Текст книги "Клиника обмана"

– Красавчик! – хмыкнул профессор и отломил ему еще дольку. – А почему в полотенце, а не в раковину?

– Чтоб дети не увидели, а то начнут так же делать.

Ян Александрович задумчиво посмотрел на него и тяжело вздохнул:

– Вроде взрослый человек, и не дурак, а ведешь себя как полный дебил. Почему так?

– Я сначала принимал все, что давали. А потом подслушал, как врачи говорят, что мне ничего не помогает, процесс прогрессирует и я все равно умру. Так на фига себя еще травить? Вы не представляете, как от лекарств плохо! Я бы, наверное, давно уже сдох, если бы продолжал глотать эту гадость. И не надо меня уговаривать. Как вы сами сказали, наша дискуссия бессмысленна. Я знаю, что скоро умру, и вы тоже это знаете. Спасибо, что зашли.

Витя отвернулся к стене и натянул одеяло на голову. Профессор продолжал сидеть на детском стульчике, вместо удаляющихся шагов Витя услышал щелканье замков дипломата и шорох бумаги. Выдержав, наверное, полчаса, Сотников рывком сел в постели. Ян Александрович невозмутимо читал толстый фолиант. Покосившись на Витю, он быстро перевернул страницу и снова уткнулся в текст.

– Ну? Что вы тут сидите?

– Жду, когда ты захочешь поговорить.

– А если не захочу?

Профессор пожал плечами:

– Я никуда не тороплюсь.

– А как же жена-красавица?

– Она поймет.

– Слушайте, на хрена вам это надо? Что вы лезете ко мне? Шли бы вы, а?

Ян Александрович захлопнул книгу и улыбнулся:

– Кажется, начинается разговор. Так вот, Витя…

– Расслабьтесь, сколько бы вам Сумарокова ни отвалила, свои бабки вы отработали. Идите домой, к жене и детям.

Профессор снова улыбнулся, на этот раз немного хитро.

– Уж не знаю, Витенька, обрадую я тебя или огорчу, но я сам по себе приехал.

– Слушайте, да что вы примотались? Дайте сдохнуть спокойно уже!

– Я скажу тебе совершенно честно, почему я тут. Видишь ли, мальчик, у меня пятеро своих детей. Отец я так себе, даже не каждый день их вижу, но очень хочу, чтобы у них все было хорошо. И я суеверно думаю, что если помогу какому-нибудь ребенку, то Бог сжалится надо мной и поможет моим собственным детям. Понимаешь? А потом за годы воспитания детей я так накачал отцовские чувства, что произошел, как говорится в философии, переход количества в качество. Мне теперь все дети кажутся немножко моими.

Витя демонстративно оглядел профессора:

– Ну, вы мужчина видный, может, во многих случаях так оно и есть.

– Не остри. Значит, дорогой мой, ты уверен, что скоро умрешь и медицина бессильна тебе помочь? А Агриппина Максимовна, видимо, злобная и глупая старушонка, которая ничего не понимает в туберкулезе и прописывает тебе лечение с единственной целью отравить последние денечки, так?

– Нет, не так!

– Выходит, она нормальный врач и назначает нормальные эффективные средства, которые ты не пьешь, потому что не можешь перетерпеть тошноту. Либо так, либо эдак, выбирай, что тебе больше нравится.

– Она просто не имеет права меня не лечить. Назначает, потому что так полагается.

– Милый мой, фтизиатр с шестидесятилетним стажем имеет право на все, что угодно! Ей бояться нечего. Бабка ради тебя ходит в библиотеки, даже лазает в Интернет, выискивая наилучшие комбинации препаратов, но ты плоды всех ее усилий спускаешь в унитаз! Причем как в прямом, так и в переносном смысле. Господи, да как в твою голову пришла идея, что ты смыслишь в туберкулезе больше, чем человек, проживший в нем долгую жизнь? Тебе не ай-ай-ай? Знаешь, что я тебе еще скажу?

Профессор обернулся и заметил, что дети, усердно изображая игру с машинками, на самом деле внимательно слушают их разговор.

– Ребятки, я вас прошу, поиграйте в холле минут пятнадцать, у нас секретный разговор. Давайте, давайте.

Он встал и, растопырив руки, как наседка крылья, вытеснил детей в коридор.

– Так вот, Витя, юный человек не способен понять, что умирает. Почему, ты думаешь, в армию берут в восемнадцать? Именно поэтому – пацаны идут в бой, твердо зная, что с ними ничего не может случиться. Не важно, что соседа убило, а командира разорвало на куски! Лично он останется цел и невредим. Даже видя смерть каждый день, восемнадцатилетний боец уверен, что она заберет кого угодно, только не его. И ты тоже не принимаешь смерть всерьез.

Сотников хмыкнул.

– Да, ты знаешь, что скоро умрешь, но подсознательно считаешь смерть временным явлением, игрой. Поэтому так легко относишься к своей болезни. Опомнись, Витя!

– Зачем? Чтобы мне было страшнее умирать?

– Затем, чтобы лечиться.

Витя тяжело вздохнул:

– Ян Александрович, я не сам придумал, что смертельно болен. Это сказала заведующая.

– Ты мог неправильно понять, ты же подслушал наверняка только кусок разговора. И мало ли что она имела в виду! Мы же врачи, самые суеверные люди на свете, может, она специально нагнетала ситуацию, чтобы не спугнуть удачу. У нас в учебниках, например, такой случай описан. Профессор пошел в обход с учениками, смотрит больного и комментирует: то-се, печень не увеличена, селезенки нет. Это у нас жаргон такой. В норме селезенка не пальпируется, вот мы для краткости и говорим, что ее нет. А больной думает: ах, у меня нет селезенки? Ну все, трындец! И действительно, стал чахнуть на глазах до следующего обхода, пока профессор ему не разъяснил, в чем суть.

– Ну, я не такой идиот!

– Оно и видно.

– Я на самом деле чувствую себя плохо. И Агриппина Максимовна говорила однозначно. Знаете что? Вы мне помогли, честно, можете быть спокойны. Уж не знаю, способен я осознать смерть или нет, но я помираю спокойно. Я все в жизни видел и устал от нее.

Колдунов погладил его по голове и усмехнулся:

– Какие у тебя волосы мягкие. Ты будешь очень послушный муж. Эх, Витенька, если ты бухал, трахался и кололся, это еще не значит, что ты изучил жизнь вдоль и поперек.

– Я никогда не кололся!

– Молодец! Но все равно, ты узнал самую маленькую часть жизни, ту, что вовсе в твоем возрасте знать не обязательно.

– Начинается! А без морализонов не обойдемся?

– Давай, груби мне на правах умирающего. Пошли меня куда-нибудь, авось полегчает.

– А вы мне покурить дадите?

– Не вопрос. Пойдем?

Витя натянул треники и свитер. Чтобы идти по коридору не шатаясь, ему пришлось крепко держаться за локоть Колдунова.

Профессор мог покурить и в ординаторской, но демократично устроился на лестничной площадке бок о бок с Сотниковым.

От первой же затяжки у того закружилась голова и затошнило.

– Я, честно говоря, не понимаю, как ты в таком состоянии еще можешь курить. Похоже, здоровье у тебя железное, – заметил Ян Александрович, аккуратно стряхивая пепел в старую консервную банку. – Послушай меня одну минуточку, Витя. Не знаю, как тебе объяснить… Ты познал удовольствия плоти, но совсем не знаешь радостей души. А когда наша душа радуется? Если мы делаем что-нибудь хорошее, верно? Жить ради удовольствий – это, конечно, хорошо, но тут мы жестко ограничены собственным телом: у нас один член, один желудок, в конце концов, один мозг. А возможности нашей души безграничны и зависят только от нашей воли.

Витя поерзал на подоконнике и ядовито протянул:

– Какой вы праведник!

– Да куда мне! А в твои годы я вообще ни о чем, кроме трахача, не думал. Откровенно говоря, так у меня до сорока лет дело обстояло. Знаю, ты думаешь – шел бы этот старый хрен куда подальше со своими нравоучениями, но тут дело такое: пока я трахался на все стороны и бухал, мне было мутно и плохо, а сейчас стараюсь праведно жить, и мне спокойно и хорошо. Мне хочется, чтоб тебе жилось так же спокойно и хорошо, вот и делюсь опытом.

Помолчали. Оба докурили, но продолжали сидеть на подоконнике. Витя не стал напоминать, что профессору незачем стараться ради нескольких дней.

– Моей заслуги, что я перевоспитался, никакой нет, – продолжал Ян Александрович и снова достал пачку. – Тебе больше не предлагаю. Так вот. Все благодаря жене. Страшно подумать, что бы со мной случилось, если бы не она. Брр! Жил, как зомби, – работал до упора, сосал коньяк и крутил с замужней женщиной. Она очень хорошая тетка была, и мы пятнадцать лет делали вид, будто друг друга любим, а расстались – словно никогда не были знакомы. Но жена сделала из меня человека. Хочется в это верить, во всяком случае.

– Вы так мощно влюбились?

Ян Александрович мечтательно посмотрел на тлеющий кончик сигареты.

– Самое смешное, что нет, – сказал он после долгой паузы. – Ведь если поразмыслить, влюбленность тоже можно отнести к плотским удовольствиям – видишь человека и балдеешь. Кайф, в который ты не вложил никакой собственной работы. Я женился, потому что… Ну, там разные были обстоятельства, тебе неинтересно. Сейчас мы должны сосредоточиться на твоем лечении.

Витя махнул рукой:

– Да перестаньте! Вам просто жалко меня стало, вот и пришли, типа, обнадежить.

– Да Господь с тобой! Стал бы я тебе душу бередить, если бы думал, что ты умрешь! Что я, больной на всю голову? Я б тебе тогда бутылку водки принес или попросил бы Агриппину наркотики назначить, чтоб ты не мучился. Витя, знаешь, у кого я тебя консультировал? У председателя Всемирной ассоциации кардио– и торакальных хирургов, это тебе не цацки-пецки. Не думаю, что он понимает в туберкулезе лучше Агриппины Максимовны, но, может, ты на титул поведешься?

– Не-а…

– Как знаешь. Я послал ему твои снимки по Интернету, и он, представляешь, собрал по твоему случаю консилиум, на котором лучшие фтизиатры мира выбрали тебе схему лечения. А Анечка Сумарокова сутки сидела на телефоне, добывая препараты. Она заказала все за границей, чтобы не нарваться на подделку. Вот такие пироги, Витек. И я спрашиваю тебя, что делать будем? Лечиться или лучше феерично пошлем на хер старушку заведующую, Всемирную ассоциацию кардио– и торакальных хирургов, хорошую девочку Анечку вместе с ее папой, твоего покорного слугу и ляжем в гроб со злорадной усмешкой на устах? Только честно, лекарства дорогие, на полотенце их переводить жаль.

Витя молчал.

– Между прочим, – профессор заговорил загадочным и умильным тоном, – Анечка специально не поехала в Египет на каникулы, чтобы контролировать твое лечение и помочь, если что. Даже поссорилась с подружкой, а это, доложу я тебе, для женщины серьезная жертва.

– Так она завтра придет? – невольно вырвалось у Вити.

– Возможно, – произнес Ян Александрович невыносимо таинственно.

– А дадите мне еще сигарету? – спросил Витя и заплакал.

Он плакал, слезы лились потоком, и от этого ему было хорошо. Витя всхлипывал и тут же улыбался.

Ян Александрович обнял его за плечи.

– Ну что ты. Господи, какое же ты еще дитя! Ну все, хватит, а то я сам заплачу. Вот, хочешь, покури.

Но Витя отпихнул его руку с сигаретой. На него напали такие рыдания, что он не смог бы сделать ни одной затяжки.

– Все у тебя будет хорошо. – Профессор обнял Витю и баюкал, как маленького ребенка. – Ты обязательно поправишься и будешь жить долго и счастливо. Лекарства я привез, завтра начнут капать, может, потошнит немножко, но ты же потерпишь?

– Ага.

– Вот и умница. А вечером Анечка тебя навестит…

– Не хочу-у-у! – И Витя зарыдал с новой силой.

– Слушай, прекращай уже! – рассердился Ян Александрович. – Люди подумают, что я под дождь попал или описался. Не хочешь, ладно, я скажу, чтоб она к тебе не заходила.

Всхлипнув последний раз, Витя встал с подоконника и вытер лицо рукавом свитера.

– Я такой страшный…

– Ну, знаешь, не всем быть красавцами.

– Из-за болезни страшный. Ей противно будет на меня смотреть.

– Ну, потолстеть за ночь тебе вряд ли удастся, а помыться не мешало бы.

Колдунов помог Вите вымыть голову, а дежурная сестра, заметив их приготовления, сменила постельное белье. От переживаний и мытья Витя устал так, что не мог даже пить чай. Ему очень хотелось, чтобы профессор посидел с ним еще, но Витя понимал, что и так отнял у Яна Александровича почти три часа личного времени. Он лег в постель и соврал, что хочет спать.

Всю ночь он лежал, боясь верить в то, что у него есть будущее, но больше мечтал, как увидит Аню. Иногда забывался, но тут же, словно от толчка, приходил в себя. Сердце колотилось, во рту было сухо, он делал глоток из заботливо приготовленного Колдуновым стакана с чаем и говорил себе: завтра придет Аня.

За эту длинную ночь Витя придумал, наверное, тысячу сценариев встречи. Он не верил, что хоть немножко нравится ей, несмотря на то что профессор, уходя, сделал ему грозное внушение: «Не дай Бог тебе ее обидеть! Сейчас ты, конечно, не боец, но когда восстановишься… Только попробуй, я тебя лично на куски порву!»

Ян Александрович, кажется, думает, что у них любовь и потому Аня о нем хлопочет. Просто профессор не знает, какая она хорошая и как переживает о любом, кому нужна ее помощь.

Она же святая, а разве могут святые влюбляться?

Утром Витя встал, умылся, оделся и заправил кровать. От этих нехитрых дел он так устал, словно отработал смену в гипермаркете, даже хуже. Есть совершенно не хотелось, но, зная, что предстоит капельница, он заставил себя съесть кашу и выпить чай. Процедурная сестра, полная веселая женщина средних лет, появилась около десяти часов.

– Ну что, Сотников, давай руку, будем тебе буржуйское лекарство вводить.

Она аккуратно подложила ему под локоть свернутое полотенце и перетянула плечо жгутом. Постучала по локтевому сгибу жесткой короткопалой рукой, несколько раз энергично провела по коже ваткой со спиртом и ловко ввела иглу.

– Как тебе, не щиплет? – Сестра отрегулировала колесиком скорость вливания, а потом вдруг мелко перекрестила его. – Ну, с Богом.

Он лежал, наблюдая, как в бутылке с яркой непонятной этикеткой пузырьки весело поднимаются вверх. Неужели это его жизнь? В вену капает не просто водичка, а вещество, способное убить живущие в нем бактерии туберкулеза? Понять это было очень сложно. В принципе Витя не лечился потому, что не верил в целительную силу препаратов.

Но главное, чтобы ему не стало слишком плохо. Вдруг это чертово лекарство настолько токсичное, что его увезут в реанимацию и он не повидается с Аней!

И Витя клялся себе, что будет терпеть любое недомогание, пока она не сделает свой обход.

Аня появилась, как обычно, вместе с Агриппиной Максимовной. Затаив дыхание Витя смотрел, как она, улыбаясь, разговаривает с детьми и записывает их пожелания в блокнотик. Несколько раз она переводила взгляд на Витю, но тут же смущенно опускала глаза. Он тоже отворачивался, но не мог долго не смотреть на нее.

Наконец Аня остановилась возле его кровати.

– Здравствуйте, – сказала она, глядя на носки своих туфель.

– Здравствуйте, Анна. – Витя сам удивился, какой у него хриплый голос.

– Как вы себя чувствуете?

– Спасибо, гораздо лучше. Мне очень помогло новое лекарство.

В замешательстве Аня покосилась на Агриппину Максимовну. Та тонко улыбнулась краешком рта и развела руками.

– Разве оно может так быстро подействовать? – спросила Аня нерешительно, а Витя кивнул, стараясь, чтоб это выглядело энергично. Всю прошлую ночь он изобретал и репетировал слова благодарности, придумал целую речь, но сейчас не мог вымолвить даже обычное «спасибо».

– Вам чего-нибудь хочется? – продолжила она процедуру обхода и наконец посмотрела ему в глаза.

– А вы могли бы со мной немножко посидеть? – неожиданно для себя попросил Витя.

– Конечно. Я просто не думала, что вам этого захочется. Агриппина Максимовна, я задержусь, – обернулась она к заведующей.

Та покачала головой и вышла из палаты.

Аня устроилась в ногах его кровати. От счастья он не мог произнести ни слова, язык будто парализовало, а мозг свело судорогой. На самом деле Вите больше ничего не было нужно, только смотреть на самое прекрасное в мире лицо. Он ужасно боялся, что Ане станет скучно молчать, она попрощается и уйдет. Но страхи оказались напрасны. Девочка тараторила без умолку, и для поддержания беседы ей вполне хватало Витиных кивков.

Он слушал, как какая-то Лада нашла профессора Колдунова, и Аня сразу поняла, что это лучший в мире врач после Агриппины Максимовны и Печиборща, только услышав его голос по телефону. Как Ян Александрович отказался брать деньги за консультацию, потому что у него самого пятеро детей. Совершенно непонятно, как он их содержит с такими принципами, наверное, ему приходится очень трудно. Но ничего, она обязательно что-нибудь придумает, чтобы порадовать если не его самого, то детей. Старшие дочки, оказывается, учатся не в простой, а в музыкальной школе, за что Аня их очень уважает, у нее-то самой музыкальный слух отсутствует. Да и учится она, откровенно говоря, не супер, языки еще туда-сюда, а вот в математике не понимает совершенно. Как только видит формулы, у нее в голове что-то происходит и мозг отказывается ей повиноваться. Зато она хорошая спортсменка, занимается биатлоном, ходит в секцию вместе с подружкой и очень рада, что показывает результаты лучше ее, потому что в школе подружка – круглая отличница. А еще она решила, что поступит в Институт Лесгафта, будет учить детей физкультуре…

Витя никогда не думал, что Анна такая говорливая!

Он улыбался, глядя, как она то распахивает глаза, то смешно хмурится и быстро жестикулирует, и чувствовал, что стоит на пороге хорошей и светлой, как Анины глаза, жизни. Что вся черная тоска, вся муть, вся подлость и слабость его души остается в прошлом, и, даже если эта светлая жизнь будет очень короткой, даже если эти лекарства ему не помогут, он умрет спокойным.

Глава четвертая

Тяжелая дверца духовки открылась с противным скрежетом, Олег Владимирович даже вздрогнул.

– А, я тоже терпеть не могу такие звуки, – улыбнулась Лада и достала противень с пирожками. – Плита старая, но я к ней привыкла.

Она с помощью деревянной лопаточки переложила пирожки на блюдо и пристроила противень в углу остывать. Потом несколько пирожков отложила в плетенку, а остальные накрыла льняным полотенцем.

Сочтя суп достаточно разогретым, Лада поставила на обеденный стол хлеб и салат и выключила газ. Потянулась было к буфету, но тут же отдернула руку.

– Все время забываю, что вы за рулем, – сконфуженно улыбнулась она. – Я, пожалуй, тоже с вами поем.

С гораздо большим удовольствием она дождалась бы Яна Александровича, но ей вдруг показалось, что если она не составит компанию Олегу, это лишний раз подчеркнет: он – всего лишь шофер, прислуга. Она наполнила густым куриным супом две тарелки и устроилась напротив Аниного водителя.

Тот поелозил ложкой, чтобы суп скорее остыл.

– Берите пирожки, с супом очень вкусно.

– А где Аня?

– Заявила, что без Колдунова ни за что не сядет за стол. Жаль, что вы торопитесь, поели бы все вместе.

Олег Владимирович, невысокий мужчина пронзительной внешности оперного Мефистофеля, служил у Сумарокова водителем около года и был у него единственным постоянным служащим. Остальная прислуга была приходящей: два раза в неделю – горничная, через день – кухарка. По мнению Лады, этого было слишком много. О, как она ненавидела богатство Валентина, которое сделало ее ненужной и посторонней для него!

Олег выполнял чисто мужскую работу, но его Лада тоже недолюбливала. Валентин любил водить сам, ангажируя шофера только на официальные переговоры. Поэтому Олег возил Аню, и Ладе давно не нужно было забирать ее из школы, как в прежние годы.

А один раз… Ладе до сих пор противно было об этом вспоминать.

Она гостила у Сумароковых, Олег Владимирович должен был куда-то ехать и изучал вместе с Валентином карту, прокладывая наиболее удобный маршрут.

– Ой, – вдруг сказал он, – что за дурацкое название! Улица Маршала Казанова.

Валентин расхохотался:

– Очки купи, маршал Казанова! Ка от Эн отличить не можешь!

– В самом деле, Казакова, а я-то думаю…

Он собрался и предложил заодно отвезти Ладу домой. Подавая ей пальто, Валентин хохотал, призывал ее к осторожности, «а то этот маршал Казанова… хотя какие твои годы, ты, Ладочка, присмотрись». Ладу передернуло – неужели Валентин готов отдать ее собственному шоферу? Неужели после всех этих лет считает, что ее место – рядом с ним?

– Очень вкусно, – сказал Олег и заработал ложкой.

Ел он быстро, но аккуратно, Лада даже загляделась. Через минуту она забрала пустую тарелку и подала второе – голубцы.

Зная, что Колдунов не может располагать своим временем, она специально приготовила такие блюда, которые можно разогревать без ущерба для их вкуса.

Себе она голубцов не положила – изобразила шоферу совместную трапезу, а по-настоящему поест с Анечкой и Яном Александровичем. Лада захлопотала возле кофеварки. Подумав немного, она завернула несколько пирожков в кальку и перевязала суровой ниткой.

– Вот, возьмите с собой, перекусите. Вы кофе какой пьете? Давайте я вам свой фирменный сделаю?

Олег кивнул:

– Спасибо, великолепный обед. Ого! – Он с легким ужасом посмотрел на большую чашку, над которой снежной вершиной торчали взбитые сливки, и тарелку с коричными булочками, пододвинутую Ладой. – Вы не забывайте, что после еды мне нужно будет еще дышать. Но как аппетитно пахнет, отказаться невозможно! Маленькую плюшечку я, пожалуй, съем.

– Остальные приготовлю навынос, – улыбнулась Лада. – И кофе пейте. Как ни странно, жирный сладкий кофеек после обеда очень способствует пищеварению. Я сейчас включу вытяжку, можете закурить.

Покончив с кофе, Олег Владимирович вышел в коридор. Лада залюбовалась его фигурой, крепкой и ладной. Широкие плечи, стройные, хоть и не слишком длинные ноги с чуть уловимой кривизной… Валентин не требовал соблюдения дресс-кода, и Олег почти в любую погоду носил линялые джинсы и кожаную куртку. Зимой поддевал под нее свитер толстой вязки, в остальное время – футболки с картинками.

– Анна Валентиновна! – гаркнул он, застегивая молнию на куртке.

– Да? – Веселая вихрастая рожица выглянула из комнаты.

Аня заплетала длинные русые волосы в косу, но когда делала уроки, энергично скребла пальцами по темени, стимулируя умственную работу, и легкие вьющиеся пряди, выбившиеся из прически, облачком веяли вокруг головы.

– Когда за вами заехать?

– Ой, не знаю, Олег Владимирович, как вам удобно… Вы делайте свои дела и возвращайтесь. В крайнем случае я сама поеду на тренировку.

– Да, я ее отвезу, а вы заберете, – вмешалась Лада.

Олег посмотрел на часы:

– Тренировка в шесть? Я должен успеть.

– Олег Владимирович, а мы Катю потом завезем домой?

Он пожал плечами:

– Анна Валентиновна, это лишний крюк минут на сорок. Поймите, мне жаль вашего времени, не своего. Может быть, лучше посадим ее в такси?

– Ну пожалуйста. – Аня вышла в коридор. – Ей же будет обидно!

– Да куда я от вас денусь, – вздохнул Олег. – Все, побежал. Спасибо за обед, Лада Николаевна, сто лет не ел так вкусно. На днях забегу, починю вам дверцу, чтоб так жутко не скрипела.

Убрав со стола, Лада устроилась под вытяжкой с сигаретой. Этот несчастный Олег даже не спросил, нужна ли ей его забота. Может, у Лады и без него есть кому чинить духовки! Неужели у нее настолько заброшенный вид, что никому в голову не приходит заподозрить у нее наличие мужчины?

Она познакомилась с Валей Сумароковым на третьем курсе института в студенческом научном обществе и моментально влюбилась в высокого мужественного красавца. Разумеется, она полюбила его не за то, что он был очень похож на Жана Рено, а за светлый ум, неиссякаемое трудолюбие и оптимизм. Валентин тоже обратил на нее внимание: Лада, несмотря на полноту, всегда была аппетитной и милой девушкой. Они быстро сдружились, вместе писали статьи и устраивали буйные студенческие вечеринки, когда Ладина мама уезжала на дачу. Валентин всем и каждому говорил, что Лада – не женщина, а Эльдорадо, делал ей множество комплиментов, касающихся как ее внешности, так и недюжинного ума, но ни разу не попытался лечь с ней в постель. А она принимала дружбу за влюбленность, старательно наряжалась каждый день в институт и вообще жила, чтобы ему нравиться. Он говорил, что терпеть не может пластмассовых украшений на девушках, – Лада без колебаний выкидывала все свои побрякушки, хоть среди них было много симпатичных и дефицитных вещичек. Валентин ценил ее научные качества – Лада с утроенной энергией занималась в СНО, стараясь, чтобы у них не переводились общие темы для работы. Строго говоря, Валя был ее музой – только ради того, чтобы обратить на себя его внимание, Лада работала по десять часов в сутки, торчала в библиотеках и на дежурствах, так что к шестому курсу ей уже доверяли сложные интубационные наркозы и даже эпидуральные анестезии, в которых она по сей день оставалась одним из лучших мастеров. Он любил латиноамериканскую литературу и рок – Лада заставляла себя читать Гарсиа Маркеса и слушала его любимых рокеров, делая вид, что понимает глубокий смысл песен Кинчева и Цоя.

Рано или поздно он осознает, что лучше ее никого нет. Не найдется в мире другой женщины, которая так бы ему подходила!

Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок, и Лада увлеченно готовила сложные блюда, выверяя ингредиенты и совершая кулинарные манипуляции так тщательно, словно каждый суп был приворотным зельем.

Валя обедал, благодарил, и на кухонном столе раскладывались учебники, и головы склонялись не в поцелуе, а над страницей с формулами…

А потом он женился.

Лада чуть с ума не сошла, глядя на тощенькую малютку, занявшую ее место! Если бы хоть счастливая невеста была красавицей или такой же умницей, как Лада… Но Соня была тем, кем была, – средненькой медсестрой без тайных достоинств.

Белобрысая, с мелкими чертами лица, сухонькими ручками и ножками, она вызывала у Лады почти физическое отвращение и недоумение – как можно было предпочесть ей такое убожество? Соня работала постольку-поскольку, к знаниям не стремилась, о высшем образовании не задумывалась, а о Гарсиа Маркесе, кажется, даже не слыхивала. Хозяйкой, как вскоре выяснила Лада, приглашенная в гости к молодой семье на правах старого друга, Соня тоже оказалась никудышной. Порядок в доме царил далеко не идеальный, а обед так и вовсе показался ей отвратительным.

Почему? Он видел, что нравится мне, а выбрал это! Ни кожи, ни рожи, ни ума! Ладно, если бы хоть женился по расчету! Валентин приехал из Пятигорска и, конечно, заинтересован был в жилье. Но у Лады была хорошая квартира, а у этой – комнатуха в страшной коммуналке без ванной, где куски штукатурки сыпались с потолка пятиметровой высоты.

Когда родилась Анечка, Лада поняла, что ее любимый женился даже не по залету, и это только добавило ей горечи. Она чувствовала себя покинутой и никчемной и то ненавидела Валентина за то, что он предал ее любовь таким унизительным образом, то надеялась, что он вот-вот прозреет и поймет, какую совершил дикую глупость, то жалела себя и его.

Она по-прежнему дружила с ним и работала как проклятая, не забывая при этом модно и нарядно одеваться и готовить вкусные обеды. Ходила на разные концерты, в театры – словом, жила полной и интересной жизнью. Но все это не по зову сердца, а лишь для того, чтобы Сумароков, сравнивая ее с Соней, понимал, насколько лучшей женой стала бы ему Лада. А за это она без колебаний отдала бы весь свой со вкусом подобранный гардероб, все научные статьи, красный диплом и место в аспирантуре.

«Это я должна была сидеть в халате и, вынув грудь в сетке синих вен, кормить Валиного ребенка! – хотелось ей закричать Соне прямо в лицо. – Ты украла мою жизнь!»

И настал день, когда Лада прошипела: «Чтоб ты сдохла!» – в дверь, только что закрытую за ней Соней. С тех пор она стала повторять эти волшебные слова словно заклинание. Человек, отнявший ее счастье, не имел права на существование.

– Если бы не эта моль, Валя бы на мне женился! – шептала она по ночам. – Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы Сонька подохла!

В злобе она даже никогда не говорила «умерла», будто Соня была не человеком, а вредным животным.

Но внешне женщины как будто очень любили друг друга. Лада переквалифицировалась из подруги Валентина в друга семьи, преданно заботилась о Соне, когда та лежала с тяжелым токсикозом, покупала приданое ребенку. И совершенно естественно вышло, что именно она стала крестной матерью Анечки.

Время шло, и вскоре Лада с удивлением обнаружила, что общается с Соней больше, чем с Валентином. Тот работал, появляясь дома только ночью. И кто помогал молодой матери ухаживать за ребенком? Кто катал коляску в парке, пока Соня занималась хозяйством? Кто развешивал пеленки, потому что низкорослая Соня не доставала до веревок, и варил супы, слушая между делом простецкие, чтобы не сказать глупые, рассуждения Сони о жизни?

В этой заботе была изрядная доля женского кокетства – Валентин поймет, что она никогда не была влюблена в него, иначе разве стала бы дружить с его женой? Он увидит, что она гораздо выше всяких там влюбленностей и общается с Сумароковыми из чистой дружбы и близости интересов.

Когда Анечке исполнилось полгода, Соня умерла. Она не зря была такая маленькая и худенькая, оказалось, что у нее митральный стеноз – порок сердца, с которым рожать опасно. А уж когда женщина не знает о своем заболевании и живет как здоровая…

Почему ей не поставили диагноз во время беременности, когда она проходила обязательный осмотр терапевта? Наверное, сердечный шум списали на анемию, а может, врач вовсе не слушал ее сердце. Беременность и долгое кормление грудью истощили Сонин организм, в результате – пневмония, сердечная недостаточность…

Она умерла, оставив Ладу со жгучим, почти невыносимым чувством вины. Страстно желая Сониной смерти, она и подумать не могла, что ее желание так быстро сбудется. Ведь все ее «чтоб ты сдохла» были лишь формой снятия стресса.

Оставшись с ребенком на руках, Валентин растерялся. Его родители были уже пожилые люди и не справились бы с девочкой. Круглосуточные ясли? Няня? Самому взять академку и сидеть с ребенком? На что в таком случае жить?

Лада, как добрая фея, разрешила все проблемы. Вместе со своей мамой-пенсионеркой она полностью взяла на себя заботы о малышке. Лада хотела, чтобы Анечка и жила у них, но мама запретила. Не потому, что не хотела слушать детский плач по ночам, просто она считала, что нельзя лишать дочь отца, а отца – дочери. Если, сказала мама, они с Ладой полностью избавят его от отцовских забот, то лишат огромного куска жизни. Поэтому утром Валентин завозил ребенка к ним, а вечером забирал.

Мама безропотно сидела с Анечкой, держала ее за внучку, но Ладиным поведением была недовольна. «Не входи в их жизнь! – шикала она на дочь. – Я с ребенком выручу, а ты собственную жизнь устраивай! Зачем тебе чужие объедки, свое бери!»

Но Лада верила, что Валентин рано или поздно будет с ней. Ах, насколько все было бы проще, если бы ему негде было жить! Тогда он додумался бы на ней жениться, хотя бы по расчету, а там и полюбил бы ее. Но Соня прописала его к себе, отдельное ей спасибо за это.