Электронная библиотека » Мария Конопницкая » » онлайн чтение - страница 8


  • Текст добавлен: 28 октября 2013, 16:01


Автор книги: Мария Конопницкая


Жанр: Сказки, Детские книги


Возрастные ограничения: +6

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Шрифт:
- 100% +

– Ой, ой!.. – испуганно крикнул Войтек. – Тятя!.. Гномы пляшут!

– Король! Король! – как зачарованный, шептал Куба, не сводя глаз с дерева. – Тятя, король!

Втянув голову в худые плечи, он стал похож на сонную птицу, дрожащую от холода и страха.

Но Пётр ничего не видел и не слышал. В пропотевшей рубахе, налегая на соху, он шёл уже последней бороздой, и глаза у него светились тихой радостью. Допахал, воткнул соху в землю и, окинув взглядом необъятное, залитое лунным сиянием небо, снял шапку. Потом взял лошадь под уздцы и зашагал к опушке, где сидели ребятишки. Шёл он легко, бодро, будто и не работал только что, а отдохнул хорошенько, и на душе у него было так же тихо и светло, как этой лунной ночью.

Шёл, а в воздухе раздавались нежные, приглушённые звуки, будто пение невидимых скрипок…

 
Тсс!.. Всё спит!..
Работой пахарь сыт,
И отдохнуть ему пора!
А мы танцуем до утра,
А наш огнистый хоровод
Всю ночь кружится напролёт!
Пока хоть искорка горит,
Пока не вспыхнул свет зари,
Не заиграл в слезинках рос,
Не раскидал по небу гроз,
Наш хоровод кружит, кружит!..
Тсс!.. Всё спит…
 

Как заворожённый, слушал Пётр эту песню, глядя на озарённые луной просторы, а рядом, чётко вырисовываясь на земле, чернела его короткая, приземистая тень. Взглянул на неё Пётр раз, взглянул другой и тяжело вздохнул. Разве не так же вот, как эта тень, ходит за ним по пятам его чёрная доля?

Понурил он голову, задумался и уж не слышал больше звучащей в воздухе музыки. Вот поднял он целину, распахал поле. А чем его засеешь, когда ни зерна нет, ни денег? Что заработал на лесопилке и на чёрный день отложил – ушло на соху, борону, на топор да на хлеб. Как ни трясись над тряпицей с деньгами, как ни сжимай её в кулаке, кузнецу всё равно платить надо, да и за соль тоже.

Последний грош на днях истратил…

Что делать? Как помочь земле родимой, чтоб не тосковала, не томилась понапрасну?

Поглощённый заботами, шёл Пётр домой, а тень скользила за ним. Пётр в калитку – и тень за ним. Пётр в дверь – и тень тут как тут. Так и улеглась, как неразлучный товарищ, на пороге, а может, и в дом прошмыгнула, кто её знает. Но Петру не до неё было; швырнув шапку на стол, он тяжело опустился на лавку и погрузился в невесёлые думы. Вдруг скрипнула дверь – и на пороге появилась Марыся.


Глава десятая
Суд над Ошмётком

I

Каждый день на деревне спозаранку начинали стучать цепы. Где в одиночку молотят: туп-луп! Туп-луп! Где вдвоём: тупы-лупы, тупы-лупы! Где втроём: туп-луп-туп! Туп-луп-туп! Где вчетвером: тупы-лупы-тупы-лупы! Тупы-лупы-тупы-лупы! Всё быстрей, всё задорней выстукивали цепы, а из лесу отвечало эхо. Хозяева торопились обмолотить новый урожай, чтобы не опоздать с севом.

Только Петру молотить нечего; только он один как тень слоняется – то на поле пойдёт, то домой вернётся, и так целыми днями. Ломает голову: где раздобыть зерно, чем засеять поле?

А земля словно просит, чтобы её засеяли. Солнце её согрело, росы освежили; прямые, ровные, лежат борозды под тихим небом. От зари до зари вьётся над пашней жаворонок, серый певун полей, и распевает звонко:

 
Хлеб! Хлеб! Хлеб! Хлеб!
Запоёт твой цеп!
Снимешь с поля урожай,
Воз повыше нагружай!
 
 
Хлеб! Хлеб! Хлеб! Хлеб!
Запоёт твой цеп!
Засыпай закром
Золотым зерном!
 

Пётр слушал и вздыхал, качая головой.

– Ой, земля, землица! – говорил он. – Вспахал я тебя сохой, заборонил бороной, а засевать, видно, слезами придётся.

А цепы стучат и стучат: туп-луп, туп-луп! Тупы-лупы, тупы-лупы!.. Бьют цепы по золотой соломе, сыплется из колосьев золотое зерно. Ударит молотильщик посильней – и брызнет зерно далеко за ток, к самой риге. Так искры разлетаются, когда кузнец молотом бьёт по наковальне. А у риги шум и драка. Тучи воробьёв кидаются с тополя на просыпанное зерно – чирикают, пищат, клюются, но, чуть ворохнулось что-нибудь вблизи, они – фрр! – и назад на тополь, словно их ветром сдуло.



– Чего это воробьи сегодня раскричались? – дивятся крестьяне. – К дождю или к вёдру?

И невдомёк им, что среди воробьёв гномики снуют, ловко подбирая упавшие зерна. Воробей одно склюёт, а гномик десять сгребает. Вот какие прыткие. Воробьи орут, будто их грабят; распушив перья, наскакивают на воров в красных колпачках. А те и внимания на них не обращают, преспокойно расхаживают среди крикунов и зёрна собирают какие получше, – кто в мешочек, а кто просто в полу плаща.

– На тебе, воробышек, зёрнышко попорченное, выщербленное, кушай на здоровье! А целенькое, ядрёное на посев годится. Из одного посеянного зёрнышка сто вырастет. Соберёт бедняк урожай, ребятишек накормит – глядь, и вам, воробьям, перепадёт, – приговаривали гномы, подбирая зерно.

Но слова их тонули в пронзительном чириканье: воробьи никакого внимания не обращали на эти мудрые речи. Что с них возьмёшь!

Между тем цепы били и били по золотым колосьям, а гномы всё трудились да трудились, собирая зерно. А что насобирают за день – к яме снесут и ссыплют. Яма у них была под корнями дуба – сухая, серебристой берестой выложенная. Вверху отдушина, сбоку вход, а посредине большая куча отборного золотого зерна, с четверть, наверное, будет! Такое богатство не оставишь без присмотра, без сторожа!

И гномы стали по очереди приходить, зерно липовой лопаткой разгребать, просушивать, проветривать. А вечером опять всё в кучу сметут, отдушину мхом заткнут от росы, от сырости и сами спать лягут у входа. Но вот в один прекрасный день Соломенное Чучелко, карауливший яму, заметил, что зерна как будто поубавилось. «Утряслось, наверное», – подумал он.

Прошла ночь.

На другую ночь зерна ещё меньше стало. «Подсохло просто!» – подумал Василёк, стоявший в ту ночь на карауле. Но на третью ночь убыль стала так заметна, что Букашка – теперь его черёд был сторожить – за голову схватился и забил тревогу. Сомнения нет, кто-то ворует зерно.

Сбежались гномы, смотрят: беда! И половины не осталось! Но слезами горю не поможешь… Пошли они к королю за советом.

– Ваше величество, – говорят, – кто-то зерно у нас ворует! Как быть?

– Поймать вора!

А гномы в ответ:

– Как же его поймаешь, ваше величество? Ведь вор всегда найдёт лазейку. Ушёл – ищи ветра в поле.

– Вот вам воск и печать. Запечатайте все входы и выходы – и увидите, где его лазейка, – сказал король.

Взяли гномы воск и королевскую печать, все дыры седым мхом заткнули, поверх него тростинки крест-накрест положили, травой перевязали, узлы скрепили воском и печать оттиснули. Поставили сторожей и стали ждать, что будет.

Настала ночь.

Кругом тишина, будто вымерло всё. Ни один листок не шелохнётся. Бездонное тёмно-синее небо повисло над землёй, а звёзд на нём – что песчинок в море. В эту ночь под дубом стояли в карауле два брата – Хватай и Запирай, королевские стражники. На головах у них красовались шлемы – полевые колокольчики, а саблями им служили длинные, узкие листья шпажника, у которого на высоком стебле горит огненный цветок, будто красный значок на уланском копье.

Хватай стоит навытяжку, как аршин проглотил, а Запирай застыл истуканом, только глазами оба вращают, как бы чего не прозевать! А в Соловьиной Долине всё сном объято: спит голубой ручей, спят травы, цветы, спят мушки, птицы, лягушки, спят кувшинки, спит старый дуб, под которым Хватай с Запираем стоят.

Наконец забрезжил рассвет.

Прибежали гномы к яме. Сторожа на месте, печати висят, как висели. Заглянули внутрь – на полу едва с горстку зерна осталось. Остолбенели гномы. Что ж это за вор такой – замка не тронул, печатей не сломал, а добро унёс? Уставились друг на друга, не знают, что сказать. И молвил король:

– Уж коли печать моя не уберегла и стража не устерегла – значит, ничто не поможет.

Тут из толпы раздался голос Петрушки – у него голова всегда была полна разных идей:

– А если я поймаю вора, что вы мне пожалуете, ваше величество?

– Голос в его защиту на суде, – ответил король.

– Что? Голос в защиту вора? Очень нужно! Я и пальцем не шевельну, чтобы спасти негодяя от виселицы. Дайте мне лучше ноты Сарабанды – Вродебарину они теперь всё равно ни к чему, раз он без голоса остался.

– Будь по-твоему! – сказал король и склонил свой скипетр.

А ноты с песней Сарабанды, чистейшей майской росой записанные на лепестках дикой розы и крылышках мотыльков, были так красивы, что хранились в сокровищнице, как редкая драгоценность. Петрушка на аршин подскочил от радости, припал к королевским стопам, ещё раз подпрыгнул и вихрем помчался к лесу.

II

Уже светало и в лесу просыпались птицы, когда Петрушка отыскал избушку знахарки и, толкнув низенькую дверь, вошёл. Перед ним была убогая каморка: один-единственный стул, печь, колченогий топчан и везде травы, травы… Куда ни глянешь – под потолком, на стенах, на крепко сбитом земляном полу, – в корзинах, в холстинах, пучками и целыми снопами лежали, висели, сушились травы.

Душный аромат мяты, тимьяна, лаванды, ромашки, мелиссы и сотен других растений наполнял избушку. От этих крепких запахов можно было бы задохнуться, если бы не дыра под застрехой, прикрытая только крыльями совы, сквозь которые просвечивало голубое небо. Возле печки за прялкой сидела старушка и пряла золотую пряжу, тихонько напевая старинные песни под жужжание золотого веретена.

– Здравствуйте, бабушка! – сказал с порога Петрушка.

Знахарка подняла голову, приставила руку к глазам и пристально посмотрела на пришельца. Наконец она узнала Петрушку – ведь это он принёс ей однажды иголку для Вродебарина.

– Здравствуй, здравствуй! Ну, входи! Зачем пожаловал?

Петрушка переступил порог, низко поклонился, поцеловал старушке морщинистую руку и сказал:

– За советом я! Вор у нас завёлся, а поймать никак не можем. Просто беда!

Слушает старушка, седой головой качает. Нога перестала прялку крутить, золотое веретено наземь скользнуло, пальцы не сучат больше золотой нити – задумалась старушка. Наконец спросила:

– А что он крадёт у вас?

– Зерно! – возмущённо ответил Петрушка. – Отборное зерно для посева крадёт, мошенник!

– А вы жемчуга в зерно подсыпьте! – сказала старушка.

– Что? – крикнул Петрушка. – Жемчуга подсыпать? Он у нас зерно ворует, а ему ещё жемчуг в придачу давай? Эх, бабушка, бабушка, никак, у тебя в голове помутилось от старости!

А старушка уже подняла веретено, прялку крутит и золотую нитку тянет.

– Жемчуга подсыпьте в зерно, – ещё раз повторила она и тихим, дрожащим голосом запела старинную песню, словно и нет никого в избе.

– Бабушка! – воскликнул Петрушка. – Я к тебе, как к родной матери, за советом пришёл. Не пошёл ни к Дню, ни к Ночи, ни к Солнцу, ни к Месяцу, а к тебе пошёл, бабушка. Думал, мудрая ты: много дней и ночей прожила на свете, много солнечных, лунных восходов-заходов видела – кому быть мудрее тебя! А ты меня как встречаешь? Какой совет даёшь? Оставайся с богом! Видно, ошибся я.

Проговорив это с обидой и горечью, Петрушка направился к двери, а старушка, перестав петь, крикнула ему вдогонку:

– Жемчуга, жемчуга в зерно подсыпьте!

– Как бы не так! – проворчал Петрушка и пустился в обратный путь, жалея о потерянном времени.

Он ушёл уже далеко, но голос звучал всё громче, настигая его, расходясь волнами и наполняя воздух:

– Жемчуга… жемчуга подсыпьте!.. Жемчуга!..

Поразился Петрушка. «Неспроста это, – думает. – Значит, правду она сказала».

– Гм! А может, так и надо! – пробормотал он, останавливаясь, и стал соображать, как это сделать. – Будь что будет! – проговорил он вслух. – Авось не повесят!

И, окрылённый надеждой, наш отважный любитель приключений поспешил домой.

– Ваше величество, – сказал он, явившись к королю. – Сколько жемчужин можете вы мне доверить на сегодняшнюю ночь?

– Кому доверяют одну, тому доверяют всё, – ответил король. – Твоя преданность мне дороже жемчуга!

– Спасибо на добром слове, ваше величество. Дайте мне пригоршню жемчужин, и, если мне суждено поймать вора, я поймаю его сегодня ночью.

– Иди и бери, сколько нужно, – сказал король и, кликнув казначея, велел выдать Петрушке горсть жемчуга.

Тронутый, Петрушка молча обнял колени короля, весело вскочил и побежал за жемчугом.

Спустились сумерки.

Гномы столпились у своей подземной житницы – посмотреть, что он будет делать. А Петрушка подошёл и бросил жемчуг в зерно.

– Не подведи, бабушка! На мудрость твою полагаюсь! – сказал он. – И, обернувшись к товарищам, прибавил: – Не нужно сегодня ни сторожей, ни печатей! Хватай, Запирай, отправляйтесь-ка спать, друзья! Я один здесь останусь.

Улёгся на пригорке и положил голову на камень, провожая уходящих сонными глазами. С востока повеял лёгкий ветерок, зашелестела трава. Казалось, что-то шуршало и шептало в воздухе. Но уставший с дороги Петрушка не обращал внимания на этот шёпот. Он заснул как убитый и проснулся только на рассвете. Открыл глаза и видит: прямо у его ног – жемчужная дорожка, и ведёт она из ямы к полю Петра.

Закричал Петрушка и бросился бежать по этому следу, а гномы – за ним. Добежит до одной жемчужины, остановится и дальше бежит. Через каждые сто – двести шагов жемчужина попадается. Словно кто второпях захватил с собой всё, а потом по дороге выбрасывал ненужное.

«Ох, и умница ты, бабуся!» – повторял про себя Петрушка, подбегая к Петровой полоске. Глядь – последняя жемчужина в борозде лежит, рядом – куча земли, а под ней норка. Нагнулся Петрушка, покопал, покопал – видит ещё несколько жемчужин. Позвал остальных. Стали все вместе нору раскапывать и добрались до большой кладовой, а в ней почти всё украденное зерно сложено. Возле него, съёжившись, полевая мышь сидит с семейством.

– Ага, попался! – закричал Петрушка и схватил воришку за шиворот. – Эй, Хватай, Запирай, сюда!

Пискнул испуганный воришка, дёрнулся, но стражники держали его крепко, и он смирился. Торжество было полное. С песнями, с ликованием возвращались гномы домой, ведя перед собой пленника и неся на спинах мешки с зерном.

III

Над преступником устроили суд в Соловьиной Долине. Это было зрелище внушительное и торжественное. На заседание во всём своём великолепии явился король Светлячок. Разжиревший Колобок поддерживал его пурпурную мантию. На голове короля блестела золотая корона, а брильянт в скипетре сиял, как восходящее солнце.



В судебном зале на возвышении стоял государственный обвинитель – проницательный Кошкин Глаз; за его спиной – Хватай и Запирай в парадных мундирах, а поодаль, внизу, толпились гномы.

Все глаза были устремлены на подсудимого.

Он стоял понурый, сгорбленный, в жалком зипунишке, с крепко связанными за спиной лапками, позеленев от волнения и страха и дрожа как в лихорадке.

Кошкин Глаз, блистая красноречием, окончил свою обвинительную речь и потребовал сурово покарать преступника: вздёрнуть на самом высоком суку дуба, взыскав убытки и судебные издержки.

Прокурор даже охрип от усердия и, громко сопя, отирал со лба пот фуляровым платком. Но король поднял скипетр и сам спросил подсудимого:

– Как тебя зовут, несчастный?

Воришка совсем позеленел, и ноги у него подкосились – стражнику Хватаю пришлось подтолкнуть его к королю.

– Ошмёток, с вашего позволения, – пролепетал он еле слышно.

– Зачем ты брал зерно?

– Бедствовал… Голодал я… Дети с голоду помирали…

– Но голод ещё не даёт права воровать. Верно?

– Да, ваше величество, – весь дрожа, ответил Ошмёток.

– Что же ты можешь сказать в своё оправдание? – спросил король.

– Ничего, только то, что голодал… Страшно голодал.

– Но как бы ты ни голодал, тебе всё равно не съесть столько зерна. Тебе и твоим детям хватило бы и десятой части.

– Я зимы боялся… Долгой, жестокой зимы, ваше величество… Прошлой зимой половина моих детей умерли! Ах, как они страдали! Младший сын на моих глазах умирал с голоду. Шесть дней и шесть ночей смотрел я на его мучения – и вот, жив остался… Лучше бы мне умереть вместо него!..

Король отвернулся, чтобы скрыть невольную жалость. В толпе гномов послышалось всхлипывание.

Это плакал Петрушка. А Ошмёток продолжал:

– За младшим – старший… И старший умирал у меня на глазах… Десять дней и десять ночей мучился… А я смотрел на его муки – и не умер…

Король нахмурился, пытаясь удержать слёзы, навернувшиеся на глаза. Гномы тяжело вздыхали. Петрушка громко плакал.

– А потом третий мой сын умер… – продолжал Ошмёток. – Умер с голоду, а я смотрел и не мог ему помочь… У меня на глазах, король, сын умирал с голоду, а я остался жить! – И, весь дрожа, он забормотал невнятно, как безумный, полузакрыв глаза: – С голоду… С голоду… С голоду…

Но король, подняв скипетр, сказал:

– Я должен судить тебя со всей строгостью, ибо ты совершил тяжкое преступление. Украденное зерно было семенное, предназначенное для такого же бедняка, как ты, у которого тоже голодные дети. Пусть свершится правосудие!

– Смерть! Смерть преступнику! – вскричал Кошкин Глаз.

– Смерть! – в один голос рявкнули Хватай с Запираем.

Ошмёток стоял как громом поражённый, дрожа и поводя обезумевшими глазами. Король отвернулся и хотел спуститься в зал, но из толпы вдруг выскочил Петрушка и упал ему в ноги.

– Даруйте мне голос в защиту осуждённого, ваше величество! – молвил Петрушка. – Вы сами хотели дать мне его! Не надо мне нот – только голос в защиту осуждённого!.. Помилуйте его! Скажите, что вы его прощаете! Это и будет моей песней! Никакой другой мне не надо!

– Будь по-твоему, – сказал король, которого тронула доброта Петрушки, и, склонившись над ним, коснулся его скипетром в знак согласия. – Ты победил! Пусть исполнится твоё желание! – И, подняв скипетр, он приказал: – Отпустите беднягу на свободу и накормите его детей. Отныне дети его будут получать еду с моего стола. А семена сегодня же отдайте пахарю и земле, которая ждёт их.

IV

Немало пришлось повозиться Марысе, чтобы навести порядок у Петра в хате. Заглянула она и на огород. Но он так зарос, что у неё руки опустились. «Эх, кабы конопли немного посеять! – мечтала она. – Вот славно бы: убрать её, высушить, вычесать и прясть золотистую нитку долгими зимними вечерами». Бывало, мать её пела чудесные песенки за прялкой.

«И под капусту вскопать две грядочки. Земля чёрная, жирная, кочаны с дыню выросли бы!» И решила Марыся весной за огород приняться. «Но, чтобы весной сажать, – размышляла она, – надо уже сейчас прополоть, вскопать его. А разве я справлюсь одна? – И вдруг всплеснула руками: – А Войтек, а Куба! Чем не помощники!..»

Но не только этот запущенный, заросший огород огорчал Марысю. Всё чаще тосковала она по своим гусанькам, по пригорку в золотистых цветах, по Рыжику, который лежал, бывало, у её ног на солнышке или с громким лаем носился вокруг стада.

Однажды, прибравшись в доме, вышла Марыся на ближний лужок. Вдруг видит: в высокой траве мелькнуло что-то похожее на красный островерхий колпачок.

– Хвощ! – крикнула Марыся и бросилась за ним.

Сердце у неё готово было выпрыгнуть из груди. А колпачок мелькал всё дальше. Вот он пропал в кустах. Марыся кинулась туда. Ей так хотелось увидеть Хвоща, расспросить… О чём? Она и сама не знала. Только бы догнать… И поблагодарить за всё: и за гусей, и за угол в Петровой хате, и за Кубу с Войтеком, которые ей за родных братьев стали. И она со всех ног бежала за мелькавшим впереди колпачком – так быстро, как только позволял густой лозняк.

Но вот колпачок исчез и больше не показывался. Марыся остановилась и огляделась вокруг. Где она? Впереди, в нескольких шагах, кончался лозняк. Сквозь него, как зарево пожара, просвечивал багряный закат. А дальше виднелся хорошо знакомый лес.

Значит, она, не заметив, забежала на другой конец соседней деревни! Марыся сделала ещё несколько шагов. Может быть, удастся поглядеть на своих гусей и на Рыжика!

И правда, из-за кустов увидела она выжженный солнцем пригорок, гусей, мирно щиплющих травку, и верного Рыжика, снующего вокруг них; а поодаль, на пшеничном поле, – новую пастушку: девочка то нагибалась, то выпрямлялась, срывая запоздалые маки, васильки и розовый куколь для венка.

Марыся стояла за кустами и с любопытством смотрела. Но вот солнце село, и пастушка с помощью Рыжика собрала гусей и погнала домой. Рыжик всё лаял на белую гусыню, которая и при Марысе то и дело отставала от стада. Пастушка замахнулась на неё хворостиной, и она, догнав гусака, побежала с ним впереди.

Стадо уже скрылось за горкой, а Марыся всё стояла в кустах. Хотела хоть с Рыжиком и гусаньками увидеться, если уж Хвоща догнать не удалось, и вот они ушли, а она их так и не приголубила! Новой гусятницы побоялась. Вот трусиха!

Но теперь-то, когда никого нет, неужели она не посидит хоть минутку на своём пригорке? Она раздвинула кусты. Что это? На земле мёртвый хомяк лежит, а неподалёку – мёртвая лиса. У обоих бока изодраны, глубокие раны уже почернели.

Марыся ахнула и руками всплеснула. Лисицу ей было не жалко, она её боялась. Но хомяк! Неужели это её хомячок? Раздвигая густой бурьян, Марыся побежала к его норке. На стеблях висели клочья шерсти – желтоватой и рыжей; на листьях, как кораллы, капли запёкшейся крови. Вход в нору разрыт когтями. Марыся остановилась, поражённая.

– Бедный хомяк! – сказала она.

И правда бедный. Злодейка Сладкоежка привела угрозу в исполнение и весь свой гнев за гусей выместила на слабом зверьке. Но хомяк и сам был виноват. Зачем так равнодушно смотрел, как лиса подкрадывается к стаду? Почему не предупредил пастушку или хоть Рыжика? Сделай он это, и беды бы не было, пришлось бы лисе убраться отсюда подальше. А теперь вот мёртвый лежишь, несчастный хомяк! Подумал бы о других – и себя бы спас!

Огляделась Марыся – в двух шагах от норки трава примята. Здесь притаилась Сладкоежка и отсюда бросилась на хомяка… Да, видно, стебли зашелестели, и хомяк, заметив лису, успел юркнуть в нору. Закипел бой не на жизнь, а на смерть. Хомяк нанёс лисе тяжёлые, смертельные раны, но та задушила его и уволокла в кусты. Хотела и дальше утащить, к себе в нору, да не успела – сама испустила дух.

Бедный хомяк! Одно утешение оставалось у него: сознание, что в смертельной схватке со свирепым врагом он вёл себя как герой. И в самом деле, без колебаний броситься на такое чудовище – на это не всякий решится! Он погиб, но погиб и враг, который был куда больше и сильнее его.

За своё равнодушие к другим маленький хомяк поплатился жизнью. Но его смелость всю округу избавила от жестокого, коварного злодея. При виде истерзанного тельца мёртвого хомяка, его погасших, а недавно таких живых глазок, неподвижно торчащих воинственных усиков, которыми он всегда шевелил так забавно, сердце у Марыси сжалось, и по бледному личику покатились серебристые слёзы.

Плача, присела она возле хомяка на корточки и ласково заговорила, словно мёртвый зверёк мог её услышать:

– Не бойся, не бойся, бедненький! Не оставлю тебя с этой разбойницей. С собою возьму. Под высоким дубом вырою тебе глубокую могилку. Листочками её выстелю и тебя прикрою листочками. Будет тебе хорошо, покойно… Хоть один из прежних друзей будет рядом… Ни за что тебя здесь не оставлю…

Она наломала зелёных еловых веток, прикрыла зверька и, положив его вместе с пахучей хвоей в передник, заторопилась домой.

Взгляни она на растущие в сторонке лопухи, ей сразу бросилось бы в глаза, что большие округлые листья шевелятся, хотя воздух тих – ни ветерка, а под ними мелькает что-то красное, будто огонёк.



Едва она свернула на тропинку к дому, лопухи раздвинулись, и показался хорошо знакомый нам гномик Петрушка. Озираясь по сторонам, он спросил шёпотом кого-то:

– Взяла?

В ответ из бурьяна, скрывавшего норку хомяка, послышался тихий голос:

– Взяла!

И из травы, приложив палец к губам, осторожно вылез Хвощ. Но весёлый Петрушка, не выдержав, закричал, приплясывая от радости:

– Ну и ловко же мы это обделали! Ну и ловко!

– Тише ты, сумасшедший! – зашипел Хвощ, хватая его за руку. – Орёшь, будто ты один здесь! Услышит ещё…

– Да что ты… Кузнечики вечером так наяривают, что больше ничего не слышно. Ну, а разве не ловко мы всё это подстроили?

– Тут и ловкость не нужна. Она сама, без подсказки, всех жалеет. Такая добрая…

– Это верно! Золото, а не девочка! С другой бы ещё повозиться пришлось!

– Но только ты так громко подсказывал про дуб да про могилку, что я даже испугался: вдруг обернётся и увидит тебя в лопухах?

– Уж я такой! Не люблю канитель тянуть! Или пан, или пропал! Вот видишь – она ничего не заметила.

– Зато у меня совсем ноги затекли, – сказал Хвощ. – Ведь спозаранку сижу здесь и веточкой муравьёв от хомяка отгоняю, чтобы Марыся не побоялась его взять.

– А я и вовсе чуть ноги не переломал, когда удирал от Марыси, чтоб её сюда заманить. Она, наверное, подумала, что это ты: я даже колпак надел и трубку у Василька одолжил, чтобы на тебя быть похожим. А как влетел в лопухи – думал, заору. Оказывается, там крапива! Представляешь? Если бы не король, ни за что бы не усидел! Полно крапивы! Но что поделаешь, раз ему обязательно нужно, чтобы Марыся зерно нашла и этим Петра отблагодарила. Ну, пошли за ней… Только тише…

– Знаешь, Петрушка, ты бы разулся – у тебя сапоги скрипят!..

– Разуться? Ещё не хватало! Шлёпай сам босиком, тебе небось не впервой – привык, когда у бабы подкидышем жил. Но чтобы я, слуга и приближённый его величества, босиком ходил?!

– Не хочешь – как хочешь! Пошли! Только не скрипи!

– А на что мне скрипеть!..

И молча, взявшись за руки, они крадучись пошли за девочкой. Петрушка приседал на цыпочках в высоких красных сапогах, и в самом деле скрипевших, как немазаная телега, а Хвощ шаркал огромными туфлями, которые поминутно сваливались у него с ног.

V

Взошла луна и волшебным серебряным светом озарила тропинку. Марыся, вся белая в лунном сиянии, шла, подняв лицо и крепко сжимая худыми ручонками края передника, из которого торчали еловые ветки, прикрывавшие хомяка. Она торопилась – перед сном надо было ещё кое-что успеть по хозяйству. Дорогой она всё раздумывала: сказать Кубе с Войтеком про хомяка или не говорить? Вдруг рядом послышался шёпот:

– Нет, нет! Не говори! Ещё, чего доброго, выроют хомяка. Мальчики они, конечно, неплохие, но ведь у ребят всегда озорство на уме. Лучше не говори!

А Марысе показалось, будто она сама это подумала. Она прибавила шагу, не замечая, что рядом с её тенью скользит по дорожке чья-то коротенькая тень. Это был Петрушка. Ему непременно нужно было, чтобы Марыся сама похоронила хомяка. Нашептав ей это, он двумя большими прыжками вернулся к Хвощу.

– И что ты только вытворяешь! – проворчал Хвощ, подымая колпак, сбитый Петрушкой.

– Ой, как я рад, как я рад! – не слушая, твердил Петрушка. – Теперь король будет доволен. Если б не за девочкой идти, я бы здесь до самого утра кувыркался!

– Это ещё зачем?

– Как зачем? Разве ты не знаешь: когда гномы при луне кувыркаются, бабы в деревне друг с другом бранятся.

– Ну и что?

– Да ничего. Пусть побранятся. Завтра суббота, они масло сбивают, а злая баба быстрее масло собьёт! Вот увидишь, какое жирное пахтанье будет!

– Вечно у тебя глупости на уме!

– Глупости? Да ты соображаешь, что говоришь? Жирное пахтанье – это, по-твоему, глупости?

Но Хвощ положил ему руку на плечо и сказал:

– Слушай, Петрушка, нам надо поторапливаться. Вон уже мазанка виднеется. Ты мотыгу под дуб поставил?

– А как же! Из сеней взял.

– Вот и хорошо! Смотри, прямо к дубу идёт… Ах ты умница!

Марыся и в самом деле направилась прямо к дубу, который тихо шелестел, словно что-то шептал. Марыся остановилась под дубом, ища глазами какую-нибудь палку, чтобы вырыть для хомяка могилку, и вдруг увидела прислонённую к стволу мотыгу.

– Тятенька мотыгу забыл… – прошептала она. – Можно выкопать ямку поглубже!

И, положив хомяка на траву, принялась за дело. Ударила раз мотыгой, ударила другой – и сама удивилась, как ей легко копать. Мотыга как пёрышко, земля рыхлая, будто её только что вскопали.

– Вот как я окрепла на Петровых харчах! – прошептала она с улыбкой. – Когда гусей пасла, раза в два… какое – раза в четыре слабее была!

«Чем же мне отблагодарить Петра за хлеб?» – подумала она и вздохнула. Тут мотыга, пробив тонкий слой земли, провалилась в глубокую яму. Марыся еле в руках её удержала.

– Батюшки! Вон сколько места корни себе вырыли, чтобы просторней было! Ну что ж, и мой хомячок уместится.

Тут из-за ветвей выглянула луна, и под дубом стало светлее. Марыся взяла хомяка, прикрыла хвоей и опустила в яму, но руки её погрузились во что-то сыпучее. Зачерпнула она пригоршню, смотрит – пшеница, золотом отливает! Пошарила ещё – а там целая куча зерна. Как у богатого мужика в закроме! Куда ни сунет руку – везде зерно, зерно… Луна осветила яму, и зерно засияло, как клад, про какие рассказывают в сказках. А дуб шумел тихо-тихо, ласково…

– Батюшки! Зерно! Зерно! – твердила ошеломлённая Марыся.

Потом с громким криком бросилась бежать к дому. Влетела, остановилась на пороге, сердце бьётся, как птица в клетке.

– Хозяин! Тятенька! – проговорила, задыхаясь, и слёзы радости жемчугом брызнули из глаз.

Пётр сидел перед печкой на табуретке, понурив голову и запустив в волосы корявые пальцы. Он так ушёл в свои грустные думы, что даже не слышал, как скрипнула дверь и вбежала Марыся.

– Тятенька! – повторила она, потянув его за рукав. – Пшеница!..

Пётр посмотрел на неё тупо, не понимая, о чём она. Сон это, что ли? Но Марыся не отставала:

– Пшеница нашлась, тятенька! Много пшеницы!..

Пётр вытаращил глаза, и на лбу у него вздулись жилы.



– Что ты мелешь? Что мелешь, девчонка? – вскричал он, схватив её за плечо.

– Я ничего… – пролепетала Марыся, хотя у неё от боли в глазах потемнело. – Говорю, пшеница нашлась для посева!

Вскочил Пётр с табуретки – и за шапку.

– Что?.. Где?.. Где пшеница?

Руки у него дрожали, ноги подкашивались, и язык словно отнялся от радости.

– Где же она? Где?..

– Да под дубом! Под нашим дубом! – весело закричала Марыся. – Захватите, тятенька, мешок или ряднину – зерна-то там целая куча!

– Целая куча, говоришь? – спрашивал Пётр, разыскивая мешок за печкой. – Вот счастье-то привалило!.. Ну, обрадовала ты меня – лучше родной дочери…

Марыся уже стояла в дверях:

– Идёмте скорей, пока луна светит.

И они пошли.



Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации