Текст книги "Покаяние грешника"

Всё, что он делал – было грехом.

Две с лишним тысячи лет нападал и убивал он тех, кто имел неосторожность повстречаться на пути. Тех, кто не мог противостоять его неумолимой звериной мощи. Кто оставался для него всего лишь сосудами, несущими каплю божественного света. Сияния, которое появляется в момент рождения живого существа, растет вместе с ним и покидает в момент смерти.

Он был лишен чудесной силы, которая вдыхает жизнь в тела людей. Добывал её лишь одним доступным способом: разбивал сосуды.

Странник. Вечный странник, заточенный на планете и обреченный скитаться в поисках прощения. Неуемный голод, безудержно толкающий на новые зверства, был ничем, по сравнению с постоянной болью, которая терзала его ледяную душу на протяжении многих веков.

Странник жаждал отпущения, но лишенный чувств, не мог испытать раскаяния. От этого растущая безысходность толкала на новые убийства в попытках развлечь себя, бесконечно чередуя эпохи.

Особую радость, если та пародия на чувства, которую он испытывал, можно было назвать радостью, приносили женщины. Чем необычнее была представительница прекрасного пола, тем алчнее ему хотелось обладать ею. Впрочем, ни с кем из своих бесчисленных пассий странник не задерживался более года, ввиду их безвременных кончин.

Он не испытывал к ним ненависти. Многих даже любил. О, сколько женщин погибло от рук неотразимого ночного скитальца.

Странник помнил их всех.

Каждая была особенной и неповторимой.

С очаровательной Дианой познакомился в Париже, когда весна только начиналась и грязные кучи снега дополняли удручающий вид города. Тусклый Париж располагал всеми необходимыми качествами для незаметных ночных вылазок и бесконечных поисков одиноких прохожих, исчезновение которых окутывалось дымкой тайн.

Странник прибыл в город ранним утром. Уже через час после того, как отправил экипаж, состоялось элегантное знакомство с прелестнейшим созданием, которое питало его бренное тело в течение некоторого времени.

Она была весьма неуклюжа при первой встрече.

– Позвольте вашу руку, мисс, – сказал он, когда Диана пыталась выбраться из дорожной коляски.

Его безупречные манеры, видное телосложение и очевидный материальный достаток быстро покорили юную особу. Спустя несколько дней Диана принадлежала страннику телом и духом, о чем, разумеется, не распространялась.

Спустя несколько недель после знакомства, друзья семейства отметили болезненную бледность Дианы, какая бывает при чахотке, хотя ничем подобным девица не страдала. Тем не менее, затуманенный взор и частые обмороки говорили о нездоровье особы.

Однако, она не жаловалась. На исхудавшем лице сияла улыбка. Светящиеся счастьем глаза совершенно не совпадали с внешним обликом, который с каждым днем становился все хуже.

Она восторженно рассказывала, как они с Гленом, как он назвался, прекрасно проводят время за играми в покер, прогулками под луной и прочими ночными увеселениями, которыми не пристало заниматься приличной девушке.

Спустя полгода, она неожиданно скончалась от, как установил доктор, внезапного малокровия, причин которому не нашел. Но, дабы не портить репутацию высококлассного специалиста, сослался на неизвестный науке вирус, от которого пока нет вакцины.

Таинственный Глен присутствовал на похоронах бедняжки. По словам присутствующих, лицо его выражало сдержанную скорбь.

После проведения процессии его более никто не видел в городе. Впрочем, воспоминания жителей о нем стерлись так же быстро, как забываются все отгремевшие истории.

***

Он был удивительным созданием. Само его существование противоречило всем законам природы. Согласно теории развития жизни на земле, согласно библейской версии создания мира, согласно любым другим способам объяснить рождение мира, его не могло быть на свете.

Но он возник. Возник, как появляются все невероятные явления, которых не может быть.

Странник родился в этом мире в виде монстра под личиной харизматичного полубога с горящими глазами цвета дорогого виски.

Его ужасной сущностью в средневековой Англии пугали детей и взрослых.

Сидя по вечерам в пабах за кружкой доброго эля кто-нибудь обязательно вспоминал ночного странника. Многие в него не верили, но когда наступала ночь, некоторые особо осторожные жители искали компанию, чтобы отправиться домой, и не оказаться на дороге в одиночку.

В старой доброй Англии он повстречал хохотушку Матильду.

Матильда, милое дитя, так и не поняла, в чьи цепкие лапы попала.

Он представился лордом Блеквордом на приеме в честь помолвки мисс Мейнбоф и герцога Рэдфилда. Был чрезвычайно любезен, весь вечер развлекал Матильду и её неугомонную мамашу. До такой степени очаровал обеих, что когда поступило предложение посетить его бесценную библиотеку, разумеется, в поместье, что находится в часе езды от шумного города, обе незамедлительно, согласились.

Спустя несколько часов после встречи, лорд медленно прогуливался с прелестницей по узкому лабиринту садовых кустов. Солнце село. Небо превратилось в темно-сиреневый бархат, на котором, одна за одной, проявлялись крошечные острия звезд.

Она чудесно пахла.

Блекворд прикрыл глаза, глубоко втягивая ее легкий аромат, который смешивался с запахом садовых гортензий. Потом сглотнул слюну и бросил хищный взгляд на кружевной вырез платья. Голубые вены на шее светились сквозь белоснежную кожу красавицы.

Когда он сделал шаг, заграждая дорогу, кроваво-карие глаза встретились с лазурными озерами Матильды. Она растерянно хлопала ресницами, часто вздымая грудь так, что ямка на шее испуганно пульсировала.

Блекворд прикоснулся тыльной стороной ладони к щеке и провел пальцами по чуть раскрытым губам, пока Матильда неотрывно смотрела на него расширенными глазами, не в силах оторвать взгляд от гипнотического лица. Пальцы приподняли подбородок, лорд вплотную приблизился к девушке и обхватил сильной рукой, лишая девушку последних шансов сопротивляться.

Секунду любовался красотой молодого лица. Затем впился в губы страстным поцелуем.

Матильда задрожала, словно на улице внезапно наступила зима. Но щеки раскраснелись, зарделись, как вечерняя заря. Капля за каплей он наполнял её всю, заставляя терять голову без остатка.

Блекворд умелым движением дернул завязки корсета и резко рванул ткань юбки, обнажая безупречное тело.

Матильда осталась перед ним нагая и беззащитная. Она пыталась прикрыться руками, но странник покачал головой, осторожно опуская ей запястья. Осторожно провел широкими ладонями по дрожащим плечам девушки, потом пальцы проползли к двум полусферам.

Она вздрогнула. Но он спустился ниже по талии, остановив ладони на сочных бедрах и крепко прижал к себе.

Трепет юного тела будоражил его охваченный льдом разум.

Он жадно хотел её.

Хотел тела, хотел света.

Звук пульсирующей крови и аромат женского тела сводил с ума. Скиталец ощущал, как под шелковой кожей, всего в нескольких сантиметрах, бьется средоточие жизни.

И он сделал то, что всегда делал в таких случаях – мягко охватил ладонью шею, прикоснулся губами.

Матильда резко вздохнула и дернулась, словно его губы оставили раскаленное клеймо. Но она не сопротивлялась, будто остатки здравого смысла растворились безвозвратно.

Блэкворд подхватил девушку и опустил на траву, накрывая своим телом.

– Не бойся, милая, – проговорил он, наклонившись к её уху. – Тебе нечего бояться.

– Кажется… – прошептала она в ответ, – кажется… Я не боюсь.

***

С Матильдой лорд Блекворд задержался в Англии лишь на пару месяцев. Вскоре она ему наскучила. Очаровательный шарм невинности быстро превратился в приторное невежество, которого Блекворд не выносил.

С тех пор, как соблазнил девицу в первую же ночь, нездоровая бледность стала её отличительной чертой на светских раутах и многочисленных приемах.

Больной Матильда себя не считала. Резво танцевала и принимала участие во всевозможных играх, которыми развлекалась публика. При каждом удобном случае заискивающе смотрела в глаза лорду и благодарно улыбалась, когда тот отвечал на томные взгляды. Блекворд же воспринимал ее, как милое создание, которое не ведает зла этого мира. Она слишком чиста, невинна, и не может вынести груза реальности.

Поэтому, когда настало время покончить с очередной комедией, не испытывал мук совести.

Он никогда их не испытывал.

Он был бесстрастен. И, в тоже время, его могла захлестнуть волна желаний, не похожих ни на одну из человеческих эмоций. Странник всегда испытывал самую яркую грань экспрессии, на которую можно быть способным.

Только предел. Последний предел, за которым уже нет ничего. Совершенный гнев, совершенная ненависть, совершенная страсть и любовь.

Он никогда не находился посередине. Только крайности.

Но чаще странник пребывал в состоянии безразличного действия, движимый инстинктами охотника. Он охотился на людей, на их судьбы, на имущество, детей и жен, мужей и сыновей.

Не важно – день или ночь, хотя все же он предпочитал ночь, ибо в темноте скрывать следы своих приключений гораздо эффективнее, нежели днем, он преследовал жертву.

***

Маленький тихий городок на востоке Польши. Гуляка засиделся слишком долго в харчевне. Неуверенной походкой вышел на улицу и поплелся по утоптанной грунтовой дороге в сторону дома.

Пара сверкающих глаз внимательно наблюдала за ним из-за угла харчевни. Несмотря на то, что пьяница легкая добыча и не особо изысканная, страннику иногда нравилось совершать вылазки за доступным кормом.

Мужик медленно обернулся на легкий шорох за спиной, но никого не увидел. Поглазев тревожно в темноту, сделал шаг вперед.

В этот же момент железная рука резко сдавила горло, через секунду гуляку оторвало от земли и отшвырнуло в сторону.

Он еще оставался в сознании, наблюдая, как приближается высокая фигура, а потом тащит его в тупик между домами. Гуляка пытался хвататься за голову, сопротивляться, но его продолжали тащить.

Неожиданно движение прекратилось. Когда мужик щурясь посмотрел на своего мучителя, тот выглядел спокойным и довольным.

– У меня нет денег, – прохрипел гуляка.

Странник скривился в ухмылке.

– Тебе они больше не понадобятся, – отозвался он глухо.

Затем одним рывком бросился на человека и впился в пульсирующее место на шее.

Жертва не издала ни звука.

Странник чувствовал, как горячая живительная влага льется в горло густым потоком. Несравнимое ни с чем наслаждение, легкой дрожью разносилось по телу. Странник жадно глотал, подбирая каждую каплю ценного живого света, пока стремительный фонтан не превратился в тонкую струйку.

Тогда он опустил тело на землю, небольшим топором, который нашел в рядом стоящей водяной бочке, отрубил голову, дабы нашедшие труп не поняли истиной причины смерти. И, протерев губы шелковым платком, направился вниз по дороге.

Ни один человек, не вызывал в нём сострадание. Если он кого-то не трогал, то только потому, что видел в этом прямую пользу для себя.

Совершенный, рациональный ум, позволяющий избегать страшного наказания за свои чудовищные поступки, оставался гарантом успеха и обеспечивал его всем, что может потребоваться для вечной жизни в постоянно меняющемся мире.

Однако понятия чести ему были не чужды. Он всегда чтил традиции и правила, определяемые временем, в котором находился. Безусловно, отчасти их нарушал, но ровно на столько, на сколько нарушали законы остальные мужчины.

Разумеется, вопросов его истинной сущности этот аспект не касался.

Он не любил нападать просто так. Ему нравилась игра. Странник всегда играл по-разному, но исход всегда был одинаков: жертва погибала, а он направлялся в новое место.

Однажды один очень самодовольный рыцарь набивался ему в друзья.

Сэр Лэнгрон вломился прямо в зал, где ночной странник проживал под именем Алькабаз, и потребовал принять его присягу. Алькабаз удивился, этой неожиданной преданности. И даже принял страстную клятву служить верой и правдой ему, благородному сэру, который смог одолеть отряд варваров, что напали с соседних границ. Рыцарь был безмерно благодарен Алькабазу за защиту родового гнезда.

Конечно, никаких мотивов защищать чьи-то земли у странника не было. Случилось так, что пресловутые варвары, мешавшие спокойной жизни доблестного сэра Лэнгрона, на свою беду оказались помехой в охоте ночного скитальца, который жадно хотел завладеть теплом белокурой пастушки.

Она, к своему счастью, оказалась как раз между толпой разъяренных разбойников и несокрушимым Алькабазом. А он не собирался отдавать эту чистую душу узколобым плебеям, которые никогда бы не смогли понять её ценности. Однако после чудесного спасения пастушки и, по совместительству земель семейства Лэнгрона, странник расхотел убивать девицу и с благословением отпустил на все четыре стороны.

Это стало причиной пылкой признательности Лэнгрона и жаждой присягнуть на верность Алькабазу.

Страстный жест благодарности оценился по достоинству, и рыцарь отслужил у странника до самой своей смерти, к которой Алькабаз не имел отношения.

***

Мари-Шарлотту, аппетитную блондинку, он обнаружил в одном из городов только заселяемой Америки, куда съехался весь сброд старого света в поисках лучшей жизни.

Самое начало времен, когда отчаянные головы кидались на поиски золота и легкого, как им казалось, богатства.

Белокурая, с округлыми бедрами, полной грудью и пухлыми губами, красотка бросалась в глаза каждому, кому доводилось бывать в салуне Тумстоуна. Никто не знал, насколько разношерстная публика успела побывать у этой девицы под юбкой. Однако ни один мужчина не уходил от неё без улыбки в тридцать два зуба, ибо Мари-Шарлотта слыла профессионалкой в своем пикантном ремесле.

Когда попалась на глаза Кесинджеру, как его стали называть на Диком Западе, судьба её была предрешена.

Он пробыл с ней очередные полгода, за которые успел искусать белоснежные сочные бедра так, что на них не осталось живого места. Никто об этом не узнал до самой кончины куртизанки, так как она быстро оказалась на содержании у странника, потому потребность в других клиентах отпала.

С ней Кесинджеру было действительно весело. Мари-Шарлотта оказалась удивительной затейницей. Это касалось не только профессиональных умений. Подобно страннику, она обожала разного рода игры, хотя и в меньших масштабах. Собирала в доме подруг, если таковыми можно назвать девиц, что промышляли с ней древнейшей профессией в салуне. Скакала с ними под музыку, устраивала домашние представления, концерты, чем вызывала одобрительную улыбку ночного скитальца.

Куртизанка обожала кан-кан. Для того, чтобы устраивать настоящие веселья, подобные тем, что гремели в Тумстоунском салуне, приходилось звать музыкантов. А те охотно соглашались участвовать в кутежах Мари-Шарлотты, потому, что, кроме доброй попойки, они имели приличные деньги, получая за одну ночь столько, сколько зарабатывали недельными трудами в салуне.

Его грели невинные забавы Мари-Шарлотты. Иногда теплыми вечерами они сидели на крыльце, любуясь багровыми закатами, которые делали просторы Дикого Запада особенно живописными в период с мая по сентябрь. Он проводил большой, загрубевшей от бесконечных странствий, рукой по её шелковым волосам. Серебряный шелк мягко щекотал пальцы, переливаясь в солнечных лучах. Мари-Шарлотта очаровательно улыбалась в ответ, обнажая белоснежные зубки, что в те времена являлось большой редкостью.

***

Все женщины, до единой, знали, кто он такой. Знали, к чему приводит знакомство с этой неведомой силой. Но после пяти минут, проведенных наедине с ночным странником, готовы были платить самую высокую цену, которую можно назначить за глоток абсолютного счастья.

Он никогда не внушал им любовь.

Девы любили его по-настоящему.

Добровольно.

Для него долгое время оставалось загадкой: почему самые прекрасные женщины с легкостью бросались в смертоносные объятия и жертвовали жизнью ради мимолетных мгновений. Почему не выбирали добропорядочных джентльменов, которые оберегали их, обращались так, как положено вести себя с приличной девушкой? Почему оставались с ним, со зверем, зная, какое будущее их рано или поздно ждет?

Вопрос этот не то что бы терзал, но никогда не оставлял странника. И, рано или поздно, задавал его очередной пассии.

Пока однажды Беатрис, жгучая испанская красавица с черными, как ночь глазами не сказала:

– Ты честнее всех мужчин, которых я встречала в своей жизни. Ты полон тайн, но открыт для меня. Я иду на сделку не от безысходности, а от того, что хочу настоящего чувства. Ты единственный даешь его. Оплот естественного, абсолютного мужского начала, в котором соединилось все: сила, воля, мощь, страсть, жестокость, честь, любовь, ум. Да, я знаю, мой век будет коротким. Но лучше я сполна впитаю в себя все, что может быть настоящего между мужчиной и женщиной, чем доползу до старости, так и не узнав истиной страсти. Ты спрашиваешь, разве оно того стоит? И я отвечу – да, стоит! Тысячу раз стоит!

У него всегда были особенные женщин. Они, точно алмазы, мерцали среди своего окружения, не понятые пресловутой общественностью и отвергнутые высшим обществом. Скиталец видел, как ханжи, принятые светской толпой, пренебрежительно отстраняются от этих волшебных, сияющих женщин, которые из-за врожденной чистоты не могли дать отпор миру, не готовому принять их.

Он собирал эти алмазы. Его коллекция являла собой самое уникальное собрание драгоценностей, которая когда-либо существовала на свете, ибо экспонатами служили самые прекрасные женские сердца.

***

Ночной странник развлекал ледяную душу, как мог. За тысячу лет фантазия меняла формы нескончаемое число раз. Кровавые бани сменялись пышными празднествами, светские рауты, дикие охоты, ночные вылазки в маленькие деревеньки, где он отлавливал одиноких прохожих. Реки крови, которыми он заливал небольшие города на севере Японии, держа в ужасе все близлежащие земли. Бесконечные оргии и вакханалии, которые шли сразу за вечерами благотворительности: все это долгое время тешило его неустанный ум. Но спустя несколько столетий подобные увеселения ему наскучили.

Если раньше распятие молодых юношей, истязания, развращение девиц и прочие шалости, которыми может заниматься бессмертный демон, приносили сладостное удовлетворение, то теперь подобные шутки вызывали отвращение и тоску.

И странник с головой погрузился в поиск сияющих женщин – бесподобных алмазов, которые оказываются на задворках своего времени.

И тем больше его увлекала игра, чем с большей готовностью они ему отдавались, озаряя вспышками его бесконечно тусклую жизнь.

Все девы умирали, в конце концов, от истощения, твердя одну и ту же фразу:

– Большего нечего желать.

Одни умирали сами, других убивал он, дабы бедняжки не мучились остаток жизни от острого малокровия и постепенного отказа органов.

Со временем странник стал ловить себя на мысли, что ищет цель жизни, которая не приносит ничего, кроме разочарования. Чем прочнее укоренялась эта идея в голове, тем сильнее он пытался что-то найти. Поиск не имел формы, так как не знал – что ищет. Как будто древняя память, проснувшаяся от многовекового сна, нашептывая неведомые послания, которые он силился расшифровать, но не мог. Эта память толкала к новым странствиям. Голод, который составлял часть натуры, притупился, а боль, бесконечная и непонятная, снова стала пронзать сознание, как меч самурая разит набитый соломой мешок.

Женщины превратились в безликий поток. Они менялись с такой скоростью, что он перестал запоминать имена, выбирать самых сияющих и наблюдать. Странника одолело наваждение, причин которому он не знал.

***

После ночи страсти, в беседе с одной из своих очередных возлюбленных, которая оказалась уроженкой России, он открылся.

– Мне было видение, – сказал он. – Удивительной красоты белокурая дева спускается с небес с красной розой в руке. Я тянусь к ней. Под ногами моими растекается кровь. Она улыбается. Я тяну к ней руки и пытаюсь сделать шаг, дабы приблизиться к этому чистому созданию. Я хочу коснуться ее. Она продолжает улыбаться. Разворачивается и идет, прямо по воздуху, в небо. А оттуда льется чистый свет. Она зовет и манит рукою. Делаю шаг, но я увяз в крови и не могу вырваться. Тянусь, что есть силы, но она все дальше. Тогда я кричу: «Не оставляй меня!» А она продолжает удаляться. Я слышу какое-то слово, но не могу разобрать.

Настасья глядела на него преданными глазами.

– Тебе надо отдохнуть, – сказала она. – Такое снится от усталости.

Александр покачал головой.

– Нет. Здесь другое.

***

Задолго до того, как тело его приобрело новую суть, ночной странник был рожден обычной женщиной от обычного мужчины, с той лишь разницей, что рождением своим он обязан был некому старцу, который исцелил его мать от бесплодия, дав чудодейственный настой.

Их сын, а старец сказал, что у них непременно будет сын, должен будет пойти к нему в помощники, как исполнится восемнадцать лет, и работать у него целый год.

Семья согласилась.

Родился крепкий и здоровый ребенок, который в скором времени приобрел добрую славу.

По достижении восемнадцати лет он поступил на службу к старцу, как и было обещано.

Юноша был силен и статен. Лицо прекрасней лотоса, а отвага, как у льва. Сотни девиц были бы счастливы милости смелого полубога. Однако его интересовала лишь одна – дочь почтенного старца, слугой которого он стал.

Прекрасная Милоока была чище, чем вода в ручье. Юношу навсегда пленили золотые локоны до пояса, голубые, как бездонные озера очи и смех, словно звон тысячей серебряных колокольчиков.

Они крепко полюбили друг друга и просили мудрого старца благословить их. Отец красавицы не видел причины противиться их союзу и согласился.

Старец тот служил лекарем у Римского Императора.

Император, как и полагается людям такого сословия, слыл своевольным, властолюбивым и обладал чрезмерной страстностью. Ни одной свободной девице не удалось избежать его благосклонности, если она имела неосторожность прийтись ему по вкусу. Поэтому отцы строго следили за своими дочерьми, дабы те не попались на глаза молодому императору.

Однажды властитель совершал прогулку по своим землям в крытой колеснице. У колодца под кипарисами он увидел дочь старца, когда та набирала воду в кувшины. Красота девушки так его поразила, что он непременно пожелал доставить её к себе во дворец.

Милоока была совершенно бесхитростна. Не зная о дурной славе императора, она явилась к нему незамедлительно, как и подобает верноподданной.

Император оглядел с головы до ног молодую, пышущую здоровьем девушку и заявил прямо:

– Я хочу, чтобы ты жила со мной в замке и стала моей наложницей.

Девушка залилась румянцем.

– Благодарю тебя, о великий, – сказала она. – Но я уже обручена с другим и люблю его больше жизни. Я не могу остаться с тобой, повелитель.

Император впился взглядом в её безукоризненное лицо, на котором не было ни сомнения в сказанном, ни страха перед могучим властителем. Еще раз оглядел выточенный, точно из мрамора, стан и тихо вздохнул. Он был всемогущим и сильным. Один лишь взмах величественной головы – и девица окажется у императорских ног.

Правитель слыл деспотом и сластолюбцем. Однако имел тайный наказ, о котором знала лишь покойная матушка, которая перед смертью наложила зарок на сына-вседержителя. Несмотря на природную горячность, он никогда не разлучал влюбленных. Но об этой особенности не знал никто в целом свете. Поэтому для остального народа властитель оставался тем, кто бесчестит дочерей.

Император взмахнул царственной дланью.

– Иди домой, девушка. Я не стану удерживать тебя.

В зале присутствовали лишь правитель и Милоока. Никто не слышал их короткого разговора.

Но все видели, как она выходила из императорского дворца, как улыбаясь, прошла по кипарисовой аллее, как мечтательно вздыхала.

Слухи множатся быстрее, чем кролики в дни весеннего солнцестояния, и не успела она дойти до дома, как по деревне поползла молва о том, что Милоока отдалась императору и стала его очередной гетерой.

На пороге дома своего услышала за спиной осуждающий шепот соседей.

Тем временем её возлюбленный трудился в оливковых садах, окучивая молодые деревья. Он усердно вскапывал затвердевшую землю, чтобы корни могли получать больше тепла и воды. Крепкие мускулы его играли по телу при каждом взмахе мотыги. Тело лоснилось от пота и зноя. Он любил работать. Здоровая сила и мощь заметно отличали его от остальных жителей деревни. Благодаря постоянным нагрузкам и природным качествам, тело приобрело идеальные формы. В лучах вечернего солнца оно выглядело, как статуя бога Ареса, вырезанная из мрамора.

Юноша распрямил спину и увидел плотника, что быстро шел в его направлении. Плотник вскинул руки в знак приветствия и прокричал:

– Крепись и мужайся! Твоя Милоока стала гетерой императора!

Светлый юноша не поверил ушам своим.

– Что говоришь ты, друг мой? Ты, верно, что-то путаешь. Или солнце напекло твою лишенную волос голову?

Плотник подошел к нему и, чуть наклонившись веред, зашептал:

– О, нет, я прав. И был бы счастлив, если бы всему виной был солнечный удар, что пришел на мою голову. Но сознание мое чисто и ясно, как слеза младенца. Жена моя лично видела, как возлюбленная твоя предала тебя, войдя во дворец императора. И так же видела она, как Милоока выходила оттуда, сияя и улыбаясь. Все ясно, как день богов.

Черная пелена опустилась на глаза прекрасного юноши. В ушах зазвенело, в груди заклокотал гнев. Руки его затряслись, мотыга упала на рыхлую землю.

– Как могла она? Как могла, – забормотал он, – лживая женщина, предать любовь? Как могла она клясться в верности, но пойти к императору, который славится неуемной страстью к молодым девам? О, двуличное создание!

Боль и ревность поразили юношу в самое сердце и помутился разум его. Бросился юноша через сады и поля домой, мимо соседей, которые батрачили вместе с ним. Бежал он, не помня себя от ярости и злости. Как только последний луч солнца скрылся за горизонтом, разъяренный юноша ворвался в дом, где ничего не ведающая Милоока сидела в вечерних сумерках и смотрела в окно на темнеющее небо.

Она испугано вскочила со стула и протянула руки к возлюбленному.

– Что с тобой, любимый мой? – спросила она.

Юноша взревел, не помня себя от бешенства:

– Ах, ты бесстыжая лгунья! Нет тебе веры больше!

С этими словами он резко шагнул к ней, вырвал из ножен клинок, что висел на бедре, и пронзил Милооку в самое сердце.

На белоснежной тунике растеклось темно-красное пятно. Юноша, тяжело дыша, подхватил падающее тело Милооки и прижал к груди. Она неотрывно смотрела в лицо любимого и что-то беззвучно шептала одними губами. Руки её повисли, как плети, лицо стало бледным, как морская пена. Лишь широко распахнутые глаза все так же светились неведомым сиянием, которое пленило юношу когда-то. Через мгновение жизнь покинула сияющую деву.

Ужасная правда открылась юноше: в припадке ревности он своими руками заколол возлюбленную Милооку, дочь почтенного старца.

Страшная боль разорвала его сердце.

Юноша упал на колени и громко зарыдал.

На его крики сбежались люди. Среди них был и почтенный старец.

Когда увидел он свою дочь, лежащую на полу бездыханную подле мужчины, чьи руки заливала кровь, и клинок в неподвижной груди, закричал старец проклятья страшным голосом:

– Ты, убивший свою возлюбленную, не видать тебе больше покоя! Ни при жизни, ни после смерти! Ты красотою своей пленил дочь мою, и это стало наказанием! Но не было ей счастья, ибо ты кровью её залил руки свои! Так пусть же девы влюбляются в тебя, но все они будут погибать от твоей руки! Быть тебе кровопийцей до тех времен, пока не явится та, что останется равнодушной к чарам твоим. Лишь тогда ты сможешь получить прощение! Кровопийца!

Юноша, обезумевший от горя поднялся, с колен, бросился на улицу, где толпа выкрикивала его имя, которое отныне ему стало противным. Он страстно пожелал забыть его. Забыть все это, не смотреть на свои окровавленные руки.

Помчался он к каменному утесу, что был на берегу теплого моря. С разбега бросился он с обрыва и канул в синие воды.

Он умер в тот же миг, как ударился о камни, что таились под водяной пеной у подножия утеса. Но проклятие почтенного старца не дало ему обрести желанный покой.

Волны смыли мертвое тело в темные глубины.

Но со дна моря, в которое бросился убитый горем юноша, поднялся монстр. В душе его осталось место лишь для крови. Жажда крепко поселилась в сгорающем от безысходности сознании, снедала и толкала на безумства, невыносимые для ума простого человека. Боль и кровь, которые стали бессменными спутниками странника питали его и разрушали одновременно.

Он не помнил прежней жизни, и нынешняя судьба повиновалась только злосчастному року.

Багровое царство навечно поселилось в растерзанной болью душе. Он сам создал его, и теперь полноценный правитель в нем.

***

Прошли тысячелетия. Непонятные образы и картины стали всплывать в изорванной памяти скитальца. В них он видел некое чистое создание, которое пробудило в нем все самое хорошее и вместе с этим свело в бесконечную могилу.

Он не помнил Милооку. Не помнил ничего из того, что привело к вечной жизни, обреченной на жестокость и смерть. Но в глубинах искривленной памяти таилась абсолютно чистая и не затуманенная форма, которую он силился постичь, к которой пытался приблизиться. Но не знал – как.

Покой. Нет, никогда он не ведал покоя. Даже будучи мертвецки беспристрастным, он никогда не испытывал этого усмиряющего чувства. Он жадно хотел его. Но не мог достигнуть, ибо огонь, который застыл в безжизненных венах, не чем было погасить.

***

Сегодня он все тот же ищущий странник.

Ищущий покоя, но не находящий ничего, кроме крови. Он охотится снова и снова. Скиталец стал опытен, и не оставляет следов, не вызывает подозрений.

Мир не стоит на месте. Он ускоряется и меняется. Давно исчезло все, чем странник был рожден. Больше нет светских балов и раутов, нет карет и повозок, нет рыцарей и салунов. Вместо них небоскрёбы, автострады и Интернет.

Ночной странник затерян в толпе. Никто не знает, что он существует на свете, и от этого становится еще опаснее. Бессмертный на все времена, не стареющий, неотразимый. Неприлично богатый, что, впрочем, мало кому известно, с каждым новым витком истории ночной странник становится совершеннее и безупречнее.

Скиталец ищет идеальный образ, который преследует его во снах, к которому стремится прикоснуться, в каждой новой пассии. Но не находит.

Демон уверовал в реинкарнацию. Решил, что совершенная дева непременно должна где-то возродиться. Потому странствовать стал с еще большим остервенением, чему вполне способствовали новые системы коммуникаций и сообщений. Но поиски, по сей день, безрезультатны.

Он продолжает убивать. Теперь по инерции. Все наскучило ему. Вечная жизнь уже давно превратилась рутину дней, лет и столетий, которые слились в одну серую массу.