Текст книги "Француженки не терпят конкурентов"

Глава 17

Когда Филипп наконец закончил общаться с Кристофом, ни разу не попытавшись его придушить, он, вернувшись в кафе Магали, обнаружил, что та сбежала.

По крайней мере, ему понравилась эта идея: она сбежала в паническом страхе и трясется от ужаса, опасаясь, что он теперь неотступно будет ее преследовать. Может быть, ему и не следовало бы доводить дело до такой конфронтации, но она свела его с ума, когда после утренней встречи на набережной вдруг опять ощетинилась ежиком, вырядившись в свои победительные доспехи. А он-то! Уже размечтался, что она готова к капитуляции.

Как бы то ни было, но она отсутствовала. Только Эша с милостивым видом позволила ему войти и предложила чашечку чая.

О господи. Эти особы просто не могут отказаться от попыток превратить его в жабу. Вертя в руках чашку с чаем, он направился к кухонной арке, желая убедиться, что Магали не прячется за одежной вешалкой. Она вполне могла спрятаться там – такая миниатюрная. Но увы. За одеждой никто не прятался. Он проскользнул в синюю каморку, желая незаметно выплеснуть чай в раковину, как вдруг заметил…

Под куртками и вешалкой… кое-что интересное. Маленькую, едва заметную дверь.

Он оглянулся на Эшу, но она как раз стояла спиной, тихо беседуя у выхода с собравшейся уходить посетительницей.

Сдвинув одежду к стене, Филипп открыл дверцу. Резко дохнувший на него холод словно смеялся на тем, что он не накинул одну из тех курток, что висели на вешалке. Но он не услышал завываний ветра. Перед ним открылся мощенный булыжником внутренний дворик. По одной стене карабкался к небу ковер плюща, но в остальном там царила зимняя обнаженность. От дальней стены на него уставились глаза львиной морды, припавшей к чаше фонтана, забитой землей и опавшей сухой листвой.

Оглядевшись, в стене справа Филипп заметил еще одну дверь.

За ней начиналась узкая крутая лестница, поднимавшаяся в окружении простых оштукатуренных стен, что никак не позволяло предположить, куда она может его привести. Он осторожно поставил ногу на нижнюю ступеньку, почти ожидая, что сейчас его остановит оклик или повергнет в паническое бегство грозное появление Женевьевы. Или самой Магали… Его жажда усилилась. В предвкушении противостояния с Магали. Интимного противостояния.

Но он не услышал ни звука, кроме собственных осторожных шагов по ступенькам. Прибавив скорость, Филипп начал подниматься быстрее.

К моменту как он достиг шестого этажа, его сердце глухо колотилось, хотя быстрый подъем по лестнице дался ему без особых усилий. Филипп перевел дух, пристально глядя на последнюю дверь, нервы его напряглись до предела. На двери не было никакого глазка. Она даже не узнает, кто хочет видеть ее. Как могла она жить без дверного глазка? Безумное легкомыслие. Тем более в Париже.

И дверь-то толком не закрыта. Он взглянул на дверную ручку. Дверь не заперта вовсе, готова распахнуться от первого же незначительного толчка!

Он тихо постучал. Дверь слегка приоткрылась, и он придержал ручку, чтобы не вторгнуться без приглашения. Никакого отклика.

– Магали?

По-прежнему никакого ответа.

Если она принимает душ с незапертой – можно сказать, открытой – дверью, то он мог бы убить ее.

– Магали? – опять позвал он чуть громче.

Тишина. Может быть, что-то случилось? Неужели, войдя в свою квартиру, она упала или ударилась головой? Может быть, кто-то вломился к ней… не потому ли и дверь открыта?

Он заглянул в прихожую.

– Магали?

Распростертого тела на полу не валялось. Вообще никаких признаков человеческого присутствия, и даже спрятаться там было негде. Значит, с ней все в порядке. Ее просто нет дома.

Страх Филиппа заметно уменьшился, и он смог обратить внимание на интерьер комнаты, вдруг явившей ему волшебную сказку супрематической белизны. Возбуждение прокатилось по нему, озарив ярким внутренним светом. Он вступил в сокровенное убежище ее души.

За струящимися складками светлых газовых штор маячили темные глаза окон. Белизну стен обогащал какой-то легкий, почти неуловимый оттенок; его сестре, наверное, удалось бы назвать этот цвет – возможно, дымчатая голубизна, голубоватая дымка. На одной стене темнел всплеск голубовато-фиолетового – как ему показалось, лавандового – цвета. Живописное изображение поля лаванды. Так, значит, именно подавленный прованский говор слышался ему порой в ее речах. Хотя к нему примешивалась еще какая-то речевая особенность. Странный легчайший акцент чем-то напоминал манеру разговора Кэйд Кори, но столь отдаленно, что вряд ли Магали могла быть американкой. Откуда же она родом? Почему он еще почти ничего о ней не узнал?

Узкая кровать с легкой небрежностью покрыта белым пуховым одеялом. Пустующая кровать. С кривой ухмылочкой он подумал, что могла бы сделать Магали, если бы сейчас спала в ней и, пробудившись от дразнящего поцелуя, обнаружила его стоящим перед ней на коленях. Пробуждение спящей красавицы в своей башне.

Он не сомневался, что ей понравилось бы его почтительное преклонение. Но поскольку он застал бы ее в уязвимом положении, да еще поцеловал бы, то… судя по утренней встрече и ее последствиям, Магали, скорее всего, залепила бы ему звонкую оплеуху.

В своих фантазиях он не представлял ее на коленях. Но, безусловно, видел лишенной всяческих доспехов, безоглядно доверившейся ему…

Филипп подошел к окну, отлично понимая, что следует поскорее уйти отсюда. Но ему ужасно захотелось узнать, видна ли из ее окон вывеска его заведения. Он развел в стороны дымчатые шторы. Перед ним открылась надмирная красота. Слева за островом серебрилась Сена. А справа проступали величественные очертания собора Нотр-Дам. И дальше – окутанный дымкой стремительный взлет Эйфелевой башни. Его сердце сжалось при мысли, что она стоит тут одна вечерами, глядя на эту сверкающую стрелу.

И, разумеется, в такой роскошной панораме вывеска «Лионне» вовсе не бросалась в глаза, не доминировала, как ему хотелось бы, но все-таки Магали могла видеть его кондитерскую. При желании она могла стоять здесь и каждый день наблюдать за его приходом, насылая на него колдовские заклятья. Может быть, поэтому, когда он входил в магазин, у него всегда чесалась спина. Оглядевшись, он заметил верные признаки белковой массы на отмокавшем в раковине формовочном листе. Она пыталась избавиться от приготовленной стряпни.

Макаруны? Его губы растянулись в злорадной усмешке. Неужели она пыталась бросить ему вызов в его же игре? И если так, то где результаты?

Он окинул взглядом комнату в поисках мусорного ведра. Вот сейчас он действительно мог перейти грань приличий, и ему следовало бы бежать отсюда до того, как захочется порыться в комоде с ее бельем.

Хотя… ему всегда хотелось узнать, какое нижнее белье она предпочитает. Есть ли малейший шанс, что ей нравятся черные кружева, как позволяют допустить некоторые из ее нарядов? Или ей нравится нечто воздушное и белое, как интерьер ее комнаты?

Он бросил взгляд на встроенные ящики под кроватью. «Проверь ее мусорное ведро, Филипп! – мысленно воскликнул он. – Не будь придурком». Он заглянул в тумбочку под раковиной. И с мрачным торжеством улыбнулся, сразу увидев закрепленное на дверце мусорное ведро. В нем валялись обломки безе. Плоские, пересушенные – грубые и жалкие попытки подражания. Явно не способные удовлетворить ее страстное желание. Волна жара окатила его, когда он представил, с каким огорченным лицом она вычищала углубления, выбрасывая испорченные пирожные в мусорное ведро. Продолжала ли она и здесь щеголять на высоченных каблуках или стряпала босиком? Интересно, накрашены ли ногти на ее ножках так же воинственно, как на руках, или здесь в уединении она позволяет открыться своей истинной натуре? Подходит ли она к окну, чтобы взглянуть на вывеску «Лионне»? Воображала ли она, как душит его?.. И жаждала ли она его, мечтая вонзиться зубами в его фирменные пирожные? Или просто, желая вкусить первопричину, мысленно вонзала зубы прямо в его плоть?

С лестницы до него донесся знакомый перестук каблучков, и, не дожидаясь ее появления, он быстро захлопнул дверцу тумбочки. Факт, что она жаждала его пирожных в попытке сделать жалкое им подобие, мог стать его секретным оружием.

Когда ее шаги стали громче, он по-хозяйски небрежно прислонился к окну. Будь он проклят, если позволит поймать себя на том, что едва не уподобился фетишисту, обожающему нюхать женское белье, а такой собственнический вид, уж во всяком случае, ввергнет ее в безумие.

Она резко остановилась на пороге, в первое мгновение взглянув на него с каким-то странным выражением. Потрясения? Страстного желания? Или у него порочное представление о действительности? И кроме того, разумеется, в глазах ее полыхала ярость.

– Что, черт возьми, вы себе позволяете?

В одной руке она держала пару фирменных пакетов одного из бутиков квартала Марэ. Ему вдруг представилось, как гнев в ее взгляде сменился любовным огнем, и – да, он вообразил, как она советуется с ним, зайдя в магазин за покупками. Все равно за какими, пусть даже выбрать какие-нибудь дурацкие кроссовки. Прелесть такой сцены заключалась в ее радостном, непринужденном настрое, в желании поделиться с ним своими планами. Какая безнадежно возбуждающая фантазия! Безнадежная, потому что легче, наверное, слетать на Луну.

– Спасительное вторжение, – вместо приветствия произнес он.

Ее взгляд сводил его с ума. Подбородок вздернут, шея оголена, и в итоге он мог бы лишь, приняв вызов, жадно припасть к ее нежной плоти. Волна чувственного, смешанного с восторгом страха пробежала по ней за мгновение до того, как она вдруг осознала, что именно могут сделать его обнаженные в усмешке зубы. Она предпочитала взирать на него с притворным презрением, но ее глаза, блуждавшие по его телу, приводили его в сумасшедшее возбуждение. Сознает ли она, как часто выдают ее невольные взгляды? Порою он замечал, как Магали, спохватившись, пытается спрятать от него внутреннее волнение: прикрытые ресницами глаза – и быстрый, непроизвольный взгляд, пробежавшись вниз по всему его телу, через мгновение взмывал вверх, когда она обретала силы. Или иногда, стремительно взлетая, ее взгляд замедлялся и останавливался, впиваясь в его губы, или пробегал по плечам, или задерживался на руке. Она доводила его почти до безумия.

Но сейчас ей сразу удалось совладать с собой. И она не прятала глаз.

«Да. Смотри на меня. Я явно не тот, кого ты хотела бы видеть. Ты не приглашала меня. Но я могу заставить тебя обратить на меня внимание».

– Дверь оказалась открытой, – проговорил он. – Незапертой. Неужели, живя в центре Парижа, вы частенько бываете столь легкомысленной?

– Это наш дом, – раздраженно бросила Магали. – Тетушки Женевьевы. Кто может войти сюда?

Он приподнял брови и, помахав рукой, достаточно громко прищелкнул пальцами, давая ей убедиться, что она видит перед собой того человека, которому это удалось. Боже, как же ему нравилось, когда она вот так высокомерно мерила его взглядом!

Не желая признать свою неправоту, она лишь еще выше вздернула носик.

– Если бы дверь оказалось запертой, то, я уверена, вы могли бы выбить ее одним ударом.

– А разве замок у вас не врезной? – недоверчиво прищурился он.

Он перевел взгляд на дверь, темневшую за ее спиной. Черт побери, действительно нет!

– Магали. Вы что, безумны?

– Весь этот дом принадлежит тетушке Женевьеве.

Он знал это. Прежде чем купить здесь кондитерскую, он просмотрел списки всех домовладельцев на острове. Такая собственность, несомненно, являлась одной из причин, позволявших этим женщинам держать маленькое кафе в таком безумно дорогом районе. Этот дом стоил ужасно дорого. Вопрос только в том, как они умудрялись платить за него налоги? Уж конечно, они выживали не за счет тех ничтожных доходов, которые приносило им кафе с пятью столиками.

– Когда наше кафе закрывается, уличную дверь запирают, и в дом могут попасть только мои тетушки, я сама и наши жильцы, снимающие квартиры.

Жильцы. Это объясняло возможность выплаты налогов за такую недвижимость.

– И вы никогда не давали курьерам или торговцам кода для входа во двор? – сухо поинтересовался он.

Они же держали торговое предприятие. И, вероятно, добрая половина поставщиков Парижа знала входной код для доставки заказанных товаров.

– Мы отлично знаем наших поставщиков.

Bien sыr[84]84
  Конечно, разумеется (фр.).


[Закрыть], как и любых служащих, хоть раз исполнявших для них роль курьера.

– Кроме того, мои тетушки заметили бы, если бы сюда проник кто-то посторонний, – заявила она с исступленной уверенностью.

Ему показалось, что он готов задушить ее.

– Никто, однако, не остановил меня.

Она мрачно глянула на него, словно это было очередным доказательством его подлой натуры.

– Магали, поставьте вы хоть самый простой замок на дверь! И запирайте его.

– Нет, это просто невероятно! – внезапно взорвалась она, к его глубочайшему удовольствию. – Мало того, что у вас хватило наглости вломиться ко мне, так вы еще торчите тут, читая мне нотации! Выметайтесь отсюда!

Он молчал, глядя на нее исподлобья, и взгляд его, кажется, говорил: «Попробуй вымести меня!» Он невольно прикусил язык, представив последствия. Ему вовсе не хотелось, чтобы его воспринимали как громилу, способного без разрешения вломиться в квартиру женщины и отказываться уходить. Но ей действительно удалось разбудить в нем зверя. А ведь она пока даже не подпоила его тайком своим колдовским зельем.

– Мне не приходилось слышать, чтобы королей выгоняли в такой грубой манере. Не то чтобы я осмеливаюсь причислять себя к царственным особам, но вы сами на этом настаивали, – прибавил он тем кротчайшим тоном, что способен разъярить и ангела. – Более того, обычно за свой приход король получает вознаграждение.

«Поцелуй, к примеру», – мысленно добавил он, не рискнув произнести это вслух. Пусть она винит только себя за то, что пробудила в нем эту безумную страсть.

Но Магали смерила его уничтожающим взглядом, который заставил его задуматься: а не собирается ли она дать комментарии к некоторым из сказок, утверждая, что кое-кто из заблудившихся принцев предпочел бы овладеть спящей принцессой, а не разбудить ее поцелуем. Хладнокровие изменило ему окончательно. Все верно, она называла его зверем, обвиняя в высокомерии, и, увы, верно и то, что он нагло вторгся в ее жилище. Но если она даже подумала… если у нее даже мелькнула мысль, что он мог бы… если хоть на секунду она испытала малейший страх, подумав, что он способен…

– Я не принцесса, – сухо отвечала она, показывая тем самым, что ее мысли также уклонились в другую сторону.

– Да, и, к слову сказать, если вы подошлете ко мне еще одну избалованную блондинку, то я тоже угощу ее особым деликатесом, благодаря которому она воспылает любовью уже к вам, и посмотрю, как вам это понравится.

Маска заносчивости на лице Магали дрогнула. Казалось, она только сейчас вдруг заметила, что зимние сумерки успели сгуститься, и, пройдя по комнате, щелкнула выключателем на стене возле кровати. Комната осветилась достаточно ярким светом. Стук каблуков по полу неприятно резанул слух, он звучал слишком воинственно для такой мирной обители. Интересно, подумал Филипп, не сбрасывает ли она обычно сапожки прямо у двери? Неужели его присутствие вынуждает ее оставаться в доспехах?

– Я не даю им никаких напитков для пробуждения любви к вам. – Сказав это, она как-то отрешенно нахмурилась, словно испытывала неуверенность в собственных словах.

Может быть, в обычный вечер, сбросив обувь, она уже присела бы на кровать и, уютно устроившись там, начала бы разглядывать покупки…

Вызванная в воображении картина так взволновала его, что по телу прокатилась медленная, воспламеняющая все чувства волна.

– Бедные, невинные принцессы! Чего же ради мне желать им такой напасти?

– Мне они не показались невинными, но благодарю, что вы упомянули о моральных соображениях, – со всей возможной любезностью произнес он.

Есть ли правда в ее словах? Неужели она не подсылала к нему тех предполагаемых соблазнительниц? Затаенная обида вырвалась на свободу и так быстро рассеялась, что ему с трудом удалось сохранить боевой настрой.

– Верно, – согласилась она, – желание заставить кого-то влюбиться в вас могло бы быть достойно всяческого порицания.

Ее глаза сверкнули. Он едва не расхохотался. Как забавно. Он испытывал возбуждение, ярость и такое сильное возмущение, что сдерживался лишь благодаря самодисциплине, приобретенной за долгие годы сознательного обуздания страстей. Он обрел понимание того, какого строгого внимания требуют эти ничтожные проявления, научился долготерпению, необходимому для получения идеального желаемого результата.

Оставив пакеты с покупками на кровати, Магали начала снимать куртку, но вдруг остановилась. Так, значит, обычно, входя сюда, она снимает куртку. И небрежно бросает ее на кровать – или аккуратно вешает в прихожей? Нет, конечно же, вешает. Лаконичная обстановка этой комнаты производила на редкость умиротворяющее впечатление.

– Если я и желаю кому-то что-нибудь, то обычно – силы и смелости или ясности мыслей, которых людям зачастую досадно не хватает. И мне совершенно непонятно, почему такие пожелания побуждают их стремиться к вам.

Ее лицо приобрело выражение, словно она откусила что-то гнилое в приличном обществе и не знала, куда бы выплюнуть.

Силы и смелости и ясности мыслей… Он вдруг поймал себя на том, что глубоко и с облегчением вздохнул, как человек, только что успешно завершивший изнурительную тренировку. Или испытания конкурса на звание Meilleur Ouvrier de France[85]85
  Лучший мастер Франции (фр.).


[Закрыть], вытянув последнюю, невероятно длинную карамельную нить.

– Благодарю, – сказал он, – за такие чудные пожелания.

Исключительно прекрасные пожелания.

– Они возникают спонтанно, – сердито бросила она.

– Да, я так и понял.

Но возможно, помешивая свой шоколад и думая о силе, храбрости и ясности мысли, она в глубине души вспоминала его. Вытянув руку, он уперся в оконною раму, пытаясь немного упрочить свое положение. Его пальцы все крепче сжимали деревянную планку рамы. Ее последние слова совершенно обезоружили его, но, возможно – правда, только возможно, – что ей захочется опять заставить его вооружиться.

Магали просто стояла, обхватив руками себя, но вдруг как-то импульсивно дернула ногой, точно хотела пнуть собственную кровать. Люстра испускала мягкий теплый свет, казалось, обволакивающий застывшую в напряжении Магали. Если бы не его присутствие, сейчас она, видимо, с удовольствием раскинулась бы на кровати в спокойном умиротворении?

– И сколько же к вам заходило вышеупомянутых избалованных принцесс?

– С тех пор, как я открылся здесь? – Сколько же избранных юных особ заглядывали в его кондитерскую и начинали обхаживать его в надежде соблазнить своими прелестями? – Несколько.

Хотя он надеялся, что она точно помнит, сколько и каких красоток к нему подсылала.

Ее руки под грудью напряженно сжались. Интересно, могла ли она поймать его пристальный мимолетный взгляд, отметивший это напряжение так же, как он замечал ее быстрые взгляды. Наверняка отметила. И несомненно, с тайным злорадством.

– Так вам удалось получить удовольствие, – без выражения произнесла она.

– En fait[86]86
  Фактически, на самом деле (фр.).


[Закрыть], Магали, что интересно, все это время я чертовски много работал. Новый этап жизни постепенно входит в свою колею, но ведь мне пришлось нанять новых сотрудников, и для того, чтобы они могли работать самостоятельно, их сначала надо всему научить, и сейчас процесс обучения в самом разгаре. А в краткие перерывы я не мог придать избалованной светской львице той смелости и силы, которые она пыталась обнаружить в себе.

Воспитываясь в семье, человек обычно вынужден выстраивать собственную систему ценностей. Посещение спортивного зала помогало ему поддерживать здравомыслие. И… впрочем, похоже, она просто пытается выяснить, не занимает ли она сама третье и доминирующее место в его жизни. Он не отличался особенной утонченностью.

– У меня, к примеру, нет времени на хождение по магазинам, – добавил Филипп, махнув рукой на пакеты из квартала Марэ.

И мгновенно пожалел об этих словах, что вырвались у него сами собой. Неужели он бил на жалость? Но ему вовсе не хотелось вызвать в ней такое чувство.

Она скептически промолчала, улыбнувшись одними уголками губ. И, естественно, его тело откликнулось бурным возбуждением. Абсолютно очевидно, что он не внушает ей никакой жалости. Может быть, ей по вкусу его стиль одежды?

– Эти башмаки и куртку, Магали, я не менял уже года два. И такая модница, как вы, могла бы это заметить! Вдобавок по магазинам любит таскаться моя сестра. И вообще в том, что касается одежды, я очень скор на решения. Если, проходя мимо витрин, я вижу то, что мне нравится, то сразу делаю покупку и спешу дальше по делам. Магазины не отнимают у меня больше пяти минут.

По какой-то причине последние слова, видимо, рассердили ее. Бог знает почему. Излишняя самонадеянность? Королевская расточительность? Неужели она думает, что его волновало, какой свитер обтягивает ее соблазнительную грудь?

Филипп Лионне вздохнул.

Молчание затягивалось, и он вдруг задумался о том, почему она больше не гонит его. Потом, догадавшись о причине, он робко улыбнулся. Она не могла позволить себе этого, потому что если бы он просто пожал плечами в ответ, то она испытала бы замешательство, осознав, что не способна распоряжаться даже в своей собственной квартире. Она не могла выгнать его и скорее бы умерла, чем вызвала бы полицию или показала каким-то иным поступком, что для противостояния ему она нуждается в чьей-то помощи. Гордость не позволяла ей избавиться от его общества, если только он сам не соизволит отбыть восвояси. Опять-таки она наверняка не собиралась ни о чем просить его. А самому ему не хотелось уходить добровольно. Ее светлая келья над миром с мягким, разливающимся вокруг светом наполняла его странной смесью истинного покоя и особой животворной жаждой жизни.

Его вполне устраивала столь милая обстановка. Он с усмешкой взглянул на нее. Возможно, его навязчивость отучит ее не запирать дверь!

Заметив его усмешку, она вскинула голову и испытующе на него посмотрела. Bon sang, но, похоже, она собиралась окончательно погубить его, демонстрируя изящный изгиб обнаженной шейки в уязвимой интимности своей личной башни. Ему захотелось… отчаянно захотелось, чтобы она сама пригласила его сюда.

Магали вызывающе уперла кулачок в бедро.

– Видите ли, это вполне в вашем стиле. Врываться туда, где вас не ждут и где вы не имеете никакого права находиться, причем у вас даже не хватает тактичности спросить позволения. Может быть, вы еще желаете, чтобы я показала вам свое нижнее белье, или вы уже засунули в карманы парочку сувениров, чтобы забрать домой?

Он расхохотался, исполнившись крайнего уважения к ее методам наступления. Довести его до ярости, заставив самого неуклюже ретироваться. Удачный подход. Но он не таков.

– Пока нет, хотя я не стал бы отказываться от такого предложения.

Она поджала губы, сверкнув глазами.

Он склонил голову.

– Если верить воспоминаниям моей матери, мне было три года, когда она впервые рассказала нам сказку «Рапунцель», познакомив с приключениями принца, который ежедневно возвращался в башню с очередным клубочком шелковых нитей, чтобы Рапунцель могла плести дальше крепкую веревку для возможного освобождения, и тогда я спросил: «А почему он просто в первый же раз не принес ей большой моток, чтобы хватило на целую длинную веревку?»

В полнейшей растерянности Магали взглянула на него, не зная, как отнестись к такой перемене темы разговора. Неужели для нее не очевидно сходство ситуации?

– А потом, спустя лет десять, я вдруг подумал, что, возможно, ему не хотелось сразу приносить нитей на целую веревку. Может быть, принося каждый день по шелковому клубочку, он давал Рапунцель возможность заработать свой путь на свободу, одаривая его всевозможными сексуальными удовольствиями. Такая мысль отлично разогревает воображение.

Ее глаза чуть расширились. Он обожал их яркий карий цвет. Они пробуждали в нем желание приблизиться к ним настолько, чтобы увидеть, как расширяются ее зрачки. Ее по-зимнему бледная кожа вспыхнула румянцем.

– Но сейчас мне пришла в голову новая идея. Возможно, принося всякий раз по одному моточку, он надеялся уговорить ее на побег. Что, если ей вовсе не хотелось освобождения? Может быть, ей нравилась чудная жизнь в башне с тюремщицей-ведьмой еще до того, как туда проник принц и попытался вытащить ее оттуда.

Она озадаченно свела брови. Наконец-то дошло.

– Есть одно отличие, – сдержанно произнесла Магали. – Меня никто не назовет принцессой в башне.

Он лишь улыбнулся, пожав плечами.

– И вы тоже не сбежите отсюда, пока сами того не пожелаете. А мне, собственно, очень даже нравится тут у вас наверху.

– Вернемся к варианту сексуальных фантазий? – сардонически поинтересовалась она, и нога ее невольно дернулась, точно ей вновь захотелось что-то пнуть – возможно, саму себя – за возвращение к опасно скользкой теме.

Он усмехнулся с задумчивым видом. И не смог удержаться, его горящий взгляд блуждал по соблазнительным формам ее тела, а в безумно творческой голове рождалось одновременно множество сексуальных фантазий.

– Я не против.

– А вы знаете, что я думала в детстве об этой сказке? – спросила Магали.

Ее бросило в жар от безумного возбуждения.

– Что просто очередной зарвавшийся титулованный наглец обманом проник туда, где его не желали видеть. И что принцесса оказалась странно беспомощной для воспитанной колдуньей особы. Мне всегда казалось, что в той сказке упущено нечто важное.

– Обманом проник туда… – с задумчивой осторожностью подхватил Филипп.

Окинув взглядом ее светлую комнату, он опустил глаза, осознав намек.

– Да. Кто-то очень похожий на вас, к примеру.

– Зарвавшийся титулованный наглец?

Неужели она полагает, что успех ему преподнесли на блюдечке? Ведь он намеренно не стремился стать очередным Лионне; он стал Филиппом Лионне. И всего добился самостоятельно, упорно трудясь, развивая чувство вкуса и вдохновенно творя свой мир.

– Увы. Вам ли не знать, как ведут себя эгоистичные, поглощенные собой и высокомерные мерзавцы.

Его губы обиженно сжались, скрывая обиду, вызванную подобной оценкой.

– Какое лестное мнение.

Почему она с такой оголтелостью готова приписывать ему все самые худшие качества? Он хорошо ладил с родственниками и проявлял к ним немалое уважение, хотя порой родители его раздражали. Он помогал сестре и присматривал за племянницей пару раз в месяц, после полудня по средам, чтобы дать отдохнуть Ноэми, да и просто ради собственного удовольствия. Круг его друзей был невелик, но очень надежен, и они всегда могли рассчитывать на его помощь. Он никогда не пытался победить конкурентов жульническими методами, стремился только к честному качественному превосходству. Он брал стажеров, помогая им достичь успеха в профессии.

Почему же она упорно думает о нем только плохое? И скажите на милость, разве он принес ощутимый вред кафе ее тетушек? Его сотрудники просаживают в «Волшебной избушке» половину жалованья.

– Кристоф зашел, чтобы написать о нас в своем блоге. Вероятно, заметок со временем могло быть две или три. С парочкой наших рецептов, нескольких фотографий кафе… Его блог – самый популярный в Париже! Но разве вы могли допустить такое? Вы ловко нашли, чем соблазнить его, чтобы он переключил внимание на вашу персону, даже если ради этого вам пришлось пожертвовать одним из ваших драгоценных секретных рецептов…

Она раскраснелась. А Филипп словно прирос к месту. Страсть медленно, как прилив, заливала его… поднимаясь от чресел, поражая сердце и достигая головы.

– Так вы полагаете, что я провел этот день, показывая тому треклятому навязчивому блогеру, как готовить мое «Желание»… мое фирменное «Желание»… тайно замыслив лишить вас его внимания?

Она покрепче скрестила руки. Отчего ее груди обозначились резче, вызвав в нем новый прилив жара.

– Очевидно.

Им овладело сильнейшее возмущение – такое, что он не осмеливался выдать его словом, поэтому, резко отвернувшись, уткнулся взглядом в окно. Далеко внизу из кафе вышли две знакомые фигуры, закутанные в накидки с капюшонами для защиты от слишком холодного даже для них вечера. На сегодня «Волшебная избушка» закрылась. Темная, опустевшая, полная остроконечных шляп и опасных шоколадных соблазнов.

– Далеко ли собрались нынче вечером ваши тетушки?

– На… дружеские поэтические чтения, – запнувшись, ответила Магали, поставленная в тупик его внезапным вопросом.

Он отвернул лицо от окна, еще не избавившись от возмущения.

– А какой рецепт вы собирались показать Кристофу? Ваш фирменный chocolat chaud?

Немного помолчав, она, пожав плечами, кивнула.

– Или ваш tarte aux pistaches et aux abricots[87]87
  Торт с фисташками и абрикосами (фр.).


[Закрыть]? Тот, что вы изобрели, умирая от желания попробовать мои фирменные макаруны?

Она прищурилась.

– Я не умираю от такого желания.

Он сделал рукой повелительный жест.

– Давайте, покажите мне ваш секретный рецепт!

Она сжала зубы.

Может быть, он прекратит приказывать ей в ее собственном доме?

– Магали, – заметив ее неудовольствие, он повторил заход, – если бы вы были столь любезны, чтобы показать мне его…

Разбуженный ею зверь проснулся в нем с голодным алчущим восторгом.

– …тогда, кстати, вы бы узнали, почему я старался увести Кристофа подальше от вашей кухни.