Текст книги "HHhH"

Конечно, в отличие от Маржан Сатрапи, Милана Кундеры, Яна Кубиша и Йозефа Габчика я не изгнанник, не политический ссыльный. Но может быть, именно потому я и могу говорить откуда хочу, не возвращаясь постоянно в исходную точку, ведь мне не надо ни перед кем отчитываться и не надо ни с кем сводить счеты в родной стране. Я не страдаю душераздирающей ностальгией по Парижу, и мне не свойственны разочарование и меланхолия великих изгнанников. Вот почему я могу думать и свободно мечтать о Праге.

180

Вальчик помогает двум своим товарищам искать место для операции. Однажды, когда он в очередной раз мерит шагами город, к нему привязывается бродячая собака. Щенок. Почему он ощутил близость с этим человеком, как угадал его необычность? Неизвестно, но, что бы там ни было, щенок идет за ним по пятам. Вальчик сразу же это чувствует и оборачивается. Щенок останавливается. Вальчик двигается дальше – и щенок тоже. Они вместе пересекают Прагу, и к тому времени как Вальчик оказывается у дома Моравцовых, где ему дали пристанище, у собаки уже есть и хозяин, и имя: привратнику Вальчик представляет щенка как Балбеса. Отныне они каждый день выходят на поиски вместе, а если Вальчик не может взять щенка с собой, он обращается к привратнику с мольбой в голосе: «Разрешите мне оставить у вас своего дракона!» (Видимо, собака была очень крупная или, наоборот, совсем мелкая – возможно, Вальчику были по душе иносказания.) Оставшись один, без хозяина, Балбес смирно, не двигаясь, ждет его под столом в гостиной – иногда часами. Это животное наверняка не играло решающей роли в операции «Антропоид», но, по-моему, лучше использовать лишнюю деталь, чем пропустить какую-нибудь существенную.

181

Шпеер снова приезжает в Прагу, но сейчас уже только по делу, не как в прошлый раз. Думаю, министр вооружения собирается обсудить с протектором Чехии, одного из важнейших промышленных регионов рейха, проблемы рабочей силы. Весной 1942 года, когда миллионы людей сражаются на Восточном фронте, когда немецкие танковые атаки все чаще подавляются огнем советских, когда советская авиация начинает преодолевать кризис, в котором оказалась в начале войны, и постепенно восполнять потери, понесенные в 1941-м, а английские бомбардировщики все чаще совершают налеты на города Германии, это вопрос еще более жизненно важный, чем в декабре 1941-го. Требуется все больше рабочих, чтобы выпускать больше танков, больше самолетов, больше пушек, больше ружей, больше гранат, больше подводных лодок и того нового оружия, которое должно привести Третий рейх к победе.

Нынче Шпеер обходится без экскурсии по городу и официального кортежа. Нынче он один, без жены: у них с Гейдрихом рабочая встреча. Ни у того ни у другого нет времени на светскую жизнь. Шпеер, чьи деловые качества в его области признаны равными гейдриховским в своей, этому рад, тем не менее, заметив, что Гейдрих сейчас не только перемещается без эскорта, но и спокойно ездит по улицам Праги в открытой, не бронированной машине с единственным телохранителем, он же – шофер, не может удержаться от вопроса, не опасно ли это. А протектор отвечает: «Почему вы думаете, что мои чехи станут в меня стрелять? С какой это стати?» Гейдрих, наверное, не читал статьи еврея Йозефа Рота, писателя из Вены, сбежавшего в Париж, писателя, насмехавшегося в газете 1937 года над злоупотреблениями в средствах и изобилием вооруженных людей, обеспечивавших безопасность нацистских сановников. «Видите ли, – писал он от имени одного из таких, – я теперь так велик, что просто обязан опасаться; моя жизнь так драгоценна, что я не имею права умереть; я так верю в свою звезду, что остерегаюсь случая, который может оказаться роковым для многих звезд. Кто дерзает, тот выигрывает? – Тому, кто выиграл трижды, больше нет нужды дерзать!» Теперь уже Йозеф Рот ни над кем не насмехается, потому что умер в тридцать девятом, и, может быть, Гейдрих все-таки читал статью, появившуюся в газете инакомыслящих беженцев, то есть подрывных элементов, наблюдение за которыми наверняка входило в обязанности СД, – но как бы там ни было, он, человек действия, спортсмен, пилот, воитель, должен был объяснить штафирке с наманикюренными пальчиками, что представляет собой его Weltanschauung[267]267
  Мировоззрение (нем.).


[Закрыть]. Хотя бы отчасти. Объяснить, что окружать себя телохранителями – значит вести себя подобно мещанину, а это не слишком-то красиво. Пусть уж так ведет себя Борман, другие иерархи партии, но не он… На самом деле он опровергает слова Йозефа Рота: по мнению Гейдриха, лучше умереть, чем позволить кому-то подумать, будто ты боишься.

Скорее всего, вот эта вот первая реакция протектора Чехии должна была встревожить Шпеера. С какой стати покушаться на жизнь Гейдриха? Да будто бы мало причин для убийства нацистских главарей вообще и этого в частности! Шпеера не проведешь, он знает истинную цену популярности немцев на оккупированных территориях и убежден, что Гейдриху она известна не хуже. Однако этот человек выглядит таким уверенным в себе… Шпеер не понимает, то ли патерналистский тон Гейдриха, когда он говорит о «своих» чехах, чистое фанфаронство, то ли Гейдрих и впрямь так силен, как изображает. Может быть, у берлинского гостя и мещанские рефлексы, но ему неуютно и неспокойно в открытом «мерседесе», едущем по улицам Праги.

182

Последний оставшийся в живых из «трех королей», последний уцелевший руководитель трехглавой прежде организации чешского Сопротивления капитан Моравек знает, что не надо идти на встречу, назначенную ему старым другом Рене (известным еще как полковник Пауль Тюммель, офицер абвера, агент А54, самый великий шпион, который когда-либо работал на Чехословакию). Рене удалось его предупредить: я погорел и назначенная встреча – ловушка, но Моравек, видимо, думает, что смелость станет ему защитой. Разве не смелость, не отвага столько раз спасала ему жизнь? Того, кто отправлял почтовые открытки начальнику пражского гестапо, словно подписывая каждый из своих подвигов, не испугаешь такой малостью[268]268
  В документах описывается случай, когда Вацлав Моравек написал комиссару гестапо Фляйшеру, расследовавшему их дело, письмо, в котором хвастался, что выиграл в споре «…о том, что Фляйшер даст Моравеку прикурить сигару. В действительности, за несколько дней до этого Фляйшер поднес Моравеку на улице огонь, даже не догадываясь, кто перед ним находится». (Из статьи Ольги Васинкевич «“Три волхва” чехословацкого Сопротивления», опубликованной на сайте «Радио Прага».)


[Закрыть]. Поди знай, почему Моравеку так хочется самому убедиться, прав Рене или нет… Явившись на место встречи в парке, он обнаруживает там не только своего связного, но и людей, которым поручено за ним следить. Он пытается сбежать – двое в непромокаемых плащах, подойдя сзади, не дают ему уйти. Я никогда не присутствовал при перестрелке и плохо себе ее представляю в таком мирном городе, как сегодняшняя Прага. Однако есть сведения, что тогда прозвучало больше пятидесяти выстрелов. Моравек кидается бегом к одному из мостов через Влтаву (к сожалению, не знаю к какому)[269]269
  Мирослав Иванов приводит в своей книге показания двух очевидцев гибели Моравека. Один вышел в конце дня прогуляться, и вдруг «у Прашного моста из двадцатого трамвая на ходу выпрыгнул человек, двое в штатском бросились за ним, начали стрелять по убегавшему, он отстреливался, однако вскоре был ранен и застрелился». А вторая свидетельница в тот день возвращалась пешком с работы, и это позволило уточнить время: ее рабочий день заканчивался в 17 часов, и у Прашного моста она могла быть самое позднее в 17 часов 45 минут. «Прашный» в переводе – «Пороховой».


[Закрыть], вскакивает в идущий мимо трамвай, но гестаповцев становится все больше, они возникают просто ниоткуда – словно телепортируются, и в вагоне трамвая тоже их полно. Моравек прыгает наружу, но ему простреливают ноги, он падает на рельсы и, окруженный со всех сторон, пускает себе пулю в лоб – разве есть более верный способ ничего не сказать врагу… Вот только карманы его выдают: обыскивая труп, немцы находят фотографию мужчины – пока еще им неизвестного Йозефа Вальчика[270]270
  Опять-таки, у Мирослава Иванова есть и другие версии. По одной из них, пытаясь бежать, Моравек выбросил портфель, в котором помимо радиограмм из Лондона и материалов для шифровок лежали фотографии парашютистов; по другой – Моравек шел вместе со своим связным на квартиру к Тюммелю, но, увидев, что весь квартал окружен, попытался вскочить в проходивший трамвай, завязалась перестрелка… Конец был тот же: портфель оказался у нацистов…


[Закрыть].

Этим эпизодом заканчивается история последнего из «трех королей», последнего из легендарной группы. Случившееся сильно мешает «Антропоиду», поскольку к тому времени, к 20 марта 1942 года, Вальчик был уже тесно связан с пражским подпольем, а Гейдриху позволяет записать себе в актив новый успех. Успех, который он одержал не только как протектор Богемии и Моравии, обезглавив наконец одну из самых опасных и до того дня весьма активных организаций Сопротивления и выполнив таким образом свою пражскую миссию, но и как шеф Службы безопасности. Ведь он разоблачил супершпиона, а этот супершпион оказался офицером конкурировавшего с СД абвера, которым по-прежнему руководит его соперник и бывший наставник Канарис.

Это был не первый и не последний плохой день для Истории, но в ту пятницу, 20 марта 1942 года, удача в тайной войне союзников с фашистской Германией от чехословацкого Сопротивления явно отвернулась.

183

В Лондоне теряют терпение. Вот уже пять месяцев, как десантировались парашютисты «Антропоида», и с тех пор – никаких новостей. Правда, Лондону известно, что Габчик и Кубиш еще живы, что они способны действовать. Единственный радиопередатчик подпольщиков, «Либуше», пока работает, и благодаря ему приходят сведения – конечно, когда таковые есть. И раз так, Лондон решает поручить своим двум агентам через этого посредника новую миссию. Нет, прежнее задание не отменяется, оно просто дополняется. Габчику и Кубишу велено ехать в Пльзень, чтобы участвовать там в саботаже, и выходит, что главная их миссия откладывается на неопределенное время, зависает. Габчик и Кубиш в бешенстве.

Пльзень – большой промышленный город на западе страны неподалеку от немецкой границы – славится своим пивом, знаменитым «Пльзенским Праздроем», но сейчас Лондон интересуется в Пльзене вовсе не пивом, внимание Лондона обращено к тамошним предприятиям «Шкоды». Еще бы, ведь в 1942 году «Шкода» выпускает не автомобили, а пушки! Ночью с 25 на 26 апреля планируется воздушный налет, парашютистам надо будет зажечь сигнальные огни с разных сторон производственного комплекса, чтобы английским бомбардировщикам была отчетливо видна цель.

И вот несколько парашютистов, по меньшей мере четверо, отправляются в Пльзень. Каждый из них едет сам по себе, так лучше для операции. Они встречаются уже в городе, в назначенном заранее месте (в ресторане «Тиволи» – интересно, существует ли он сейчас?)[271]271
  Похоже, существует, во всяком случае, у него есть аккаунт в Facebook.


[Закрыть], а когда стемнеет, отправляются к одному из заводов и поджигают поблизости от него амбар и стог сена, обозначая цель для английских бомбардировщиков.

Когда те долетят до места, им надо сбросить бомбы между двумя светящимися точками, что они и делают. Вот только бомбы взрываются не там, а за восемь километров от «Шкода-верке», на лугу у речки… Подпольщики-то выполнили задание точно, именно так, как от них требовалось, но операция с треском проваливается.

Зато Кубиш за время своего короткого пребывания в Пльзене успевает познакомиться с молоденькой продавщицей, участницей Сопротивления, которая помогала группе выполнить задание. Вообще, где бы красавчик Кубиш, похожий на общего сына Кэри Гранта и Тони Кёртиса (если бы у них мог быть общий сын), ни появлялся, успех ему был обеспечен. И на этот раз, пусть операция и потерпела сокрушительную неудачу, он времени зря не потерял. Две недели спустя, иными словами, за две недели до покушения он отправит этой молодой женщине, Марии Жиляновой, письмо. Ах, какая неосторожность! Правда, к счастью, оставшаяся без последствий. Мне бы очень хотелось знать содержание письма Кубиша, надо было его скопировать по-чешски, когда оно было у меня перед глазами!

Парни возвращаются в Прагу раздраженными: стоило из-за нескольких пушек подвергаться опасности, рисковать срывом их основного задания, их исторической миссии! Они шлют в Лондон язвительное письмо с просьбой в следующий раз отправить в Чехию пилотов, лучше знакомых с местностью.

Правду сказать, я даже не уверен, что Габчик участвовал в этой параллельной, пльзенской, операции. Знаю точно, что там были Кубиш, Вальчик и Чурда.

Так. А ведь если не считать мимолетного упоминания в конце 178-й главы, я же ничего еще не рассказал о Кареле Чурде. Между тем его роль и исторически, и драматургически весьма существенна.

184

В каждой истории подобного рода нужен предатель. И в моей он тоже имеется. Его зовут Карел Чурда, ему тридцать лет, и, глядя на те фотографии Чурды, что у меня есть, я не могу понять, можно ли прочитать по его лицу, что он предатель. Чурда тоже из чешских парашютистов, он прошел точь-в-точь такой же путь, что и Габчик, Кубиш или Вальчик. Его взяли в армию, демобилизовали после оккупации страны немцами, он сбежал в Польшу, а оттуда – во Францию, где записался в Иностранный легион, потом вступил в чехословацкое подразделение французской армии, Obrána naroda, и – после падения Франции – перебрался в Англию. Правда, в отличие от Габчика, Кубиша и Вальчика, когда французские войска отступали, он не был послан на фронт, но хоть и не послали его на фронт, все равно большой разницы между ним и другими парашютистами пока не чувствуется. В Англии он охотно выполняет специальные задания, так же, как остальные, упорно тренируется. Его сбросили на территорию Протектората еще с двумя членами группы «Аут дистанс» в ночь с 28 на 29 марта 1942 года. А о том, что случилось дальше, рассказывать слишком рано.

Начало трагедии было положено еще в Англии, и именно там следовало что-то предпринять, дабы избежать этой трагедии. Потому что именно там постепенно открывались подозрительные качества Карела Чурды. Он много пил – это, конечно, не преступление, только ведь когда напивался, его речи озадачивали товарищей по полку. То он говорил, что восхищается Гитлером, то сожалел, что покинул Протекторат: останься он там, жил бы сейчас куда лучше. Его однополчане настолько мало ему верили, считали его настолько ненадежным, что рассказали о его речах и его поведении в письме к тогдашнему министру обороны чехословацкого правительства в изгнании генералу Ингру[272]272
  Сергей Ян Ингр (1894–1956) – чехословацкий дивизионный генерал. В 1939 году эмигрировал по требованию Бенеша в Польшу, затем основал в Париже Чехословацкое военное бюро. В 1940-м организовал близ Агда армию из 11 405 добровольцев, которые вместе с французскими солдатами участвовали в сражениях на Марне, Сене и Луаре. Когда в Лондоне было образовано правительство в изгнании, Ингр занял пост министра обороны, после окончания военной карьеры стал послом в Гааге, в 1948-м подал в отставку и остался в эмиграции вместе с двумя сыновьями. В 1949 году Ингр основал Совет свободной Чехословакии, в 1991-м ему был посмертно присужден чешским президентом Гавелом орден М. Р. Штефаника.


[Закрыть], добавив, что Чурда, ко всему прочему, еще и пытался заниматься в двух английских семьях брачными аферами. Гейдриха в свое время выгнали из флота за менее серьезный проступок… Министр переслал информацию главе разведывательной службы полковнику Моравцу, отвечавшему за спецоперации, и вот тут-то и была решена судьба многих людей. Что сделал Моравец? Ровным счетом ничего. Проигнорировал то, что ему сообщили, а в досье пометил: Чурда – отличный спортсмен и чрезвычайно физически вынослив. Словом, Моравец не вычеркнул Чурду из списка парашютистов, отобранных для выполнения спецзаданий, и в ночь с 28 на 29 марта тот, вместе еще с двумя членами группы, был сброшен на землю Моравии. Местные участники Сопротивления помогли ему добраться до Праги.

После войны кто-то установит следующий факт: среди нескольких десятков парашютистов, отобранных для самых разных операций на территории Протектората, подавляющее большинство руководствовалось патриотическими чувствами. «Известны только два случая, когда молодые чехи (один из них Чурда. – Л. Б.) вступили в легион в поисках приключений…»[273]273
  Из донесения немецкой тайной полиции в Праге о действиях парашютистов на оккупированной территории страны от 25 июня 1942 года. Цит. по: Иванов М. Покушение на Гейдриха…


[Закрыть] Эти двое и стали предателями.

Однако по степени важности предательство второго несравнимо с тем, что сделал Карел Чурда.

185

Пражский вокзал – это напоминающее декорацию Энки Билала[274]274
  Энки Билал (р. 1951) – французский художник, автор комиксов, кинорежиссер. В самом известном его фильме «Бессмертные: Война миров» действие происходит в мрачном городе будущего, населенном генетически модифицированными людьми.


[Закрыть] величественное здание с двумя грозными башнями из темного камня. Сегодня, 20 апреля 1942 года, в день рождения Гитлера, президент Гаха делает фюреру подарок от имени чешского народа: дарит ему полностью оборудованный военно-санитарный поезд. И поскольку речь о поезде, то официальная церемония, кульминацией которой был личный осмотр состава Гейдрихом, проходит на вокзале. Пока белокурая бестия знакомится с внутренним убранством вагонов, снаружи – там, где теперь можно прочесть на белой табличке: «Здесь находился памятник Вильсону, убранный по приказу рейхспротектора, обергруппенфюрера СС Гейдриха» – собирается толпа зевак. Мне бы очень хотелось сказать, что в этой толпе были и Габчик с Кубишем, но я ничего про это не знаю, да и сомневаюсь в том, что они пришли на вокзал. В наблюдении за Гейдрихом при таких обстоятельствах для них не было никакого практического смысла, ведь эта церемония – событие единичное, уникальное, повторы ему не суждены, а кроме того, вокзал по случаю визита протектора особенно строго охранялся, стало быть, присутствие там парашютистов было бы связано с неоправданным риском.

Зато я почти уверен, что шутка, которая немедленно разойдется по всему городу, родом отсюда. Мне легко себе представить, как кто-то в толпе, какой-нибудь старик-чех, хранитель духа Чехии, громко – так, чтобы все поблизости расслышали, – произносит: «Бедняга Гитлер! Наверное, он сильно хворает, если нуждается для лечения в целом поезде…» Бравый солдат Швейк, да и только.

186

Йозеф Габчик, лежа на узкой железной кровати, слушает, как звенят трамваи, поднимаясь к Karlovo náměsti, Карловой площади. Здесь же, рядом, уходит вниз, к реке, Ресслова улица, пока и не подозревающая, какая трагедия будет вскоре на ней разыграна. Сквозь закрытые ставни в квартиру, в которой сейчас дали приют парашютисту и где его прячут, просачиваются лучики света, время от времени слышно, как скрипит под чьими-то шагами пол в коридоре, на площадке или у соседей. Габчик настороже, он всегда настороже, но спокоен. Глядя в потолок, он мысленно рисует на нем карты Европы. На одной из них – Чехословакия в прежних границах, такая, какой была раньше. На другой – коричневая чума перебралась через Ламанш и подцепила Великобританию одной из ветвей свастики. Тем не менее Габчик, как и Кубиш, не устает повторять любому встречному-поперечному, что война закончится меньше чем через год, они, по-видимому, оба в это верят. И в то, что она, конечно же, закончится не так, как хотелось бы немцам, тоже. Объявление войны Советскому Союзу – роковая ошибка великого рейха. Объявление войны Соединенным Штатам из верности союзу с Японией – вторая ошибка. Экая ирония судьбы: Франция пала в сороковом, потому что нарушила договор тридцать восьмого года с Чехословакией, а теперь Германия проиграет войну, потому что не пожелала нарушить договор с Японией. Вот только – через год! Трогательный оптимизм, если посмотреть из сегодняшнего дня.

Я убежден, что Габчика и его друзей сильно занимают такие геополитические рассуждения, что они ведут бесконечные разговоры об этом по ночам, когда не спится, когда можно чуточку расслабиться и поболтать о том о сем – если удается не думать о возможности ночного визита гестаповцев, если удается ослабить внимание к скрипам и шорохам на улице, на лестнице, в доме, если удается не слышать в голове воображаемых звонков, в то же время прислушиваясь, а не звонят ли на самом деле…

Это совсем другая эпоха – время, когда люди каждый день с нетерпением ожидают вовсе не результатов спортивных состязаний, а новостей с русского фронта.

И все-таки русский фронт – не главная забота Габчика. Самое для него важное сегодня – его миссия. Сколько людей верят в ее успех? Габчик и Кубиш в нем не сомневаются. Еще Вальчик – красавец-парашютист, который будет им помогать. Еще полковник Моравец, глава чехословацкой разведслужбы в Лондоне. Еще – на сегодняшний день – президент Бенеш. И я. Вот и всё, наверное. Цель операции «Антропоид» в любом случае известна лишь маленькой горсточке людей. Но даже среди них кое-кто ее не одобряет.

В числе тех, кто против, офицеры-парашютисты, действующие в Праге, и руководители чешского Сопротивления (или того, что от чешского Сопротивления осталось) – они опасаются, что в случае успеха начнутся репрессии. Недавно у Габчика состоялся с ними тяжелый разговор, его убеждали отказаться от миссии или хотя бы сменить объект: прикончить не Гейдриха, а, например, видного чешского коллаборациониста, министра марионеточного правительства Протектората Эммануэля Моравца. Надо же, как боятся немцев! Тут вроде как с хозяином, который бьет собаку: собака может его не послушаться, но никогда на него не набросится…

Лейтенант Бартош, присланный из Лондона для выполнения других заданий, хотел бы отменить операцию своим приказом, и Бартош из всех находящихся сейчас в Праге парашютистов – в самом высоком звании, но здесь чины ничего не значат. Группа «Антропоид», состоящая только из Габчика и Кубиша, получила инструкции еще в Англии, лично от президента Бенеша, больше никто не имеет права им приказывать, им надо завершить свою миссию, такие вот дела. Габчик и Кубиш – люди, и все, кто с ними сталкивался, подчеркивали их прекрасные человеческие качества, их благородство, великодушие, доброжелательность, преданность делу, но «Антропоид» – это машина.

Бартош обратился с просьбой остановить операцию «Антропоид» в Лондон, оттуда ему ответили зашифрованной радиограммой, прочесть которую могли только Габчик и Кубиш[275]275
  Бартош, который с января 1942 года был уже капитаном, отправил в Лондон радиограмму следующего содержания: «По просьбе Индры, получившего от вас полномочия и установившего контакт с одним из наших связных, посылаем в ночь с 30 апреля на 1 мая эту радиограмму, с содержанием которой полностью согласны. Считаем, что подготавливаемое Отой и Зденеком покушение, как мы понимаем, на Г. ничего не даст союзникам, а для нашего народа будет иметь трагические последствия. Под угрозой оказались бы не только заложники и политические заключенные, но и жизни тысяч других людей. Покушение будет иметь страшные последствия для всего народа, уничтожит последние остатки организации. Тем самым станет невозможным выполнение здесь чего-либо полезного для союзников. Поэтому мы просим, чтобы вы через Сильвер А дали указание отменить покушение. Промедление опасно, ждем указаний. Если покушение все же необходимо по соображениям международной политики, то следовало бы избрать другой объект». – Цит. по: Иванов М. Покушение на Гейдриха…


[Закрыть], и теперь Габчик лежит на узкой железной кровати с текстом в руке. Никому не удалось найти этот документ, написанный самой Историей. Но очевидно, что в нескольких строчках шифра судьба выбрала свой путь: объект менять не стали. Цель операции «Антропоид» была подтверждена. Гейдрих умрет. За окном с металлическим скрежетом удаляется трамвай.

187

У штандартенфюрера СС Пауля Блобеля[276]276
  Пауль Блобель (1894–1951) – сотрудник германских спецслужб. В июне 1941 года штандартенфюрер СС Блобель был назначен начальником зондеркоманды 4а айнзатцгруппы С в районе действий группы войск «Юг». До начала января 1942 года команда под руководством Блобеля расстреляла на Украине около 60 000 человек, в основном евреев, 30 000 из них были убиты в Бабьем Яру 29–30 сентября 1941 года. В январе 1942 года за пьянство и нарушение дисциплины Блобель был снят с должности и отозван в Берлин, где фактически оставался без работы. Полгода спустя он получил задание эксгумировать и сжечь тела евреев, убитых в Польше и на оккупированной территории СССР, в октябре 1944 года возглавил айнзатцгруппу «Ильтис», проводившую антипартизанские акции в Каринтии (Австрия), в 1948-м был приговорен американским военным судом в Нюрнберге к смертной казни и повешен.


[Закрыть], начальника зондеркоманды 4а айнзатцгруппы С, того, кто так рьяно потрудился в Бабьем Яру, по-настоящему едет крыша. Когда он тихой украинской ночью проезжает в машине мимо места своего преступления и наблюдает в свете фар необычайное зрелище, какое сейчас представляет собой проклятый ров, он – будто Макбет, видящий призраки своих жертв. Надо сказать, мертвецы из Бабьего Яра не дают себя так уж легко забыть, земля, которой их засыпали, живая: комья ее прыгают вверх, как пробки от шампанского, она дымится, из-под нее вырываются пузырьки газа, образующегося при разложении тел. Запах ужасный. Блобель, разразившись идиотским смехом, объясняет своим гостям: «Вот они где – тридцать тысяч моих евреев!» – и широким жестом словно бы обнимает яр, похожий на огромный урчащий и булькающий живот. Если так будет продолжаться, мертвецы Бабьего Яра его доконают. Он уже на пределе, и он едет в Берлин, чтобы попросить лично Гейдриха перевести его в другое место. Руководитель Главного управления имперской безопасности принимает Блобеля как должно: «Ах, так! Значит, вам противно? Вы слабак, размазня, тряпка. Вы стали педиком, Блобель. Вам теперь разве что горшками торговать в посудной лавке. Но прежде я выколочу дурь из вашей башки, уж я-то выколочу!» Не знаю, какую немецкую идиому тут мог использовать Гейдрих, но какую бы ни использовал, успокоился он быстро. Человек, сидящий напротив него, попросту жалкая пьянь. Он больше не способен выполнять возложенные на него задачи. Бесполезно и даже опасно держать его на Украине против воли. «Пойдете к группенфюреру Мюллеру, скажете, что хотите взять отпуск, и он отзовет вас из Киева».

188

О рабочем квартале Жижков[277]277
  Жижков был одним из первых промышленных пригородов Праги, сердцем революционного левого крыла задолго до прихода к власти коммунистов в 1948 году. С 1881 по 1922 год Жижков даже назывался «народной республикой». Достопримечательностей здесь и сейчас не так много: могила Франца Кафки, кладбище Ольшаны, телебашня и памятник вождю гуситов Яну Жижке, в честь которого назван район, а западная часть Жижкова всегда славилась обилием и многообразием стриптиз-клубов, дешевых баров и борделей.


[Закрыть], расположенном на востоке Праги, сами чехи говорят, что это район с самым большим количеством баров. А еще здесь много церквей – впрочем, так и должно быть в «городе ста колоколен». Священник одного из местных храмов вспоминает, что, «когда цвели тюльпаны», к нему явилась молодая пара: невысокий юноша с тонкими губами и проницательным взглядом и очаровательная девушка, излучавшая радость жизни. Да, я знаю, они были такими. И было видно, что они влюблены друг в друга. Молодые люди хотели обвенчаться, но не сразу, и назначили день, который настанет неизвестно когда: попросили священника «через две недели после окончания войны объявить об их предстоящем браке»[278]278
  Слова евангелического священника из Жижкова Кристиана П. Ланштяка цит. по: Иванов М. Покушение на Гейдриха…


[Закрыть].

189

Мне интересно, откуда Джонатан Литтелл знает, что у алкоголика Блобеля, начальника зондеркоманды 4а айнзатцгруппы С на Украине был на самом деле «опель»?.. Если у Блобеля действительно был «опель», мне остается лишь преклонить голову перед исследовательскими талантами Литтелла. Но если это блеф, то это весьма ослабляет книгу. Да, и никак иначе! Известно, что «опели» в большом количестве поставлялись нацистам, и вполне похоже на правду, что у Блобеля была машина такой марки, либо он на ней ездил. Но правдоподобное не значит достоверное. Или я не прав? Когда я говорю об этом, меня считают за психа. Люди вообще не видят проблемы[279]279
  Эта глава и глава 191 остались в книге после сокращения французским редактором большого текста, который опубликован вместе со статьей о восприятии Лораном Бине исторического романа Джонатана Литтелла «Благоволительницы» (рус. издание: М.: Ad Marginem, 2011, пер. с фр. И. Мельниковой под ред. М. Томашевской).


[Закрыть].

190

Вальчик и семнадцатилетний сын Моравцовых Ата сумели чудесным образом ускользнуть от полицейских проверок, закончившихся гибелью двух парашютистов. Выслушав рассказ молодых людей об их злоключениях, обоих спрятал у себя привратник дома, где жили Моравцовы. Я бы тоже мог рассказать, как все происходило, но, подумав, что это будет очередная сцена из шпионского боевика, решил: ни к чему. Современные романы становятся все более экономными в средствах, и я не могу постоянно избегать логики, требующей ограничений. Достаточно знать, что этих двоих тогда не арестовали и не убили исключительно благодаря хладнокровию Вальчика и его редкостному умению оценить ситуацию.

Увидев, до какой степени потрясен Ата их похождениями и им самим, Вальчик дал подростку напутствие, годное для использования при любых обстоятельствах:

– Видишь эту деревянную шкатулку, Ата? Боши могли бы избивать ее до тех пор, пока она не заговорила бы. Ну а ты, если вдруг с тобой случится подобное, ни за что не должен заговорить, ты ведь не скажешь ни единого слова, понятно?

И вот эта вот реплика отнюдь не бесполезна при всем моем стремлении себя как рассказчика ограничить.

191

Догадаться, что публикация романа Литтелла и его успех слегка меня встревожили, разумеется, совсем нетрудно. И сколько бы я ни утешал себя тем, что мы пишем о разном, мне все равно придется признать близость сюжетов. Сейчас я читаю «Благоволительниц», и каждая прочитанная страница вызывает желание ее прокомментировать. Мне надо подавлять это желание. Просто скажу, что в начале книги описывается внешность Гейдриха, и процитирую одну литтелловскую строчку: «Кисти его рук казались чересчур длинными, они напоминали приросшие к запястьям и нервно шевелящиеся водоросли». Мне почему-то очень нравится этот образ.

192

По-моему, придумывать персонажей для лучшего понимания исторических фактов – все равно что подделывать доказательства. Или, как сказал бы мой сводный брат, с которым я обсуждал эту проблему, «приносить отягчающие улики на место преступления, когда их там и так полно…».

193

Прага 1942 года напоминает черно-белую фотографию. Прохожие-мужчины в мягких шляпах и темных костюмах, женщины в облегающих юбках, все как одна точь-в-точь секретарши. Я это вижу – фотография передо мной. И признаюсь: нет, я малость преувеличил, не все как одна – некоторые выглядят как медсестры.

Расставленные по перекресткам чешские полицейские-регулировщики до странности похожи в своих забавных головных уборах на лондонских бобби, хотя в Праге только что перешли на правостороннее движение[280]280
  Весной 1939 года, специальным приказом Адольфа Гитлера, направление движения транспорта в столице Чехии было заменено на правостороннее. Переход произошел всего за одну ночь и был очень сложной операцией.


[Закрыть], попробуй разберись…

Тихонько позванивают идущие в ту и в другую сторону трамваи, с виду они как старые красно-белые вагоны поезда (откуда я знаю, какого они цвета, если снимки монохромные? Знаю, и всё). У них круглые – типа фонарей – фары…

Фасады домов в районе Нове-Место украшены неоновыми лампами, это реклама всего на свете: пива, фирменной одежды, конечно же, знаменитых «батёвок»[281]281
  «Батёвки» – ботинки из ткани с кожаной подошвой и элегантным носком – первая модель Томаша Бати (1876–1932), которая в 1897 году принесла ему огромный успех.


[Закрыть] – у въезда на Вацлавскую площадь, которая скорее представляет собой гигантский бульвар, почти такой же длинный и широкий, как Елисейские Поля[282]282
  Подробности о «Вацлавака» см. примечание 101.


[Закрыть].

По правде говоря, ощущение такое, будто весь город в надписях, отнюдь не только рекламных. Везде – буква V, служившая вначале символом чешского Сопротивления, но позаимствованная нацистами и обозначающая теперь призыв к победе Германии. V на трамваях, автомобилях, иногда даже просто вычерчена на земле. V – повсюду, ее оспаривают друг у друга ведущие между собой борьбу идеологические силы.

На голой стене граффити: Židi ven! то есть «Евреи, вон отсюда!». В витринах успокаивающие разъяснения: Čiste arijský obchod – «Чисто арийская торговля». А на пивной просьба: Ζάάά se zdvofile, by se nehovofilo о politice – дескать, дорогие наши посетители, воздержитесь, пожалуйста, от разговоров о политике.

И еще кошмарные нацистские объявления – двуязычные, как и все городские указатели.

Я уж и не говорю о знаменах и всяких там флагах – что там говорить! Никогда ни одно знамя так ясно не выражало то, что ему хочется сказать, как черный крест в белом круге на красном фоне. Кстати, когда кто-то обратил мое внимание на то, что черный, белый и красный – цвета Darty[283]283
  Основанная в 1957 году во Франции торговая сеть Darty стала со временем дочерней компанией британской Darty PLC, специализирующейся в области розничной торговли электротехникой и осуществляющей операции по всей Европе. Логотип Darty действительно повторяет цвета нацистского флага.


[Закрыть], меня это сильно озадачило…

Но пусть даже обстановке в Праге сороковых годов не хватает мира и спокойствия, все равно выглядит она настолько элегантно и изысканно, что я не удивился бы, увидев на снимках среди прохожих Хамфри Богарта[284]284
  Хамфри Богарт (1899–1957) – актер, названный Американским институтом киноискусства лучшим за всю историю кино США.


[Закрыть] или очень красивую и очень знаменитую чешскую актрису Лиду Баарову (у меня как раз сейчас перед глазами ее фотография на обложке журнала, посвященного кино), кроме всего прочего – еще и любовницу Геббельса в предвоенные годы. Странное время.

Я знаю в Старом городе ресторан под названием «У двух кошек», он находится внутри аркады, с обеих сторон от входа в которую нарисованы огромные кошки, но не знаю, где находится и вообще существует ли до сих пор трактир «У трех кошек».

И тем не менее ясно вижу, как трое мужчин пьют там пиво и говорят не о политике – о графике работы. За столиком вместе с Габчиком и Кубишем – столяр. Только не просто столяр, а работающий в Пражском Граде: он чинит там мебель и что попросят, а потому по утрам видит, когда «мерседес» Гейдриха подъезжает к замку, а по вечерам – когда от замка отъезжает.

Со столяром говорит Кубиш – они оба моравцы, и акцент Яна собеседника успокаивает. «Не волнуйся, ты просто сообщишь, в какое время он приезжает и уезжает, и этим очень нам поможешь, а когда мы его хлопнем, ты будешь далеко оттуда».

Вот как? Ну и в чем тогда заключается секретный характер операции «Антропоид»? Даже столяру, от которого всего и требовалось, что назвать время приезда и отъезда машины из Пражского Града, без обиняков рассказали, зачем это нужно! Я где-то читал, что парашютисты не всегда держали язык за зубами. Хотя, с другой стороны, зачем было особо скрывать? Вряд ли столяр предполагал, что расспросы о машине Гейдриха нужны для статистики передвижений «мерседесов» по Праге. И потом, вот я перечитываю показания столяра, где Кубиш со своим неподражаемым моравским акцентом с самого начала предупреждает: «Слушай, Франта, только дома об этом никому ни слова!» Да и вообще, в конце-то концов, сказал и сказал…

Значит, столяру поручалось каждый день записывать, в котором часу Гейдрих приезжает, в котором отбывает, ездит с сопровождением или без.

194

Гейдриха можно встретить везде: в Праге, в Берлине, в мае месяце сорок второго – и в Париже.

А вернувшись из Франции в Чехию, генерал полиции и начальник СД созывает по поручению Гиммлера рабочее совещание в Градчанах, пригласив на него как высших офицеров, так и руководителей отделов и управлений разведки: с ними Гейдриху предстоит говорить о досье, материалы для которого он в то время собирал и которое ни его людям, ни кому-либо в мире еще не было известно как «окончательное решение».

Тогда, в мае месяце 1942 года, уже было признано, что убийства, которые совершаются айнзатцгруппами, оказываются слишком большим испытанием для солдат, в них участвующих, и расстрелы постепенно заменялись мобильными газовыми камерами. Новая система, говорит участникам совещания Гейдрих, чрезвычайно ловко придумана и при этом очень проста: если загнать евреев якобы для переезда в грузовик-фургон, устроенный так, что при пуске мотора выхлопные газы проходят в кузов через специальное отверстие, и включить двигатель на нейтральной передаче, минут через десять-пятнадцать все «пассажиры» задохнутся от угарного газа. Тут, разъясняет он, двойное преимущество: во-первых, можно истребить больше евреев разом, а во-вторых, нервы исполнителей казни останутся в сохранности. И есть еще одна подробность (исполнители считают ее забавной): тела задохнувшихся от газа розовеют[285]285
  В газвагенах («душегубках») такого не случалось – только в концлагерях, где газовые камеры заполнялись «Циклоном Б», смерть там «наступала в конвульсиях, людские тела превращались в ярко-розовые, покрытые зелеными пятнами скорченные трупы». (Цит. по: Полян П. Свитки из пепла. Ростов-на-Дону: Феникс, 2013.)


[Закрыть]. Единственное неудобство: люди, задыхаясь, как правило, испражняются, и после каждой обработки евреев в мобильных камерах приходится драить загаженный пол кузова.