Книга: Повесть о Сонечке - Марина Цветаева

1919 год, разгар Гражданской войны. Сергей Эфрон воюет с большевиками и надолго выпадает из жизни семьи, о нём в повести ни строчки. Марина с дочками Алей и Ириной живёт в Москве, в Борисоглебском переулке. Время тяжёлое, но не настолько, как это будет позже в Париже. Сейчас же новые условия и отсуствие быта сказываются на молодых героях скорее даже положительно. Они все в себе - в своих чувствах, мыслях, в творчестве. Марина знакомится с Павлом А. (поэт Павел Антокольский), а затем с его другом Юрой З (актёр Юрий Завадский). Она входит в круг студенческой театральной студии, где работают Павел и Юрий. Потом встречает её - Сонечку, с которой они сразу же становятся духовно близки. После истории с Софией Парнок, которая была "первой катастрофой" в жизни Марины Цветаевой, отношения с этой Сонечкой совсем другие, целомудренные. Здесь страсть выливается в нежность и опеку. Марина, пытаясь помочь, пишет пьесы для своей Сонечки, дарит ей подарки, всегда и во всём поддерживает её. А что Сонечка? Она, конечно, любит Марину, но она совсем другая. Она инфантильна до крайности, она не живёт, а играет в жизнь.

Ах, Марина! Как я люблю - любить! Как я безумно люблю - сама любить!

А позже в Борисоглебском переулке появляется Володя А (актёр Владимир Алексеев). Их с Мариной связывает необычайное родство душ, им хорошо вместе. Есть только одна вещь, мешающая полной гармонии. Про это говорит Володя.

Есть вещи, которые мужчина - в женщине - не может понять. Даже - я, даже - в вас. Не потому, что это ниже или выше нашего понимания, дело не в этом, а потому, что некоторые вещи можно понять только изнутри себя, будучи. И вот, то немногое только-мужское во мне не может понять того немногого только-женского в вас. Моя тысячная часть - вашей тысячной части, которую в вас поймёт каждая женщина, любая, ничего в вас не понимающая.

И всё равно это самое счастливое время для Марины. Сонечка и Володя - вся её жизнь. А потом - конец. Володя уезжает на войну. Сонечка - на гастроли. Ещё один только раз увидит Марина свою взбалмошную подругу, когда та будет в Москве проездом. Один последний раз они скажут друг другу о своей любви. В следующий свой приезд Сонечка уже не зайдёт к Цветаевой. Их судьбы разошлись навсегда. А много позже из письма своей дочери Али Марина узнает, что Сонечка умерла. И эта новость всколыхнёт в ней старые чувства, которые выльются на бумагу, в эту повесть, "Повесть о Сонечке".

Живым белым целым куском сахара - вот чем для меня была Сонечка.

« меня почему-то задевало, раздражало, оскорбляло, когда о ней говорили Софья Евгеньевна (точно она взрослая!), или просто Голлидэй (точно она мужчина!), или даже Соня – точно на Сонечку не могут разориться! – я в этом видела равнодушие и даже бездушие. И даже бездарность. Неужели они (они и оне) не понимают, что она – именно Сонечка, что иначе о ней – грубость, что ее нельзя – не ласкательно. »

Вот и все в таком духе. Сонечка допытывается у Ах Марины любит ли она ее и будет ли любить ее побритой и о да будет ведь она уже почти побритая и почему это Евгений не любит Сонечку, ведь Сонечка Евгеньевна и мог бы и Евгений любить ее как отец ..... ШТА??????? Красота слога, вся поэтичность повествования в моих глазах меркнет во всем этом приторном обожании.

Слово "дрянь" в данном случае я воспринимаю не ругательством и осуждением, а в значении сор, хлам, отходы. У Даля есть значения дрянь - обрезки, стружки

Дрянить, наполнять дрянью, сорить, особ. стружками, разными обрезками.

Вот и они, как обрезки от большого, бывшего, еще не прошлого, но уже не будущего. Передана атмосфера той Москвы, того времени, настроение той Марины. Для меня проза Цветаевой это всегда о самой Марине, о ком бы она не писала, кого бы не любила (Пушкин, море, Сонечка...) И конечно ее проза это та же поэзия, не всегда с рифмой, но всегда в том же ритме. Марина Цветаева в 1938 году году описала события 1919 года, узнав о смерти Сонечки - Софьи Голлидэй, актрисы и чтицы, "четырнадцатилетней инфанты". Кроме Сонечки среди гостей дома в Борисоглебском были Володя - Володечка (Владимир Алексеев), Юрий Завадский, Павел Антокольский. Покоряют дневники Ариадны Эфрон, дочки М.Цветаевой, написанные шестилетним ребенком, а по сути мудрые размышления, воспоминания взрослого человека. Ее взрослость и ум поражали друзей Марины Ивановны, она же знала, что ее Аля такая была "отродясь". Молодые, талантливые, голодные старались жить сочиняя, играя, влюбляясь.

Шутим, шутим, а тоска все растет, растет...

Уходит на войну Володечка, пропал без вести в Крыму в 1919 году. Уезжает Сонечка, выходит замуж за режиссера провинциального театра. В конце есть список "действующих лиц"

Я сказала: "действующие лица". По существу же действующих лиц в моей повести не было. Была любовь. Она и действовала – лицами.

И еще среди действующих лиц дом в Борисоглебском, "чердак-каюта". В голове крутятся строчки Бориса Пастернака:

Но кто мы и откуда, Когда от всех тех лет Остались пересуды, А нас на свете нет?

Я тогда думала – из-за него, что ему – его – себя, себя к нему – читаю – перед всеми – в первый раз.

Это, ей-богу, грамматическая революция, не иначе. Слащавый слог, аж приторный, цепляется за ваш рассудок, как растаявшая ириска пристает к пальцам и тянется, тянется, тянется... Галлюциногенный сон длинною в несколько ночей. Нарочитая речь, будто на преддыхании. Будто корсет шикарного платья был затянут до отказа и героиня в предобморочном состоянии. Очень тяжелый слог, местами абсурдный. Не отчитала, а измучилась. Сонечка затерялась вся - путалась в буквах, чужих=ненужных лицах, блуждала воспоминаниями. В конце концов от Сонечки, что случилась в 1919-ом, ничего-то и не осталось. Была Софьюшка да вышла. И это было, потому - правда. Действительно. Потому что было. Правда, была Софья, где-то между шумом метелей. Ну, знаете, метель... То отметет... То заметает. Да. Метель.

Бормочет, как сонная. С раскрытыми – дальше нельзя! – глазами – спит, спит наяву. Точно мы с ней одни, точно никого нет, точно и меня – нет. И когда я, чем-то отпущенная, наконец, оглянулась – действительно, на сцене никого не было: все почувствовали или, воспользовавшись, бесшумно, беззвучно – вышли. Сцена была – наша.

Не вышло у нас с прозой Марины Ивановны любви. Для личного дневника, для встреч с друзьями, для чего-то очень сокровенного и держащегося хотя бы за одним замком - превосходно. Для произведения, представленого широкой публике, - слишком уж претензионно, бессюжетно и, в общем-то, туманно. Ну, туман, знаете... То раскинется, то рассеется... Да. Туман. И рассеивается в памяти это скопление букв очень быстро, ничего после себя не оставив. Такое. Хотя, на вкус и цвет, как говорится...

Я не смогла это читать. У меня наверное ещё долго будет глаз дёргаться при упоминании имени Цветаевой. Зато в книге очень хорошее предисловие, которое мне очень понравилось. Оно было намного интереснее и живее самой "Повести о Сонечке". Предисловие - рекомендую, "Повесть о Сонечке" - ну вы поняли...

Все вращается вокруг Марины Ивановны: прозрачный туман, чужие руки, моря и зори, но чаще всего чужие чувства. Заметила, что она практически никогда (а может и совсем никогда) не высказывалась поэтически о материальном. Для нее это скорее средство, создающее многочисленные образы всегда чувственных впечатлений. «Имя твоё - пять букв. Мячик, пойманный на лету, Серебряный бубенец во рту, Камень, кинутый в тихий пруд, Всхлипнет так, как тебя зовут».

В ее поэзии почти все о любви, почти все о любви к ней. «Прельстись! Испей! Из всех страстей - Страстнейшая, из всех смертей - Нежнейшая... Из двух горстей Моих - прельстись! - испей!» Она – гнетущее полуденное солнце, щедрое на испепеляющее одиночество. Гнетущее неудержимо и страстно, с избытком. Если бы папа меня спросил, я бы ответила, что Цветаева это двигатель, который нагревается от работы, пузыря и питая надрывной тоской все к нему жадно присосавшееся.

«Повесть о Сонечке» это очень своеобразная попытка рассказать не о себе.

Были вечера, еще до отъезда Марины Ивановны из России, когда Аля и Ирина мирно спали в дальней детской, когда небо било по переулку залпами, например, февраля, когда Москва голодала революционным 1919 годом. В то нелиричное время в гости к поэту ходила милая глазастенькая начинающая актриса Соня Голлидэй (как догадывалась Цветаева – Holiday). Небольшого роста, но с тонким и нежным профилем, с двумя длинными темными косами. Сонечка каждый вечер проводила у Марины. На этом «материальная» часть, т. е. та, которую можно описать неодушевленными словами - закончилась. Дальше одна сплошная «проза поэта», с порогами, как на стремительной реке и с пороками любящих друг друга женщин. «Бормочет, как сонная. С раскрытыми - дальше нельзя! - глазами - спит, спит наяву. Точно мы с ней одни, точно никого нет, точно и меня - нет. И когда я, чем-то отпущенная, наконец, оглянулась - действительно, на сцене никого не было: все почувствовали или, воспользовавшись, бесшумно, беззвучно - вышли. Сцена была - наша. И только тут я заметила, что все еще держу в руке ее ручку».

Проза Цветаевой ничем не отличается от поэзии Цветаевой – такая же цепкая, принуждающая, томящая, максимально концентрированная.

Мне сложно принять Марину Ивановну полностью, так, как я приняла и растворилась в Блоке и Пастернаке. Потому что нельзя желать постоянной и бесконечной боли, а желать ее немножко и время от времени – можно.