Текст книги "На пороге (То, чего не было, – не вернуть)"

Людмила Ясна
НА ПОРОГЕ
(ТО, ЧЕГО НЕ БЫЛО, – НЕ ВЕРНУТЬ)
Повесть

«Я хочу среди бури хоть немного лазури, хоть немного любви…»

Илья Эренбург

Культпоход в кино

Закончились осенние каникулы. Началась вторая четверть в десятом классе. Уже неделя, как снова сидим за партами. Правда, идти в школу не хотелось, утешало только то, что это последний учебный год, а потом будет чудесная взрослая жизнь: студенчество, работа, одним словом – будущее, которое уже можно потрогать, ощутить его возбуждающий запах, попробовать на вкус. Не огорчало даже то, что судьба разбросает нас, одноклассников, по свету, и вспомним мы друг друга разве что в старости, ностальгируя по юности. Все случится уже совсем скоро…

Вчера наш 10-В устроил культпоход в кино. Хотя событие было и незначительное, но все обрадовались, дружно отправившись в клуб, сереющий в парке. Типичная советская постройка. Все клубы в селах были одинаковыми – правда, у нас, в Кегичевке, он назывался «Дом культуры». Все-таки райцентр!

Показывали «Войну и мир», первую серию.

Возле меня села Клава Товкач. Я люблю украдкой наблюдать за ней. Клава всегда одета как-то по-особенному. Точнее, у нее такая же школьная форма, как и у других девочек, но на ней все смотрится очень аккуратно и красиво. Белый и черный фартуки ее мама сшила так, чтобы подчеркнуть в своей дочурке все самое лучшее. Воротничок на платье не просто белый, а в черный крупный горошек, туфли – на невысоких каблуках. Бледное, чуть широковатое Клавино лицо с большими глазами и четко очерченным ртом обрамлено крашеными волосами цвета пшеницы, ниспадающими прядями на лоб и уши, а на затылке стянутыми в «конский хвост». Клава кажется уже совсем взрослой дамой и словно спешит жить, как будто у нее меньше времени, чем у других. Она хитрая и самолюбивая. Осмотрительная. В глаза скажет одно, а за глаза – другое. Конечно, эта девушка знает себе цену и замуж, наверное, выйдет по расчету.

Клава поглядывала в ту сторону, где сидел Сергей Головко, которого будто шило в известном месте донимало. Он вертелся, смеялся, выстукивал костяшками пальцев какую-то барабанную дробь и качал в такт головой, увенчанной роскошным густым чубом в стиле киногероев начала нашего ХХ века. Сергей остроумный и веселый, однако, как ни странно, я его не очень хорошо знаю… Так вот, я наблюдала за ним и Клавой, поскольку на это у меня были веские причины.

Впереди нас ни на минуту не умолкал Толя Соловей, комментируя фильм: на уроках ни гу-гу, а здесь разошелся!

Немного сбоку сидели Коля Проценко и Соня Лапата. Он купил ей билет и, конечно, потом проводит домой. Коля, похоже, самый красивый парень в нашем классе. Но это понимают не все, поскольку его лицо еще не возмужало, было по-детски кукольным. Хотя уже и сейчас видно, что Соня значительно проигрывает рядом с ним, а еще и ломается, крутит носом. Зато Коля перед ней просто млеет, преданно заглядывая в глаза, как породистый щенок. Соня же – некая смесь дворняжки с болонкой – отворачивается, глядя куда-то в сторону невыразительными глазками сквозь светлые, грязноватые с виду пряди.

В этом году с нашими парнями и девушками случилось что-то непонятное. Все вдруг стали поголовно влюбляться. Сергею Головко нравится Клава Товкач, Вася Рыбка бегает за Надей Черной, у моей лучшей подруги Вали Грачевой только и разговоров о Косте Пинчуке, с которым она училась до восьмого класса, а потом тот уехал в Харьков – поступил в какой-то техникум. Я с ним не знакома, поскольку пришла в этот класс из другой школы – Бессарабовской восьмилетки – вместе с еще несколькими одноклассниками. Среди них мой сосед Леня Гринько и Зинка Ароненко, которую я не люблю, и она отвечает мне тем же.

В Бессарабовке я дружила с Любой Липатовой и Таней Зеньковой. С Любой мы жили на одной улице и ежедневно вместе бегали в школу, а с Таней знакомы с малых лет. Она – моя первая подружка. Живет по соседству с моими бабушкой и дедушкой – папиными родителями.

О Тане я давно ничего не слышала и начала скучать по ее серым внимательным глазам, искренней преданности и врожденному чувству справедливости. У нее не было отца, и она много помогала своей матери по хозяйству: ухаживала за коровой и свиньями. Поэтому руки у нее были красными, в цыпках от холодной воды и недетского труда: до восьмого класса она вымахала в плотную сельскую девушку.

Танина мать сторожила на свиноферме и немного подрабатывала шитьем. Она хромала на одну ногу и вообще много болела, поэтому не могла выполнять тяжелую работу. Иногда Таня даже заменяла ее ночью, спала в чулане, неподалеку от свиней. Потом от нее несколько дней так разило, что хоть нос затыкай.

Таня после восьмилетки уехала в Харьков учиться на токаря-универсала. Мне очень хотелось с ней увидеться, рассказать, как мне живется уже здесь, в райцентре, узнать, что у нее новенького. Пожалуй, только с ней я могла бы сейчас откровенно поделиться тем, что творится у меня на душе. Есть один парень в нашем классе, который мне очень нравится, я даже боюсь вслух называть его имя. Пишу стихи о нем: «Ты, милый, как звезда, сияешь, хотя меня не замечаешь…»

В Бессарабовке с пятого класса я дружила еще и со Светой Семенченко. В тот год к нам как раз пришли дети из начальной школы соседнего села. Мне очень понравилась худенькая, круглолицая, со стройными ножками девочка. Это и была Светочка. Мы заинтересованно рассматривали друг друга. Пожалуй, она также почувствовала ко мне симпатию, поскольку предложила сесть за одну парту. Светлана тоже перешла со мной в Кегичевскую десятилетку. Но мы уже давно не дружим, даже не знаю, почему.

Скоро двенадцать, полдень. Мы учимся во вторую смену – значит, пора собираться в школу. Жаль, по геометрии задача не получилась. Надо отправить также работу по стенографии на Московские заочные курсы, где мы учимся с Соней Лапатой.

Соня у нас отличница. Живет недалеко от меня на военной базе, потому что ее отец – офицер. Она невысокого роста, у нее коротенькие ножки, русые редкие, слегка вьющиеся волосы и очки, которые Соня не любит носить. Но у нее есть определенный шарм, она нравится не только Коле Проценко. Соня держится уверенно, со многими кокетничает, хорошо знает русский язык, поскольку жила раньше в каком-то большом городе (не то, что мы – деревенщина, «серяки», как говорит мой папа). Соня обещала купить мне шариковую ручку на базе, а оказалось, что их там уже нет. Ну да ничего, мне принесет ручку Лариса Липная, с которой я сижу за одной партой. Она сказала, что их у нее две.

Наш класс, к сожалению, не отличается особой дружбой – не то, что параллельный 10-А. Там действительно «один за всех, и все за одного». А у нас если и дружат – то группками, возможно, потому что много новых учеников пришло из соседних сел. Я дружу с Валей Грачевой и Ниной Ройко. А еще в нашей компании два Василия – мы называем их Васильками – Тищенко и Рыбка.

Валя похожа на типичную русскую красавицу: русая коса, серые глаза, алые, словно нарисованные, губы. Одеть ее в сарафан – и в ансамбль песни и пляски. Простая, скромная, с ней легко дружить, на нее невозможно рассердиться. Но она не всегда держит слово, поскольку думает прежде всего о себе.

У Нины смуглое лицо, высокий и широкий лоб, зеленые глаза. Немного угловатая, смотрит исподлобья. Никому не причинит зла, хотя и ничего хорошего не сделает. Влюбляется в каждого встречного. Немного навязчивая и легкомысленная.

Васильки по характеру похожи – оба молчуны. Тищенко еще по-детски полноват, хотя под носом уже усики пробиваются, лицо нежное, как у девушки. Серьезный и справедливый – что думает, то и говорит, хотя иногда бывает резким. Верный товарищ. Мне нравятся в нем трудолюбие и прямота. По нему сохнет наша староста Нина Сухова. У нее длинные пепельные волосы, заплетенные в толстую косу, мягкие черты лица, красивые губы. Но она чересчур робкая. Даже удивительно, что ее назначили старостой.

Рыбка с виду мужественный, похож на Маяковского – с выступающей вперед нижней челюстью. Глаза живые, голубые. Постоянно что-то недоговаривает, поэтому создается впечатление, будто он знает какую-то неведомую тайну. Любит красивых девушек. Впрочем, кто их не любит!

В этом, к сожалению, не повезло Гале Кийко и Томе Дуб. На вид они совсем серые мышки. Сидят вдвоем за партой и, кажется, никто им больше не нужен. Тома учится лучше Гали и, похоже, во многом помогает подруге.

Выделяется в классе еще одна группка, а в ней, прежде всего, Оксана Перун – черноволосая веселая бойкая девушка, которая за словом в карман не полезет. Но чем-то важным с ней делиться не стоит, так как завтра об этом узнают все. Своим острым язычком она достанет любого. Вторая из группы – Зоя Свитленко – тихая и безобидная, необщительная, часто не имеет собственного мнения. Красит волосы гидроперитом и причесывает их так, что кажется, будто у нее надо лбом солнце восходит. Третья – Леся Москаленко – отличается мелодичным голосом. Она в каждом найдет нечто плохое; очень скрытная, хотя вначале может показаться, наоборот, откровенной. И, наконец, Наташа Запара – маленькая, симпатичная, вертлявая и легкомысленная.

Они везде ходят вместе и живут недалеко друг от друга – кстати, на том же углу Кегичевки, что и я. Дружат с солдатами из военбазы. Мне кажется, всем четверым нравится один и тот же – какой-то Аркашка. В свободное от службы время он приударяет то за одной, то за другой. Сейчас его фаворитка – Запара. Однажды я ходила к Соне заниматься стенографией и, уже возвращаясь домой, увидела такую картинку: на лавочке – четыре школьницы и один солдат. Он обнимал Наташу и в то же время пытался положить руку на колено Перунки.

В этой воинской части служат стройбатовцы, так что порядок соблюдается не слишком четко. С утра до вечера солдаты что-то строят на территории района. Многие из них женились и осели здесь, в Кегичевке – чаще всего со старыми девами, родившимися раньше их на десять, а то и более лет. Наша соседка Матвеевна тоже вышла замуж за бывшего солдата Сеню. Он младше ее на целых 16 лет! Неграмотный, но у него золотые руки. Плотничает. Этим и зарабатывает на жизнь.

Пожалуй, об одном и том же человеке каждый скажет что-то свое. Так хотелось бы услышать о себе! Я не обиделась бы, пусть даже меня раскритикуют!

Какая я? Компромиссы с совестью не приемлю. Не боюсь сказать человеку то, что о нем думаю. Стараюсь быть справедливой, каждого выслушать и понять. Не мелочная. Но характер у меня недостаточно твердый, не умею добиваться цели. Хочу большой любви и настоящей дружбы. Хотя при этом бываю грубой с теми, кого люблю. Не женственная, поскольку очень худая… Ничего себе портрет нарисовала!..

Ну что же, надо идти в школу. Надела свое коричневое платьице, заплела волосы и оценила увиденное в зеркальной дверце шифоньера. Удивительно, но когда смотрю прямо – больше себе нравлюсь. А если слегка поворачиваю голову – впечатление портится: вижу впалые щеки и худое бледное лицо. На нем выделяются большие серо-голубые глаза. Но и у них есть своя негативная особенность. Иногда те, на кого я даже мельком взгляну, раздражаются: «Что ты смотришь?» И я смущаюсь, не понимая, почему мой взгляд неприятно поражает других…

Однако вертись – не вертись перед зеркалом, а пора идти. Беру портфель, обуваю туфли – и на улицу. До занятий осталось полчаса. Успею.

На русской литературе спонтанно возник диспут о фильме «Война и мир». Многим кино почему-то не понравилось. На что Тришка – так мы нарекли учителя литературы за его постоянное «ще трішки», что звучит совсем не на том языке, который он преподает – возмущенно заметил:

– Ничего вы не понимаете. Когда эту ленту показывали за рубежом, все были в восторге. Даже скандировали «Слава советскому киноискусству!» И это же капиталисты, буржуазия!

Школьники смотрели на него, будто бы веря, но реагировали слабо. Ясно, что за бугром загнивающий капитализм, а у нас роскошная жизнь, так пусть завидуют! Никому и в голову не приходило желание воочию увидеть, как там, за железным занавесом.

Мне фильм понравился, особенно Пьер Безухов, которого играл Сергей Бондарчук. Посмотреть бы следующие три серии!..

Затем была химия, и я получила четверку. Наша химичка Раиса Петровна всегда спокойная, никогда не ругается, четко объясняет новый материал. Эта простая полноватая женщина какая-то уютная, словно родная тетя. Мне комфортно на ее уроках.

Ее муж Иван Степанович преподает у нас биологию. Недавно провел особый урок – отдельно для парней и для девушек. Начал с пестиков и тычинок, а потом стал подробно рассказывать о том, откуда берутся дети. Все перешептывались и тихонько хихикали. Девушки уже были с сиськами, а ребята давно догадывались, что там у них под юбками.

Я вспомнила, как лет в четырнадцать вдруг осознала, что от «этого» как раз и рождаются дети! Было такое потрясение! Мне не хотелось в это верить, и было даже неловко. Возможно, потому, что как раз накануне Люба Липатова рассказала, что подсмотрела, как мать с сожителем этим занимались, а потом она под периной нашла сырую липкую тряпку. Я почувствовала страх, отвращение и еще что-то неуловимое – какое-то разочарование. И в очередной раз удивилась тому, что, хотя уже и большая девочка, а многих вещей не понимаю. Такая у меня особенность: чего-то не зная, я стесняюсь об этом спросить, поэтому различные «открытия» не иначе, как внезапно, сваливаются время от времени на мою голову.

Впрочем, о том срамном, что бывает между мужчинами и женщинами, я знала чуть ли не с рождения. Помню, как соседский мальчик, которому было годика три, как и мне, пытался посмотреть, что там у девочек не такое, как у мальчиков, а потом своим «пестиком» хотел коснуться меня, почему-то пристраиваясь сзади. Я почувствовала глухое возмущение и оттолкнула его: почему он стал позади меня? Когда, повзрослев, вспоминала тот случай, – не могла понять свое поведение. Разве я была бы не против спереди? И откуда я тогда знала, как «правильно»?…

Вспомнился еще один эпизод из детства. Где-то в третьем классе мы с подружкой Таней и другими детьми сидели на лавочке возле школы. Среди нас был и забияка Женька – смелый и остроумный сын своего отца, известного тем, что мог танцевать даже на пузе и на голове. Он был еще и моим родственником, троюродным братом. Мы засиделись дотемна, а когда решили идти домой, Женька вдруг вскочил со скамейки:

– Давайте я вас провожу!

Мы как рванули от него! Таня заскочила в свой двор, а мне пришлось бежать дальше. Я так неслась, что даже забыла о канаве возле нашего забора и упала в нее. Меня обуял ужас – вдруг Женька догонит! Хотя что он сделал бы мне?… Проявился, наверное, инстинкт самосохранения, с детства живущий в каждой женщине…

Учебный день в школе закончился, и домой я пошла с Оксаной Перун и Зоей Свитленко. Мы жили на одной улице. Девушки снова начали говорить о фильме. Но я не принимала участия в разговоре. Я иногда полностью отстраняюсь от людей, событий, от всех условностей. Меня часто волнует что-то мистическое, потустороннее, когда ты вроде бы здесь, и в то же время в другом месте, – и тогда нынешнее и реальное значительно уступают глубинам времени и пространства, будущему и прошлому. Мы – такие ничтожные песчинки на поверхности Земли, мчащейся куда-то в Космосе, и все вокруг суета сует…

Я нечасто делюсь своими мыслями с родными и друзьями, но еще реже нахожу понимание. Возможно, только Соне можно открыться, поскольку задушевные беседы с ней приносят удовольствие. Хотя иногда кажется, что она просто жонглирует словами, а на самом деле не очень-то и проникается тем, о чем говорит.

– Ты чего молчишь? – Оксана дернула меня за локоть. – Идешь, набундючилась.

Я посмотрела на нее. Она рассмеялась, запрокинув назад голову с шапкой густых черных волос, и меня опять как-то странно удивил ее рот с неровными, по-особому расположенными зубами. Передние верхние росли в ряд, а остальные – слева и справа за ними – словно прятались друг за дружкой, резко заворачивая в глубь рта, поэтому по его бокам темнели пустоты. Я всегда замирала, как зачарованная, когда Оксана широко открывала рот или смеялась. Вот она вполне справедливо могла бы сказать: «Чего ты смотришь?!» Но Оксана на такие вещи не обращала внимания. Энергичная, бедовая, обо всем она имела собственное неоспоримое мнение, хотя везде, где бы ни появлялась, ее становилось слишком много. Я тоже в больших количествах ее не выдерживала, поэтому была рада, что мы поравнялись с моим двором.

– Я уже дома. Пока! – и поскорее к калитке.

– Пока… – Зоин тоненький голосок мне вслед.

– Будь здорова и не кашляй! – Перункин басок.

В воскресенье дома

Утром проснулась радостной. Выходной! Одна дома. Родители поехали к кумовьям в соседнее село, сестру Катю взяли с собой, а я не захотела. Готовлю обед и слушаю по радио «Хорошее настроение». Через несколько минут начнется «С добрым утром!»

Дом наш не очень большой. В нем две маленькие продолговатые спальни, в которых едва поместились узкие кровати; одну дополняет еще комод, другую – шкаф для одежды. В нашу с сестрой спальню можно попасть через кухню, а в родительскую через зал – самую большую комнату в доме. В зале – раскладной диван, посредине стол, вокруг него стулья, в углу радиола. Вот и вся мебель. Телевизора у нас нет. А очень хочется! Папа обещает купить, когда подсоберет денежек. Все оконные рамы и двери изнутри и снаружи покрыты голубой краской. Окна еще и украшены деревянными резными накладками, тоже голубыми, а сам дом побелен известью. Крыша, как и у всех в поселке, – из шифера.

За домом, с западной стороны, растет орех. Он, конечно, красивый, хорошо плодоносит, но расположен очень близко к дому, поэтому родители сожалеют, что когда-то его придется спилить, иначе корни поднимут фундамент. Когда я засыпаю, то смотрю сквозь его листья на звезды. Особенно меня привлекает одна звезда – самая большая. Она все время мерцает и как будто зовет.

Как так может быть, что Вселенная бесконечна? Сколько ни стараюсь, не могу себе это представить. Знаю, что за моим домом есть улица, за ней – другая, потом степь. За Землей – звезды, а что дальше? Стараюсь мысленно двигаться в эту бесконечность, даже мозги плавятся… Нет, это невозможно!..

Последний год в школе! Какую профессию выбрать? Журналистика – лучше всего! Изучаю стенографию. Хорошо бы еще научиться фотографировать. «Заметки будущей журналистки» – так можно назвать эти мои мысли на бумаге. Очень важно не ошибиться с выбором! Впрочем, опыта нет, и не с кем посоветоваться. Нет Учителя. Как повезло тем молодым, у кого есть старший друг – умный, образованный человек, не только дающий знания, но и развивающий душу! Многих ошибок тогда можно избежать.

Мои родители прививают мне основные нормы морали. Как живут они, так учусь жить и я. Тонкости высокой духовности, возможно, они и не до конца осмыслили, образования не имеют: поскольку три-четыре класса – не образование (правда, в армии папа еще окончил медицинские курсы). Сокровищницы литературы и искусства так и остались для них закрытыми, пусть и не семью замками, но в кладовую мировой культуры они заглядыват очень редко и случайно. Хотя мама очень талантливая рассказчица, а еще хорошо вышивает и главное – с вдохновением, творческим подходом. Вчера говорит:

– Иду я домой, и так радуюсь, что меня ждет вышивка! Просто бегу…

Если я что-то читаю, то бессистемно и, возможно, не самое лучшее. Забитая с детства, как и большинство сельских детей. Не всегда правильно оцениваю поступки других – не хватает ни ума, ни воспитания. Вот пишу все это и думаю: как же нехорошо я себя выставляю! Не то, что другие, совсем по-иному рисующие свое детство! Все они, как один, нарядненькие, умненькие мальчики и девочки, с малолетства озаренные самыми разными талантами. А тут простая сельская девчонка копается в непонятных мировых проблемах, и некому ее ни утешить, ни поддержать.

Вот и Любу, мою подружку, очень жаль. Пошла работать после восьмого класса уборщицей в клуб. Что она увидит в жизни? Чувствую здесь и свою вину: не смогла уговорить ее учиться дальше. Хотя до этого почти все всегда делалось так, как хотела я, а она меня слушалась.

Где-то в седьмом классе у меня начали болеть колени. Я вычитала, что виной тому гланды, поэтому, если их не удалить, то заболит еще и сердце. Сама пошла в Кегичевку к врачу, и тот действительно предложил мне избавиться от гланд. Я не боялась операции, но мне не хотелось одной ложиться в больницу. Тогда я подговорила еще двух одноклассниц сходить в поликлинику, научила, что сказать, и они тоже получили направление к лор-хирургу. Однако у третьей из нашей компании в канун назначенной операции начались месячные, и ей пришлось вернуться домой. А мы вдвоем с Любой мужественно выдержали экзекуцию.

Смешно было, когда мама, придя меня проведать и увидев, что я начинаю ей писать, поскольку не могла говорить, в свою очередь тоже взяла карандаш… Как мне ни было больно, я не могла сдержать смех. «Я же не глухая! – пишу ей. – Можете говорить!..»

Замечу, что к родителям мы с сестрой, как было принято в нашем селе, обращались на «вы». Впрочем, до четырех лет я всем говорила «ты», но когда папа приехал из армии в отпуск, то заставил меня «выкать» взрослым. И как я ни протестовала – обыкновенно, по-детски: падая на глиняный пол и визжа, – меня сломали. Пригрозили, что не станут разговаривать со мной, если буду «тыкать». Наверное, с тех пор отец слышал от меня только «вы», я не называла его папой…

Но вернусь к Любе. Она не слыла красавицей – можно сказать, была даже дурнушкой. Прыщавое лицо, особенно когда Люба волновалась, покрывалось еще и розовыми пятнами. Нечеткие черты дополняли невыразительные глаза и крупноватый нос. Зато фигурка была та, что надо, особенно ножки, которым я очень завидовала. Мы с Любой даже измерили обхват ее икр – 32 сантиметра. А у меня только 28!

В школу я шла мимо Любиного дома и всегда заходила за ней. У Любы был еще младший брат, а отца не было. Жили они очень бедно. Но когда мы учились в седьмом классе, ее мать снова вышла замуж. И у них родился ребенок. Что меня поразило, так это вид Любиной матери после родов. Она стала такой молодой! Я вглядывалась в ее лицо – оно было просто девичьим, свежим, каким-то вдохновленным. Я не могла отвести от нее взгляд. Но в семье ничего не изменилось к лучшему. Как и раньше, только в день зарплаты на столе появлялись колбаса, консервы, конфеты, печенье и другие деликатесы. Всегда в этот день была и водка. Все съедалось очень быстро, и до следующей получки семья жила впроголодь. Люба часто подкреплялась у нас, поскольку моя мама со святой верой выполняла завещание своей матери, а моей бабушки: «Никого не выпускай из дому, не накормив».

Кажется, у поколения, пережившего голодовку 1933 года, культ еды остался в крови. Мама рассказывала, что из детей в ее семье выжили только двое: она и старший брат Фанасько. Ей тогда было четыре года, и она целый день «паслась» на калачиках. Это такой сорняк – растет во дворах; после цветения на нем завязываются вполне съедобные маленькие семечки, похожие на зеленые сплюснутые горошины с перекрестными бороздками. Эти калачики и спасли малое дитя. Бабушка говорила маме, что считала настоящим чудом, когда ей, такой тщедушной, удалось выжить, а более крепкие дети умерли. Бабушку тоже тогда чуть не отвезли на кладбище. Тощая, ослабленная, она полулежала возле дома на завалинке, закрыв глаза, и ребята-активисты, собиравшие умерших в бричку, уже взяли ее за руки и ноги…

– Вы что делаете?! – открыла глаза бабушка. – Ну-ка идите отсюда, я еще и вас переживу!..

Затем, уже после голодовки, один из тех комсомольцев однажды зашел к ним в дом, когда все сидели за щедрым столом, и тоже примостился на скамейке, поглядывая на вареники.

– А ты что здесь делаешь? – заметила его бабушка. – Забыл, как меня заживо похоронить хотел?

Она взяла его «за шкирку» и вытолкала из дома.

А вот маминого старшего брата – своего родного дядю – я никогда не видела, поскольку тот умер сразу после войны. На фронте дядя попал в плен и всю ночь стоял вместе с другими солдатами в какой-то загородке. Шел сильный дождь. А ему так хотелось спать, что под утро, как потом рассказывал родным, не выдержал – отгреб грязь, лег на землю и уснул… Когда же в конце войны наших военнопленных освободили американцы и проводили медосмотр – здоровых забирали в Америку, а больных отпускали на родину, дядя мой услышал страшный диагноз: туберкулез легких. Он поехал умирать домой…

Рядом с его могилкой растет сирень. И если весной пойти на кладбище, когда она цветает и так пахнет, что даже плакать хочется – можно душу надорвать от жалости. Успел ли познать любовь тот юный парень, мой дядюшка родной, косточки которого покоятся в этой могиле? Целовал ли, ласкал девушку? А может, и умер девственником?…

«Я думаю о тебе каждую ночь. Я жду тебя, но ты не приходишь. И время постепенно стирает мои мечты о тебе». Эти слова только что прозвучали по радио. Неужели так произойдет и со мной? Буду любить, ждать, а он никогда не будет моим? И я его забуду, разлюблю, полюблю другого? Я не хочу этого!..

Выключила радио. Все-таки взялась за контрольную по стенографии. Затем побегу к Соне, все проверим и сразу же отправлю. Не знаю, зачем ей стенография, она же хочет стать знаменитым хирургом. Может, поступила на курсы вместе со мной с целью доказать, что она и здесь будет лучшей?…

Соня очень честолюбива. Однажды мы у нее смотрели какой-то героический фильм по телевизору, а она и говорит:

– Я обязательно добьюсь славы, вот увидишь!

Она сидела в кресле, поджав под себя ноги, и уже не следила за маленьким экраном, а направила свой мечтательный взгляд в открытое окно, будто видела что-то в далеком будущем – свое признание, себя в белом халате или не знаю, что там еще.

Я была поражена:

– Ты уверена?

– Конечно. Я чувствую: смогу достичь всего, что задумаю…

Вчера по истории я получила пятерку. А потом сидела на уроке и рисовала портрет Сергея Головко. Похож! Любуюсь теперь. Каждый раз с нетерпением жду четверга. В такие дни у нас труд. Сергей сидит напротив меня. В прошлый раз его о чем-то спросили, а он поднял на меня глаза и смотрит, смотрит… Я тоже не могла отвести взгляд.

Затем вечером в школе были танцы, но я не танцевала. Сергей танцевал с Клавой. Что он в ней нашел? Я так сильно, так горько его люблю, а ее почти ненавижу, хотя в то же время и завидую ей… Далее ее пригласил Ляшкович – он моложе нас на год – и Клава пошла танцевать с ним. И так по очереди: то с одним, то с другим. А я подумала, что мои мечты, пожалуй, никогда не сбудутся.

Однажды я зашла к Клаве домой. Меня поразили чистота в ее комнате, порядок на письменном столе, где карандаши, все заточенные, стояли в вазочке, а тетради и книги были сложены в аккуратные стопочки. Судя по взаимоотношениям Клавы с матерью, та жила для своей единственной доченьки, говорила ей только ласковые слова. А я от своей мамы чаще всего слышала: «У людей дети как дети, а тут!..» или «Вот дождешься своих детей, узнаешь…»

Я же почему-то не очень хотела их иметь. Очевидно, на мое сознание повлиял один разговор, состоявшийся между родителями. Они говорили о председателе колхоза из Бессарабовки, у которого была приемная дочь, поскольку его жена оказалась бесплодной. «У нее все там сгнило», – сказала мама. И в моей голове словно что-то зазвенело и эхом покатилось в душу. Я будто онемела. Представила, как у той женщины какие-то черви копошатся в животе, словно в голове у нашего пса – белого с грустными глазами, которому папа сыпал какой-то порошок в рану, но та не заживала, и однажды я увидела, как в ней что-то шевелится…

Хорошо, что память лишь изредка посылает нам печальные воспоминания. И хотя я не знаю, чего было больше в моей жизни – счастливых или несчастливых дней, но с семьей мне повезло, это точно.

Каждый ребенок, наверное, считает собственных родителей самыми лучшими. Я тоже горжусь своими. Моя мама приветливая и искренняя, а папа добрый и участливый. Он работает водителем автобуса на буровой, и когда едет по улицам, то каждую бабушку, каждую женщину подберет и подвезет. Вообще женщин он любит больше, чем мужчин. С ним в хороших отношениях продавщицы магазинов и все кассирши на вокзале…

Помню, как однажды, еще в Бессарабовке, мы куда-то ехали с ним на велосипеде. Папа крутил педали, а я сидела на багажнике. Вдруг кто-то из его знакомых крикнул:

– Николай, расскажу Домочке, что ты возишь молодых девчат! Кто это с тобой? Познакомь…

– Ты рехнулся, Богдан, это же моя дочь! – бросил ему на ходу отец.

Я же почувствовала гордость, что мой папа так молод, и можно даже подумать, будто бы он мой парень. Светловолосый, стройный – он выглядел юношей. А мне хоть и было в то время лет четырнадцать, но я радовалась, что издалека уже могу казаться взрослой.

Сестра Катя почти на шесть лет моложе меня, поэтому мы не дружим. Ей мои переживания еще не понятны. Когда мы были маленькими и жили в нашем первом доме в Бессарабовке, я часто дразнила ее, притворяясь мертвой. Упаду на кровать, закрою глаза и не шевелюсь. Она тормошит меня, заливается слезами. А я потом «оживаю» и смеюсь над ее доверчивостью.

Катю очень любил – и собственно выняньчил – мамин папа Петр Семенович. А меня он гонял по двору, запускал в меня палкой, когда обижала сестру, поскольку догнать не мог из-за своей хромоты. Кричал вдогонку: «Сукиного сына стерва!» Но если стерва – это я, то кто сын и кто сука?… Получалось, будто мой папа и его мама – моя любимая бабушка. Ничего себе ругательство!

Однажды, мне тогда было лет восемь, я решила посмотреть, как дедушка будет купаться в корыте. Вечерело, уже зажгли свет. Я вылезла на завалинку и заглянула в окно, неплотно прикрытое занавеской. Увиденное очень меня разочаровало. Корыто было мелким, и сухое старческое тело неудобно размещалось в нем. Раньше я никогда не видела голых стариков. Худые корявые руки и ноги, впалый живот, внизу которого курчавилась черная борода, такая же лохматая, как и на дедушкином лице… Через несколько секунд мне надоело наблюдать за его попытками как-то помыться, и я слезла с завалинки. Больше никогда мне не хотелось подглядывать за взрослыми. Дедушки уже нет, он умер несколько лет назад…

Отвлеклась от своих мыслей и поставила пластинку «Лучший город земли» в исполнении Муслима Магомаева – любимого певца Ларисы Липной, с которой я сижу за одной партой. Мне хочется быть на нее похожей – иметь такой же твердый характер и силу воли. Нельзя сказать, что она красавица, но, безусловно, очень привлекательная – ласковая, с глубокими умными глазами. Пожалуй, в классе она одна из тех, кто лучше всех меня понимает. И не жадная! Подарила мне вчера, как и обещала, шариковую ручку, которой я начала сразу же рисовать портрет Сергея.