки возвышалась сотни лет непревзойденной красоты церковь. Она появилась в 1680 году стараниями гостей из Архангельска, братьев Филатьевых. Они возвели пятиглавый храм. Его нижний этаж служил хранилищем товаров и усыпальницей. Над ним высились стены, украшенные шестигранными окнами и венцами, подпиравшими башенки куполов, усеянные звездами. По обету братьев внутри храма установили высокий крест с частицами мощей 156 святых. Поэтому церковь Николы, в отличие от других одноименных, называли Никола Большой Крест. Авторы путеводителя «По Москве» 1917 года видели храм светло-голубым. Не скрывая восхищения, они писали: «Особенно интересны крыльца, в сложной обработке которых чувствуется уже настоящий рисунок барокко. Великолепное убранство этого храма ставит его в ряд с самыми лучшими образцами русского искусства». В справедливости этих слов можно убедиться в трапезной церкви Троице-Сергиевой лавры, куда попал иконостас, созданный по заказу братьев Филатьевых царскими изографами Оружейной палаты. От храма остался фундамент, присыпанный землей чахлого сквера. Помянутые два крыльца, выходившие на тротуар, послужили большевикам в 1933 году основанием для сноса шедевра. Очевидец разрушения поэт Юрий Ефремов, потрясенный злодеянием, писал:

 
И выдрана с корнем, оторвана с мясом,
Обрушена навзничь немая глава.
И – ах! пронеслось по напрягшимся массам,
Услышавшим боль и забывшим слова.
И звезды, блиставшие золотом звезды
С размаха упали на крышу ничком
И в выступ кирпичный уткнулись, как гвозди,
И купол застрял на уступе торчком.
Так рушилась церковь…
 

На Ильинке, кроме церкви Ильи Пророка, не осталось ничего от средневековой Москвы. Сломали вслед за Николой храм Ипатия, принадлежавший подворью знаменитого Ипатьевского монастыря в Костроме. Поводом к сносу послужило «письмо трудящихся» в Моссовет, что церковь «расположена против здания ЦК ВКП(б) и своим присутствием только влияет на небольшую часть отсталого населения». О разрушенном храме напоминает название Ипатьевского переулка. Из многочисленных некогда подворий Китай-города сохранились в переулке палаты Пафнутьева-Боровского монастыря. Их передвинули в глубь двора, когда на закате советской власти сооружали столовую ЦК партии. Тогда памятник ХVII века обмерили и исследовали досконально, вернули, насколько это было возможно, утраченный вид. Одноэтажные каменные палаты, крытые черепицей, состояли из пяти сводчатых залов и тянулись на 26,5 метра.

Соседние красные палаты в Ипатьевском, 12 принадлежали богатому «гостю» Ивану Чулкову и находились в его купеческой усадьбе. Стены дома сплошь покрыты вытесанными вручную из кирпича наличниками, карнизами, «лопатками» и поясами между этажей. Все это дополнялось утраченным Красным крыльцом.

Усадьба купца перешла Симону Ушакову для «иконописного завода, что с учениками». Это последний великий русский иконописец Московской Руси, игравший роль главного художника Кремля. Он писал фрески и иконы, делал рисунки монет, украшал ружья, гравировал, чертил карты и планы. Симон Ушаков решился писать иконы «как в жизни бывает». Плоские лики святых у него предстали в объеме, он использовал светотень, чтобы создать «световидные образы» по примеру художников Западной Европы. «Живоподобные образы» вызвали ярость у многих современников, в числе которых был неистовый протопоп Аввакум. По поводу художественных новаций он высказался так, обращаясь к патриарху Никону и его сторонникам: «Посмотри на рожу свою и на брюхо свое, никонианин окаянный, – толст ведь ты. Как в дверь небесную хочешь войти?.. Взгляни на святые иконы и смотри на угодивших Богу, как хорошие изографы изображают их облик: лица и руки, и ноги тонки и измождены от поста и труда... А вы ныне подобие их переменили, пишите таковыми, как вы сами – толстобрюхих, толсторожих, и ноги, и руки как тумба… А то все писано по плотскому умыслу, так как сами еретики возлюбили толстоту плотскую и отвергли возвышенное… Ох, ох, бедные! Русь, чего-то тебе захотелось иностранных поступков и обычаев!» Взгляды Аввакума разделяли искусствоведы ХХ века, полагавшие, что ангелы «Троицы» Симона Ушакова (в Русском музее) выглядят грузными в своей грубоватой телесности, а их объемность лишает святых одухотворенности и поэзии, присущей «Троице» Андрея Рублева.

Симон Ушаков расписывал не только дворцы и церкви Кремля. Рядом с «иконописным заводом» стоит в Никитниковом переулке Китай-города храм Троицы, построенный в своей усадьбе купцом Григорием Никитниковым, ярославским гостем. Его богатство позволило неизвестному великому зодчему и лучшим художникам Оружейной палаты создать в первой половине ХVII века дивный храм. Внутри его и снаружи предстает красота, подобно которой нет ни в какой другой столице. Колокольня и крыльцо под шатрами, белокаменные узоры, цветные изразцы, золоченый иконостас… Можно долго называть детали рукотворного великолепия. Но слова бессильны описать картину, возникшую в эпоху Возрождения Москвы, наступившего после триумфа Минина и Пожарского.

Пока в Кремле жил царь, Ильинка играла роль парадной улицы столицы, а украшавший улицу Посольский двор занимали иностранцы. Отсюда посольства с почестями препровождались во дворец. Тем же путем высокие гости возвращались в палаты с парадными воротами и башнями под шатрами. Став «порфироносной вдовой», Москва захирела, брошенная правительством. Опустевший Посольский двор превратился в мануфактуру.

Будь моя воля, я бы на Ильинке, где она расширяется в площадь, установил памятник Екатерине II. Она понимала первостепенное значение Москвы и подолгу жила в городе, где в ее царствование произошел Чумной бунт. Тогда чернь захватила Кремль, разгромила Чудов монастырь и винные погреба, убила архиепископа. В тайных «Записках» императрица сокрушалась:

«Я вовсе не люблю Москву. Москва – столица безделья. Никогда народ не имел перед глазами больше предметов фанатизма, как чудотворные иконы на каждом шагу, попы, монастыри, богомольцы, нищие, воры, бесполезные слуги в домах, площади которых огромны, а дворы грязные болота.

Обыкновенно каждый дворянин имеет в городе не дом, а маленькое имение. И вот такой сброд разношерстной толпы, которая всегда готова сопротивляться доброму порядку и с незапамятных времен возмущаться по малейшему поводу».

При всем при том никто в ХVIII веке не приложил столько усилий, как Екатерина II, чтобы привнести в стихию Москвы «добрый порядок». Стараниями «матушки-царицы» в городе, забывшем было о больших проектах, построены Московский университет, Сенат в Кремле, Екатерининский и Петровский дворцы, громадный Воспитательный дом, Екатерининская больница... Все эти монументальные здания служат поныне. Благодаря императрице средневековая Москва превратилась в европейский город, который с тех пор развивался по конфирмованному ею в 1775 году «Прожектированному плану городу Москве». Ему мы обязаны бульварами, Водоотводным каналом, набережными Кремля, водопроводом, мощенными камнем и освещенными масляными фонарями улицами. И Старым Гостиным двором.

Его «довели до ручки», и в один злосчастный день «на Ильинке в 3 часа пополудни упало 15 лавок ветхаго Гостиного Двора. К щастию, что на то время не было никаго из приезжих и купцы пошли обедать, и задавило токмо 2 человека, кои остановились выбирать деньги, тогда как строение начало валиться…».

На месте обвала намеревались построить новое сооружение, «держась однако ж во всем прежнего древнего примера и готической архитектуры», то есть той самобытной, что утвердилась до реформ Петра. Из Москвы послали проект Гостиного Двора на утверждение в Санкт-Петербург. Императрица его забраковала и поручила переделать «архитектору двора ее величества» Джакомо Кваренги. В Москву вместо «готического» вернулся образ классический. Его мы видим в Китай-городе сразу на двух улицах – Ильинке и Варварке – и в двух переулках – Рыбном и Хрустальном. Потому что в квартале между ними на огромном пространстве распростерлось двух-трехэтажное здание, опоясанное аркадой и бесконечной колоннадой коринфского ордера.

Под каждой аркадой между колоннами помещалась лавка, куда вели двери из галерей. Стены создавали необъятный двор, где входы в лавки вели с галерей внутри замкнутого пространства. Лавок насчитывались сотни. Общая площадь этого крупнейшего торгового здания ХVIII века превышает 81 тысячу квадратных метров. Значит, она больше площади ГУМа и «Охотного ряда», построенных через сто и двести лет, в ХIХ и ХХ веке.

Генерал-губернатор доносил императрице о затруднениях, возникших при исполнении «Прожектированного плана». На одной Ильинке требовалось снести 180 лавок «с лучшими товарами». Чтобы выровнять и расширить улицу, сломали церковь Троицкого подворья. Другой церковью пожертвовали, чтобы создать небольшую уютную площадь. Тогда же сломали обветшавший Посольский двор, служивший мануфактурой. На его месте (Ильинка, 8—10) Матвей Казаков возвел большой дом в классическом стиле, принадлежавший двум богатым московским купцам – Калинину и Павлову. В нем открылось Купеческое собрание и Немецкий клуб. Рядом (Ильинка,12) этот же архитектор построил трехэтажное здание именитого купца Хрящева, исполнявшего должность московского бургомистра. Купцы с охотой вкладывали капиталы в домовладения. Потому что все та же мудрая императрица, принявшая в Москве титул «Матери Отечества», разрешила им обзаводиться домами, где можно было и жить, и торговать. Так на Ильинке появились здания, где за колоннадами помещались внизу магазины и лавки, а вверху – квартиры.

Таким образом, Ильинка в царствование Екатерины II поменяла декорации. На месте средневековых палат встали строем, плечом к плечу, дома одной высоты и одного стиля. Фасады украсились портиками. Улица приобрела редкую для Москвы завершенность. Ее «застывшая музыка» звучала так, словно она исполнялась оркестром, ансамблем. По словам очевидца, за два всего года на улице и в переулках появились «великолепною и огромною архитектурою обывательские дома, имеющие под собой лавки, число коих простирается до 60, и во всех почти торгуют галантереею, придавая сей части улицы города не мало красоты». К ней тянулись люди. Торговцы заводили здесь не только лавки. Некий купец Михайлов исхлопотал разрешение открыть «клоб», где можно было поиграть в бильярд, отобедать, но без выпивки. Такой же клуб получила разрешение держать в 1782 году жена иностранца Фавера, но и ей не дали права подрывать винную монополию. Заморские «фряжские» вина покупались в погребах под торговыми рядами.

Побывавший в Москве в царствование Екатерины II англичанин Кокс не преминул отметить, что в Китай-городе есть «единственная улица во всей Москве, где дома тесно примыкают друг к другу без всяких промежутков». Его поразили на других улицах контрасты, подобно которым не видел он в Лондоне. «Жалкие лачуги лепятся около дворцов, одноэтажные избы построены рядом с богатыми и величественными домами». И он же удивлялся, что «некоторые кварталы этого огромного города кажутся совершенными пустырями, иные густо заселены, одни похожи на бедные деревушки, другие имеют вид богатой столицы». Нечто подобное можно было встретить тогда даже на Тверской, к которой перешла роль главной улицы.

Но, утратив эту роль, Ильинка стала так красива, что попала в число лучших видов Москвы. Их выполнил по поручению императора Павла петербургский художник Федор Алексеев с учениками. Сына отставного солдата, сторожа Академии художеств по прошению отца зачислили в академию, потом командировали совершенствоваться за границу за казенный счет. Рисунки и картины Москвы принесли Алексееву славу первого мастера русского городского пейзажа. Чтобы нарисовать Ильинку, художник установил мольберт на площади. Перспективу замыкает сломанная при Сталине церковь Николы Большой Крест. А справа видны упомянутые выше дома Хрящева и других московских купцов. Каждый, глядя на рисунок, видит, какую красоту мы потеряли во время пожара 1812 года, испепелившего классическую Москву Матвея Казакова.

После Отечественной войны Ильинка восстанавливалась зданиями в стиле позднего классицизма, названном – ампир (от французского – empire, империя). Этот стиль сложился в империи Наполеона и привился в победившей императора Москве. Она по праву украшала фасады домов триумфальными портиками, колоннами, лавровыми венками, воинскими доспехами. Ильинка тогда в третий раз сменила декорации. В роли главного художника – архитектора «по фасадической части» – выступал обрусевший итальянец Осип Бове. По его проектам поднялись у въезда на Ильинку с одной стороны величественные Верхние торговые ряды, с другой стороны – столь же представительные Средние торговые ряды. Двухэтажные фасады выглядели дворцами, украшенными портиками с колоннами дорического ордера. Здания эти ничем не напоминали торговые ряды.

За колоннадами торговали сукном, парчой, шелками, золотом и серебром, кожами. Был и музыкальный магазин Павла Ленгольда, куда часто заходил всем известный в Москве гитарист Михаил Высотский, умерший в один год с Пушкиным. Сын крепостного приказчика вырос в барских комнатах с детьми известного в свое время эпического поэта Михаила Хераскова, автора «Россияды». В честь Хераскова его крестника и любимца назвали Михаилом. На семиструнной гитаре он виртуозно исполнял фуги Баха, пьесы Моцарта, русские народные песни и свои сочинения. Его приглашали играть в лучшие дома. И к нему в дом стремились знаменитые современники, оставившие о гениальном артисте воспоминания в прозе и стихах.

 
Что за звуки! неподвижен, внемлю
Сладким звукам я;
Забываю вечность, небо, землю,
Самого себя.
 

Это признание Михаила Лермонтова, как пишут, бравшего уроки игры на гитаре у Высотского. Ему поэт преподнес после одного из концертов стихотворение «Звуки». Учился у гитариста и Егор Маковский, музыкант, художник-любитель, чей дом был открыт для писателей, артистов и художников. В истории русского искусства он известен тем, что три его сына – Константин, Николай и Владимир – стали признанными живописцами, а также тем, что по его инициативе в доме на Ильинке, 14 собирался кружок любителей рисования с натуры. К делу своему они относились серьезно, класс напоминал храм искусства, украшенный картинами, античными статуями. Эту атмосферу нарушала «анатомическая фигура без кожи», по ней учились рисовать человека. Кружок 1 июня 1833 года получил статус Московского художественного класса. Его директорами стали опальный генерал Михаил Орлов, историк и библиофил Александр Чертков, собравший «Чертковскую библиотеку», адъютант генерал-губернатора Скарятин, избавивший энтузиастов от внимания полиции, принявшей было вечерние собрания любителей искусства за политические посиделки. Класс, преобразованный позднее в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, три года собирался в Китай-городе.

Но этот художественный эпизод не меняет общей картины царившего в нем «торжища». Ильинка оставалась центром торговли и коммерции. На своем пути они смели еще одну церковь – Дмитрия Солунского, стоявшую на углу улицы и Рыбного переулка. За тридцать лет до отмены крепостного права здесь появился Биржевой зал, а площадь перед ним стали с тех пор называть Биржевой.