Текст книги "Уцелевшие"

– Да, – кивнул Антон, – продолжайте, пожалуйста.

– Извольте. Теперь, с вашего позволения, допустим, что одновременно с кончиной госпожи Ивановой из города Б исчезает другая дама. Назовем ее, пожалуй, Петровой. Помимо того, допустим, что обеих дам незадолго до смерти госпожи Ивановой видели вместе. Или попросту скажем, что факт их знакомства каким-либо образом установлен, и установлен он непреложно. Позвольте осведомиться, какой вывод вы бы отсюда сделали?

– Вы подводите меня к тому, что произошло убийство? – спросил Антон. – Вторая женщина по вашей схеме должна оказаться убийцей первой, так?

– На первый взгляд вы правы, – согласился граф, – но исключительно на первый. Двинемся, с вашего позволения, дальше. Добавим тот факт, что согласно заключению судебных медиков госпожу Иванову не убивали – она умерла естественной смертью. От сердечно-сосудистой недостаточности, приведшей, к примеру, к инфаркту. Или, скажем, к инсульту. Не суть важно – главное, что по официальной версии в смерти госпожи Ивановой состава преступления не обнаружено. Пойдем дальше. Спустя некоторое время тело госпожи Петровой находят в городе В. В смерти ныне покойной Петровой, как и в смерти ее предшественницы, состава преступления опять-таки нет. Более того: одновременно из города В пропадает третья дама – давайте эту назовем Сидоровой. Пропадает при столь же загадочных обстоятельствах, кои сопутствовали исчезновениям двух предыдущих. Ну и в довершение всего отметим, что незадолго до смерти госпожу Петрову и госпожу Сидорову некие свидетели видели вместе. Что вы на это скажете?

– Ничего. Боюсь, я немного запутался. Получается двойное убийство, так?

– Нет, не так, или, скорее, не совсем так. Знакомо ли вам, Антон, такое понятие, как экстраполяция?

– Да вроде помню, в институте учили. Кажется, это что-то наподобие попытки продолжить закономерное действие в будущее. Или в прошлое, вот тут точно не помню.

– Приятно иметь дело с человеком интеллигентным. Позвольте лишь немного вас поправить. Либо в прошлое, либо в будущее, а возможно – и в обе стороны, в зависимости от сопутствующих обстоятельств. За исключением сей детали определение вы дали почти идеальное.

– Похоже, мне сделали комплимент, – Антон улыбнулся. Он вдруг почувствовал, что между ним и графом протянулась некая нить взаимной приязни. – Так что насчет экстраполяции, Николай Иванович?

Муравьев подошел к окну и открыл форточку.

– Желаете курить, Антон? – спросил он. – Закуривайте, сделайте милость. Вот, прошу вас, пепельница. Засим насчет экстраполяции. Давайте мы с вами попытаемся ее применить. На минуту допустим, что цепочка исчезновений вместе с сопутствующими им смертями простирается далеко в прошлое. Другими словами, предположим, что смерть госпожи Ивановой и исчезновение госпожи Петровой – не начало цепочки, а лишь одно ее звено, промежуточное. Что тогда?

– Не знаю, – Самарин закурил и выпустил дым к потолку. – Кровная месть, может быть? Вендетта? Но при чем здесь?.. Извините, Николай Иванович. То, к чему вы ведете, очевидно, но уверяю вас, Оля не была частью этой цепи преступлений. Могу поклясться, что не была. Она никого не убивала.

– Разумеется, не была, Антон. Ольга Алексеевна действительно никого не убивала. Убили ее, как я вам уже говорил. На этом мы с вами подошли к решающему моменту. Скажите, как бы вы объяснили все эти происшествия? Покурите, подумайте, я вас ни в коей мере не тороплю.

– Я не знаю, – после минутной паузы сдался Антон. – У меня в голове не укладывается. Прошу вас, объясните мне.

– Из тех, кому я задавал сей вопрос, на него не сумел ответить никто, – сказал Муравьев строго. – Что ж, я скажу вам. Только знаете: приготовьтесь… А впрочем, не важно, к такому не подготовишься. Видите ли, все встает на свои места, если в приведенной схеме предположить, что и Иванова, и Петрова, и Сидорова, и ваша Оля, и все многочисленные пропажи и жертвы в бесконечной цепочке – попросту одно лицо.

– Что? – опешил Антон. – Как это одно? Простите, Николай Иванович, я вообще перестал вас понимать. Чепуха какая-то. Вы меня извините, но это же полная ерунда.

– Не ерунда, – твердо сказал Николай Иванович. – Не ерунда и не чепуха. В том случае, если сделать еще одно предположение. А именно предположить, что оное «одно лицо» – лицо не человеческое.

Глава вторая

Солнце уже давно начало клониться к закату, но тень от храма Атена все никак не могла доползти до камня во дворе, на котором сидел младший храмовый писец Накти. В очередной раз посмотрев на светило, Накти вздохнул и перевел взгляд на Юти. Пятнадцатилетний юноша совершал неторопливый обход двора, время от времени останавливаясь рядом с кем-либо из учеников. Почувствовав на себе взгляд, Юти поднял голову. Накти одобряюще кивнул. Он не ошибся, когда две луны назад, перед самым началом ахета, сезона дождей, взял юношу в помощники. Еще немного – и Юти сможет вести занятия сам. Он знает, кто из учеников легко справляется с любым заданием, кто нуждается в помощи, а кому и помощь бесполезна. А ведь умение учить – не частый дар. Юти был не первым на памяти Накти, кто быстро и легко запомнил все до одного иероглифы и понял, когда подобает добавить к сложному иероглифу одиночные буквы, а когда можно обойтись без них. За долгие годы, что писец провел в Ипет-Исуте, обучая детей в храмовой школе, ему довелось повстречать немало талантливых юношей. Однако далеко не каждый из тех, кто умело владел кисточкой, был способен учить других. Тем более возиться с юнцами, думающими не о том, как правильно обозначить имя бога Хора, а о том, как хорошо было бы сейчас удить рыбу в канале. Юти не по годам терпелив, но не боится взяться и за гибкую тростниковую розгу, если видит в ней нужду. А ведь зачастую нет ничего лучше хорошей порки, если надобно направить мысли нерадивого ученика на занятия!

Накти бросил еще один взгляд на тень, упорно не желавшую двигаться с места, и раздраженно вздохнул. Почему-то именно сегодня время тянется особенно медленно.

Негромкое покашливание заставило учителя слегка повернуть голову вправо. У невысокой каменной колонны, одной из двух, обрамляющих вход во двор, стоял человек, которого Накти совсем не ожидал увидеть, – не только сегодня, но и вообще в этой жизни.

– Приветствую тебя, младший писец Накти. Позволишь ли мне войти? – церемонно произнес гость.

Накти молча распрямил ноги и опустил их вниз, затем плавно, несмотря на годы, соскользнул со своего любимого камня на потрескавшуюся от жаркого летнего солнца землю.

– Позволь мне самому подойти к тебе, гость, – проговорил он, намеренно избегая называть человека по имени, – а то эти лентяи рады любому предлогу оторваться от учебы и поглазеть по сторонам.

«Лентяи» немедленно опустили головы, возвращаясь к своим черепкам и кистям. Накти пересек двор, приблизился к гостю и негромко, чтобы не услышали чужие уши, произнес:

– Приветствую тебя, Рахотеп. Признаюсь, не думал уже встретить тебя среди живых.

– Боги были милостивы ко мне.

При слове «боги» Накти слегка поморщился, но смолчал. Он не знал, что привело к нему Рахотепа, в прошлом – одного из могущественных жрецов Амона. Уже больше двух лет минуло с тех пор, как великий фараон отказался от имени своего отца, пожелав называться Ахенатеном, что означает «полезный Атену». Даже здесь, в Ипет-Исуте, священнейшем месте Кемета, уже поднялись три храма Атену, в то время как обиталища прочих богов медленно приходили в запустение. Тот, кто начинал беседу с упоминания об этих прочих, вряд ли зашел поговорить всего лишь о нынешнем половодье.

Рахотеп тоже молчал, видимо ожидая, что же скажет в ответ Накти. Но младший писец уже давно перешагнул благословенный сорокалетний возраст, и годы научили его терпению. Уж если жрец пришел к нему, скромному храмовому писцу и детскому учителю, то пусть говорит первым.

– Я думал, ты будешь рад увидеть старого приятеля, – сказал наконец Рахотеп.

– Разве я говорю, что не рад тебе? – удивился Накти. – Я рад, что тот, с кем я когда-то вместе портил черепки в этом дворике, – писец чуть откинул голову назад, хотя и так было ясно, о каком дворике идет речь, – все еще жив, несмотря на слухи. Я надеюсь, твои, – он выделил голосом это слово, – боги будут милостивы к тебе и дальше. И еще я надеюсь, что другие слухи тоже были ложью.

– Какие же? – невозмутимо уточнил гость.

– Слухи о том, что бывший жрец Рахотеп бежал от гнева слуг фараона, воле которого он посмел противиться.

– А если окажется, что эти слухи были правдивы? – медленно произнес Рахотеп.

Накти задумался.

– Моя жена умерла год назад, – проговорил он наконец, – и я уже слишком стар, чтобы брать себе другую. Дети все выросли и покинули мой дом. Если я навлеку на себя гнев фараона, принимая старого друга, гнев этот падет лишь на меня одного. Впрочем, мне кажется, что преступник, скрывающийся от закона, не пришел бы среди бела дня в храмовую школу, где его может узнать едва ли не каждый ученик.

Рахотеп громко рассмеялся, обнажив белые зубы.

– Ты прав, старый лис, – сказал он. – Два года назад я оказался умнее многих и бежал до того, как гнев фараона обрушился на жрецов, а не после.

– Рад это слышать, – все так же спокойно ответил Накти.

Он обернулся, убедился, что длинная тень храма наконец-то коснулась большого камня, и сказал беззлобно:

– Можете убираться, вы, сборище лентяев и дармоедов!

Дети не заставили просить себя дважды. Последним двор покинул Юти. Взгляд Рахотепа задержался на помощнике Накти, когда тот проходил мимо.

– Этот юноша очень похож на Рамоса, старшего писца в моем храме. Бывшем моем, – поправился Рахотеп нарочито безразличным голосом.

– Это его старший сын. Сам Рамос уже несколько лет как оставил работу из-за болезни.

– Я помню. Он слег незадолго до моего отъезда. Мне говорили, что и сын его тоже был болен, разве нет?

Накти вздохнул.

– Хворь, смертельная для старика, – пустяк для молодого. Рамос до сих пор не выходит из дому, а жена его и вовсе не перенесла болезни. Дети же здоровы, хотя им и приходится несладко. Но почему бы нам не продолжить разговор в моем доме?

Немолодая, как и сам Накти, рабыня принесла лепешки, финики и куски козьего сыра. Добавила кувшин с водой, за ним другой со старым пивом и, повинуясь жесту хозяина, оставила мужчин одних.

– Ты говорил о болезни, поразившей семью Рамоса, – начал жрец, когда первый голод был утолен.

Накти кивнул.

– Это было чуть больше двух лет назад, в тот год, когда сын бога покинул нас, решив построить собственный город на юге. Однажды вечером к Рамосу приехал его брат, которого тот давно уже считал умершим. Счастье Рамоса было беспредельно. Но не прошло и трех дней, как радость сменилась горем, ибо вновь обретенный брат заболел и слег. Никогда прежде я не слыхал о такой странной болезни: человек никого не узнавал, даже родного брата, не отзывался на собственное имя, не принимал ни еды, ни воды… Несчастный умер на следующий же день, но, увы… Болезнь успела перекинуться на домочадцев. Вначале сам старший писец, как прежде его брат, перестал есть, пить и узнавать родных. Затем заболела его жена, которая вскоре и умерла. Мы думали, что Рамос последует за ней, но ошиблись – через неделю он поднялся с постели и начал ухаживать за детьми, которые к тому времени тоже заболели. Должен сказать, – продолжил Накти, прервавшийся, чтобы глотнуть воды, – старик проявил завидное мужество. Он не позволял никому из своих домочадцев покидать дом, даже не отправлял рабов на рынок за едой, опасаясь передать болезнь другим и тем погубить весь город.

– Как долго оставалась болезнь в доме Рамоса? – спросил Рахотеп. Он сидел, подавшись вперед и не отрывая от писца живо заинтересованных глаз.

– Не более десяти дней. Из родных он потерял только жену, но лишился многих рабов, включая всех, кто прибыл с его братом.

– Брат Рамоса привез с собой рабов?

– Да, пятерых или шестерых.

– Он был богат?

Накти пожал плечами.

– Кто знает, – сказал он. – Рамос мало о нем рассказывал, а долгое время вообще считал погибшим. Так или иначе, не похоже, что старший писец получил большое наследство.

– И что же, – продолжил расспросы жрец, – Рамос оставил место старшего писца при храме?

– Увы! Память, утраченная во время болезни, возвратилась к нему не полностью. Он по-прежнему может читать, писать и считать не хуже любого из нас, но не в состоянии припомнить почти ничего из неоконченных дел, которые ему приходилось вести перед болезнью. Даже прочитав прежние свои записи, он сидел иногда часами, силясь восстановить в памяти людей и события. Некоторых бывших знакомцев он не может узнать до сих пор. А ведь быть старшим писцом, как ты знаешь, – это не просто читать, писать и считать. Это еще и помнить. Многое, очень многое.

Рахотеп кивнул.

– Продолжай, пожалуйста, – попросил он.

– Теперь Рамос почти не выходит из дома, – с грустью сказал младший писец, – его место занял другой, а сам он кое-как зарабатывает на жизнь, составляя брачные договоры небогатым горожанам. Конечно, на эти заработки трудно содержать семью так, как подобает человеку его положения. За то время, что болезнь оставалась в доме, Рамосу пришлось потратить большую часть своих сбережений. А потом, после смерти жены, и продать часть выживших рабов, чтобы похоронить ее как подобает. Некоторое время спустя, впрочем, он купил новых рабов, совсем юных и неопытных, а потому дешевых.

– Да, конечно, – задумчиво пробормотал Рахотеп. – Новых дешевых рабов. Разумеется. А что, ты говорил, сталось с детьми Рамоса?

– Они с женой были благословлены восемью детьми, но лишь троих боги пощадили, позволив им жить дольше года. Старшая дочь умерла давно, так и не достигнув брачного возраста, так что теперь Рамос живет с двумя сыновьями. Ты видел старшего, Юти, которому недавно исполнилось пятнадцать, его брату Сенби уже двенадцать, но семья даже не может позволить себе заплатить за учение для младшего мальчика. Рамос, должно быть, учит его сам. Это одна из причин, по которой я взял молодого Юти себе в помощники. Болезнь не пощадила и его, но юноше хотя бы не приходится беспокоиться о том, чтобы помнить прежних заказчиков. В этом благо юности – она не имеет прошлого!

Оба собеседника одновременно вздохнули. Это благо относилось к числу прочих, давно ими утраченных.

– И что, – спросил Рахотеп, потянувшись за очередным фиником, – этот Юти на что-то годится?

– Скажу тебе правду, жрец, – он один из способнейших учеников, каких мне случалось видеть. Стоит показать ему что-то лишь однажды, и он запоминает сразу же и навсегда! Несколько раз, – усмехнулся Накти, – мне даже казалось, что он знает вещи, которые я ему не показывал. Должно быть, не раз видел, как работает отец. Но даже если так, его усердие похвально.

– Весьма похвально, – подтвердил жрец. – И что же, Юти с раннего детства показывал столь выдающиеся способности?

– Я не помню его детства, – признался Накти, – кажется, в то время его обучал кто-то из других писцов. Он пришел ко мне уже после болезни.

За разговором не заметили, как стемнело. Старая рабыня вновь вошла в комнату, неся небольшой масляный светильник, который поставила на стол между гостями. Затем рабыня поклонилась, собираясь уходить, но Накти остановил ее.

– Принеси-ка нам доску для сенета. Ты ведь сыграешь со мной? – обернулся он к Рахотепу. – У меня давно не было достойного партнера.

Жрец улыбнулся.

– Сыграю, хотя, боюсь, я тебя разочарую. За последние годы я совсем не играл. У меня тоже не было достойных партнеров, а точнее, не было никаких.

Рабыня вернулась и положила на стол тонкую доску из полированного гранита, а поверх нее – небольшую тростниковую коробочку с пятью белыми и пятью темно-серыми камнями. Рахотеп всмотрелся в игральную доску. Даже при неверном свете масляного фитиля он сумел оценить тонкую работу неизвестного резчика по камню. Каждая из тридцати клеток была чуть-чуть, почти незаметно, углублена к середине – как раз достаточно для того, чтобы камни не скатывались с доски. Линии были проведены ровно, иероглифы на особых клетках в последнем, третьем, ряду высечены искусно и со знанием дела. Поле окружал узор из пальмовых листьев.

Накти расставил на доске камни и протянул гостю шесть коротких палочек:

– Начинай.

Рахотеп кивнул, бросая палочки. Из шести четыре указали вверх. Бывший жрец молча передвинул белый камень на три клетки влево и на клетку вперед.

– Ведь я предупреждал тебя, – покачал головой Рахотеп, когда Накти без особого труда выиграл в третий раз подряд. – Разве меня можно назвать достойным партнером такому игроку, как ты? Давай лучше поговорим. Расскажи, чем ты занимался последние два года? Неужели только учил мальчишек грамоте?

– Не только, – улыбнулся Накти, – несколько раз мне приходилось учить и девочек.

Рахотеп слегка усмехнулся, давая понять, что оценил шутку, и сказал медленно, словно припоминая:

– Помнится, когда-то ты любил в свободное время беседовать со стариками, расспрашивая их о прошлых днях… Ты даже тратил драгоценный папирус на то, чтобы записывать их рассказы.

Накти кивнул.

– Было время…

– А теперь?

– Теперь? Рахотеп, теперь я сам старик, кого же мне расспрашивать?

На этот раз жрец улыбаться шутке не стал.

– Скажи, Накти, – неторопливо произнес он, словно мысль только что пришла ему в голову, – сохранились ли у тебя те свитки?

– Быть может, и сохранились. Какая разница? Если даже имена богов на камне сегодня велят сбивать и заменять новыми, кому какое дело до россказней невежественных стариков?

– Так уж и никому, – прикрыл веками выдавшие вдруг нетерпение глаза жрец. – Сегодня такая ночь, что я был бы рад послушать старые сказки.

– А я предпочел бы поиграть в сенет, – упрямо возразил Накти.

– Со мной? Я думал, ты уже разочаровался.

– Ну что ты. Мне кажется, ты лишь поддаешься мне, хотя и неясно, по какой причине. Ведь когда-то ты был, помнится, одним из лучших игроков и в сенет, и в «собак и шакалов»…

– Время не щадит никого из нас.

– Это верно. И все же давай попробуем сыграть еще раз.

– Ты знаешь, – сказал Рахотеп, не прикасаясь к камешкам для игры, – теперь, думаю, я могу открыть тебе небольшой секрет. Ты помнишь, как когда-то читал нам вслух сказки, привезенные тобой из верховьев Нила?

Накти подобрался. Он кожей чувствовал, что вскоре последует нечто важное.

– Припоминаю, – нарочито небрежно ответил младший писец. – Я побывал в верховьях, сопровождая сборщика налогов в сезон шему. Люди в тех краях рассказывали поистине странные, ни на что не похожие сказки. Я также помню, что они понравились тебе. Ты даже просил у меня тот свиток папируса, чтобы почитать на досуге.

– Теперь, пожалуй, я могу открыть тебе, что сделал это по велению одного из старших жрецов.

Писец удивленно посмотрел на Рахотепа.

– Старших жрецов? Но зачем?

– Мне было велено снять копию с папируса.

– Тебе? Не одному из писцов при храме?

– Мне лично. Должно быть, что-то в нем показалось старшим жрецам достойным внимания богов. Тогда, помнится, я несколько раз перечитал каждую историю, но не заметил ничего особенного. То есть, – поправился Рахотеп, – твое искусство выше всяких похвал, как обычно. Но сами истории… Ты знаешь, теперь, когда я вспомнил про них, мне захотелось освежить их в памяти. Не сделаешь ли ты одолжение гостю, позволив ему еще раз насладиться знаками, что твои руки нанесли на папирус?

Накти чуть сдвинул брови.

– Право, Рахотеп, я был бы рад доставить тебе удовольствие, но я и сам не знаю, куда положил этот свиток. Боюсь, я давно не брал его в руки.

– И я никак не смогу убедить тебя поискать? – Голос Рахотепа стал вкрадчивым и осторожным.

Накти весело засмеялся, словно не замечая перемены в его тоне.

– Ну разве что выиграешь у меня в сенет. Тогда мне придется, чтобы скрыть смущение, удалиться из комнаты, а заодно и поискать тот свиток, о котором ты так просишь.

– Ты смеешься надо мной… Что же, я это заслужил своей настойчивостью.

– Так что, сыграем?

Проиграв, Накти вздохнул, неожиданно широко улыбнулся и крикнул в глубину дома:

– Эй, Тию!

Когда рабыня вошла в комнату и остановилась у порога, он произнес:

– Ступай в комнату, где я принимаю заказчиков. Мне нужно, чтобы ты принесла сюда один свиток, – Накти принялся подробно рассказывать, как выглядит свиток и где именно в комнате его можно найти.

Когда рабыня вышла, Рахотеп, чуть приподняв левую бровь, спросил:

– Ты знаешь так точно, где он лежит?

– Разумеется. Я знаю, где лежит любой из моих свитков. Я слишком ценю каждый из них, чтобы забыть.

– Но тогда почему?..

– Я всего лишь хотел посмотреть, – усмехнулся писец, – насколько сильно ты на самом деле играешь. Ну и, разумеется, понять, зачем ты все-таки пришел в мой дом.

Рахотеп промолчал.

Когда Тию вернулась, Накти принял от нее свиток, будто не замечая протянутой руки гостя.

– Что именно ты хочешь услышать, Рахотеп? – спросил младший писец.

– Я и сам не знаю.

– Я записал много историй той зимой. Почему бы тебе не сказать прямо, что ты ищешь? – мягко предложил Накти. – Быть может, я помог бы тебе.

Рахотеп покачал головой.

– Прости, что я не был откровенен с самого начала. Поверь, тому были причины. Но теперь я говорю истину: я и сам не знаю, что именно ищу в твоих сказках. Мне лишь кажется почему-то, что тогда, переписывая, я видел нечто важное. Нечто, чему тогда не придал значения и что теперь мучает меня, словно неясная тень, увиденная краем глаза.

«Важное для чего?» – подумал Накти, но промолчал, чувствуя, что не получит ответа. У него мелькнула, разумеется, мысль и вовсе не показывать скрытному гостю то, за чем тот явился, но писца уже одолело любопытство. В конце концов, у него осталось совсем немного развлечений. Он подвинул светильник поближе, развернул свиток и принялся за чтение:

– «Я, Накти, записал эти слова, услышанные от других, в тридцать пятый год царствования великого фараона Аменхотепа.

Жил неподалеку от Свенета один крестьянин. Однажды вечером возле реки на него напал демон, убил крестьянина и завладел его телом. Под видом крестьянина демон пришел к нему в дом. Женщина, бывшая крестьянину женой, дала ему еды и легла с ним, думая, что рядом с ней ее муж. И демон стал жить в этом доме и ходить каждый день в поле вместо крестьянина. Затем жена его зачала и в сезон ахет следующего года родила девочку, и было у девочки тело белое, как мякоть рыбы Ибду, и такие же белые глаза и волосы. И тогда люди испугались и убили демона, и его жену, и ребенка».

Накти откашлялся.

– Помнится, – сказал он, – мне не раз рассказывали похожие истории. Возможно даже, то была та же самая история, но перетолкованная по-иному. Я нередко замечал, как меняются сказки даже о самых обыкновенных событиях, стоит им пройти через множество рассказчиков. Но продолжим.

«Когда-то молодая женщина из Васета по имени Бунефер полюбила каменотеса, что жил в Свенете. Она оставила своих родных и стала жить с ним в его доме. Однажды Бунефер пошла набрать воды в канале, упала в воду и утонула. Вода унесла ее тело далеко, и муж не смог найти его и похоронить, как подобает. Вскоре он снова женился, его вторую жену звали Дедет. Однажды, когда Дедет пошла за водой к тому же каналу, к ней явился Ка умершей Бунефер. Дедет испугалась и убежала, бросив ведро. Когда каменотес пришел домой, жена все ему рассказала. Каменотес испугался и велел Дедет больше не ходить в это место. Жена послушалась и стала брать воду в другом канале, но Ка умершей и там явился к ней и последовал за ней домой. Дедет стала кричать и плакать, и тогда Ка умершей убил ее и завладел ее телом. А муж ничего не узнал и продолжал с ней жить как с женой.

Однажды Бунефер в теле новой жены пошла к каналу и позвала других духов, тела которых не были похоронены. И один из них вышел из воды и последовал за ней. Он убил каменотеса и завладел его телом, и они стали жить вместе в его доме. Случилось так, что мать каменотеса пришла к ним в гости, но дух не узнал ее и спросил: «Кто ты?» И женщина сказала: «Я мать твоя, разве ты меня не узнал?» И она подумала, что ее сын болен, и просила его пойти к жрецу в храме Амона, чтобы отогнать демонов. И тогда оба духа испугались и ушли оттуда в спешке, и больше их никогда не видели. А дом их достался брату каменотеса». Я помню этого брата, – сказал Накти. – Мне казалось, что он был не слишком опечален. Не будь он сущим глупцом, я бы даже сказал, что он выдумал эту историю, а тела его брата с женой давно унесла река. Ты еще не нашел то, что искал?

– Не нашел, но я этому даже рад, – задумчиво ответил Рахотеп. – Теперь я вижу в этих историях смысл, прежде скрытый от меня. Продолжай, прошу, если ты не очень устал.

Накти вернулся к чтению, решив повременить с вопросами.

Ни история неверной жены, съеденной огромным крокодилом, ни повествование о волшебнике, раздвинувшем воды озера для того, чтобы найти бирюзовые серьги любимой жены, не заинтересовали Рахотепа. Он слегка оживился, когда речь пошла о демоне, наславшем болезнь на погонщика скота и тем разорившим все селение, и даже попросил Накти еще раз перечесть признаки болезни, после чего надолго задумался. Следующая история повествовала о любви между сыном земледельца и неким загадочным существом с болота, способным превращаться в бегемотицу. Рахотепа этот рассказ откровенно насмешил:

– Уж не считают ли они, что богиня-бегемотица Таверет сама снисходит до грязных поселян?

Накти пожал плечами.

– Я слыхал множество подобных историй. Четырнадцатилетнему мальчишке любая женщина, позволившая прикоснуться к себе, кажется богиней. А тем более – ночью, когда привычное кажется странным.

Рахотеп, смеясь, согласился. Накти вернулся к папирусу.

– А вот эта история уже менее обычна, чем прежние, – сказал он. – Я услыхал ее не от крестьянина или служанки, как большинство других, а от младшего жреца одного из местных храмов. Не помню уже, какому божеству тот служил.

«У одного крестьянина была очень красивая дочь. Однажды к ней пришел сын стеклодува и сказал ей: «Будь моей женой!» – и девушка сказала ему, что согласна. И он обещал, что построит свой дом, и она войдет в его дом как жена.

Случилось так, что демон увидел девушку и пожелал ее. Он пришел к девушке и сказал ей: «Войди в мой дом». Но девушка ответила: «Я не хочу тебя, уходи. Когда вновь разольется Нил, я уже буду женой сына стеклодува».

Когда сын стеклодува построил новый дом, демон пришел к нему и убил его. И завладел его телом. И он пришел к девушке и сказал ей: «Я уже построил дом для тебя, приходи». Но девушка испугалась и побежала к жрецу и сказала: «Демон вселился в сына стеклодува». И жрец спросил: «Почему ты так говоришь?» А девушка ответила: «Он стал другим, он не помнит отца моего и мать мою, он не ест тех фруктов, которые раньше любил, и он ест запретную рыбу и не знает, что она запретна». Тогда жрец задумался, а потом пошел в дальнюю комнату, достал там тайный свиток и читал из того свитка. И в этом свитке он нашел тайное имя демона и открыл его девушке, и девушка пошла домой. Когда к ней опять пришел демон в теле сына стеклодува, девушка назвала его настоящим именем и сказала: «Уходи!» И демон ушел, потому что его назвали настоящим именем. А девушка взяла тело сына стеклодува и отнесла к его родителям, и они похоронили его, как подобает».

Накти замолчал, но продолжал сидеть, не поднимая глаз от папируса. Рахотеп и сам надолго погрузился в задумчивость, а когда пришел в себя, обнаружил, что писец внимательно наблюдает за ним. Рахотепу стало не по себе, он улыбнулся, чтобы сгладить неловкость.

– Ты устал, Накти? Быть может, ты позволишь мне самому прочитать остальное? Обещаю, что буду осторожен.

– Спасибо, я вовсе не устал. Ты хочешь продолжать?

– Прошу тебя.

Накти продолжал читать, иногда останавливаясь, чтобы пояснить детали. Вскоре свиток закончился.

– Благодарю, – слегка поклонился Рахотеп. – Ты воистину доставил мне удовольствие.

– Не стоит благодарности. Я и сам с радостью вспомнил былые дни. Как я расспрашивал крестьян по вечерам. Как покупал старые, покрытые чужими письменами свитки папируса и сам отмывал краску в теплой воде. Как просиживал вечера, нанося на папирус иероглифы и стараясь ничего не упустить из рассказа и, наоборот, не написать лишнего.

– Лишнего? Чего именно лишнего, Накти?

– Ты ведь знаешь не хуже меня: не всякое знание следует доверять папирусу. Писец, обозначая иероглифом скорпиона, никогда не нарисует и не выбьет в камне его ядовитый хвост. И точно так же порой писец боится доверить свитку не менее ядовитые слова.

– Что же ты не доверил ему в тот раз, Накти? – с кажущимся безразличием спросил Рахотеп.

Младший писец негромко рассмеялся.

– Кто знает. Моя память уже не та, какой была когда-то. Все помнить сложно. Но если мне зададут точный вопрос, я, быть может, и припомню ответ.

– Как же можно задать точный вопрос, если не знаешь, о чем спрашивать?

– Если не знаешь, конечно, нельзя, – согласился Накти. – Так что, видишь ли, жрец, – добавил он уже без улыбки, глядя Рахотепу прямо в глаза, – иногда выбор бывает очень труден. Можно либо узнать ответ, либо продолжать делать вид, что тебя не заботит сам вопрос.

Бывший жрец не выдержал и отвел взгляд. Что ж, Накти прав. Теперь Рахотепу остается лишь признаться, что он недооценил собеседника, и задать вопрос, который может выдать его намерения. Либо он может уехать назад, туда, где в постоянных поисках провел последние два года. Но в этих поисках каждый известный ему путь уже пройден до конца. Отправляясь в Ипет-Исут, Рахотеп надеялся, что свиток Накти поможет ему открыть еще одну дорогу, а в глубине души – и на то, что именно эта, последняя дорога приведет его к цели. Что ж, надежды не были напрасными. Открылся новый путь. Он может попробовать проследовать по нему сам, без помощи Накти. Беда лишь в том, что если Рахотеп прав, то времени у него мало, очень, очень мало. И если откровенность может ускорить поиск… Что ж, в конце концов, рисковать ему случалось не в первый раз.

Рахотеп решился.

– Если бы тебя спросили, – начал он, – об имени демона, которое мудрый жрец назвал красивой девушке, что бы сказала твоя память?

– Она сказала бы, что жрец, поведавший эту историю, не открыл мне имени демона, – ответил Накти и, увидев разочарование на лице Рахотепа, тут же продолжил: – Впрочем, память моя подсказывает, что тогда, в молодости, мне показалось, будто жрец знает гораздо больше, чем говорит. Возможно, он просто побоялся назвать мне имя. Если ты помнишь, в той истории, в отличие от многих других, вообще не было никаких имен.

– Да, – кивнул Рахотеп, – я обратил на это внимание. А не помнишь ли ты, где жил тот мудрый жрец? Я догадываюсь, что ты встретил его где-то в верховьях Нила, но где именно?