Текст книги "Хождение в Москву"

На Никольской, 8, по одному адресу «Чижовского подворья» значились магазины, конторы и гостиница. Нужда в подобных комплексах была велика, прибыль настолько большая, что даже такие богатые и знатные аристократы, как графы Шереметевы, сдали в аренду родовое владение и фамилию «Шереметевскому подворью». Оно сегодня в лесах, возрождается. Бывшее графское владение на Никольской, 10 тесно застроено. Иван Кондратьев в «Седой старине Москвы», изданной в 1893 году, с грустью писал:

«Теперь дом Шереметева далеко не тот, каким был ранее даже до шестидесятых годов. Самый дом находился в глубине, и перед ним расстилался обширный двор, огороженный прекрасной решеткой. Дом имел огромное крыльцо, на котором сверкали огромные граненые фонари. Здание представляло три стороны квадрата, примыкая с одной стороны (с запада) к владениям Чижовых. С этой именно стороны и были жилые помещения палат. В шестидесятых годах по линии Никольской улицы на порожнем месте дома было выстроено новое трехэтажное здание, которое и заслонило старинные палаты».

Прекрасная решетка, сверкающие фонари и старинные палаты не устояли под напором «железного века», уступили место доходным домам. Точно такая история произошла в других владениях, принадлежавших знатным фамилиям. В лучшем случае аристократы сдавали в аренду здания, где сами не жили, в худшем – продавали все: и недвижимость, и землю.

...У палаты на Никольской зимой 1730 года заливалась слезами Наталья Шереметева. Мимо нее везли гроб с телом юного Петра II, умершего внезапно от оспы. Орден Андрея Первозванного нес ее жених и ближайший друг покойного императора князь Иван Долгорукий, которому оставалось недолго жить до лютой казни – четвертования.

Среди «птенцов гнезда Петрова» Пушкин помянул героя Полтавской битвы фельдмаршала «Шереметева благородного». Его потомки жили на Никольской в роскошных палатах, которых нам никогда больше не видать, как всех других старинных зданий, превратившихся в современные обычные дома.

Сыну Полтавского героя Петру Шереметеву Москва обязана Кусковом, музеем-усадьбой. Внук фельдмаршала Николай оставил другой памятник фамилии – в Останкино. Там сохранился замечательный музей-дворец, тогда как подобные усадьбы (в Кузьминках, Люблино) разграблены толпой и государством. От отца Николай унаследовал страсть к искусству, особенно театральному. Она проявлялась сильнее жажды власти и богатства, поскольку накалялась любовью к женщине.

 
Вечор поздно из лесочка
Я коров домой гнала.
Лишь спустилась к ручеечку
Возле нашего села,
Вижу: барин едет с поля,
Две собачки впереди.
Два лакея позади.
Лишь со мной он поравнялся,
Бросил взор свой на меня:
«Здравствуй, милая красотка,
Из какого ты села?»
«Вашей милости крестьянка», —
Отвечала ему я.
«Не тебя ли, моя радость,
Егор за сына просил?
Он тебя совсем не стоит,
Не к тому ты рождена.
Ты родилася крестьянкой,
Завтра будешь госпожа!»
 

Есть разные варианты этой старинной народной песни, приписываемой Прасковье Жемчуговой. Все могло быть так, как в песне. Но вышло иначе. Прежде чем стать госпожой, невестой богатейшего жениха империи, дочь горбатого деревенского кузнеца прошла школу, основанную графом. Она научилась под руководством лучших педагогов петь и танцевать, актерскому мастерству, итальянскому и французскому, светским манерам. В 11 лет сыграла роль служанки, еще через год – главную роль. Девочка стала примой театра и возлюбленной графа, забывшего прежние ночные хождения по спальням актрис. Связь с крепостной, «une de esdaves» – одной из его рабынь, как говорили в высшем свете, превратилась в смысл существования, цель жизни.

Ради возлюбленной граф покинул Кусково, чтобы никто из ее деревенских знакомых не мог попрекнуть крепостным прошлым. Николай Шереметев построил в Останкино по последнему слову архитектуры и техники новый театр, где заблистала звезда Параши. Талантом, умом и женским обаянием она очаровала не только графа, но и многих современников, включая Павла I, друга детства Шереметева. Император и митрополит Московский Платон поддержали графа, решившего пренебречь сословными предрассудками и жениться на крепостной актрисе. Графиней она стала, по его словам, «после двадцатилетней привычки друг к другу», в 33 года. Значит, «привыкать» к будущей жене тридцатилетний Николай Петрович начал, когда ей исполнилось 13 лет. После венчания семья переехала в Петербург. Там Прасковья Шереметева недолго прожила и умерла через двадцать дней после рождения сына Дмитрия, унаследовавшего Кусково, Останкино, владения в Москве. Граф умер вдовцом, пережив любимую на шесть лет.

Согласно просьбе покойной жены он воздвиг у Сухаревой башни Странноприимный дом, украшающий поныне Москву у обезглавленной Сухаревской площади, где снесена Сухарева башня. В начале ХIХ века это была бесплатная больница и приют на сто мест для неимущих и увечных. Одна из лучших лечебниц России содержалась вплоть до 1917 года на средства Шереметевых. По заказу графа придворный архитектор Джакомо Кваренги воздвиг дворец с двойной парадной колоннадой. За ней в центре подковообразного в плане здания была церковь Троицы. (По определению «Церковноисторического словаря», Троица Единосущная и Нераздельная: Бог – Отец, Бог – Сын и Бог – Дух Святой, три лица, соединенные в едином существе Божьем. Учение о Троице является одним из главных догматов христианства, установленных Никейским собором в 325 году.)

Странноприимный дом – это памятник графу Шереметеву, Прасковье Жемчуговой-Шереметевой, их любви, презревшей предрассудки света.

На Никольской существовал еще один музыкальный театр графа, который, как пишут, соперничал с Петровским (будущим Большим) театром, поражал иностранцев игрой, декорациями и техникой. Антрепренер Меддокс, плативший в казну налог со сборов, жаловался царю на Шереметева, что тот отнимает у него зрителей. (Крепостных театров в Москве тогда насчитывалось свыше 50!)

В холода в городском театре играла та же труппа, которая летом выступала в подмосковной усадьбе. Артисты на зимние квартиры переезжали на Никольскую, где хватало места всем, настолько велико простиралось владение Шереметевых. В их руки перешло после женитьбы Петра Шереметева соседнее владение князей Черкасских, о чем напоминает название Большого Черкасского переулка.

В графской усадьбе жили артисты, художники, музыканты. Их роднило крепостное состояние. Судьбой всех распоряжался граф, и не всегда жизнь талантливых людей складывалась хорошо при всех достоинствах Шереметевых. Они отменили телесные наказания, давали крепостным высшее образование, возможность совершенствоваться за границей. Но не давали свободы. Так поступил Николай Шереметев со Степаном Дегтяревым, оперным певцом, артистом, дирижером и композитором, выступавшим под фамилией Дегтяревского. Учиться музыке граф отправил его в Италию, назначил главным дирижером оркестра, хормейстером театра и певческой капеллы, доверил обучение певцов и музыкантов. И повелевал письменно своей канцелярии: «У учителя концертов Степана Дегтярева за давание им посторонним людям концертов вычесть из жалования пять рублей и отдать певчему Чапову за объявление об оном». В год платил крепостному маэстро 177 рублей 70 копеек, тогда как приглашенным из-за границы музыкантам – на порядок больше, по 1225—1800 рублей! Слава к Дегтяреву пришла после исполнения написанной им первой русской оратории «Минин и Пожарский, или Освобождение Москвы». Успех был столь велик, что пришлось выступление повторить. Газеты тогда писали: «Рукоплескания… сопровождали каждую пиэсу оратории». Оркестром и хором в 200 человек управлял композитор, так и не получивший вольной. О ней не помянул в завещании покойный граф. Дегтярев умер в бедности в Шереметевском Странноприимном доме (ныне – Институт скорой помощи имени Склифосовского).

Музейный портрет Жемчуговой в красной шали написал Николай Аргунов. В историю русского искусства вошли шесть художников и архитекторов Аргуновых, родившихся в неволе. Их работы выставлены во дворцах Кусково и Останкино, где они выполняли многие заказы. На этом основании при советской власти усадьба в Останкино называлась «музеем творчества крепостных». Хотя, конечно, это большое преувеличение, поскольку ни Кампорези, ни другие известные в Европе мастера, сотворившие ансамбль мирового класса, не родились крепостными.

Ивана Аргунова граф назначил управляющим, доверил ему хранение драгоценностей, но времени на искусство не оставлял. Его сын, архитектор Павел Аргунов, руководил строительством в Останкино. В отношении его осталось такое повеление: «…Покуда не отделается вся в покоях моих работа, в скатертной стола Аргунову не иметь». Ему приходилось исполнять обязанности надсмотрщика в саду, следить за «гуляльщиками», чтобы они «фруктов, вишень, смородины и малины не рвали». Николай Аргунов и его брат Яков получили вольную спустя годы после смерти графа.

Грандиозный театр для Параши чуть было не возник на Никольской. Вот как пишет об этом Игорь Грабарь:

«Перед тем как приступить к постройке Останкинского дворца, Николай Шереметев задумал строить в Москве огромный дворец-музей на месте одного из своих домов, носившего название „Китайского“, по Китай-городу, или „Никольского“, по Никольской улице. Затеянный как своего рода „дворец искусств“, он, по мысли создателя, должен был явиться собранием лучших произведений живописи, скульптуры и декоративного искусства. Великолепные залы предназначались для концертов, а в специально построенном театре должны были даваться спектакли».

Эта идея сменилась другим проектом, который реализовался в Останкино. А на Никольской театр возник спустя двести лет. Но прежде чем это произошло, случилось много событий и эпизодов, связанных с другими славными людьми. Соседом графа одно время был автор «Бедной Лизы» Николай Карамзин. Полжизни, самые лучшие годы прожил великий историк, писатель, журналист, поэт в Москве, где так плохо чтят память о нем. В городе нет монумента, нет ни одной мемориальной доски в его честь. Засыпан «Лизин пруд» у Симонова монастыря, сломаны дома, где он жил. Именем Карамзина названа улица в Ясенево, тогда как дачу в черте современного города он снимал в Свиблово. Почти все сочинения и многие дела, прославившие его имя, связаны с Москвой. В ней Карамзин учился, дважды женился, издавал журналы и альманахи, где напечатал «Бедную Лизу», оплаканную не только автором, но и современниками. Восемь томов (из двенадцати) «Истории государства Российского» написаны в период жизни в Москве. «Записка о московских достопримечательностях» считается первым московским культурно-историческим путеводителем.. В «Путешествии вокруг Москвы» проложен первый маршрут по родному краю. (Под впечатлением прочитанного спустя века я три года «путешествовал» пешком вокруг Москвы и написал книгу о всех московских окраинах.)

«Бедную Лизу» Карамзина изучают школьники. Не все знают его стихи о другой Лизе, написанные до рождения Пушкина. Эта девушка отказала богатому барину, «полному генералу», отдала руку и сердце «суженому»:

 
Лизе суженый сказал:
«Чином я не генерал
И богатства не имею,
Но любить тебя умею.
Лиза! Будь навек моя!»
Тут прекрасная вздохнула,
На любезного взглянула
И сказала: «Я твоя!»
 

На Никольской Карамзин поселился летом 1800 года перед женитьбой. Молодая любимая жена скончалась год спустя после рождения дочери. Несчастный шел пешком за гробом из Свиблово до Москвы. Став вдовцом, сменил квартиру. Дом тот сломали, когда рушили стоявшие рядом церкви и стены Китай-города. Пустырь в самом конце улицы недавно заполнил торговый центр «Наутилус».

Неизвестно, где именно на Никольской обитал гениальный артист Мочалов. И он, как Жемчугова, – сын крепостных. Его отец, Степан Мочалов, получивший вольную, приводил в «изумление и восхищение» знатока и критика театра Сергея Аксакова, автора «Семейной хроники» и «Детских годов Багрова-внука». Трудно назвать всех знаменитых современников, которые оставили восторженные отзывы об игре его сына в Малом театре. Природа наделила Петра Мочалова великолепной внешностью, темпераментом и чудным голосом, завораживавшим, гипнотизировавшим, возбуждавшим публику. Им сыграны в великих трагедиях Шекспира заглавные роли – Отелло, короля Лира, Ричарда III, Ромео. Но, по словам Белинского, «торжеством его таланта был Гамлет», где мочаловский «гений разделил с Шекспиром славу создания Гамлета». Мочалов играл в сочиненной им драме «Черкешенка», занимался теорией театра и писал лирические стихи.

Сочинял, публиковал стихи и философ Николай Станкевич, еще один недолгий житель Китай-города.

 
Сыны отечества, кем хищный враг попран,
Вы русский трон спасли, – вам слава достоянье!
Вам лучший памятник – признательность граждан,
Вам монумент – Руси святой существованье.
 

Не стихами в честь Минина и Пожарского, не трагедией «Василий Шуйский», признанными слабыми, вписал их юный автор свое имя в летопись русской культуры. Станкевич, погибший от чахотки в 27 лет, успел оказать влияние на умы самых известных современников – московских литераторов и ученых. По словам Белинского, он «всегда и для всех был авторитетом, потому что все добровольно и невольно сознавали превосходство его натуры над своей».

В кружке Станкевича все подпадали под духовное влияние этого молодого философа, «харизматической личности», как теперь говорят. Он жил в 1835 году на Никольской, 23, в сохранившемся, но перестроенном доме. Пять лет спустя Николай Станкевич умер в Италии, где ему не помогли ни Средиземное море, ни ослепительное солнце.

…Пишу и все вспоминаю покойного редактора, Юрия Михайловича Давыдова, эрудита и книжника. Однажды в его номере шел мой очерк с заголовком «Китай-город». Как раз тогда разразилась маленькая война с «братом навек» за некий остров на границе. Посмотрел редактор на меня свирепо и росчерком пера вырубил заголовок: «Какой еще в Москве Китай!» Но очерк опубликовал.

ГУЛАГ на Никольской. Вереница одноэтажных строений заполняла исток Никольской до конца ХIХ века, пока не появились Верхние торговые ряды. Впервые камень, стекло и металл слились в невиданный прежде вид торжища, царящего на этом месте со времен основания Москвы. «На покрытие стеклом каждого пассажа пошло 20 000 стекол 12 вершков длины и 10 вершков ширины, не считая почти 4000 штук корабельных стекол. Вес железных стропил и перекрытий достигает 50 000 пудов, хотя по своему виду железная сетка перекрытий представляется легкой и тонкой». Так по горячим следам описывал эту достопримечательность города путеводитель «По Москве» 1894 года.

Она появилась вслед за новым зданием Московской городской думы, созданной усилиями одного лица – Николая Алексеева. До него никому не удавалось убедить тысячу купцов, испокон века торговавших в Китай-городе, что им пора объединиться в акционерное общество и построить взамен обветшавших – новые лавки под одной крышей, с автономным водопроводом, электростанцией, канализацией и отоплением. Молодой «отец города» страстной речью убедил «толстосумов» и первый бросил деньги на бочку. Купцы собрали около десяти миллионов рублей и выпустили акции, по сто каждая.

Под девизом «Московскому купечеству» неожиданно победил представленный на конкурс проект здания в «русском стиле» архитектора Андрея Померанцева, строившего в Петербурге. Фасады предстали без привычных портиков и колонн, напоминая боярские хоромы, но в масштабе конца ХIХ века, рассчитанном на массу посетителей. Под улицами-пассажами помещался подземный этаж складов. Здание заложили 21 мая 1890 года. Спустя три года все устремились в распахнутые двери, чтобы прогуляться между ярко освещенными салонами, заполненными модными товарами с ценниками. Так впервые покончили с азиатской привычкой торговаться с покупателем, заламывать цену. Восторжествовал девиз «покупатель всегда прав». Тогда же появилась книга жалоб и предложений. В салонах и на антресолях обосновались 1200 магазинов лучших фирм. Рядом открылось отделение Международного Московского банка, граверная и ювелирная мастерские, парикмахерская, зубоврачебный кабинет, почтовое отделение. Магнитом стал подземный «Мартьяныч». Владимир Гиляровский в «Москве и москвичах» отнес его к самым интересным московским ресторанам, поставив в один ряд со знаменитым русским трактиром Бубнова в «Казанском подворье» Китай-города, в Ветошном переулке. «Это был трактир разгула, особенно отдельные кабинеты, где отводили душу купеческие сынки и солидные бородачи купцы, загуливавшие вовсю, на целую неделю. Более интересных трактиров не было, кроме разве явившегося впоследствии в подвалах Городских рядов „Мартьяныча“.

Сюда, в отличие от трактира Бубнова, допускался «женский элемент», что придавало разгулу убойную силу и безудержное веселье.

В Верхних торговых рядах не только торговали, но и устраивали выставки и концерты, музыкальные вечера. Придя сюда, можно было поговорить по телефону, отправить телеграммы, решить денежные дела. Появилось и то, чего и сейчас нет: гардероб, комната отдыха, носильщики, переводчики. На этот европейского типа универсальный магазин подравнялись все. Естественно, пошли на слом стоявшие напротив ветхие строения Никольской, попавшие на снимки фотографов конца ХIХ века. На их месте появились «Никольские ряды» и другие здания, создавшие образ улицы, дошедший до наших дней.

На Никольской за годы советской власти ничего не построили, за исключением одного дома, о котором пойдет речь ниже. ХХ век улица встретила огнями роскошных магазинов и гостиниц. Рядом с Верхними торговыми рядами на Никольской, 4 помещалась «Большая городская гостиница». На четной стороне приезжие хорошо знали «Чижовское подворье», «Торговую» на Никольской, 8. Замыкало гостиничный ряд соседнее «Шереметевское подворье». В начале века в городе насчитывалось 250 подворий и меблированных комнат, не считая пятидесяти гостиниц! Так что принятая программа строительства двадцати гостиниц – малая часть того, что Москва потеряла под властью большевиков…

К числу лучших гостиниц относился «Славянский базар» на Никольской, 17. «В ней завтракает весь богатый торговый люд Москвы» – так характеризовал ее ресторан путеводитель «По Москве» за 1915 год. Это подтверждает Владимир Гиляровский, описавший великолепие московского застолья и гостеприимства. Из его очерка «Трактиры» явствует: то были завтраки особого рода. Они начинались в полдень и продолжались до трех часов. «Купеческие компании после „трудов праведных“ на бирже являлись сюда во втором часу и, завершив за столом миллионные сделки, к трем часам уходили. Оставшиеся после трех кончали „журавлями“ и перекочевывали к „Яру“ или на бега и скачки». О каких «журавлях» речь? Так назывались хрустальные графины, разрисованные золотыми журавлями и заполненные отборным коньяком ценой пятьдесят рублей. На память опорожненный графин получал тот, кто оплачивал счет.

Без больших денег в «Славянском базаре» делать было нечего. По словам «дяди Гиляя», здесь «останавливались и петербургские министры, и сибирские золотопромышленники, и степные помещики, владельцы сотен тысяч десятин земли и… аферисты, и петербургские шулера, устраивавшие картежные игры в двадцатирублевых номерах».

Неизвестно, какой номер гостиницы и по чьему паспорту заняла 2 февраля 1905 года красивая молодая женщина, приехавшая с небольшим багажом. В тот год террористами решено было казнить великого князя Сергея Александровича. На попечении красавицы был динамит. В номере гостиницы она приготовила две бомбы. В семь вечера к гостинице подошел одетый как лондонский франт господин с английским паспортом в кармане. Им был великий террорист и писатель, будущий товарищ военного министра Борис Савинков: «В 7 часов я пришел на Никольскую к „Славянскому Базару“, и в ту же минуту из подъезда показалась Дора Бриллиант, имея в руках завернутые в плед бомбы. Мы свернули с нею в Богоявленский переулок, развязали плед и положили бомбы в бывший со мной портфель. В Большом Черкасском переулке нас ожидал Моисеенко. Я сел к нему в сани и на Ильинке встретил Каляева. Я передал ему его бомбу и поехал к Куликовскому, ожидавшему меня на Варварке. В 7.30 вечера обе бомбы были переданы…». Как видим, прелюдия террористического акта происходила на улицах Китай-города. В тот день он не состоялся. И вот по какой интересной причине. Снова приведу цитату: «Каляев бросился наперерез карете. Он уже поднял руку, чтобы бросить снаряд. Но, кроме великого князя Сергея, он неожиданно увидал еще великую княгиню Елизавету и детей великого князя Павла – Марию и Дмитрия. Он опустил свою бомбу и отошел. Подойдя ко мне, он сказал:

– Думаю, что я поступил правильно, разве можно убивать детей?..»

Такими были русские террористы, не убивавшие детей, в отличие от арабских террористов, без колебаний стреляющих из снайперской винтовки по младенцам в колыбели.

Есть еще один памятный день в летописи Никольской – 25 октября 1917 года. Тогда орудия красных взяли на прицел Никольские ворота Кремля. И открыли артиллерийский огонь, расчищая дорогу войскам Ленина, бравшим власть «всерьез и надолго». Никольская до 1990 года называлась улицей 25 Октября.

«Купеческие сынки», завсегдатаи «Славянского базара», петербургские министры, прочие обитатели гостиниц, ресторанов, трактиров не смогли противостоять напору большевиков. Взяв власть, те покончили враз со всеми «буржуазными» заведениями, закрыли Верхние торговые ряды. Их заняли расплодившиеся советские учреждения, в частности Наркомат продовольствия во главе с недоучившимся агрономом Александром Цюрупой. Он вошел в историю тем, что на заседании «правительства рабочих и крестьян» упал в обморок, случившийся с ним по причине недоедания. То был пример легендарного альтруизма, бескорыстия, не нашедшего подражания в наши дни у министров рыночной революции. Профиль Цюрупы заполняет камень большой мемориальной доски на входе в ГУМ со стороны Никольской.

Можно на его стене установить много других досок в честь тех, кто побывал в Верхних торговых рядах, когда они служили не по прямому назначению. В годы новой экономической политики опустевшие салоны снова заполнили товары. В 1922 году открылся Государственный универсальный магазин – ГУМ. После нэпа его еще раз закрыли. В справочниках Москвы 30—40-х годов значится много управлений, секторов, комиссий, обитавших в бывших лавках. Сюда осенью 1932 года пришел проститься с молодой женой Сталин. Она покончила жизнь выстрелом в себя.

«Я что-то поняла лишь тогда, когда меня привезли в здание, где теперь ГУМ, – пишет Светлана Аллилуева, дочь вождя, в „Двадцати письмах к другу“, – а тогда было какое-то официальное учреждение, и в зале стоял гроб с телом и происходило прощание».

По словам дочери, отец был потрясен самоубийством, разгневан, и когда пришел прощаться, подойдя на минуту к гробу, вдруг оттолкнул его от себя руками, и, повернувшись, ушел прочь. Поступок жены Сталин счел по отношению к себе предательством, ударом в спину.

На Никольскую, в бывшее «Шереметевское подворье» ходил на службу перед арестом и казнью бывший наместник Ленина в Москве Каменев. Он же – бывший соратник Сталина, вместе с которым отбывал ссылку в Туруханском крае. Оттуда друзья весной 1917 года вернулись брать власть. Пути бывших единомышленников круто разошлись. После изгнания из Кремля Каменев три года директорствовал в издательстве «Academia», выпускавшем замечательные книги. В коридорах подворья размещались до войны редакции журнала «Октябрь», издательства «Художественная литература», доживших до наших дней, и канувшей в Лету «Красной Нови». Так назывался первый советский толстый литературно-художественный журнал, где печатались классики литературы ХХ века. Они знали дорогу на Никольскую, 10.

А в бывшее «Чижовское подворье», в глубь двора, в годы перестройки переехал с Тверского бульвара журнал «Знамя» во главе с Григорием Баклановым. Он прошел войну и писал о войне. Смелости на фронте Бакланов не занимал. В дни мира ее не хватило. Не решился опубликовать статью о найденной мною в Москве рукописи «Тихого Дона» Михаила Шолохова. Не пошел против «общественного мнения», заклеймившего Шолохова тавром «плагиатора». И другой писатель-фронтовик, Анатолий Ананьев, главный редактор «Октября», не посмел обострять отношения с «демократической общественностью». Смелости хватило у бывшего зэка, отсидевшего в лагерях десять с лишним лет, писателя Леонида Бородина, главного редактора журнала «Москва». Там и появилось первое сообщение о найденных рукописях гениального романа, написанных рукою Михаила Шолохова.

Гостиница «Славянский базар» поныне захвачена учреждениями. Больше повезло ресторану, его снова открыли. А бывший «Русский зал» передали режиссеру, драматургу и музыканту в одном лице, Наталье Сац. Она прославилась рано, создав в 1918 году (в пятнадцать лет!) первый в мире детский драматический театр. «Здравствуй, Миша!» – сказала она, вскинув в приветствии руку, войдя в редакцию, где на стене висел портрет ее друга, Михаила Кольцова. Его расстреляли. Ее отправили в лагерь. Я познакомился с Натальей Ильиничной, когда она вернулась в Москву из ссылки, не сломленная, полная идей. И сумела их осуществить. Сац основала на Никольской первый в мире детский театр оперы и балета и построила для него замечательное здание на Воробьевых горах. Она и мне пыталась помочь издать первый детский путеводитель по Москве, написала ходатайство в «Детскую литературу», но этот проект не увенчался успехом. Сейчас в старинном зале играет камерный музыкальный театр Бориса Покровского, также не имеющий аналогов.

«Чижовское подворье» одно время служило общежитием Реввоенсовета. В нем жили молодые Блюхер, Новиков, Рокоссовский, Тимошенко, Тухачевский – будущие маршалы. За исключением Тимошенко, все они побывали в застенках Лубянки, откуда вырваться и прославиться во время войны удалось Рокоссовскому на земле, а Новикову в небе.

На суд после пыток обреченных доставляли на Никольскую, 23, в неприметное здание, ныне занятое городским военным комиссариатом. Одной стороной дом выходит на улицу, другой – в сторону Лубянки. Некогда в нем жил Николай Станкевич, у него, как мы знаем, собирались любители пофилософствовать. Близость к Лубянке предопределила местоположение зловещей структуры, где слов не тратили попусту. В годы «большого террора» здесь заседала Военная коллегия Верховного суда СССР. Председательствовал на ней Василий Васильевич Ульрих, член партии с 1908 года. Биография у него ясная – родился в семье ссыльных, отец – немец, мать – русская, дворянка. Окончил политехнический институт, служил в армии и ВЧК. Не имея юридического образования, судил. Вынес приговор Борису Савинкову. В истории нет более кровавого судьи. За два года, с октября 1936 по сентябрь 1938 года, он вынес 30 тысяч смертных приговоров! Пишут, Ульрих за стенами судилища был тихим, добродушным, коллекционировал бабочек, носил, как Чарли Чаплин, усы. Жил в разводе в «Метрополе», куда водил проституток, пасшихся у гостиницы.

Военная коллегия заседала на третьем этаже. Процедура суда длилась в среднем 15 минут. Что бы ни говорил в последнем слове осужденный, его слова ничего не значили. Ульрих с подручными удалялся в совещательную комнату, откуда троица выходила с приговором, который обжалованию не подлежал. Расстрел приводился в исполнение немедленно. Каким образом? Заключенных конвоировали вниз по узкой лестнице. У нее, как подсчитали, 136 ступенек. Она приводила в подвал, к расстрельной стенке.

Об этом невесело писать. Но знать надо. И помнить всегда. Зал, лестница, подвал – все в наличии. Метрах в ста от места казней, в сквере Лубянской площади, лежит камень, привезенный с Соловецких островов. Кто его видит? Разве это монумент? Где памятник нашей Катастрофе, равной «Холокосту»? Где национальный музей злодеяний большевизма? Лучшего места для него, чем в бывшем здании Военной коллегии, не знаю.

...А единственное здание в стиле сталинского ампира, построенное за годы советской власти, красуется на Никольской между Богоявленским монастырем и сквером, который разбили на месте дома, разрушенного павшим с неба германским бомбардировщиком. Построил шедевр архитектор Алексей Душкин – при Сталине главный архитектор Министерства путей сообщения. Он прославился вокзалами и станциями московского метрополитена. По словам архитектора, этот дом он построил для администрации ГУЛАГа. Облицованный серым камнем, он похож на наземный вестибюль метро, отсюда, как рассказывал мне покойный автор проекта, эскалатор был способен опустить воинство глубоко в землю. У дома я увидел дорожный указатель Федеральной службы охраны. Ничего общего с проклятым ГУЛАГом она не имеет.