Текст книги "Виолончушь (сборник)"

Мария Фомальгаут
Виолончушь (сборник)

© ЭИ «@элита» 2015

* * *

Ричард Львиное Сердце

– А ты никому не скажешь?

– Не скажу.

– Поклянись.

– Клянусь.

– Клянись смертью матери.

– Клянусь.

– Я его сама выдумала… когда с мамой поссорилась…

– И чего?

– А потом помирилась… а он не пропал.

– И чего?

– Так и остался. Он ко мне каждую ночь приходит.

– И чего?

– Ты чего, дура, что ли, он меня вообще убьет! Я его придумала… когда маму ненавидела… а он…

– Это кто сделал? Это кто это такое сделал, а? Усы повыдергаю!

Ричард Львиное Сердце прячется под диван, ага, доберёшься ты до моих усов, как же, щ-щас. Поводит усами – что там большой орёт, делать, что ли, больше нечего, орать…

– Ну, он же не нарочно!

– Ага, не нарочно! Я его пришибу щас не нарочно, будет знать…

Большой садится на диван, жалобно скрипят пружины, Ричард Львиное Сердце храбро впивается Большому в ногу, вот так, что есть силы. Ага, взвыл, а-а-а-а, чёртова скотина, а-а-аа, чтобы духу его здесь не было…

Маленькая вытирает что-то посреди комнаты, большая её отгоняет, да давай я… О-ох, горюшко ты моё, вот тебе и ма-а-ам, почему у нас нет ни коо-о-ошечки, ни собаа-а-чки…

Ричард Львиное Сердце обходит свои владения. Прогоняет непрошеных гостей, нет их что-то, непрошеных гостей, ну еще бы, откуда им взяться, здесь же Ричард, его величество, английский монарх. Ловит лапой в окне полную луну, луна не ловится, катится себе и катится над крышами…

– Даночка, спать пора!

– Ну, сейча-а-а-с! Ну, еще мину-у-уточку…

Маленькая сидит перед экраном, там бегают черные мухи, Ричард Львиное Сердце ловит их лапами.

– Даночка!

– Ну, сейча-а-ас! Ты смотри, Ричард, тут про тебя написано, ты у нас Кипр брал…

Ричард распушает хвост, было, было, что было, то прошло. Я еще и на Иерусалим войной ходил…

– Дана! Спать сейчас же, завтра опять будешь как муха сонная в школе!

Дана закрывает ноутбук, вот, блин, глаза бы Даны на школу эту проклятущую не глядели. Ричард Львиное Сердце клубком сворачивается на подушке, Большой ворчит, а-а-а, опять блох своих принёс. И откуда у Ричарда блохи, Ричард же королевских кровей…

Дана смотрит в темноту ночи, Дана боится. Дана уже знает, что придет он, тёмный, страшный, он всегда приходит. Дана его сама выдумала, когда с мамой поссорилась, а потом он не пропал, так и остался, теперь приходит, сидит там, в углу, ждёт чего-то, вот это страшно, что ничего не делает, свернулся кольцами, ждёт. Когда зайдет луна, он подкрадываться начнет, медленно, верно, шажочек за шажочком, да он не шагает, как-то над полом парит, ближе, ближе, и хочется закричать, и не закричишь, на помощь не позовешь, мать только отмахнется, а-а, сама не спишь, другим не даешь…

Ричард поднимает голову, топорщит уши. Тёмный подбирается, ближе, ближе, извивается тугими кольцами. Ричард Львиное Сердце шипит, рычит, ашш-ш, ар-рр, как тогда на Рыжего шипел, а нечего во двор шастать, Ричардов двор, а не Рыжего…

Что-то тёмное отступает, выпускает раздвоенный язык, шипит, фыркает, аш-ш, ар-р, хочет напугать Ричарда, да черта с два Ричарда напугаешь, не на того напали, Ричарда пугать. Ричард Львиное Сердце идёт на врага, боком-боком-боком, как на Рыжего шёл, как на пса большого шел, как мать учила, боком, боком на врага, спину выгнуть, шерсть дыбом, хвост распушить, аш-ш-ш-ш…

Тёмный шипит, рычит, Ричард знает, кто больше всех рычит, тот первый и дёру дает, труса празднует… Тёмный уползает, извивается тугими кольцами, Ричард, Львиное Сердце, устраивается на подоконнике, вылизывает усы…

Дана обнимает Ричарда, что за фамильярности, это кто это так обращается с королевским высочеством…

– Он его прогнал! Прогнал!

Ричард Львиное Сердце распушает хвост, было, было, что было, то было, не в диковинку, он ещё и на Иерусалим ходил, и много ещё чего…

– Да это кто сделал опять, скотина чёртова, хвост оторву на хрен!

Сейчас Большой орать будет, а-а-а, это кто сделал, а то и пинка даст, это он может. Ричард спешно загребает посреди комнаты, прячется под диван, вот, блин, даже загрести не успел…

Большой заходит в комнату, садится на диван, Ричард готовится к прыжку.

Прыгает, впивается в ногу, Ричард храбрый, Ричард Большого не боится, Ричард вообще ничего не боится…

Большой вздрагивает, ничего не говорит.

Ричард Львиное Сердце выбирается из-под кровати, смотрит на Большого. Почему Большой не кричит, почему смотрит перед собой.

Ричард поводит усами, пробует воздух, чувствует. Ага. Что-то случилось, кто-то пришёл сюда, в дом, кто-то нехороший, его нельзя увидеть, он притаился где-то, только непонятно, где…

Ричард прыгает на подушку, ну давай уже, заори, заори, а-а-а-а, это что такое, с грязными лапами…

– Ну чего… Ричард… Львиное Сердце? – Большой чешет Ричарда за ухом. – Это что ж получается-то, а?

Ричард урчит.

– Это ж сколько осталось… эти там сказали месяца два, не больше…

Ричард фыркает.

– А с Данкой чего будет? А с Оксанкой? А? Или ты тут за главного останешься?

Ричард поводит ушами, мол, надо, так останусь. Не впервой, целой Англией правил, было дело, а уж с Оксанкой и с Данкой как-нибудь и подавно управится…

– А мы им ничего не скажем, да, Ричард? Зачем им знать… раньше времени-то…

Ричард кивает, не надо им знать.

– О-ох, усищи какие отрастил… айда уже, ветчинки тебе дам…

Ричард Львиное Сердце урчит, ветчинка, это дело хорошее, ветчинка, это правильно, почаще бы так, бежит за Большим, распушил хвост, норовит сбить Большого с ног…

– Даночка, спать!

– Иду, иду!

Даночка бежит спать, Ричард клубком сворачивается на Даночке, урчит, отгоняет непрошенных гостей. В окно протискивается заблудившийся страшный сон, тут же вылетает обратно, вспугнутый Ричардом. Одинокий комарик звенит над кроватью, тут же умолкает под Ричардовой лапой.

Маленькая засыпает, Ричард Львиное Сердце перебирается в большую комнату, прыгает на кровать, где большие.

– Ты чего сегодня… такой?

– Да… устал…

– Что-то часто ты уставать начал…

– Да на работе знаешь, как выматываюсь, хорошо тебе говорить…

– А помада какая у твоей работы? Джордани Голд?

Большой отворачивается. В другое время наорал бы, а тут нет, потому что тут этот, темный, который пришел, которого не видно. Он не прячется – но его не видно, он где-то тут и в то же время нигде.

Ричард прыгает на подушку, Большая ворчит, чего пришел, Большой отмахивается, пусть его сидит… ну ты еще хвост мне свой в нос засунь, идиотище…

Кто-то тёмный подходит к кровати.

Кто-то невидимый. Он не прячется, но его не видно, он не крадется, но его не слышно, он идет к постели, чтобы прыгнуть Большому на грудь…

Ричард шипит в темноту ночи. Кто-то замирает – на миг, снова крадется.

Ричард прыгает. Как тогда, на Рыжего, на идиотищу подзаборного, как на того, который к Данке приходил, как…

Кто-то тёмный будто бы и не видит Ричарда, прыгает Большому на грудь. Ничего не делает, не вонзается в горло, не впивается в сердце, просто сидит и ждет, вот это страшно, что просто сидит и ждет, вытягивает жизнь, по каплям, по каплям. Его невозможно прогнать, его невозможно убить, чужого, холодного, незнакомого…

Ричард выгибает спину, шипит, фыркает, плюется, бросается на тёмного.

Тёмный как будто не замечает, не видит, не чувствует…

Ричард Львиное сердце снова бросается на темного, впивается в него когтями, когти проходят сквозь тёмного, не причинив ему вреда.

– Это только, Петрович… между нами… ага?

– Ну… чего там?

– Я же сам его выдумал… вон… с Оксанкой тогда поцапался… Ну, поссорились крепенько… тут-то я его и выдумал…Ну… как почувствовал у меня в груди что-то… темное такое… комок такой…

– Нутя, навыдумывал…

– Вот и навыдумывал… а он нате вам, на самом деле… ожил… мне врач так и сказал, месяц помучаешься, и всё, и веночек на могилку…

– Вот, блин, бывает…

– Ну… Оксанка-то теперь как…

– Она, вроде у тебя универ кончала?

– Ну-у, работа вообще хлебная, библиотекарь… так ей и говорю, иди по специальности, бабло будешь лопатой грести, особняк под Лондоном купим… она обижается…

– А она знает?

– Да какое там… как я ей скажу-то вообще… меньше знаешь… крепче спишь…

Ричард прыгает, выпускает когти, как бы впиться ему в рожу, этому, темному, только нет у него рожи, ничего у него нет… Темный отбрасывает Ричарда, Львиное Сердце, да как он посмел с королевским высочеством так…

Ночь летит кувырком, со звоном разбивается полная луна в небе.

Ричард падает на ковер, так плохо было, когда большой пес подрал, а Ричард ему нос расцарапал-таки, успел…

Тёмный высится над Ричардом, бесформенный, чужой, нездешний, распускает капюшон, на капюшоне у него причудливый узор…

Ричард Львиное Сердце шипит, не привык отступать, он же Мессины брал, и Кипр завоевывал, и на Иерусалим ходил, и…

Прыгает на тёмного, как-то вкривь, вкось, из последних сил, рвёт когтями…

Тёмный вздыхает, стряхивает с себя Ричарда, выходит в темноту ночи за окном…

– Ну чего, Ричард… Львиное Сердце… Врачам нашим бошки поотрывать надо, коновалы чёртовы… выдумали… ах, извините, диагнозом ошиблись, нет у вас там ничего… просто так… будто насморк какой, их бы так… А ты чего не встречаешь? Разлегся, о-ох, вытянулся на ковре, здоровущий какой… Э-эй… Ты чего? Во, блин… что ж ты так… Ричард… Львиное Сердце… Во рёву будет, Данка-то…

2014 г.

Завтра будем в Лондоне

– Завтра будем в Лондоне, – говорит Джейн.

Джим кивает. В Лондоне. Поезд несется шустро, за ночь до Лондона довезет.

– А в Лондоне хорошо.

– В Лондоне хорошо, – говорит Джейн.

– Хорошо, – говорит Джим.

Тарахтят колёса.

– Дом в пригороде купим, – говорит Джим.

– Сад разведём, – соглашается Джейн.

Стучит поезд.

Джим и Джейн украдкой целуются, пока никто не видит в купе.

– У нас будет четверо детишек, – говорит Джейн.

– Четверо, – соглашается Джим, – два сына и две дочки.

Джейн придумывает имена будущим детям.

Поезд трясётся в завтрашний день.

Наступает ночь.

Джим бережно укрывает Джейн, выходит из купе, идет по вагонам вперед, к пульту управления, за которым никого нет.

Смотрит вперёд.

Видит бесконечно далеко впереди туннель.

Сжимается сердце.

Так и есть.

Туннель.

И никакого Лондона.

– А самую младшенькую я назову Маргарита, – говорит Джейн.

– Ну что за имя такое? – Джим не соглашается.

– А что, имя как имя… Маргарита… Грета…

– Ну, хоть Грета.

Поезд трясется в завтрашний день.

– Завтра будем в Лондоне, – говорит Джейн.

У Джима сжимается сердце.

– Ты чего?

– А… да ничего. Будем. В Лондоне.

– Дом в пригороде купим.

– Купим.

– Дядя тебе место в конторе даст, – говорит Джейн.

– Обязательно.

У Джима снова сжимается сердце, сильно, больно.

– Розы посадим… как у матери в саду, – говорит Джим.

– Ой, здорово! Красные?

– У матери белые были.

– Ну, белые тоже хорошо.

Джим кусает губы. Только что не до крови. Туннель, туннель проклятый, где-то там, впереди, и никуда не денешься от туннеля этого, никаких развилок, никаких стрелок, гони вперед…

А туннель, это вообще дело гиблое, туннель. В туннель заедешь, из туннеля не выберешься. Долго-долго тянется туннель, долго-долго тянется непроглядная тьма, в которой хлопают звуки выстрелов, грохают снаряды, кто-то умирает, кто-то оплакивает умерших, кто-то…

А потом кончается туннель, и выезжает поезд на свет, и солнце растерянно смотрит на обломки вагонов, руины домов, залитые кровью тамбуры, тела убитых, вдов в черных платках… Много же времени пройдёт, прежде чем поезд придёт в себя, прежде чем опомнятся люди, прежде чем вспомнят, что такое жизнь под ярким солнцем, что такое жизнь без пуль, без бурь, без боли, что такое, когда не надо хоронить убитых каждую ночь, что такое жизнь под ярким солнцем, когда надо сеять пшеницу и строить дома, а не прятаться в окопах…

– Коляску купим, – говорит Джейн, – и пару лошадей.

– Ну что коляску, давай уж автомобиль…

– Давай.

Поезд несётся в завтрашний день.

– Завтра в Лондоне будем, – говорит Джейн.

– В Лондоне, – кивает Джим.

– Купим дом в пригороде, – говорит Джейн.

Джим сжимает зубы. Если бы она знала…

– Ты чего?

– Да нет… ничего. Купим дом…

Джейн режет курицу, разливает утренний кофе.

– У нас будет четверо детишек, – говорит Джейн.

У Джима сжимается сердце.

– Обязательно. Два сына и две дочки.

– Ты чего такой?

– Да… так… приболел.

Джейн прикладывает руку ко лбу Джима. Сжимается сердце. Если бы она только знала…

Хочется колотить кулаками в стену в бессильной злобе, что уже ничего нельзя изменить.

Джейн всхлипывает.

– Ты… ты что?

Джейн смотрит на Джима, глаза красные.

– Да знаю я, знаю… Всё знаю.

Джим обнимает Джейн. Смотрит на полосу рельсов впереди.

– А может… свернет где?

– Может…

– Ну что… сворачиваем к туннелю, – говорит нефтяной магнат.

– А не рано? – спрашивает оружейный магнат.

– В самый раз. Как раз успеете подготовиться.

Магнаты поворачивают стрелки. Правда что, пора бы уже и туннелю быть.

– Поезд старенький, как бы не того… – говорит автомобильный магнат.

– Ничего. Всё выдержал и это выдержит.

Магнаты подливают друг другу вина, звенят бокалы, магнаты пьют.

Поезд несется к туннелю.

– Завтра мы будем в Лондоне, – говорит Джим.

– Будем – говорит Джейн.

– Купим дом в пригороде, – говорит Джим.

– Купим, – говорит Джейн.

…поезд выезжает из туннеля, измочаленный, обескровленный, плохо понимающий, кто он и что он. Солнце изумленно смотрит на залитые кровью тамбуры, сожженные вагоны, мёртвые, невидящие глаза, обращённые к небу. Поезд медленно оживает, приходит в себя после туннеля, пытается вспомнить, куда он ехал до того, как, люди заново учатся сеять хлеб и строить дома, вспоминают, как это – обнимать жен и рассказывать детям на ночь сказки.

– Триста тысяч чистой прибыли, – говорит нефтяной магнат.

– Кому как, – говорит оружейный магнат, – кому триста, кому и все пятьсот.

Дымятся руины дома в пригороде Лондона, Джейн смотрит с фотографии на могильном памятнике, где могила Джима, не знает никто…

Поезд прибывает на перрон, делает круг, едет по привычной ветке.

– Завтра будем в Лондоне, – говорит Джейн.

Джим кивает. В Лондоне. Поезд несется шустро, за ночь до Лондона довезет.

– А в Лондоне хорошо.

– В Лондоне хорошо, – говорит Джейн.

– Хорошо, – говорит Джим.

Тарахтят колеса.

– Дом в пригороде купим, – говорит Джим.

– Сад разведём, – соглашается Джейн.

Стучит поезд.

Джим и Джейн украдкой целуются, пока никто не видит в купе.

Джим смотрит на полотно рельсов, может, на этот раз поезд свернёт не туда…

– Ну что… сворачиваем к туннелю, – говорит нефтяной магнат.

– А не рано? – спрашивает оружейный магнат.

– В самый раз. Как раз успеете подготовиться.

Финансовый аналитик смотрит на бесконечное полотно рельсов.

– А вы уверены… что дорога ведет к туннелю?

Нефтяной магнат фыркает.

– Куда же еще?

– Да знаете… всякое бывает.

– Ну, мост там какой, или дорога неровная, ничего, поскачем по ухабам, поезду это полезно.

– А если… ещё что?

– А что ещё может быть?

Финансовый аналитик разводит руками. Не знает.

Поезд несётся в подступающие сумерки.

– Получишь место в конторе у дяди, – говорит Джейн.

– В конторе, – кивает Джим.

– Посадим розы перед домом, – говорит Джейн, – белые, как у матери твоей.

– Белые, – соглашается Джим.

Оба лежат на полке в темноте ночи, отблески огней за окном проносятся по бледным лицам.

Поезд несётся вперед, по ветке, на которую перевёл его нефтяной магнат.

Где-то далеко впереди рельсы обрываются в пропасть, там, где кончается земля…

Тусклый рассвет.

Смотритель на полустанке прикладывает руку к глазам, ждет поезда.

Не дрожат рельсы, не качаются провода.

Никого нет.

Шолади-долаши-дошали-лодаши

Мой экипаж умер на полпути до Таймбурга. Я давно ждал, что он умрет – экипаж с самого начала дышал на ладан – но не думал, что это случится так скоро. Я еще надеялся добраться до столицы, хотя бы до пригородов, еще надеялся сдать повозку в ремонт, еще надеялся выискать себе более подходящий транспорт…

Человек предполагает, а Господь располагает – вспомнил я, когда экипаж плавно опустился на безлюдную дорогу и замер. Мне еще повезло, крепко повезло: я вспомнил леденящие душу истории о людях, которые разбились в камнем упавших экипажах – и понял, что легко отделался.

Я еще попытался вернуть экипаж к жизни. Я еще сидел в повозке, прижимал озябшие руки к кристаллу, я еще мысленно уговаривал повозку добраться до города, – тебе же будет хуже, если останешься здесь, я же тебя брошу, я же не вернусь за тобой, тебя унесут сборщики мертвого… Но уже было понятно, что экипаж умер.

Бывает.

Если до этого как-то везло, не значит, что со мной такого случиться не может.

Я оглядел бескрайние равнины – насколько хватало глаз. Здесь ничего не напоминало о человеке, не было даже отоснившихся снов. Только поодаль светлели осколки чьих-то надежд, но бесконечно давних: много лет назад умерли и те, кто потерял свои надежды, и те, по чьей вине они были разбиты. В другое время можно было бы постоять здесь, насладиться безмыслием и безмолвием – но не теперь, под моросящим дождем поздней осени. Я проклял себя, что даже не взял плащ, понадеялся на теплый экипаж. Но теперь не оставалось ничего кроме как идти по шоссе в поисках жилья.

До города я добрался только ближе к вечеру, когда уже почти стемнело – я едва различал впотьмах дорогу, даже споткнулся о пробегавшую черную кошку, которую принял за дурной сон. Мелкий дождичек превратился в первый снежок, сияющий в лучах фонарей. Конечно, городком оказался, конечно, не Таймбург – до Таймбурга я бы не дошел и до следующего утра.

Любой здравомыслящий человек на моем месте пошел бы искать гостиницу. Но я не относил себя к категории здравомыслящих людей. Прежде всего, мне хотелось поискать в маленьких переулках маленькие лавочки и магазинчики с раскрытой книгой на вывеске. Да, книги привлекали меня больше, чем чашка горячего чая и теплый плед у камина.

Лавка нашлась почти сразу же, как будто ждала меня за поворотом – а может, у меня был какой-то дар приманивать к себе книжные лавки. На мое счастье магазин оказался еще открыт – что странно для такого позднего часа. Звякнул дверной колокольчик, седой хозяин вышел из-за занавески, приветливо улыбнулся.

– Что-то конкретное выбираете?

Я почувствовал, что давлюсь собственным языком. Мне всегда трудно было подбирать слова, проще было бы выразить свои мысли на бумаге.

– Да… я… посмотрю.

– Ну, смотрите.

Хозяин сразу потерял ко мне всякий интерес. Он принял меня за одного из туристов, которые приехали поглазеть на старинный городок и ходят по улицам со скучающим видом. Или еще хуже, владелец посмотрел на мой вымокший костюм и решил, что я просто заплутал в пути и забился в первую попавшуюся лавочку, чтобы согреться.

Я посмотрел на клетку. Книги никак не хотели сидеть смирно, прыгали по жердочкам, перепархивали на прутья, кружились под куполом клетки. С невозмутимым видом я взял притулившуюся в углу серебряную палочку и постучал по клетке – книги послушно расселись по жердочкам, сложили страницы, повернулись ко мне обложками.

Взгляд хозяина переменился – старик даже изумленно поднял бровь. Он никак не ожидал увидеть настоящего специалиста по книгам – да и ничего в моем облике не выдавало знатока.

Я решил добить его. Окончательно.

– Вы старинную астрономию напрасно в общую клетку посадили.

– Простите?

– Напрасно, говорю, старинную астрономию в общую клетку посадили. Заклюют её там. Смотрите, вон уже корешок исклевали.

– Это она случайно о прутья клетки задела.

– Не случайно. Смотрите, астрономия-то допотопная, в ней говорится, что солнце вращается вокруг земли, а обе луны приколочены к небесному куполу. А тут вокруг сидят современные книги, в них совсем другое написано, что Земля вертится вокруг солнца. Вот они и дерутся.

Хозяин недоверчиво покосился на меня.

– Вы думаете?

– Я знаю. Пятнадцать лет с книгами уже… профессионально.

Хозяин смущенно кашлянул. Я осторожно перебирал палочкой, книги покорно перепархивали с жердочки на жердочку, чтобы я смог рассмотреть их все.

– Что-нибудь заинтересовало? – с надеждой спросил хозяин.

– Да… пожалуй, возьму несколько книг для Академии.

Слово «Академия» подействовало на продавца, как электрический разряд.

– Большая честь для меня. Очень большая честь.

Я осторожно спросил:

– Это… все книги, которые у вас есть?

Торговец смутился.

– Ну, там, в дальнем зале есть еще очень старые книги. И несколько умерших книг.

– Разрешите взглянуть?

Владелец лавки повел меня в дальние комнаты, бормоча что-то почтительное.

– Вот… пожалуйста. Редчайшие экземпляры.

Я посмотрел книги – два старинных фолианта со сказками и мертвая книжица-однодневка, которая умерла, так и не родившись. Мне приглянулся один из фолиантов – в общем-то я остался доволен своим визитом.

За исключением того, что я так и не нашел то, что искал.

На улице стало подмораживать – я спохватился, наконец, что следует позаботиться не только о книгах, но и о себе, найти какую-нибудь гостиницу.

Как назло я не видел в городе ни одной вывески. Я уже был близок к тому, чтобы постучаться в первый попавшийся дом и попросить ночлега – неслыханная дерзость для меня – когда впереди показалось что-то, похожее на гостиницу.

Я постучал в дверь. Дверь долго не открывали, наконец, послышалась возня, полоска света упала на ступеньки и тут же потемнела от массивного силуэта.

– Вам чего?

Я вздрогнул. Я не привык, чтобы со мной обращались подобным образом. Слова снова все куда-то подевались, я с трудом их подбирал.

– Я… гхм… я хотел бы…

– Короче!

– Я хотел бы попросить ночлега.

– Номеров нет.

Это было пострашнее грома среди ясного неба. Почему-то я был уверен, что как только я найду гостиницу, мои злоключения закончатся. Кто же мог предположить, что в этот вечер для меня все только начинается.

– Я замерз…

– Вы что, не слышали? Номеров нет.

– Да я замерз, вы что, не понимаете? Умоляю вас… хотя бы на кухне… у помойного ведра.

– Нет у меня на кухне помойного ведра, ради Вас его там ставить не намерен! – он усмехнулся, я расценил его усмешку, как приглашение, шагнул на порог. Каково же было мое удивление, когда хозяин схватил меня за воротник с явным намерением оттолкнуть прочь. Не помню, что нашло на меня, как я сцепился с хозяином, как мы покатились по комнате. Как со стороны я увидел себя лежащим на полу, как со стороны увидел ногу хозяина, поставленную мне на грудь, книги, разбросанные по прихожей – мой противник оказался сильнее меня.

– Это что у вас… – спросил хозяин, убирая ногу.

– Книги, – ответил я как можно непринуждённее.

– Неужели… – он задумался – вы торговец?

– Нет. Книжник.

Мое признание грянуло как гром среди ясного неба.

– Что же Вы сразу не сказали, – засуетился хозяин, – книжник… Боже мой, какая честь для меня… книжник… и где – в моем доме! Настоящий книжник!

Я осторожно кашлянул.

– Вы говорили, у Вас нет комнат.

– Что же, могу уступить Вам свою.

– Об этом не может быть и речи. Нет, нет, не могу быть Вам обузой… – я вспомнил облик дома снаружи, спохватился, – насколько я понимаю, у вас есть башенка наверху? Я бы с удовольствием там устроился.

– Да там даже камин не растоплен… боже мой, боже мой, никак не ожидал… никак не думал, что вы… разрешите… ваш багаж…

Хозяин пошел за мной наверх. Чем дальше, тем больше мне становилось не по себе, я уже пожалел, что пришел в этот дом. Убранство дома не наводило на мысли о гостинице, и как я ни напрягал свой слух, не слышал в комнатах голосов и других признаков присутствия людей. Я пытался успокоить себя, мысленно говорил себе, что час поздний, все спят, и виной всему мое разыгравшееся воображение.

Мы поднялись по винтовой лестнице в башню – отсюда открывался великолепный вид на городок, я даже первый раз за время пути порадовался, что судьба занесла меня в эти края. Внутреннее убранство башенки не отличалось роскошью, однако, сейчас я был рад и самой скромной обстановке.

Хозяин растопил камин, принес чистые простыни и свежие сны. Лично я бы предпочел сон, проверенный временем, но так устал, что у меня уже не было никакого желания что-то заказывать и просить. Я поставил клетку с книгами у окна – конечно, я мог бы выпустить книги, но еще не успел приручить их достаточно хорошо, чтобы отпустить летать по комнате.

– Быть может, разогреть вам ужин? – спросил хозяин.

– Не стоит. Разве что от чашки чая не откажусь.

– Сию минуту. Кстати, может, открыть для вас старый сон?

– Вы прямо-таки читаете мои мысли. Сон ведь чем древнее, тем лучше.

Хозяин вышел за дверь, – я слышал, как заскрипели ступени извилистой лестницы. Я остался один наедине с поздней осенью, медленно переходящей в зиму. Кто-то там, наверху, услышал мои молитвы, кто-то послал мне уютный вечер у очага. Я уже почти начал дремать в кресле у камина, когда меня разбудил стук в окно.

Да-да, не могло быть никакой ошибки – кто-то стучал в окно. И это было тем более странно, что я находился на высоте пятого этажа, куда просто не мог добраться никакой человек.

Тем не менее, я отдернул занавеску и посмотрел в темноту ночи. Сначала я ничего не увидел, – передо мной расстилался город насколько хватало глаз. Потом мне показалось, что за окном мелькнула ночная птица или летучая мышь. Я хотел уже было задернуть занавеску и вернуться к уютному камину, когда, наконец, увидел, что за существо трепещется за окном, бьется в стекло.

Я увидел книгу.

Я осторожно приподнял раму и так же осторожно подхватил книгу. Я не боялся, что она меня клюнет – просто осторожничал, сам не знаю, почему. Книга тоже побаивалась меня, далеко не сразу села мне на руку. Но все-таки устроилась на запястье, позволила внести себя в дом. Бедняжка страшно вымокла, страницы разбухли, вообще любой другой на моем месте не стал бы связываться с такой книжицей. Но я не был любым другим, я не мог пройти мимо пострадавшей книги. Я бережно расправил её страницы и положил странницу на коврик возле камина – не слишком близко, чтобы книга не загорелась, но и не слишком далеко, чтобы книга могла просохнуть.

Вернулся хозяин. Я сразу почувствовал аромат крепкого чая и не менее крепкого сна. Да, этот человек знал толк в хороших снах, я понял это сразу же.

Мы выпили за встречу. Чай понемногу развязал язык мне и хозяину, разрушил какие-то невидимые границы между нами.

– Разрешите узнать… вы на каких книгах специализируетесь?

– Да, собственно… Какие попадутся.

– Прямо таки все?

В другое время я бы не стал рассказывать чужому человеку о своих планах. Но чай действительно разговорил меня, да и крепкий сон над головой лишил меня бдительности.

– Понимаете… я ищу самородки.

– Помимо книг еще и самородки?

– Нет. Книги-самородки. Те, которые написаны не людьми…

– …а которые появились сами?

– Да.

– Это большая редкость… дикие, вольные книги.

– Да. Разыскиваю их для заповедников. Вы и представить не можете, в каком соре мне доводилось находить книги. Вот, смотрите, какой экземпляр прибился только что…

Хозяин оторопело глянул на книгу, видимо, заметил её только что.

– Самородок?

– Даже не знаю, не успел разглядеть. Видите, в каком она состоянии.

– Да, в ужасном… Но думаю, вы сможете вернуть её к жизни.

– Несомненно.

Мы поговорили так еще минут десять. Сон постепенно стал убаюкивать меня, я даже не помнил толком, как хозяин пожелал мне спокойной ночи и ушел. Последнее, что сохранилось в памяти – как книга вспархивает от камина и перелетает мне за пазуху.

Я проснулся глубокой ночью – от странного чувства, как будто кто-то смотрел на меня. Любопытная луна заглядывала в окна, пряталась за темным силуэтом, нависшим над кроватью. Я попытался встать, но тут же был отброшен назад, а холодное лезвие коснулось моего горла.

– Нда-а, вы не вовремя проснулись… Очень не вовремя. Сопротивляться не советую. У меня есть еще и самострел. Не двигайтесь. Да не бойтесь вы за свои деньги, не нужны мне ваши деньги. А вот клеточку я конфискую.

Я вздрогнул, лихорадочно стал соображать, во что можно пересадить книги, если отнимут клетку. Каково же было мое удивление, когда хозяин подхватил клетку и понес к выходу.

– Книги… книги…

– Да, друг мой, книги.

– Книги… оставьте книги…

– Друг мой, а разве вы не поняли, что мне нужны именно ваши книги? Не двигайтесь: я не хочу причинять вред своему дорогому гостю…

Я больше не контролировал себя – я бросился на него, мощный кулак отшвырнул меня на пол, а я и забыл, что хозяин сильнее меня…

Сознание возвращалось медленно – я несколько раз то пытался прийти в себя, то снова проваливался в небытие. Наконец, я постепенно начал осознавать, где я нахожусь – я лежал у обочины в траве, надо мной проплывали легкие облака. Все случившееся за ночь казалось дурным сном, наваждением, приснившимся мне на улице. Так обычно и бывает, когда засыпаешь вне дома и даже не ставишь оберег от дурных видений – обязательно прицепится какой-нибудь кошмар, от которого не отмахнешься, потом просыпаешься, и понять не можешь, было с тобой это или нет.

Я попытался встать – нестерпимая головная боль швырнула меня снова в траву. Я понял, что происходящее не было сном, не было случайным наваждением. Меня действительно заманили в гостиницу и ограбили. Заманили… гхм… Я тут же вспомнил, что пришел в гостиницу сам, и мне некого винить, кроме как самого себя.

Я даже не сразу понял, в какой стороне находится город – видно, крепенько меня вчера приложили. Когда я поднимался на ноги, что-то шелохнулось у меня за пазухой. Отчаяние сменилось легкой надеждой: за пазухой оказалась книга, та самая книга, которую я подобрал вчера ночью, впустил в окно. А ведь мне так и не удалось хотя бы пролистать эту книгу, не говорят уже о том, чтобы как следует познакомиться с ней. Кое-как, пошатываясь, я добрался до города – в свете дня он показался мне совсем другим, я даже усомнился, да был ли это тот самый город. Отделение полиции подвернулось мне неожиданно быстро – как будто поджидало меня за углом.

– Слушаю вас, – кивнул мне человек в форме.

Я застыл на пороге, оторопевший.

– Слушаю. Говорите же. Что-то случилось?

– Меня… обокрали.

– Кто, где?

– В гостинице…

– Носильщик?

– Н-нет… хозяин.

– Ничего себе… Адрес гостиницы?

Земля перевернулась у меня под ногами.

– М-м-м… не помню.

– Как не помните?

– Темно было… вчера… поздно вечером…

– Вы были пьяны?

– Нет.

– И не помните?

– Даже не посмотрел на адрес…

– Что пропало? Деньги?

– Да нет… книги.

– Книги?

– Ну да. Клетка с книгами.

– Редкие экземпляры?

– Очень.

– В какую сумму вы оцениваете потерю?

– Две тысячи. Не меньше.

– Гхм… ну вы уверены, что это хозяин украл, а не сами вы клетку где-то потеряли, оставили?

Я вздрогнул.

– Да где это видано-то, чтобы человек клетку потерял? С книгами?

– Да, действительно… перечислите пожалуйста украденные книги. И клетку опишите подробнее.

Перечисляю украденные книги. Описываю подробнее. Уже понимаю, что ничего хорошего из этого не выйдет. То есть, совсем.