Текст книги "Сияющие"

Лорен Бьюкес
Сияющие

Copyright © Lauren Beukes, 2013

© Елена Суринова, перевод, 2015

© Дарья Кузнецова, иллюстрация, 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2015

* * *

Для Мэтью

Харпер
17 июля 1974

Он сжимает в кармане спортивной куртки маленькую фигурку оранжевой пластмассовой лошадки, которая от потных ладоней становится влажной. Для середины лета он одет слишком тепло, но взял себе за правило для таких случаев надевать специальную, рабочую одежду – джинсы обязательно. Он идет твердыми широкими шагами, как человек, спешащий по делам, несмотря на искалеченную ногу. Харпер Кертис лентяем никогда не был. И время не ждет. Почти никогда не ждет…

Девочка сидит на земле, скрестив ноги; ее голые коленки – белые и острые, похожие на обтянутый кожей птичий череп, – покрыты зелеными пятнами от травы. Услышав шорох гравия, она на секунду поднимает глаза. Он лишь успевает рассмотреть их цвет под шапкой густых спутанных волос – карие. Она тут же теряет к нему интерес и возвращается к игре.

Харпер разочарован. Приближаясь к девочке, он живо представлял себе, какие, должно быть, у нее пронзительно-синие глаза, словно вода на середине большого озера, вдали от невидимых берегов, где кажется, что ты в открытом море. А коричневый – цвет мутный, как жижа у берега, даже грязи на дне не разглядеть.

– Что ты делаешь? – Харпер старается, чтобы вопрос прозвучал естественно и непринужденно.

Он садится на корточки в лысоватый коврик травы рядом с девочкой. Да, таких волос у детей он еще не видел! Такое впечатление, что ее только что выбросило из пылевого смерча, где она кружилась в потоке всевозможного мусора, который теперь валялся на земле рядом. Какие-то ржавые консервные банки и сломанное велосипедное колесо с торчащими в разные стороны спицами. Девочка не отвечает: ее внимание занимает чашка. Та стоит перед ней вверх донышком; у нее отколоты края, а золотистые цветочки у ободка почти утопают в траве. Все, что осталось от ручки, – два коротеньких пенечка.

– К тебе пришли гости на чай? – Он еще раз пытается завязать разговор.

– Никакой это не чай, – бубнит девочка в округлый воротничок своей клетчатой рубашки.

«Дети с веснушками не должны быть такими серьезными, – проносится у него в голове. – Это им совсем не идет».

– Ну и хорошо. В любом случае, я предпочитаю кофе. Девушка, будьте добры мне чашечку. Черный и три сахара, пожалуйста. – Он протягивает руку к перевернутой вверх дном чашке, и девочка вдруг с криком резко ударяет его по руке. Из-под чашки доносится сердитое густое жужжание.

– О, господи! Что это?

– Это вам не чай, а цирк!

– Правда? – Он пытается сработать под простачка, растягивая губы в невинной глуповатой улыбке. А рука от удара горит…

Она смотрит на него с подозрением. Но не из-за того, что не знает, кто он и что может сделать с ней. Просто сердится на непонятливого незнакомца. Он приглядывается повнимательнее, и до него доходит: это же арена цирка. Вот большой круг очерчен пальцем в мягкой пыльной земле; сплющенная соломинка для сока, лежащая на банках из-под кока-колы, – натянутый канат; спущенное велосипедное колесо, прислоненное к кусту, подпертое камешком, чтобы не съезжало, превратилось в колесо обозрения, и там сидят пассажиры – вырванные из журналов фигурки людей, воткнутые между спицами.

Кстати, камешек этот прекрасно впишется в его ладонь. И велосипедная спица легко пройдет через глаз девочки, будто через мармеладку. Он крепко сжимает пластмассовую лошадку в кармане. Ритмичное низкое жужжание, доносящееся из-под чашки, отдается в каждом позвонке и вызывает тянущее напряжение в паху.

Чашка начинает потихоньку сдвигаться в сторону, и девочка крепко прижимает ее руками к земле.

– Але-хоп! – Она смеется, прерывая долгое молчание.

– Вот уж действительно «але-хоп»! У тебя кто там, лев? – Он слегка задевает ее плечом, и на ее нахмуренном лице вдруг вспыхивает мгновенная легкая улыбка. – Значит, ты укротительница? Твой подопечный будет прыгать через горящие кольца?

Она усмехается, крапинки веснушек на щеках сливаются в пятнышки покрупнее, и обнажаются ослепительно-белые зубы.

– Неа, Рейчел не разрешает мне играть со спичками. После того раза…

Один резец у девочки неровный, слегка находит на соседний зуб. Благодаря этой улыбке теперь и глаза перестают напоминать стоячую мутную воду, в них появляется живая искорка. Он даже чувствует легкое головокружение. Напрасно он сомневался на ее счет! Она как раз то, что надо. Одна из них, его сияющих девочек.

– Я – Харпер, – еле сдерживая дыхание, произносит он и протягивает ладонь для рукопожатия. Ей приходится перехватить руку на донышке чашки.

– А вы незнакомец?

– Так ведь уже нет, правда?

– Я Кирби, Кирби Мазрачи. Но, когда я вырасту, все будут звать меня Лори Стар.

– Это когда ты будешь в Голливуде?

Она подвигает чашку к себе, чем вызывает очередной приступ возмущения у жука, и Харпер понимает, что допустил ошибку.

– А ты точно не незнакомец?

– Я же имел в виду цирк! Кто у нас Лори Стар? Летающая акробатка? Наездница на слоне? А может быть, клоун? Или усатая дама? – Он подкручивает пальцами воображаемые усы.

Слава богу, она хихикает: «Не-а-а-а-а».

– Укротительница львов? Метательница ножей? Глотательница огня?!

– Я буду канатоходцем. Уже тренируюсь! Хочешь посмотреть?

Она стала подниматься.

– Погоди-ка, – его вдруг охватывает отчаяние. – Можно посмотреть на твоего льва?

– Вообще-то это не лев.

– А может, ты и сама не знаешь? – Он погрозил пальцем.

– Ну ладно, только осторожно! Чтобы он не улетел. – Она на самую малость приподнимает край чашки.

Харпер прижимается головой к земле и скашивает глаза, пытаясь заглянуть внутрь. Запах смятой травы и черной земли успокаивает. Под чашкой кто-то движется: мохнатые лапы, что-то желтое с черным. В отверстии между краем чашки и землей показываются антенки усиков. Испуганно вскрикнув, Кирби резким движением крепко прижимает чашку к земле.

– Да это же огромный шмель-старикан, – он снова садится на корточки.

– Знаю! – с гордостью отвечает девочка.

– Уж больно он сердитый.

– Мне кажется, он не хочет выступать в цирке.

– Хочешь, я тебе что-то покажу? Чтобы ты поверила мне.

– Что?

– Тебе нужен канатоходец?

– Нет, я…

Но жужжащий шмель уже у него в руках. Когда крылышки отрываются, издается глухой хлопок – такой же, как когда вытаскиваешь косточку из спелой вишни. Это он помнит очень хорошо, после того как целый сезон пахал на сборе вишни в городе Рэпид. Он тогда мотался как угорелый по всей чертовой стране в поисках работы. Пока не нашел Дом.

– Что ты делаешь? – в ужасе кричит девочка.

– А теперь нам нужно натянуть между банками липучку для мух. Ходить такой большой жучина сможет, но лента не даст ему упасть. У тебя найдется кусочек липучки?

Он усаживает шмеля на край чашки. Насекомое хватается за него лапками.

– Зачем ты это сделал? – Она часто-часто бьет его по плечу открытыми ладонями.

Он сбит с толку такой реакцией:

– Разве мы не играем в цирк?

– Ты все испортил! Уходи! Уходи, уходи, уходи, уходи! – повторяет она как заклинание, сопровождая каждое слово ударом ладоней.

– Перестань. Ну хватит! – Он пытается все перевести в шутку и смеется, но она продолжает его колотить. – Хватит, я сказал. Совсем свихнулась, чертова девка? – Он перехватывает ее замахнувшуюся руку.

– А ты не ругайся! – Девочка кричит и начинает плакать.

Все пошло не так, как он планировал. Если первые встречи вообще можно спланировать. Как же он устал от вечной непредсказуемости детей! Именно поэтому ему не нравятся маленькие девочки. Лучше он подождет, когда они подрастут, и будет совсем другая история.

– Все, ну все, прости меня. Не плачь, пожалуйста! А у меня для тебя есть кое-что, только не плачь. Ну-ка, посмотри! – Расстроенный, он вытаскивает оранжевую лошадку-пони из кармана. Вернее, пытается вытащить: голова застревает, и он рывком выдергивает пластмассовую фигурку. Она как раз то, что нужно: подобные вещицы помогают наладить контакт. Хорошо, что он прихватил ее с собой! Он уже не сомневается ни секунды.

– Что это?

– Лошадка такая, пони. Разве не видишь? Получше дурацкого шмеля!

– Она не живая.

– Да знаю я! Черт, возьми! Это тебе подарок.

– Она мне не нужна! – всхлипывает девочка.

– Хорошо, это не подарок, а депозит. Я отдаю ее тебе на хранение – как мы обычно храним деньги в банке. – Солнце палит нещадно. В куртке ужасно жарко. Трудно сосредоточиться и подобрать правильные слова. Скорее бы покончить с этим!

Шмель падает с чашки и лежит на траве кверху лапками, перебирая ими в воздухе.

– Ладно, я поняла.

Ну вот и хорошо. Теперь все идет как надо.

– Отдаю ее тебе на хранение, ты уж постарайся, сбереги. Это важно! Я приду за ней. Понимаешь?

– Почему?

– Потому что она будет мне нужна. Тебе сейчас сколько лет?

– Шесть лет и девять месяцев. Почти семь.

– Это замечательно. Просто замечательно! Время идет себе и идет, год за годом, как крутится твое колесо обозрения. Увидимся, когда вырастешь. Ты же меня узнаешь, детка? Я приду за тобой.

Он поднимается, отряхивает джинсы. Поворачивается и уходит не оглядываясь, едва заметно прихрамывая. Ей видно, как он переходит дорогу, подходит к железнодорожному полотну и исчезает за деревьями в посадке. Девочка переводит взгляд на пластмассовую игрушку, липкую от его потных рук, и кричит, будто он может услышать:

– Да? Не нужна мне твоя тупая лошадь!

Она швыряет игрушку на землю, та подпрыгивает один раз и приземляется рядом с велосипедным «колесом обозрения». Нарисованный глаз лошадки уставился на шмеля, а тот уже сумел встать на лапки и потащился прочь.

Но потом она вернется за лошадкой. Обязательно вернется…

Харпер
20 ноября 1931

Песок скользит у него под ногами; да это и не песок, а противное месиво, от которого ботинки промокли и теперь чавкают. Харпер ругается себе под нос, опасаясь, чтобы преследователи его не услышали. Они перекрикиваются друг с другом в темноте: «Видите его? Поймали?» Если бы вода не была такой чертовски холодной, он бы рискнул уйти по озеру. Но его уже и так трясет от ледяного ветра, который пробирается сквозь рубашку: пальто, испачканное в крови, ему пришлось бросить в забегаловке.

Харпер пробирается через пляж, лавируя между кучами мусора и гниющей древесины, с трудом вырывая ноги из грязи. Он устремляется к задней стене какой-то развалюхи у самой кромки воды – она собрана из старых коробок, скрепленных вместе просмоленной лентой. Сквозь щели и трещины этой странной халупы пробивается свет от лампы, так что она вся светится. Он вообще не может понять, зачем люди устраивают жилище так близко к воде. Наверно, думают, что самое плохое с ними уже случилось, по крайней мере, горная лавина здесь не настигнет. А ведь даже выгребная яма должна быть достаточно глубокой. И уровень воды может подняться из-за дождя, тогда всю эту богадельню смоет к чертовой матери. Пристанище забвенных душ и тел, обреченных на бесконечные потери, у которых несчастье въелось в плоть и кровь. Никто их даже не вспомнит. Как никто не будет скучать и по этой суке, Джимми Грэбу.

Он никак не ожидал, что кровь будет извергаться из него с такой силой. До этого бы вообще не дошло, если бы подонок не перешел границы. А он был жирный, пьяный и как с катушек слетел. Понял, что кулаки не помогут, и потянулся к его, Харпера, яйцам. Он уже почувствовал, как жирные пальцы этого ублюдка ухватили его за штаны. Сам напросился! Не можете по-хорошему, тогда и я за себя не отвечаю! Харпер не виноват, что острым краем осколок стекла попал в артерию, – он целился Грэбу в лицо.

Вообще ничего не случилось бы, если бы этот грязный дебил не начал кашлять на карты. Грэб, конечно, стер рукавом кровавый плевок, но все знали о его заразной болезни и видели, как он постоянно выхаркивает свою заразу в грязный окровавленный платок. Все больные, сломленные, и нервы ни к черту. Конец Америке!

Попробуйте сказать это «мэру» Клейтону и его банде хранителей порядка и законности, возомнивших себя истинными хозяевами жизни. Хотя на деле – ни закона, ни порядка. А еще ни денег, ни достоинства. Он ведь видел вывески типа «отобрано в счет погашения ссуды». Давайте посмотрим правде в глаза: пришло время для Америки платить по собственным счетам.

Бледный луч лежит наискосок, преломляясь у края канавки, оставленной его шагами в песке. Потом он вдруг выгибается в другую сторону, дверь лачуги отворяется, и вырвавшийся на свободу свет очерчивает большой круг. Появляется узкая длинная фигура женщины. В свете керосиновой лампы ее лицо выглядит серым, с резкими мазками теней, как у всех людей в этих местах, будто частые пылевые смерчи сдули не только урожаи, но и все следы индивидуальности с человеческих лиц.

Узкие, костлявые плечи женщины, словно шалью, укутаны пальто – в темных пятнах, на три размера больше нужного. Из плотной шерсти. Видно, что теплое. Он уже знает, что отнимет его у нее, как вдруг понимает, что женщина слепая. У нее нет глаз. Изо рта воняет капустой и гнилыми зубами. Она протягивает руку и дотрагивается до него.

– Что случилось? – спрашивает она. – Почему кричат?

– Бешеная собака. Они гонятся за ней. Вам лучше вернуться в дом, мэм.

Он мог бы просто сорвать с нее пальто и уйти. Но она может закричать и начать драться. Женщина хватает его за рубашку:

– Это ты, Бартек?

– Нет, мэм. Не я. – Он пытается разжать ее пальцы.

Ее голос становится визгливым и громким. Такой привлекает внимание.

– Нет, это должен быть ты. Он говорил, что ты придешь. – В ее голосе слышны истерические нотки. – Он говорил, что…

– Ш-ш-ш-ш, все хорошо.

Как-то совершенно легко он хватает ее за горло и всем телом крепко прижимает к стене. «Просто чтобы она замолчала», – говорит он себе. Дышать со сдавленным горлом трудно. Она широко открывает рот в попытке заглотить побольше воздуха. Глаза начинают вылезать из орбит. В ответ усиливаются спазмы пищевода. Руки выкручивают его рубашку, словно по привычке выжимают белье, а потом цыплячьи пальцы расслабляются, и старуха сползает по стене. Он опускается вместе с ней, аккуратно усаживает ее на песок и медленно снимает пальто.

Из халупы на него смотрит малыш. У него такие большие глаза, что кажется, в них тонешь. «Чего уставился?» – шипит Харпер мальчишке, просовывая руки в рукава пальто. Оно очень велико, но это неважно. В кармане что-то звякает. Может, повезло, и там немного мелочи? На самом деле повезло по-крупному.

– Иди в дом и принеси матери воды. Ей что-то нехорошо.

Мальчик смотрит, не отрываясь, а потом, не сводя с него глаз, открывает рот и кричит диким криком. У него в руках чертов фонарь. Лучик света падает на порог и перескакивает на лежащую женщину. А Харпер уже бежит. Один из подельничков Клейтона – а может, самозваный мэр собственной персоной – кричит: «Сюда!» – и преследователи всем стадом устремляются в направлении его бегства.

Он лавирует между лачугами и палатками, так близко и беспорядочно нагроможденными, что между ними и тачку не провести. «У мухи и то мозгов больше», – проносится в голове мысль, и он резко сворачивает по направлению к улице Рэндольф.

Однако он оказался совершенно не готов к тому, что люди могут вести себя как термиты. Попадает ногой на брезент и тут же проваливается в яму. Размером она с ящик из-под пианино, но гораздо глубже; по всей вероятности, кто-то собирался здесь обустраиваться, вот и прикрыл сверху от дождя.

Приземляется он грузно, задев левой пяткой край деревянного настила так, что тот с хрустом откалывается. В результате он всем телом наваливается на угол импровизированной плиты, который приходится как раз под ребро. От удара его грудная клетка чуть не взрывается. Ощущение такое, словно икру ноги прошила пуля, хотя выстрела не было. Харпер сдерживает дыхание, чтобы не закричать от боли, а тут еще брезент обрушивается сверху, и он барахтается в нем, ловя воздух широко открытым ртом.

Они так и находят его – отчаянно барахтающимся в брезенте и на чем свет стоит проклинающим сукина сына, полного придурка, который не удосужился смастерить мало-мальски приличную халупу. Отверстие наверху быстро заполняется грозными силуэтами людей на фоне ослепляющего света фонариков.

– Никто не смеет за здорово живешь являться сюда и делать все что вздумается, – вещает Клейтон как на проповеди.

Харпер наконец может перевести дух. Каждый вдох отдает резким жжением в боку. Ребро точно сломано, а с ногой еще хуже.

– Ты должен уважать своих соседей, а соседи должны уважать тебя, – назидательно продолжает Клейтон. Оседлал своего конька, как на собраниях, повторяет одно и то же – что нужно очень постараться и проявлять уважение к делам соседей. Всем известно, как заканчиваются эти дела: приезжают блюстители порядка и развешивают по округе уведомления о необходимости освободить помещения в течение недели.

– Трудновато проявлять уважение, когда ты уже неживой. – Смех Харпера больше похож на хрип, живот скручивает от боли. Интересно, у них есть обрезы и ружья? Нет, вряд ли. Тут один из фонариков метнулся в сторону, и он успевает разглядеть в их руках молотки и обрезки труб. Новый приступ спазма в животе. – Вы должны передать меня в руки правосудия, – хочет надеяться Харпер.

– Вот уж нет! Мы теперь сами разберемся. – Клейтон машет фонариком. – Вытаскивайте его, парни! А то скоро вернется китаец Энг и расстроится, что его яму занял какой-то отброс.

Спасение приходит неожиданно – из-за горизонта, сразу за мостом. Клейтонские головорезы прилаживаются, чтобы лучше спуститься, но начинается дождь – твердыми обжигающе-холодными каплями. И доносятся крики: «Полиция! Облава!»

Клейтон оборачивается, чтобы посоветоваться со своей бандой. Размахивая руками и звякая железками, они больше похожи на стаю обезьян. Вдруг всполох огня освещает небо, запах дождя смешивается с запахом гари, положив конец бурному обсуждению.

– А ну-ка, прекратить! – доносится окрик со стороны улицы Рэндольф. Потом чей-то визг: – У них бензин!

– Чего ждете? – спрашивает Харпер. Его голос хорошо различим даже под барабанной дробью дождя и усиливающимися криками.

– Не думай свалить, – грозит ему Клейтон обрезом трубы, но его банда растворяется в пелене дождя. – Мы с тобой еще не закончили.

Не обращая внимания на скрежет в груди, Харпер приподнимается на локтях. Он наклоняется вперед и хватается за брезент, который с другой стороны держится на гвоздях; подтягивается на нем, каждую секунду опасаясь, что случится непоправимое. Однако ткань выдерживает.

Сверху, через шум толчеи и потасовки, доносится командирский голос мэра, обращающегося к невидимым оппонентам: «А у вас есть постановление суда? Вы что же, думаете, можно запросто являться сюда и поджигать наши дома? Мы и так все потеряли!»

Харпер хватает какой-то сверток, кладет его на перевернувшуюся плиту и, опершись на нее здоровой ногой, подтягивается наверх. Поврежденной ударяется о грязную стену так больно, что едва не теряет сознание. Его рвет вязкой слюной и кровавой слизью. Он успевает ухватиться за брезент и крепко зажмуривается, пережидая, когда черные пятна устанут плясать перед глазами, и он снова сможет различать предметы.

Крики растворяются в шуме дождя. Нужно торопиться. Перехватывая руки, он, словно по канату, подтягивается по грязной, скользкой парусине. Еще год назад он не смог бы этого сделать. Но последние три месяца без продыху вгонял металлические заклепки в мост Трайборо в Нью-Йорке, и теперь в его руках силы не меньше, чем у орангутана на сельской ярмарке, у всех на глазах разламывающего арбуз надвое голыми руками.

Брезент предательски трещит; Харпер в любую секунду рискует свалиться обратно в чертову яму. Но ткань выдерживает, и вот он переваливается через край ямы, даже не заметив поначалу, что сильно оцарапался о гвозди. Позднее, осматривая свои раны в безопасном месте, он заметит, что своей полукруглой формой те напоминают следы от страстных поцелуев слишком усердной проститутки.

Он лежит лицом в грязи, по спине колотит дождь. Крики доносятся издалека, но в воздухе воняет гарью, и свет от полудюжины костров смешивается с серостью наступающего утра. А еще доносится легкая мелодия – скорее всего, из открытого окна, из которого высунулись посмотреть любопытные жильцы.

Харпер ползет на животе. То и дело вспыхивает свет – в голове от боли или наяву. Это словно второе рождение. И вот он переходит из младенчества в детство – на пути попадается крепкая палка, позволяющая сменить перемещение ползком на передвижение в вертикальном положении.

Левую ногу приходится волочить за собой. Но он не останавливается, идет через дождь и тьму, чтобы поскорее выбраться из этого горящего «Шанхая».

Никогда ничего не происходит просто так. Каждое событие наделено своим смыслом. Он вынужден бежать и поэтому находит Дом. Он забрал пальто, и поэтому у него теперь есть ключ.