Текст книги "Блюз перерождений"

Майкл Пур
Блюз перерождений

© Чередов С., перевод на русский язык, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

* * *

Папе и Барбаре

Глава 1. Маг апельсинового рифа

Флорида Киз, 2017

Это история мудреца по имени Майло. И день, когда он был съеден акулой, стал ее началом.

Денек предстоял славный. Майло проснулся до рассвета и, погрузив в шорты свое пятидесятилетнее тело, отправился медитировать на пляж. Его пес – крупная черная дворняга по кличке Бэрт, увязался следом.

Опустившись на сахарно-белый песок, Майло закрыл глаза и почувствовал теплый соленый бриз в своей бороде. Обратил внимание на жалобные крики вьющихся над прибоем чаек и на косичку, щекочущую затылок. Суть медитации именно в том, чтобы созерцать вещи, не задумываясь о них.

Майло, впрочем, не был безупречным созерцателем. Щелкнул ушком пивной банки и стал наблюдать восход.

Он размеренно дышал, представлял, что банка дышит вместе с ним. И как всегда, чем больше старался он избавиться от мыслей, тем больше в голову лезла всякая назойливая фигня (то он думал о большом пальце на ноге, то Франции). Еще о новой татуировке.

Прихлебывая свой завтрак, он обозревал голубую даль океана, где тот встречался с небом. Древнее сердце океана, его незыблемое безразличие наполняли сознание Майло, и он старался дышать в такт вечности – заснув, как положено, на пляже с пивом, в компании пса, пока волны не стали облизывать песок у его лодыжек.

Вероятно, он был самым паршивым в мире созерцателем, но ничего не имел против такого звания. Смирение относилось к числу качеств, делавших его мудрецом. Он побрел к дому за пакетом собачьего корма.

Акула, которой предстояло съесть Майло через несколько часов, была пока далеко. Патрулируя террасу рифа Сент Джеффрис, она высматривала ламантинов. Акула не задумывалась о том, что голодна. Просто невозмутимо плыла в глубинах океана.

Какое-то время Майло поработал в саду. После поиграл с псом и почитал про окаменелости. Провел двадцать минут в интернете за изучением идиотских видео, главным образом о проделках собак и кошек (как все мудрецы, он знал, что временное помешательство нормальное явление).

После чего на старом пикапе направился в госпиталь Святого Винсента, памятуя, что навещать больных – одно из важнейших занятий мудреца. Бэрт устроился на пассажирском кресле (научно установленный факт, что домашние питомцы полезны людям, и Бэрт, на свой лад, тоже был мудрецом, как и все животные).

Сегодня Майло и Бэрт навещали в палате 301 Арлен Эпштейн, умиравшую от бремени ста прожитых лет. Войдя, Майло обнаружил ее спящей и с минуту просто смотрел. Больницы имеют неприятную особенность иссушать людей в ничто, подумал он. Глядя на хрупкое тело под больничной простыней, кто сказал бы, что Арлен Эпштейн была легендарным каскадером и барменом и утихомиривала буянов грубым очарованием вкупе с рукояткой хоккейной клюшки.

Бэрт забрался передними лапами на матрас.

– Майло, – зевнула Арлен. – Уже четверг?

– Суббота, – ответил он, опускаясь на колени.

– Всегда любила субботы, – вздохнула Арлен. – Хорошо бы в субботу и помереть, если удастся.

– Только не в этот раз, – сказал Майло. – Выглядишь отлично.

– Замечательно, – ответила она, приподнимаясь и потянув его за бороду. – Тогда отведи меня на прогулку.

Режим Арлен не предполагал прогулок. Наклейка на двери сообщала о «риске падения». Игнорируя наклейку, Майло стырил ходунки из шкафчика в коридоре.

Каждый шаг у Арлен отнимал секунды три, меньше, чем у некоторых, и Майло всегда держался рядом, готовый, в случае чего, подхватить. Бэрт трусил вдоль стены, яростно принюхиваясь (больницы для собак лакомое место, если подумать о разных запахах, которые тебя постоянно преследуют).

Когда они преодолели футов десять, Арлен задала вопрос:

– Майло, знаешь, что происходит, когда мы умираем?

Он не мог с ней лукавить:

– Знаю.

Еще шаг. Второй.

– Ну и?

– Возвращаешься перерожденным.

Арлен обдумала услышанное.

– То есть другим человеком? – уточнила она.

– Или же собакой. Муравьем. А то и деревом. Вот Бэрт был в прошлой жизни водителем автобуса.

Старушка застыла.

– Это точно? – спросила она. – Давай без наебона. Я скоро откинусь, в субботу, и должна знать.

Только правду.

– Я живу уже десять тысяч лет, – сообщил он. – И я старше всех на Земле.

Арлен поймала его взгляд, неукротимо зеленый. Осталась довольна ответом. Отставила ходунки, обеими руками ухватилась за руку Майло и прильнула к нему.

Они зашагали дальше.

– А собой я останусь? – спросила она.

– Разумеется, – сказал Майло. – Более или менее. Конечно, тебе предстоит совершенствование.

– Да, но мне так не хочется переродиться деревом.

– Ну, значит, и не надо.

Арлен потрепала его руку и сказала, что он хороший друг. Бэрт разнюхал на полу нечто сверхомерзительное и радостно лизнул. После Майло отправился поплавать и был бы съеден акулой, это было бы воистину великолепным финалом. Но вышло иначе.

Акула, неизменно голодная, полакомилась морским окунем с гарниром из плавучего мусора и сейчас кружила в проливе между островами, понемногу приближаясь к границе Апельсинового Рифа. В прошлой жизни акула сама была морским окунем. И еще Клубничной Королевой на одноименном фестивале 1985 года в Трое, штат Огайо. Во сне ей случалось вспоминать былые жизни. Но сейчас она плыла и голодала, плыла и голодала.

Рабочий день Майло еще не окончился. Как мудрец, он осознавал важность работы и ее громадную роль в том, чтобы оставаться человеком.

На жизнь Майло зарабатывал двумя способами. Он был рыбаком и проводником – это первый. Он владел рыбацким катером под названием Дженни Энн Лаудермилк (так звали одну очкастую, лишившую его девственности в незапамятные времена) и доставлял людей в места, где водилась рыба, за вполне сносные деньги. Приезжавших на рифы туристов можно смело доить.

Теперь Майло предстояло потрудиться в гавани, коротая время на борту Лаудермилк в ожидании, что кто-то выложит денежки за вечерний выезд. Хотя на самом деле он надеялся заняться серфингом, если прибой немного усилится. Побережье Флориды не считается меккой серфингистов, однако если поднимутся хорошие волны и ты знаешь места…

Он стоял на палубе, лениво помахивая садовым шлангом и смывая птичий помет и засохшие рыбьи потроха. Бэрт свернулся в кабине и наблюдал за мухами на ветровом стекле. Майло размышлял, боялась ли Арлен Эпштейн.

Смерть только дверь. Проходишь через нее снова и снова, и все равно люди боятся ее до жути. Такие мысли занимали его, когда в поле зрения возникло нечто пестрое и явно приезжее. Так и есть, турист. Коренастый дядька средних лет, с усами, в солнечных очках, неношеных яхтенных туфлях, футболке с нарисованной на фоне Апельсинового Рифа креветкой и в соломенной шляпе.

Тут Майло почувствовал непреодолимое желание забить на работу. Отчего бы в самом деле не заняться серфингом? Или поскучать за пивом в баре Бобо?

– Как, сегодня еще отплываете? – спросил турист.

Вот ведь, мать его так.

– За ваши деньги любой каприз, – ответил Майло.

– Почем?

От названной цены дядька оторопел. (О, проблеск надежды…)

– Слушайте, – предложил Майло, – подыщите в компанию пару-тройку ребят, и выйдет дешевле. Придете завтра утром…

Но турист не собирался откладывать.

– Нет, – сказал он. – Отплываем.

Майло протянул загорелую, покрытую татуировками руку:

– Забирайтесь.

Турист представился как Флойд Гамертсфелдер.

– Торгую коврами, – сообщил он.

– Супер, – ответил Майло, отвязывая швартовый канат.

Бэрт спрыгнул на берег и потрусил по направлению к дому. Ему не полагалось выходить в море.

* * *

Поймают ли они рыбу, для Флойда Гамертсфелдера было безразлично. Майло понял это, едва его увидев и распознав странные нотки в голосе продавца ковров. Половина клиентов Майло были такими же – готовые выложить круглую сумму за его время, топливо и снасти, искали они совсем не марлинов или желтохвостов.

Тут и был второй заработок Майло: мудрые советы. О нем ходила молва, и когда люди не могли разобраться в своих проблемах, то отправлялись к нему. Отчаявшимся или просто любопытным мужчинам и женщинам случалось обнаружить в кармане салфетку, где накорябано его имя, и они приезжали в городок Апельсинового Рифа, чтобы отправиться на рыбалку. Совсем как в комиксах, где герои карабкались в горы в поисках мудрецов, живые люди пускались в долгое путешествие, чтобы обсудить дела на борту катера Майло за стоимость полудневного круиза.

И, надо сказать, не напрасно. Когда живешь почти десять тысяч лет, в душе откладывается много знаний и опыта. В свою единственную душу Майло умудрился напихать столько, что эти груды знаний спрессовались в раскаленный штабель и трансформировались в мудрость, подобно тому, как уголь превращается в алмаз. Мудрость его прямо-таки царила.

Она лучилась в глазах подобно северному сиянию и проступала на татуированной коже, точно пустивший корни загар.

– На самом деле я хотел обсудить кое-что, – признался Флойд, когда они выруливали из бухты.

– Знаю, – сказал Майло.

Сразу за волнорезом Лаудермилк подхватил и опустил вал, из тех, что сулят хороший серфинг. Оставалось рассчитывать, что Флойд быстро выговорится.

Терпение, напомнил его боа. И снисхождение.

Кивнув, Майло сложил мудру большим и указательным пальцами, открыл на полную дроссельную заслонку и лег на курс.

* * *

Флойд Гамертсфелдер оказался не из болтливых.

Расчет Майло, что суть таинственной проблемы разъяснится, пока они не отплыли слишком далеко, не оправдался. Объявив о желании поговорить, Флойд нахохлился и уныло разглядывал горизонт.

Что ж, неудивительно. Все требует времени. Люди пытаются решить глубоко личные головоломки, и чтобы открыться, нужно сперва покачаться на волнах. Заглянуть в бездонные глаза океана и услышать его хриплый просоленный голос.

Практически всегда Майло возил клиентов в одно и то же место. В часе пути, неразличимое с берега, о котором знал только он. На тридцатиметровой глубине он бросал якорь прямо на обломки давно затонувшей субмарины, искусственного рифа, где собиралась любая обитавшая в заливе живность.

– Здесь и мертвецу посчастливится с уловом, – говорил Майло клиентам.

Уже часа два они болтались над субмариной, вытаскивая бонито и солнечников.

Флойд распатронил прихваченную сумку-холодильник и достал каждому по пиву.

– Ты был женат, Майло? – спросил Флойд.

Значит, дела семейные. Восемьдесят процентов его второго заработка.

– Угу, – пробурчал Майло. (Девять тысяч шестьсот сорок девять раз.)

– Да, – сказал Флойд, – так вот, жена со мной не очень ласкова.

Майло сочувственно хмыкнул.

– Не изменяет, нет. Дело в другом. Как ни глупо звучит, ей даже в голову не приходит разок меня ублажить, пусть такой малостью, как вынести стакан лимонада, пока я подстригаю газон. Может, я старый зануда? Как там говорится про маленькие семейные радости? Мне их испытать не довелось.

Флойд запнулся. Майло не перебивал. Только потянулся закрыть заслонку, чтобы не тарахтел движок.

– Может, я с ней не ласков? – продолжал Флойд. – Черта с два! Мы вроде как хозяйничаем на пару, и не реже раза в неделю я все делаю за нее. Скажем, обед дома готовит она. А на прошлой неделе я взял и сделал спагетти, сюрприз, значит. Она и ухом не повела. Ух ты, гляди! Клюет!

Изрядный желтохвост схватил наживку Флойда, и пришлось возиться с ним с четверть часа.

Ветер понемногу крепчал. Внизу, между ржавых ребер старой субмарины, тысячи рыб наблюдали за изменчивой тенью Дженни Энн Лаудермилк, скользящей по морскому дну. А вдалеке, пока в миле отсюда, акула, которой выпало съесть Майло, преследовала косяк макрели вдоль океанского свала.

– А с другими жена полюбезнее? – спросил Майло.

– Не сказал бы, – ответил Флойд.

– В чем же, по-твоему, дело?

Выдохнув, Флойд признался:

– По-моему, она просто стерва. Всех вокруг ненавидит.

– Отчего тогда не развестись? – спросил Майло.

Флойд размышлял добрых пять минут.

– Я привык все взвешивать, – наконец сказал он. – Вот и подумал, может, повременить. Семья – дело серьезное. И может… – тут он в первый раз заглянул Майло в глаза, – может, на самом деле, вновь постараться изменить все к лучшему. В нашей семье не растили шалопаев.

Майло тем временем что-то высматривал в море.

– Минутку, – попросил он, забросил приманку ооочень далеко, проследил всплеск и отсчитал до четырех. Резкий рывок, борьба, треск фрикциона – и громадная свирепая барракуда забилась в катере прямо у ног Флойда.

– Господи! – взвизгнул Флойд. – Ты спятил??

Барракуда извивалась (сплошь челюсти и острые клыки-кинжалы), разом исполосовала подвернувшийся резиновый шланг.

Флойд отчаянно заметался по катеру.

– Будь мужиком, – посоветовал Майло.

Барракуда подпрыгнула, клацнув пастью у самых рук Флойда.

– Пусть бесится, – продолжал Майло. – Ты же не старый зануда.

Барракуда разделалась с пустой пивной банкой и нацелилась на Флойдову лодыжку.

Как и многие, продавец ковров проявлял отвагу в безнадежной ситуации. Он собрался с духом, наступил на рыбу, наклонился, крепко сжал ее двумя руками посредине и, не то крякнув, не то всхлипнув, швырнул за борт.

И остался дрожать и определяться, хватит ли смелости повторно обложить Майло.

– Проблема с барракудой не в том, что ты должен все взвесить, – сказал Майло. – Проблема в том, что это барракуда. И когда не хочешь быть с ней в одной лодке, кому-то приходится уйти.

Вот потому Майло и слыл непревзойденным мудрецом. Научить можно только наглядным примером, и никак иначе – в этом он оставался неизменным.

Флойд сел в рыболовное кресло. Через минуту он подал голос:

– Да.

Произнес это очень печально, но уверенно. Майло надавил на газ и рванул домой, надеясь захватить остаток вечера. Вот умри он теперь, какой был бы достойный и романтический финал. Но ведь нет. Не все еще было решено.

Он решил надраться у Бобо.

Визитной карточкой заведения было наряженное в спасжилет чучело оскалившегося бабуина, который, присев на корточки, сжимал свой горделиво выпирающий прибор. Каждую ночь после смены бармен забирал Бобо домой, иначе ребятишки непременно его бы стащили.

Уже примерно год Майло встречался с барменшей, работавшей там по выходным: сорокапятилетней бывшей футболисткой по имени Таня. Бар закрывался, он помогал расставить стулья, и они отправлялись в ее бунгало (с Бобо на заднем сиденье пикапа), где распивали бутылочку и занимались любовью.

За открытым окном бунгало волны с шипением накатывались на берег. Внезапно одна волна ударила, как большой барабан в полом стволе дерева: буум.

Голос прибоя.

– Идем, посерфингуем, – сказал Майло.

Она почти решилась, даже привстала. Но, увидев одним глазом лунный свет снаружи, а другим теплый домашний свет свечи, откинулась на подушку.

– Я, пожалуй, еще выпью и посплю.

– Вернусь и разбужу тебя, – сказал он, наклоняясь для поцелуя.

– С ума сошел? – возмутилась она. – Дай поспать. Мне с утра на работу.

– Ладно.

Ну разве не глупо? Последний человеческий разговор в жизни Майло.

Он быстро преодолел пенное мелководье, поднатужившись, проплыл по лунной дорожке через водяные гребни и скользнул к глубине, где перекатывались длинные, еще пологие валы.

Эти моменты он любил больше всего. Устроившись на доске, выжидать. Высматривать пламя свечи в окошке бунгало. Гадать, о чем она сейчас думает. Или чем занят Бэрт, дожидаясь его дома. Спит? Выслеживает по берегу Бог знает какую дичь?

Так было и теперь, за минуты до появления акулы. Чудесные минуты.

Даже удалось немного помедитировать. Он ощутил единство с луной, на миг отключился от реальности. Ночь, бриз и…

Акула атаковала.

Точно ракета, она вылетела из воды с доской для серфинга в раскрытой пасти. Майло показалось, будто в него врезался автобус. Внезапно, с дикой силой, а ты едва успеваешь сообразить – происходит что-то ужасное, но еще не знаешь, что.

А потом понимаешь, и приходит страх.

Для мудреца и старейшего жителя планеты быть съеденным акулой по ощущениям ровно так же, как для продавца обуви или трубкозуба. Он осознавал происходящее с поразительной ясностью, точно время остановилось, и он вопил и визжал, как любой бы на его месте, а что было с ним в последние несколько часов, уже ничего не значило.

Полная лажа. Вот так свыкнешься с мыслью, что встретишь смерть, как исследователь, в золотистой вспышке мирного единения, а на деле тебя пережевывают, как кусок ветчины.

Его последними словами были:

– Нет! Блин! Нет!

А дальше жуткое ощущение того, как ты разрываешься на части. Голос в его голове стал утихать, свет меркнуть.

Пока чернота не укрыла его целиком, Майло успел подумать, что Бэрт сможет найти нового друга, который будет заботлив и ласков. Хорошая, добрая и мудрая мысль, и тут же стремительная космическая ночь втянула его, как…

Махнув хвостом, акула ушла на глубину, оставив позади облако кровавой мути и куски доски для серфинга.

Она не задержалась, чтобы получше распробовать еду или для церемониальных почестей. Голод по-прежнему терзал ее, и она искала новую добычу.

Часть акульего мозга исследовала океан, звуки и биения глубин.

Другую часть наполняли удовлетворение от хорошей, теплой еды, мудрой и древней, и воспоминания о бытности морским окунем, макрелью, устрицей, китом, собакой, котом и Клубничной Королевой.

Глава 2. Сомнительное удовольствие катапультирования в вену

Умирать было делом привычным.

Майло проделывал это примерно десять тысяч раз.

И почти всеми возможными способами. Иногда получалось отвратительно, подчас выходило недурно. Самый лучший способ, как известно, умереть внезапно (… он ничего не почувствовал), но такое удавалось редко. Майло повезло лишь однажды. Башенный кран уронил на него чугунную балку, и это был единственный раз, когда в загробной жизни он был вынужден спросить: «Что случилось?»

Но даже если о предстоящей смерти известно загодя, она никогда не становится обыденностью.

Майло казнили пять раз, и каждый раз о времени смерти он знал заранее. В Испании его сожгли, в Китае обезглавили, повесили в Судане, а в Калифорнии уморили в газовой камере. Считается, в таких случаях собираешься, чтобы в последние минуты выглядеть достойно. Но это лишь очередное действо. А внутри такое чувство, будто тебя сдавливает прессом.

Майло ненавидел физические мучения. Он шестнадцать раз умирал в сражениях: пронзенный копьем, сброшенный со стены, истекший кровью от ран, снова пронзенный, раздавленный колесницей, парализованный ударом палицы и затоптанный лошадью, от удара копытом в лицо, еще раз от копья, от удара штыком, взорванный, подстреленный и истекший кровью, опять-таки подстреленный и унесенный лошадью, просто от падения с лошади (вот уж кого Майло не жаловал), задушенный громадным немецким пехотинцем. А был случай – плененный турками и выпущенный из катапульты обратно за крепостные стены Вены. Самый его любимый. Разгон, и ты летишь в ночи через клубы дыма, а под тобой городские огни. Жутко, но как же здорово!

Удивление вызывали случаи, когда ему выпадало умирать безмятежно. Однажды он был французским крестьянином, и опухоль мозга свела его в могилу за неделю, пока он лежал в постели и грезил наяву.

Иногда смерть бывала завораживающе прекрасной. Замерзая в бытность арктическим исследователем, он чувствовал только тепло, а мозг испускал импульсы мирного блаженства. Испустив дух с восходом солнца, он сверкал среди льдов подобно воспламенившемуся клинку.

Бывало, смерть приходила прежде, чем он успевал повзрослеть. Он знал, каково провести в детской больнице все лето, пока твои волосы выпадают, и умереть, сжимая игрушечного аллигатора Чарльза. Доводилось испытать чудесную смерть, вроде случая, когда он умер дважды. Раз на Гаити он прожил доходягой, покорно сносящим все удары судьбы. Корячился за гроши мойщиком туалетов, а потом БУХ – умер и оказался в могиле, преисполненный сожалений. Но могущественный дух вуду сжалился над ним и явился на могилу Джонатана в котелке и с неизменной сигарой. Лоа подарил ему еще один день. В этот день Джонатан Я-Я поцеловал женщину, которую вожделел только издали. Бросил работу мойщика туалетов и нанялся ковбоем. А потом вернулся в могилу, по-прежнему печальный и сильно уставший. Майло доводилось умирать в момент оргазма, после отличного ужина в теплой компании и когда к нему приходила настоящая любовь. В одной из последующих жизней он умер в летящем со скоростью света звездолете, в миг, когда пространство скручивается, как лист бумаги в конверте времени, и гудит, как бесконечно вибрирующая гитарная струна. Он падал с деревьев и давился вафельным тортом, умирал от съевшего его рака, и съевшей его акулы, и всяких агрессивных лошадей. Умирал от вредных привычек, ревнивых мужей и раз от укусов пчелиного роя, а еще по глупости – вроде случая, когда, работая продавцом в отделе бытовых товаров, засунул себе в нос воздушный шланг высокого давления, пытаясь рассмешить покупателей.

В промежутке между жизнями, перебирая разные случаи, ему иногда хотелось вновь испытать катапультирование в осажденную, голодающую Вену. Странное желание заново пережить свою смерть. Сорок раз просил он, чтобы это случилось.

– Зачем? – удивлялась Смерть.

Он собирался с мыслями.

– Я летел! – отвечал он. – И был невесомым.

– Нет ничего невесомого, потому мы и умираем, – говорила Смерть.

И он обращался к воспоминаниям – закрыв глаза, невесомый и стремительный, летел через огонь и свистящий ветер, и через клубы дыма из какого-то очага, пахнувшие луком и жареной собачатиной.