Текст книги "Веселая поганка"

– Послушайте, – завопила я может чуть громче, чем того требовала безопасность. – Не сошли ли вы с ума? Для чего мы сюда проникли? Для проповеди? Это что, ваша единственная цель?

– Да, второй раз в этот дом я вошел лишь с этой целью, – едва ли не с гордостью подтвердил монах.

Тут уж я просто озверела.

– Вы хотите сказать, что я рискую жизнью ради вашей проповеди? – зашипела я. – Сейчас же переубедите меня в этом, иначе за себя не ручаюсь.

– Это так, – бесстрашно заверил он. – Я обязан проповедовать.

Я сделала стойку, и монах, заметив мое решительное настроение, тут же поспешил пояснить свою опасную мысль:

– Успокойтесь, это путь к моему учителю и вашему сыну. Мы должны пройти его.

Я кипела:

– Ха! Путь! Уж слишком он замысловатый! А по-моему, вы просто шантажируете меня! Развели, понимаешь, тут спекуляции, а сами ради своих прихотей моими интересами пренебрегаете. А я еще и своей жизнью рискуй?!

– Риск невелик, – мямлил монах.

– Конечно, – для вас может и не велик. Среди этих богомольных бандитов ваши дружки дипломаты просто кишмя кишат. Вам-то, может, ничего плохого и не сделают, а насчет себя я сильно сомневаюсь. Фиг вам! Я в этом не участвую. Сейчас же удаляюсь, а вы оставайтесь здесь и читайте свои проповеди хоть до посинения! Когда вас начнут бить, я буду уже в Москве. Да и какой из вас проповедник? Только гляньте на себя, у вас же фингал под глазом!

– Это вы же меня и ударили, когда я вытаскивал вас из ледяной воды, – возмущенно напомнил монах.

Но мне хватало и своего возмущения.

– Да кому это интересно? – едва ли не закричала я. – С этим фингалом вы похожи на разбойника. Кто поверит, что вы святой? Тьфу на вас! Тьфу! Тьфу! Тьфу! Будь проклят тот миг, когда я с вами связалась!

Я не на шутку разошлась. Я была зла! Ох, как я была зла! Мой Санька, мой ненаглядный сыночек нуждается в моей помощи, а я вожусь с этим полоумным монахом, который под марку своей дружбы с Господом водит меня за нос.

И как такое случилось, что я, при моем здравом уме, вновь забрела в этот дурацкий молельный дом? Ехали же спокойно в Москву…

А-ааа! Я сама этого ненормального за руль посадила! Разум меня покинул! Как я могла доверить ему руль? Что за дура? Ведь промахнула бы этот поворот и глазом бы не моргнула. И он ничего не заметил бы за своими молитвами, вот и был бы ему весь Господь с его путем к гуру. Так нет же мне, вдруг, ни с того ни с сего, справедливости захотелось. И вот – сразу вляпалась в дерьмо. В одном он прав, нет никакой справедливости. По справедливости я бы уже давно его бросила…

Бросила?! Если уж по справедливости, я бы его давно побила. В подвале сидела? Сидела. А пользы? Ноль. Из-за этого монаха хватали меня, топили, вязали все, кому не лень, даже гомики и Коляны…

А зачем мы перлись в Питер? Спроси его, сам не знает. Я как последняя дура думала, что он в подвале что-то путное узнал… Совершенно не приспособленный к нашей жизни человек. Господи, каких только напастей на меня не свалилось из-за санньяси этого…

Теперь вижу, что и в самом деле он от всего мирского отошел, дундук!

Настоящий дундук – ни под бок ни под голову, а я его, чокнутого, вместо того, чтобы убить, не могу одного здесь бросить. Сейчас сдуру начнет свою глупую проповедь читать – этот несчастный, этот святой человек, тут-то его и повяжут. Боюсь, единственное, что сделал для него Господь, так это послал меня. Теперь вижу, что Господь его любит, но меня-то Господь за что так возненавидел?

– Ладно, – сказала я, – фиг с вами. Только давайте условимся: проповедь свою отчитаете и сразу домой. И слушайтесь меня, что б никакой самодеятельности. Только тогда буду вам помогать.

– Я согласен, – ответил монах (спокоен как слон, даже не обрадовался), – только что вы называете самодеятельностью?

– Самодеятельность, это когда вы суете нос туда, где ни фига не понимаете.

– Где не понимаю, нос совать не буду, – поспешил он заверить меня со всей серьезностью.

– Хорошо, тогда слушайте. Будем искать аппаратную путем логических умозаключений. Раз есть пульт, значит есть и электроэнергия, от которой он работает.

– Вы инженер, вам видней, – выказывая уважение, согласился он.

– То-то же.

Я задумалась.

«В самом зале вряд ли, на сцене я уже была, остаются подсобные помещения…»

И тут я вспомнила: в конце коридора, находящегося за металлической дверью, у стены я видела электрический щит. Может быть силовой, а может быть и слаботочный. Хотя, вероятны комбинации.

– Нам надо бы проникнуть за металлическую дверь, но неизвестно открыта ли она как раньше? – шепнула я.

И в этот самый момент из двери, о которой я говорила, вышел здоровенный, заросший трехдневной щетиной детина. Он юркнул куда-то под сцену, но нам с монахом не это было интересно.

– Видели? – шепнул мне монах. – Дверь не закрыта. Я должен сейчас же в нее войти.

Мне стало обидно:

– Вы. А я?

– Ну и вы, если хотите.

– Нет, кто здесь командует? – возмутилась я.

– Вы, конечно, – заверил монах.

«С нами Бог,» – шепнула я и первой встала с лавки. Мы направились к металлической двери и вошли в знакомый уже коридор. Я сразу двинулась к щиту. Он был в нескольких шагах от той двустворчатой двери, в которой ночью шел безобразный пир лжепророка. На этот раз дверь была закрыта.

Я, со страхом поглядывая на нее, повернула ручку дверцы щита и… легко открыла его. Разноцветные жгуты проводов, ветвясь уходили куда-то вверх, веером разбегаясь внизу от коммутационных устройств.

– Аппаратная, думаю, где-то наверху, – сообщила я, – а здесь, в подземном этаже, разводки к исполнительным механизмам и проекционной аппаратуре.

Монах в непонимании молчал, из этого следовало, что здесь он мне не помощник, надо самой соображать.

«Внутри зала, – подумала я, – лестниц нет, исключая те, что ведут на ярусы для слушателей. Однако ярусы, судя по всему, ограничены стенами дома. Снаружи нет и намека на выносные лестницы…»

– Лестница наверх, в аппаратную, где-то здесь в коридоре, – уверенно сказала я. – Скорее всего за одной из этих дверей.

И мы принялись дергать ручки все дверей подряд, исключая знакомую, за которой не так уж давно шел пир горой. Мне вовсе не улыбалось встречаться с лжепророком – вдруг он все еще бражничает.

Три двери были заперты, а за четвертой обнаружилась лестница. Монах, как обидно, даже не восхитился моими дедуктивно-инженерными способностями. Принял все как должное и, думаю, отнес успех на счет Господа. Я же отдавать свои лавры Господу не пожелала и спросила:

– Что бы вы без меня делали?

Он оставил вопрос без ответа, жестом приглашая подняться по лестнице.

Подниматься пришлось долго, по моим прикидкам на уровень четвертого этажа, то есть под самую крышу. Лестница уперлась в небольшой темный коридорчик, освещенный лишь полоской света, просачивающейся в щель приоткрытой двери, куда я тут же и заглянула. Глазам моим предстала прозаичная картина: в комнате, сплошь уставленной сложнейшей электроникой, сидели два типа. Один – обычный бритоголовый бандюган размеров великих, второй – культурный субтильный парнишка с очками на длинном тонком носу. Типы азартно резались в карты.

Физиономия бандюгана источала безмятежность, лицо же интеллигента носило печать озабоченности. Он то и дело задерживал ход и напряженно вглядывался в многочисленные индикаторы, мигающие всеми цветами радуги. Отдельно от прочей аппаратуры стоял небольшой телевизор, развернутый экраном к бандюгану. Там демонстрировалась убойная порнуха, явно подпольного производства.

– Софья Адамовна, вы сможете во всем этом разобраться? – прошептал монах, имея ввиду, конечно же не порнуху, а аппаратуру.

– Ну, во всем может быть так сразу и нет, – засомневалась я, не желая с ходу расписываться в своей несостоятельности, – однако попробовала бы. Учитывая мой талант и способности к наукам, чем черт не шутит.

И тут мой монах отодвинул меня от двери и… вошел в комнату, вызвав шок у интеллигента и тупое удивление у бандюгана.

– Ты че, в натуре? – вопросил тот. – Иди, бля, вниз поклоны бить.

Монах же остановился посередине аппаратной и сказал:

– Софья Адамовна, приступайте.

И я приступила: подошла вплотную к аппаратуре и уставилась на нее, как баран на новые ворота.

Бандюган от наглости нашей просто онемел, но очень быстро пришел в себя и выдал роскошный вариант русского площадного фольклора, стараясь в основном для монаха, поскольку я была занята чрезвычайно. Монах мой, однако, стараний бандюгана не оценил, отнесся к ним равнодушно.

Бандюган, отчаявшись пронять нас словами, бросился на монаха с кулаками. Я в ужасе зажмурилась, но ничего не произошло, если не считать того, что бандюган рухнул на пол и захрапел.

– Что вы с ним сделали? – изумилась я. – Он умер что ли?

– Слышите же, что храпит, – с легкой обидой ответил монах, – значит спит человек. Я нажал на точку покоя, минут через сорок он проснется.

– Что за точка такая? – удивилась я.

– Она расположена рядом с точкой смерти. Неопытные ученики иногда ошибаются и путают эти точки. Если ошибка произойдет на живом человеке, его душа расстанется с телом.

Интеллигент, услышав это, начал сползать со стула, выстукивая зубами частую дробь. И тут я поняла, что знаний электроники мне демонстрировать не придется, а потому заперла дверь на засов и заговорщически сообщила интеллигенту:

– Есть способ договориться.

– Спасибо, – благодарно мотнул головой он. – Что я должен делать?

– Этот великий гуру, этот святой человек, – я показала на монаха, – должен произнести проповедь. Его жизнь потеряет смысл, если этого не произойдет.

– Да-да, конечно… понимаю, – пролепетал интеллигент, спешно протягивая моему монаху микрофон.

И, не теряя ни секунды, мой монах заговорил…

Говорил он вдохновенно и был так красив, что передать невозможно. Даже фингал (мое произведение) не портил его, а может даже – и такое бывает – украшал. Монах воздел к небу свои сильные красивые руки и заговорил. Его длинные пальцы трепетали, его голос рокотал. Я залюбовалась им. Интеллигент тоже с восхищением взирал на моего монаха, а монах, нас не замечая, забыв про все, говорил, говорил, говорил…

А что говорил он! А как! Ах, как говорил мой монах! Ну хоть бери, бросай к черту эту любовь и косметику с мясом, сексом и сплетнями да предавайся преданному служению. Честное слово, я почти уже готова была к нему, к служению этому, даже блаженство некоторое от речи монаха испытала, даже душу свою бессмертную почувствовала, совсем отличную от этого чужого грешного и отвратительно-бренного тела. Захотелось чисто и преданно кому-нибудь служить… Потом захотелось служить Господу, именно Господу, потому что Он – единственный, с кем я бессмертна. Все пройдет, но Господь будет вечно, а с Ним вечно буду и я, не говоря уже о блаженстве, которое снизошло…

Снизошло такое блаженство!

Нет, честное слово, не пожалела я, что пришла в тот дом и, рискуя своей жизнью, дала прочитать проповедь своему монаху. Он прочитал ее так, что и пострадать не стыдно. Просто блеск!

Очнулась я в лапах головорезов, по другому этих людей не назовешь. Мой монах, распаленный службой Господу, рвался из бандитских лап к микрофону и взывал, взывал…

На этот раз нас топить не стали, а посадили в темную и холодную комнату, судя по всему находившуюся в подвале – слабые лучи света пробивались из окошка под потолком. В том подвале даже мебели не было, даже лежанки, – бросили нас прямо на солому.

Уже спустя пять минут у меня зуб на зуб не попадал, монаху же моему все одно, что прорубь, что подвал, что «Кадиллак» с «Фордом». Он везде одинаково счастлив, к тому же так лихо на свою проповедь зарулил, что остановиться уже не мог. То, что я была единственная его слушательница, монаха не смущало. В этом смысле я могла гордиться: остаток проповеди достался мне весь.

Когда монах смолк, я, просветленная, нежно его спросила:

– Ну что, допрыгался сукин сын? Добился своего? Сидим опять в подвале. Только не говори мне, (для своего же блага) что через этот подвал проходит путь к твоему гуру и моему сыну.

Монах открыл было рот, но я, не зная его намерений, на всякий случай предупредила:

– Если скажешь – убью.

И он, бесстрашный, завел-таки шарманку.

– Каждый шаг наш – путь к моему Великому гуру и вашему маленькому сыну, и подвал этот – новый шаг к ним, – с мудрым видом произнес он.

Нетрудно представить мое состояние. Все плоды проповеди как рукой сняло. Куда только эта благость из меня подевалась? Выветрилась в единый миг.

– Ах, ты едрена вошь! – закричала я и, стыдно сказать, на святого человека с кулаками набросилась.

И, что хуже всего, он совсем не сопротивлялся. Я молотила кулаками по его сильному мускулистому телу, а он переживательно вскрикивал, взывая:

– Осторожно! Вам будет больно!

Мне стало стыдно. К тому же действительно заболели кулаки. Я сникла и зарыдала.

– Зачем вы плачете? – ласково спросил монах. – Вы служили Господу, благодаря вам состоялась моя проповедь, теперь впереди – только радость.

– Шли бы вы! – отмахнулась я.

Монах же терпеливо продолжил:

– Вы познали, что душа ваша вечна, а вы не это тело. Первый шаг сделан, значит обязательно будет и шаг второй.

– Ах, оставьте, – взмолилась я, – до шагов ли, когда сижу черте-те где, а мой Санька, мой маленький сын в лапах этих головорезов? Уже и я в их лапах! В подвале сижу! Ой-ёй-ёй-ёй-ёй-ёй! – горестно завыла я, дрожа от холода.

Монах же, узрев мое горе, ничего лучшего не придумал, как лечить меня новой проповедью.

– Вы должны стремиться к такому духовному состоянию, – сказал он, – когда ничто внешнее не сможет на ваше благостное настроение повлиять. Ведь даже сидя в подвале вы не лишены радости любить Господа и служить Ему. Ваша душа вечна, она не есть ваше тело, какое ей дело где это тело сидит: в подвале или в ресторане? Душе все равно.

– Уж лучше в ресторане, – вставила я.

– Нет, в подвале для духовного роста лучше. В ресторане больше соблазнов.

Я разозлилась:

– Да как не поймете вы, странный человек, что я хочу этих соблазнов! Я сама их ищу!

Монах покачал головой:

– Тело ваше хочет, но не хочет душа. Душа плачет, душа страдает, заточенная в ваше тело, а вы мучаете ее и знать о ней не хотите. Не хотите слышать как страдает душа ваша.

– Это ваша душа страдает, – отрезала я, – а у моей души все в порядке, особенно когда она в ресторане сидит да еще в обществе красивого и приятного собеседника. А еще лучше, если этих собеседников много и все они от меня без ума.

Господи, зачем я это сказала? Тут же, не сходя с места, монах завел новую проповедь. Настроение и без того ни к черту, а тут еще он над ухом зудит. Никакой приятной беседы.

– Хватит меня учить! – запротестовала я, и монах мой и ушел в молитву.

Я опешила. Вот это да! Теперь мне что же, сидеть в молчании? Не со стенами же я буду говорить. Молчание для меня хуже всякой проповеди.

– Есть хочу! – заявила я. – Пить хочу! На чистой постели спать хочу! Принять ванну хочу!

– По этим вопросам не ко мне, – тоном махрового бюрократа, прервав молитву, ответил монах и кивнул на дверь.

Тут же подскочив с соломы, я метнулась к двери, изо всех сил замолотила по ней кулаками и завопила:

– Откройте! Откройте!

К моему огромному удивлению дверь распахнулась, и на пороге вырос горилообразный бандюган.

– Че надо? – сквозь зубы процедил он, и я сразу же забыла обо всех своих желаниях.

Бандюган не стал дожидаться возвращения моей памяти, а, презрительно сплюнув, захлопнул дверь и с лязгом закрыл замки.

Я тут же повторила процедуру: застучала в дверь с утроенной силой. Бандюган снова вырос на пороге все с тем же вопросом. На этот раз у меня нашелся ответ.

– Если устроишь побег, получишь приличную сумму. До самой смерти загорать на Канарах хватит, – с честнейшим видом заявила я.

В глазах бандюгана появилась паническая растерянность, говорящая об умственном труде, к чему он, в сущности, не привык. Не привык-то не привык, но каким-то непостижимым образом в ситуации все же правильно разобрался и смекнул, что если поможет нам бежать, то смерть очень быстро настигнет его и на Канарах. Видимо бандюган учел все обстоятельства, потому что ответил:

– Не-ее, по этим делам к пахану.

Я, не теряя тонуса, залепила ему новый вопрос.

– Сколько возьмешь за встречу с паханом? – спросила я и сразу же поняла, что проявила немыслимую жестокость.

Совсем уж непосильную задачу задала бедняге, несчастный аж взмок. Долго скреб в затылке, пыхтел, тужился и наконец «родил».

– Это вряд ли. Эт-т я не могу. Пахан мне этого не приказывал.

«Дисциплина, чувствуется, капитальная у этого пахана, – с невольным уважением подумала я. – Ишь как народ свой бандитский вышколил!»

– Хорошо, фиг с тобой, – решилась на последнее предложение я, снимая с руки кольцо с бриллиантом.

Не могу сказать, что вещица дорогая – так себе, ширпотреб, но бандюган-то об этом не догадывался. Я показала ему кольцо и заявила:

– Если скажешь сколько лет твоему пахану, плачу тысячу долларов.

Бандюган, во власти которого я в общем-то была, мог забрать это кольцо без всяких условий, но почему-то он сделать этого не сообразил и поспешно выпалил:

– Сколько лет, блин, не знаю, но мужик он немолодой. Даже пожилой. Сто пудов, пожилой мужик. Может самую малость тебя постарше.

– Пошел вон дурак! – рявкнула я и надела на палец кольцо.

– Дура, блин, сама, – парировал бандюган и, презрительно сплюнув, захлопнул дверь.

Я подытожила результаты беседы: «Очевидно, что пахан у них не Доферти, не Ангира Муни и не Колян. Последний сам поминал пахана, на которого какой-то американец работает. Судя по всему, американец этот правая рука пахана, но плетет за его спиной собственные интриги. Доферти и Ангира Муни ребята совсем молодые и, как это не обидно, действительно моложе меня – следовательно и они не паханы. Так кто же тогда пахан? Лжепророк что ли, зону топтавший? Если так, то чем я помешала ему, что он взъелся на меня? Хотя, судя по разговору американца с Каштановой Бородой, пахан-то как раз ничего против меня и не имеет. Это американец на меня ополчился. А кто же тогда американец?»

Мысль моя зашла в тупик.

– Вот же сволочь, – зло пнув дверь ногой, воскликнула я, глазами ища поддержки у монаха.

Но он безмолвствовал и меня это возмутило.

– Почему вы молчите? – закричала я.

– А что я должен сказать? – удивился он.

– Будто нечего! Сидим в подвале! За дверью рыщут «братаны» – сволочи и подонки – а вам нечего сказать? Обругайте их хотя бы!

– Зачем? Они такие же, как и мы, души, тоже обусловленные, заточенные в бренное тело, тоже бедные и еще более заблудшие. Их души, может, чуть меньше прошли тернистого пути, а потому больше привязаны к материальному миру, но конечный пункт у всех один. И я, и вы, и они должны вернуться в свой дом – в Духовное Царство Божие, как бы долго мы не петляли по лабиринтам материального мира. Когда-нибудь души этих заблудших тоже попадут в Духовное Царство Божие, и вы встретитесь там и будете друг друга любить, как любит вас сам Господь. Так почему же не сделать этого прямо сейчас? Почему не возлюбить их так, как всех нас Господь любит?

Я с трудом дождалась конца его речи и, научившись у бандюгана, зло сплюнула:

– Тьфу на вас! На что намекаете? Уж не на то ли, что я должна этих ублюдков еще и любить, несмотря на то, что они методически меня вяжут, топят, сажают в подвалы и нещадно лупцуют? Ха! Они мне по морде, а я к ним с любовью! На это намекаете вы?

Монах покачал головой:

– Не намекаю, а говорю прямо. Материальные гуны слишком прочны и не преодолеть их нам без любви. Мы должны научиться любить не только себя.

– Что за гуны такие? – насторожилась я.

– Как погонщик управляет быком с помощью веревки, продетой быку в нос, так и Господь управляет всеми обусловленными душами с помощью гун материальной природы. Гуна саттва – гуна благости, гуна раджас – гуна страсти, тамас гуна – гуна невежества. Самые сильные гуны – гуны страсти и невежества. Гуна благости гораздо меньше влияет на нас. Это плохо, это приносит нам плохую карму. Лишь освободившись от этих гун и поднявшись над гуной благости, человек достигнет трансцендентного уровня. Таким образом все преграды на его пути будут разрушены. Мой учитель, Великий ачарья Маха прабху, который приехал давать знание в вашу страну, давно достиг трансцендентного уровня. Он может заниматься любой деятельностью без кармической привязанности. Когда он расстанется с телом, то попадет в Духовное Царство.

– Может уже попал, – пригорюнилась я. – Вы же сами «братанов» этих видели. Не зря же они гоняются за вами, да и за мной заодно. А зачем вообще сюда приехал ваш гуру? Что ему в Америке не сиделось?

– Вы уже спрашивали о моем учителе, и я дал ответ на ваш вопрос, поэтому теперь отвечу притчей, – сказал монах, а я подумала: «Ну что за напасть? Этот человек просто с ног до головы напичкан притчами.»

– Говорили бы прямо, а не мутили воду своими притчами, – посоветовала я. – Так до меня лучше доходит, говорю же вам, я как корова: последующая мысль вытесняет предыдущую. Думаю, это происходит от большого ума – мыслей слишком много мой ум рождает. Так что, чем проще вы выразитесь, тем быстрее пойму.

– Хорошо, – согласился монах. – Ачарья Маха прабху не живет постоянно на одном и том же месте. У него нет материальных привязанностей, он всегда спешит туда, где больше всего необходим Господу в преданном Ему служении. Я тоже поступаю так.

– Ладно-ладно, тогда скажите, почему он приехал именно к нам, в Россию?

– Так сложилось, что ваша страна стала значительно благоприятней для духовного роста и развития, чем, скажем, Америка или страны Европы, где в подавляющем большинстве грубые материалисты, устремленные лишь на материальное процветание. Обилие духовно созревших людей привлекло в вашу страну много лжецов, спекулирующих духовными знаниями и уводящих людей от истины. Вы только что своими глазами видели, как это происходит.

– Да-аа, – энергично согласилась я, – Рыжая Борода, этот гомик строил из себя пророка, хотя сам погряз с грехе. Это возмутительно, ну нагорится он в аду!

– Думаю, с ним будет еще хуже, – заверил меня монах. – Но вся беда не только в этом. Дело в том, что в этот мир мы приходим не одинаковыми, с разным духовным уровнем. Поэтому и существует так много религий. Одна душа приеемлет христианство, другая буддизм. Великий гуру приехал собирать те души, которые не способны принять существующие в вашей стране религии. Этих душ немного, но они легкая добыча для лжецов. Религия – бизнес этих лжецов, легкий и доходный бизнес. Великий гуру приехал противостоять им.

– Это же опасно! – испугалась я. – Как он, святой человек, собрался противостоять «братве»?

– Предавшийся Господу, Его чистый и преданный слуга, может противостоять любой материальной силе, – заверил меня монах.

Мне стало смешно:

– Раз это так, почему же вы ищете своего гуру? С ним Бог, значит будьте спокойны. Чем раньше он со своим телом расстанется, тем быстрее попадет в Духовное Царство Господа.

– Это так, – согласился монах. – Я спокоен, но мой долг его разыскать. Ачарья Маха прабху нужен мне, потому что я его ученик, я хочу и дальше продвигаться по пути духовного роста. Если я узнаю, что ачарья Маха прабху расстался с телом, то буду рад за него и совершу надлежащую службу, но до тех пор пока об этом не узнал, я должен искать его и совершать различные действия в этом мире, потому что Бог не поможет тому, кто бездействует. По этому поводу могу рассказать одну притчу…

– Нет-нет, – испуганно закричала я, – не надо! Не надо притч, все мне ясно. Кстати, не пора ли вам представиться? Мое имя вы знаете, а как вас-то зовут? Не Майклом же вас ачарья Маха прабху называет.

– Меня зовут Шрила Мукунда, – с поклоном представился монах.

– Шрила Мукунда – очень приятно. Но раз мы ищем вашего Маха прабху, значит глупо сидеть в подвале. Зачем же вы попадали сюда, Шрила Мукунда? Только не заводите шарманки про какой-то особый путь через этот молельный дом. Признаться, вы с этой шарманкой мне осточертели!

Сказав это, я тут же о своей грубости пожалела, но исправить оплошность не знала как, потому что монах мой мгновенно замкнулся, достал свой мешочек и начал молитву бормотать.

Я запаниковала, мало что впереди неизвестность, в подвале сижу, так еще и лишилась пускай и нудного, но все же собеседника. К тому же я не просто беседу вела, я пыталась навести этого Шрилу Мукунду на мысль, что пора бы уже и меры принять, пора бы покинуть подвал этот чертов. Раз лежит через него путь, хорошо, я не возражаю, но путь путем, а привал затянулся, пора и честь знать. Монах обладает такими способностями, что просто грех не воспользоваться ими. Что же он медлит?

«Ах, – пригорюнилась я, – как невовремя ему нагрубила.»

Жизненный опыт говорил мне, что быстро восстановить мир с оскорбленным мужчиной можно одним лишь путем: надо вызвать к себе жалость.

«Действует ли это на монахов – не знаю, – подумала я, – но во всяком случае стоит попробовать.»

И я начала рыдать, подвывая:

– За что? За что? Ну за что?

Монах безмятежно молился, не проявляя интереса к моим вопросам.

«Неправильно, – сообразила я, – он же реагирует только на имя Всевышнего, вот и надо это имя в вопросы вплетать.»

И я в свои подвывания вставила заветное слово:

– За что, Господи? Господи, ну за что?

Монах мой отреагировал незамедлительно.

– Почему вы плачете? – спросил он.

Признаюсь, плохой я, иногда, политик. Не смогла сдержаться. Мне бы проявить терпение, я же взорвалась.

– Как? – завопила я. – И вы еще задаете мне вопросы? По вашей милости я попала в этот подвал и сижу здесь, когда мой сын нуждается в помощи. Одно удивительно, почему вы не рыдаете и не рвете на себе волосы?

Я с презрением посмотрела на бритую голову монаха.

– Не вижу причин для беспокойства, – безмятежно ответил он. – Какие у вас проблемы?

Ну, здесь уж никто меня не осудит. Разве есть в природе та невозмутимость, которая не обернется в ярость от подобных слов? Я вскочила с соломы и затопала ногами и закричала:

– Какие проблемы?! Я что, родилась, чтобы сидеть в подвале? Ладно я, вы-то для чего сюда с другого конца планеты перлись? Как вам не стыдно? Всякие точки знаете, а сидите как элементарный лох.

Монах мой пришел в недоумение:

– Чего вы от меня хотите?

– Хочу, чтобы мы выбрались отсюда, – воскликнула я, подскакивая к двери и злобно пиная ее ногой. – Почему вы не показали свой приемчик этому бандюгану, этому лбу? Вам же ничего не стоило уложить его одной точкой!

– Вы полагаете, что он здесь единственный наш противник?

– Уложите всех, – посоветовала я.

– Вы предлагаете вступить с ними в борьбу?

– Да, я вам это предлагаю! Иначе нам век свободы не видать, потому что никогда не выбраться из этого чертового подвала!

И тут монах меня буквально с ног сбил одним лишь своим вопросом.

– А чем вам не нравится тут? – спросил он, и я рухнула на солому. – Здесь сухо, достаточно тепло, нас не бьют, нам не угрожают. Раз мы здесь сидим, значит у этих людей нет намерений нас умерщвлять. Здесь можно общаться с Господом, так чего же вам еще надо?

– Хотите сказать, что непрочь остаться здесь навсегда? – ехидно поинтересовалась я, сообразив, что разговаривать с монахом, как с нормальным человеком, глупо.

– Уверяю вас, – продолжал увещевать он, – мы не останемся здесь навсегда. У каждого из нас есть свой путь, и мы пройдем его, в результате же обязательно освободимся от этого тела. Душа же наша вечна при любых обстоятельствах.

– Ну спасибо, успокоили меня. Вы хоть снимите с себя этот ужасный балахон, коль уж взялись молиться. Не пристало вам, санньяси, ходить в тряпках фасона лжепророка.

– Я не замечаю этой одежды, – ответил монах и предался молитве.

– Зато я замечаю! – воскликнула я и из противоречия начала яростно стаскивать с себя накинутую поверх куртки рясу лжепророка.

Рукав балахона был узок и для того, чтобы освободится от него, я резко дернулась. Что-то твердое и тяжелое больно шлепнулось о мои ребра…

Кстати, шлепнулось уже не впервые, только все поинтересоваться некогда было, что там по мне колотит, так занята я была в последние дни. Ха, зато теперь времени хоть отбавляй – насижусь еще в этом гнусном подвале!

Я сунула руку в обширный внутренний карман куртки, и пальцы ощутили согретую моим теплом сталь оружия.

– Черт возьми! – закричала я. – Как умна моя баба Рая! Век буду ее слушаться!

Да, да, это был пистолет. Тот самый, который баба Рая сунула мне, когда я уходила из дому. Каким-то непостижимым образом мне удалось о нем забыть, хотя это было не просто: железяка весь день молотила по ребрам, но я только морщилась, терпеливо отмахиваясь от неприятных ощущений.

Конечно, мне было не до капризов, в жизни моей происходили такие события, что бьющий по ребрам пистолет просто «тьфу» рядом с ними. Стоило ли внимание на него обращать?

И пистолет дождался своего часа.

Я извлекла на свет божий оружие и с демонстративной заинтересованностью принялась его изучать.

– Отличный пистолет, – бормотала я, стараясь привлечь внимание монаха, – «ТТ», почти новый и не какого-то там китайского, а родного отечественного производства… Полная обойма патронов… и содержался в порядке, даром что в воде побывал. «Братан», вижу, ухаживал за своей «пушкой», смазывал, бандюга, добросовестно… Сто чертей ему в дышло…

Монах обратил-таки на меня внимание и спросил:

– Вы так хорошо разбираетесь в оружии?

Я только этого и ждала.

– Еще лучше, чем в мужчинах. Уж в чем, в чем, а в оружии разбираюсь, – не без гордости заверила я. – И пользоваться им получше некоторых умею. Есть такой вид спорта – скоростная стрельба из пистолета. Вы, как монах, может об этом деле и не слышали, а я этим спортом как раз и занималась. По мишеням палила в полное свое удовольствие.

– Значит в людей вы стрелять не умеете, – успокоился монах, видимо уже не ждущий от меня ничего хорошего.

Мне даже обидно стало. Да что же это такое? Боится меня больше уже, чем этих варваров, «братанов».

– Отчего же, не умею, – желчно возразила я. – По-моему такие люди, как бандиты, мало чем отличаются от мишеней.

– Это страшное заблуждение, – заволновался монах, но мне уже было не до него.

Ко мне пришло вдохновение, я уже была в действии. Ногой и рукоятью «ТТ» я изо всех сил молотила в дверь, дополняя картину зычным голосом. Вскоре дверь распахнулась, на пороге возник бандюган и с ленивой вальяжностью поинтересовался:

– Ну че?

Однако, вальяжность его как рукой сняло, когда он увидел направленное на него дуло.

– Заходи, дорогой, – ласково предложила я, подкрепляя предложение угрожающим покачиванием ствола.

– Ну ты в натуре, – озадаченно вымолвил бандюган и зачем-то шагнул ко мне.