Текст книги "Молодая Элита"

Мэри Лю
Молодая Элита

Моей тете Ян Линь – за все, что ты делаешь для меня

Marie Lu

THE YOUNG ELITES

Copyright © 2014 by Xiwei Lu

© И. Иванов, перевод, 2016

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016

Издательство АЗБУКА®

* * *

Мэри Лю – автор сверхпопулярной серии романов «Легенда». Окончив Южно-калифорнийский университет, Лю сразу погрузилась в индустрию видеоигр, начав работать флеш-аниматором в «Disney Interactive Studios». Сейчас она целиком посвятила себя литературе, а в свободное время читает, рисует, играет в «Assassin's Creed» и стоит в пробках. Она живет в Лос-Анджелесе (где пробки – обычное явление) с мужем, чихуа-хуа-миксом и двумя вельшкорги.

 * * *

Урожай смерти у нас исчисляется четырьмя сотнями. Искренне надеюсь, что у вас картина не столь печальна. По причине карантина в городе отменили празднества Дня Веснолуния, а традиционные маскарад и пиршество были чисто символическими.

Дети, что лежат в нашей палате, оправляются от болезни, но при этом обнаруживают странности, которым я не нахожу объяснения. Так, у одной девочки, гордившейся своими золотистыми волосами, они буквально за ночь стали черными. У шестилетнего мальчика на лице вдруг сами собой появились шрамы. Наши врачи весьма напуганы всем этим. Любезный господин доктор, если и в вашей больнице наблюдается нечто подобное, покорнейше прошу меня известить. Чувствую, что я столкнулся с неизвестными доселе явлениями, которые мне не терпится исследовать.

Из письма доктора Сириано Бальо

доктору Марино Ди Сенья

13 абри 1348 г.

Юго-Восточная часть Далии. Кенеттра

13 юно 1361 года
Далия
Южная Кенеттра
Морские земли

Аделина Амотеру

Кто-то нас ненавидит, считая, что нам самое место на виселице.

Кто-то нас боится, считая, что мы демоны и потому должны быть преданы сожжению.

Кто-то нам поклоняется, считая нас детьми богов.

Но нас знают все.

Неизвестный автор из круга Молодой Элиты

Завтра утром я умру.

Так мне всякий раз говорят инквизиторы, приходя в мою камеру. Я здесь уже не первую неделю. Единственный способ измерять время – считать, сколько раз мне приносили еду, что я и делаю.

Один день. Два дня.

Четыре дня. Неделя.

Две недели.

Три.

После этого я перестала считать. Часы тянутся нескончаемой вереницей, бессмысленной и никчемной. Скудный свет то слабеет, то усиливается. Влажный камень моей камеры вызывает у меня то больше, то меньше дрожи. В еще сохраняющихся участках рассудка мелькают бессвязные мысли.

Но завтра меня не станет. Мне сказали, что больше задержек не будет. Меня сожгут у позорного столба на центральной рыночной площади. Желающих поглазеть, как я умираю в огне, окажется предостаточно. Инквизиторы сообщили, что зрители уже начали собираться.

Сижу прямо, как меня всегда учили. Плечи не касаются стены. Потом понимаю, что раскачиваюсь взад-вперед. Возможно, я делаю это, чтобы не сойти с ума. А может, просто чтобы согреться. Качаясь, я напеваю себе под нос старую колыбельную. Мама пела мне ее в раннем детстве. Добросовестно пытаюсь подражать ее нежному мелодичному голосу, однако звуки, раздающиеся из моего горла, становятся все более отрывистыми и хриплыми. Мама пела совсем не так. Не желая позорить ее память, я умолкаю.

В камере чертовски сыро. Вода сочится откуда-то с потолка над дверью. Видимо, сочится очень давно, раз успела проделать в камне бороздку. Стены камеры блекло-зеленого цвета с черными разводами. Мои волосы успели потускнеть. Под ногтями – грязь и запекшаяся кровь. Мне хочется отскрести их дочиста. Не странно ли, что в последний день своей жизни я думаю о давно не мытом теле? Окажись здесь моя младшая сестра, она погрузила бы мои руки в теплую воду и стала бы нашептывать мне на ухо утешительные слова.

Как там она? За все это время она ни разу меня не навестила.

Я роняю голову на руки. Как же я дошла до жизни такой?

Ответ для меня не загадка. Я – убийца.

* * *

Все началось несколько недель назад, в поместье моего отца. Была ненастная ночь. Мне не спалось. Дождь барабанил по крыше. Молнии то и дело озаряли мою спальню. Но даже шум стихии не мог полностью заглушить звуки голосов, доносящихся снизу. Там отец и его гость вели беседу. Естественно, обо мне. Полночные беседы отца всегда были обо мне.

Я была притчей во языцех всей восточной части Далии, где жила моя семья. «Аделина Амотеру? Как же, знаем: она выжила после лихорадки, что свирепствовала десять лет назад. Бедняжка. Ох, непросто будет отцу выдать ее замуж».

Думаете, я родилась дурнушкой? Нет. Или, думаете, у меня нрав высокомерный? Тоже нет. Я просто честна. Моя нянька однажды сказала мне, что каждый мужчина, знавший мою покойную мать, ждет не дождется, когда две ее дочери вырастут и превратятся в женщин. Моей сестре Виолетте исполнилось всего четырнадцать, а ее уже считали образцом совершенства. В отличие от меня, она унаследовала покладистый мамин характер и очарование невинности. Виолетта любила целовать меня, в щечку, смеяться, кружиться и мечтать. Совсем маленькими мы подолгу сидели в саду. Сестра вплетала мне в волосы цветки барвинка, а я ей пела. Она же придумывала для нас игры.

Тогда мы любили друг друга.

Отец баловал Виолетту. Дарил ей украшения. Ему нравилось, как она хлопает в ладоши, увидев у себя на шее очередное ожерелье. Отец покупал ей красивые платья, что привозили из далеких заморских земель. Рассказывал ей сказки и целовал перед сном. Не уставал напоминать Виолетте о ее красоте. Мечтая вслух, говорил, что удачное замужество сестры повысит положение нашей семьи. При желании Виолетта смогла бы привлечь внимание принцев и королей. К ней уже сватались, и немало, однако каждому претенденту отец советовал запастись терпением и дожидаться семнадцатилетия Виолетты. Раньше ни о каком замужестве не может быть и речи. «До чего же у нее заботливый отец», – считали люди.

Только не думайте, будто на Виолетту жестокость нашего отца не распространялась. Он нарочно покупал ей тесные платья, когда любое движение сопровождалось болью. Отцу доставляло наслаждение видеть, как сестра до крови натирает себе ноги в тяжелых, украшенных драгоценными камнями туфлях, которые он уговаривал ее надевать.

Вас это удивляет? Отец любил Виолетту, но по-своему. Он вкладывал в нее большие средства, рассчитывая на щедрые проценты в будущем.

Со мной все было по-другому. В отличие от сестры, гордящейся блестящими черными волосами, такими же черными глазами и бархатистой смуглой кожей, я… увечная. Сейчас объясню, в чем дело. Когда мне было четыре года, по всей Кенеттре свирепствовала кровавая лихорадка. Перепуганные люди наглухо закрывали двери и окна домов. Увы, самые крепкие запоры оказывались бессильны перед заразой. Мама и мы с сестрой тоже заболели. Отличить заболевшего было просто. Кожа покрывалась пятнами, волосы и ресницы меняли цвет, а из глаз лились жгучие кровавые слезы. Я и сейчас помню запах болезни в нашем доме и обжигающий вкус рома на губах. Мой левый глаз сильно воспалился и начал гноиться. Врачу не оставалось ничего иного, как удалить его с помощью раскаленного ножа и таких же раскаленных щипцов.

Ну вот, теперь вы знаете о моем увечье.

Я меченая. Мальфетто.

Внешность моей сестры болезнь пощадила. У меня же на месте левого глаза только шрам, словно самого глаза никогда и не было. Волосы Виолетты тоже сохранили свой цвет и блеск, тогда как мои сделались переменчивого серебристого цвета. И ресницы тоже. При солнце они почти белые, будто сияние зимней луны. В темноте становятся густо-серыми, как нить из шелка цвета стали.

И все-таки мне повезло больше, чем маме. Как и многие взрослые, она от этой болезни умерла. Помню, я ночами приходила в ее опустевшую спальню и плакала, сожалея, что кровавая лихорадка не забрала вместо нее отца.

Отец и его таинственный гость продолжали свой разговор. Любопытство пересилило. Я встала, тихонечко подошла к двери и приоткрыла ее. Галерея второго этажа была тускло освещена. Внизу, в зале, напротив отца сидел незнакомый мне широкоплечий мужчина. Виски, тронутые сединой. Волосы, традиционно увязанные в хвостик. Черный бархатный камзол с оранжевыми вставками, ткань которого красиво переливалась под свечами люстры. Мой отец тоже был в бархатном камзоле, но в старом и изрядно потертом. До эпидемии он одевался столь же богато, как и его гость. А сейчас? Трудно оставаться успешным негоциантом, когда твоя старшая дочь – мальфетто. Пятно на имени семьи.

Отец и гость пили вино. Должно быть, отец рассчитывал произвести благоприятное впечатление на незнакомца, если раскупорил одну из наших последних бочек добротного вина.

Я открыла дверь чуть шире, выбралась на галерею и села на ступеньках, подтянув колени к подбородку. Мое любимое место. Иногда я воображала себя королевой, стоящей на балконе дворца. Внизу – мои подданные, распростершиеся ниц. Сейчас мне было не до фантазий. Меня занимал разговор мужчин. Как всегда, я прикрыла шрам прядью. Мои пальцы неуклюже обхватили балясину лестницы. Однажды отец сломал мне безымянный палец, и тот сросся криво и плохо сгибался.

– Господин Амотеру, не сочтите мои слова оскорблением, – сказал гость. – Вы были негоциантом с прекрасной репутацией, но… те времена давно прошли. Я не хочу оказаться замеченным в делах с семьей, где есть мальфетто. Вы же знаете примету: это к беде. И вы мало что можете мне предложить.

Отец продолжал улыбаться. Род занятий научил его улыбаться, даже когда на душе было паршиво.

– В городе есть заимодавцы, которые не отказываются иметь со мной дело. Как только наладится морское сообщение, я с процентами верну вам все деньги. В нынешнем году спрос на тамуранские шелка и пряности очень велик.

Слова отца не впечатлили гостя.

– Король туп, как пес. А собаки не умеют править государством. В ближайшие годы бесполезно рассчитывать на налаживание морского сообщения. По-моему, оно будет только хиреть. Добавьте к этому новый закон о податях. Боюсь, ваши долги вырастут так, что вы не сумеете расплатиться.

Отец хлебнул вина и откинулся на спинку стула.

– Но неужели мне совсем нечего вам предложить? – со вздохом спросил он.

Гость задумчиво разглядывал вино в своем бокале. Его лицо было изрезано морщинами, от которых меня пробрала дрожь.

– Расскажите мне про Аделину. Много ли претендентов на ее руку?

Отец и так раскраснелся от выпитого вина, однако вопрос гостя добавил краски его щекам.

– К Аделине женихи не торопятся.

– Стало быть, никто не горит желанием брать в жены ваше маленькое… недоразумение, – улыбнулся гость.

– Желающих не так много, как бы мне хотелось, – возразил отец и поджал губы.

– А что говорят о ней другие?

– Другие женихи? – Отец устало провел рукой по лицу, словно признавая, что и он ошеломлен моим увечьем. – Все говорят одно и то же. И причина одинакова: ее… отметины. Что мне вам сказать, господин? Никто не хочет видеть мальфетто матерью своих детей.

Гость слушал, отпуская сочувственные восклицания.

– Кстати, вы слышали последние новости из Эстенции? Двое знатных горожан возвращались домой из оперы, а потом их нашли сгоревшими дотла.

Отец ухватился за эту тему, рассчитывая на дальнейшее сочувствие гостя.

– Стену опалило, а тела этих несчастных оплавились изнутри. Да, любезный господин, все страшатся мальфетто. Даже вы отказываетесь иметь дело со мной, и я бессилен что-либо изменить.

Я знала, о чем речь. Отец говорил об особых мальфетто. Их была всего горстка – детей, переболевших кровавой лихорадкой и получивших отметины совсем иного рода. Невидимые и не связанные с нашим миром. Об этих мальфетто всегда шептались. Их называли демонами. Но я тайно восхищалась ими. Рассказывали, что они умеют вызывать огонь и ветер. Повелевать дикими животными. Исчезать. А еще они умели убивать без всякого оружия. Взглядом.

Если потолкаться среди сомнительных лавчонок, можно найти амулеты с именами этих мальфетто, красиво выгравированными на дощечках. Кто-то считает, что амулет дарует их покровительство или по меньшей мере защиту от них. Что бы о них ни думали, но их имена знают все. Жнец. Чародей. Ветроходец. Алхимик.

Молодая Элита.

Гость покачал головой:

– Я слышал, что даже отвергавшие Аделину женихи продолжают пялиться на нее и исходить слюной от желания. – Он помолчал. – Конечно, ее отметина… вызывает досаду. Но красивая девушка остается красивой девушкой.

Его глаза странно блеснули, отчего у меня свело живот и я еще глубже вдавила подбородок в колени. Как будто это могло меня защитить!

Слова гостя привели отца в замешательство. Он даже перестал горбиться.

– Вы никак просите у меня руки Аделины?

Сунув руку в карман камзола, гость извлек оттуда и бросил на стол коричневый мешочек. Тот тяжело звякнул о столешницу. Этот звук безошибочно подсказал мне, что он туго набит золотыми талентами. Недаром я выросла в семье негоцианта. Я едва не вскрикнула от удивления.

Пока отец, разинув рот, смотрел на мешочек, гость задумчиво потягивал вино.

– Мне известно, что вы несколько лет не платили в казну подати за свое имение. Известно мне и о ваших новых долгах. Я готов все это покрыть в обмен на вашу Аделину.

– Но ведь вы женаты, – хмурясь, произнес отец.

– Совершенно верно, – согласился гость и добавил: – Я же не сказал вам, что хочу на ней жениться. Я лишь предложил забрать ее от вас.

Кровь отхлынула от моего лица.

– Значит, вы хотите взять ее… в наложницы?

– Ни один аристократ в здравом уме не взял бы в жены девушку с таким увечьем. Появиться рука об руку с Аделиной в тех местах, где я бываю… Господин Амотеру, я дорожу своей репутацией. Но мы без особого труда смогли бы решить этот вопрос. У Аделины будет свой дом, а у вас – золото. – Гость поднял руку. – Но одно условие. Аделина нужна мне немедленно. Я не собираюсь целый год ждать, пока ей исполнится семнадцать.

У меня зазвенело в ушах. Юношам и девушкам разрешалось вступать в брак не ранее, чем по достижению семнадцати лет. Гость толкал отца к нарушению закона. Склонял бросить вызов богам.

Отец наморщил лоб, однако спорить не стал.

– Наложница, – наконец проговорил он. – Господин, вы должны знать, как это скажется на моей репутации. С таким же успехом я мог бы продать ее в публичный дом.

– А в каком состоянии ваша репутация пребывает сейчас? Сколько вреда увечье Аделины уже нанесло вашему доброму имени? – Гость подался вперед. – Надеюсь, у вас нет подозрений, будто я содержу тайный притон или что-то в этом роде. Аделина попадет в круг знати, о чем вы так мечтаете.

Отец глотал вино. У меня задрожали руки.

– Наложница, – повторил отец.

– Думайте побыстрее, господин Амотеру. Это мое первое и единственное предложение.

– И все-таки мне надо подумать.

Мне не понравился заискивающий тон отца. Похоже, он уже решил продать меня женатому незнакомцу и хотел лишь соблюсти приличия.

Не знаю, сколько времени длились отцовские раздумья. Когда он заговорил снова, я чуть не подскочила.

– Аделина могла бы стать вам достойной парой. Вы мудро подметили ее достоинства. Даже с этой… отметиной она красивая девушка. Но… своенравная.

Гость качнул бокал.

– Я ее усмирю. Тогда по рукам?

Я закрыла глаза. Мой мир провалился в темноту. Я представила лицо гостя рядом со своим, его руку у меня на талии. Представила его отвратительную улыбку. Даже не жена. Наложница. От этой мысли мне захотелось втиснуться в лестницу. Тем временем отец с гостем пожали руки и чокнулись.

– По рукам. – Казалось, отец сбросил с плеч тяжкий груз. – Завтра она будет вашей. Только… соблюдайте осторожность. Не хочу, чтобы ко мне вломились инквизиторы и оштрафовали за нарушение закона. Я же отдаю вам несовершеннолетнюю.

– Она мальфетто, – напомнил отцу гость. – До них властям нет дела. – Он встал, изящно натянул перчатки. Отец склонил голову. – Утром я пришлю за ней карету.

Пока отец провожал… моего нового хозяина, я торопливо вернулась в спальню и остановилась посреди комнаты. Меня била неудержимая дрожь. До сих пор слова отца для меня будто нож в сердце, а ведь пора бы к ним привыкнуть. «Моя бедная Аделина, – сказал он однажды, поглаживая мою щеку. – Это позор. Посмотри на себя. Разве кто-нибудь захочет взять в жены мальфетто вроде тебя?»

Я пыталась себя успокоить. «Все будет хорошо. Ты хотя бы избавишься от отцовской власти. Быть может, тебе даже понравится». Уговоры не помогали. В груди ощущалась неимоверная тяжесть. Я знала правду. Мальфетто не нужны никому. Они способны лишь накликать беду. Их боятся. Женатому аристократу захотелось поразвлечься с молоденькой девчонкой. А когда я ему наскучу, он не задумываясь вышвырнет меня прочь.

Я оглядела комнату, потом подошла к окну. Мне нравилось смотреть в окно. Даже сейчас это немного успокоило меня. Стекло было исчерчено сердитыми дождевыми струями. В тихие ночи из окна открывался красивый вид на Далию. Я любила разглядывать кирпичные башни, увенчанные куполами, чистенькие мощеные улицы, мраморные храмы. Любила разглядывать гавань. Мне казалось, что город незаметно переходит в море. Тихими ночами по заливу скользили золотые огоньки гондол. Отдельные смельчаки приближались к рокочущим водопадам, служившим южной границей Кенеттры. Однако сегодня океан яростно бушевал, вздымая белые пенистые валы. Каналы превратились в неистовые потоки, заливающие улицы.

Я долго смотрела в окно.

Ночь. У меня осталась одна ночь.

Подбежав к кровати, я нагнулась и вытащила мешок, наспех сшитый из простыни. Внутри лежало серебро высокой пробы: вилки, ножи, канделябры, тарелки, украшенные гравировкой. Словом, все то, чем можно было расплатиться за пищу и крышу над головой. Вот я и добрались еще до одной черты моего характера, за которую по головке не погладят. Я воровка. Месяцами я воровала в отцовском доме, пряча награбленное под кровать. Я давно начала готовиться к бегству, на которое решусь, как только жизнь рядом с отцом станет невыносимой. Не скажу, чтобы я натаскала слишком много. Но если это умело продать, можно выручить несколько золотых талентов. Где-то на полгода хватит.

Потом я распахнула дверцы платяного шкафа и вытащила то, что попалось под руку. Теперь украшения. Их при необходимости тоже можно будет продать. Мои серебряные браслеты. Жемчужное ожерелье, оставшееся после матери и отвергнутое сестрой. Серьги с сапфирами. Из двух длинных кусков шелка я сооружу себе тамуранский тюрбан. Мои серебристые волосы слишком заметны, и на время бегства их надо прикрыть.

Я собиралась с какой-то лихорадочной сосредоточенностью. Одежду и украшения я тоже спрятала в мешок, а его задвинула под кровать. Затем обулась, выбрав мягкие кожаные сапоги для верховой езды.

Оставалось дождаться, когда отец ляжет и заснет.

Где-то через час он ушел к себе. В доме стало тихо. Взяв мешок, я подошла к окну и осторожно толкнула левую створку. Окно открылось. Буря несколько утихла, но дождь продолжал барабанить по крыше и стеклам, заглушая мои шаги. В последний раз я оглянулась, словно ожидая, что сейчас дверь спальни распахнется, войдет отец и спросит: «Аделина, куда ты собралась? От судьбы не убежишь».

Волевым усилием я заставила его голос умолкнуть. Пусть утром отец войдет сюда и обнаружит, что я сбежала, лишив его шанса расплатиться с долгами. Вдохнув поглубже, я начала перелезать через подоконник. По рукам ударили обжигающе холодные струи дождя.

– Аделина!

Я резко обернулась. На пороге стояла моя сестра Виолетта. Она терла заспанные глаза. Взгляд сестры скользнул по открытому окну, затем по мешку у меня за плечами. Я испуганно сжалась, боясь, как бы сейчас она не закричала во весь голос, зовя отца.

Но Виолетта только молча смотрела на меня. Я вдруг почувствовала себя виноватой, однако эти угрызения совести тут же прошли. В сердце не осталось ничего, кроме тихой неприязни к Виолетте. Ну что я за дура? Почему я должна жалеть ту, которая столько раз спокойно наблюдала за моими страданиями? «Я люблю тебя, Аделина, – говорила она, когда мы были маленькими. – И папа тебя любит. Он просто не умеет это показать». С какой стати мне испытывать сострадание к сестре, обласканной отцом?

И тем не менее я бросилась к ней, взяла за руку и приложила палец к ее губам. Виолетта с тревогой посмотрела на меня.

– Ложилась бы ты лучше спать, – прошептала она.

Даже в темноте ее волосы блестели. Глаза казались мраморными. Мои пальцы ощущали гладкость ее нежной кожи. Виолетта была безупречно красива.

– Если отец тебя найдет, бед не оберешься.

Я крепче стиснула ее руку и приложилась лбом к ее лбу. Так мы любили стоять в детстве. Виолетта не выдерживала первой, зная, что отцу не нравилось видеть нас вместе. Однако сейчас она сама не отпускала меня, понимая, как не похожа эта ночь на все остальные.

– Виолетта, помнишь, как однажды ты соврала отцу насчет того, кто разбил его лучшую вазу? – шепотом спросила я, и сестра кивнула. – Тебе нужно будет снова ему соврать, – сказала я, закидывая ей прядку волос за ухо. – Ты спала и ничего не слышала.

Виолетта молча сглотнула, затем оглянулась на тускло освещенную галерею, в конце которой находились отцовские комнаты. Наши чувства к отцу сильно отличались. Ей он постоянно внушал, что глупо тратить время на общение со мной и еще глупее – меня любить. Похоже, эти поучения заставили ее почувствовать себя виноватой. Я ждала ее ответа. Она молча кивнула. Слава богам. Мне стало легче.

– Будь осторожна. Очень осторожна. Удачи.

Мы в последний раз посмотрели друг на друга. «Ты могла бы убежать вместе со мной, – подумала я. – Но я знаю: ты не решишься. Ты слишком труслива. Оставайся здесь и радуйся нарядам, которые покупает тебе отец».

На мгновение у меня исчезла вся неприязнь к сестре. Виолетта всегда была послушной девочкой. Она не виновата, что кровавая лихорадка ее пощадила. «Я желаю тебе счастливой жизни. Пусть найдется тот, за кого ты выйдешь по любви. Прощай, сестра». Я не решилась ждать, пока она что-нибудь скажет. Повернувшись, я подбежала к окну и вылезла на карниз второго этажа.

И чуть не сорвалась. Сапоги скользили по узкому мокрому карнизу. Мешок развязался, и что-то с грохотом полетело на мокрые камни. «Не смотри вниз», – приказала я себе. Крошечными шажками я продвигалась по карнизу, пока не достигла балкона. Там дрожащими руками схватилась за прутья ограды и повисла в воздухе. Потом закрыла глаза и разжала пальцы.

Приземлилась я неудачно. Хорошо еще, что ничего себе не сломала. От удара у меня перехватило дыхание, и несколько минут я пролежала на мокрой земле, потирая ушибленную ногу и хватая ртом воздух. Дождь сделал все вокруг отвратительно блестящим. Такое однажды я видела в кошмарном сне, когда попала в мир зеркал и не знала, как оттуда выбраться. А сейчас мне надо не только выбираться, но и убираться, пока отец меня не хватился. Я заставила себя встать и побежала к конюшне, спасаясь от дождевых струй.

Лошади не обрадовались моему появлению. Они беспокойно перебирали ногами. Я отвязала своего любимого жеребца, прошептала ему на ухо ласковые слова и оседлала его.

Мы понеслись в дождь и темноту.

Я неустанно пришпоривала коня, пока мы не выбрались за пределы отцовского поместья и не оказались на городской рыночной площади. Непривычно было видеть это место, такое оживленное днем, совершенно пустым сейчас. В многочисленных лужах отражалось хмурое небо. Впервые я оказалась в городе ночью, да к тому же в ненастье. Жеребец фыркал и мотал головой. Дождь был ему явно не по нраву. Вода превратила глину в скользкую жижу, в которой вязли конские копыта. Я спешилась, приникла к конской шее, погладила гриву, пытаясь успокоить моего скакуна и заставить двигаться дальше.

А потом услышала приближающийся топот других копыт.

Я обмерла, едва не выронив поводья. Поначалу топот казался далеким. Гром почти заглушал его. Однако через мгновение топот сделался отчетливо слышимым. Даже слишком отчетливо. Я знала, кто этот ночной всадник, гонящийся за мной. Меня затрясло. Я отчаянно вцепилась в мокрую конскую гриву. Отец. Что-то подспудно все время твердило мне: он обязательно погонится за мной. Неужели Виолетта меня выдала? А может, он сам проснулся от грохота вещей, выпавших из моего мешка?

Мои мысли оборвались. Словно призрак, из стены тумана появился отец. У меня заледенела кровь. Отцовские глаза пылали гневом. Никогда еще я не видела его таким разъяренным.

Не успела я вскочить в седло, как отец уже был рядом. Я даже не заметила, когда он спрыгнул на землю. Он бежал, шлепая по лужам. Мокрые полы камзола хлестали его по спине. В следующее мгновение отцовские пальцы, словно железные кандалы, сжали мне запястье.

– Аделина, что ты задумала? – дьявольски спокойным голосом спросил он.

Напрасно я пыталась вырваться. Его пальцы лишь плотнее смыкались вокруг моего запястья. Он резко дернул мою руку. Я споткнулась и упала к его ногам, густо забрызгав себе лицо грязью. Теперь я слышала только шум дождя и голос отца. Если голоса имеют цвет, его голос был сейчас совсем черным.

– Поднимайся, маленькая воровка. Вставай, неблагодарная тварь. – Так же рывком отец поставил меня на ноги. Потом заговорил снова, но уже не сердито, а даже ласково: – Едем домой, любовь моя. Смотри, в какую замарашку ты себя превратила. Разве так можно?

Я молча полоснула по нему сердитым взглядом и что есть силы рванула руку. Отцовские пальцы были скользкими от дождя, это и помогло мне освободиться. Но боль осталась.

Скоро к ней добавилась другая: отец схватил меня за волосы. Я закричала, бессильно молотя руками воздух.

– До чего же у тебя дрянной характер. Брала бы пример с сестры.

Отец поволок меня к своей лошади. Я задела злополучный мешок, привязанный к седлу жеребца, и краденое серебро с отвратительным лязгом попадало в лужу.

– И куда ты собралась бежать, дурочка? Кому еще ты нужна? Никто и никогда не предложит тебе лучшей участи, чем эта. А известно ли тебе, сколько унижений я проглотил, пытаясь выдать тебя замуж? Знаешь ли ты, как тяжело отцу извиняться за свою увечную дочь?

Я закричала. Нет, заорала во все горло, надеясь, что мои вопли разбудят жителей окрестных домов и у меня появятся свидетели… Впрочем, какое им дело до меня? Тем более что все права на стороне отца. А тот, не обращая внимания на мои крики, волок меня дальше, больно дергая за волосы.

– Вот сейчас ты брыкаешься, а потом благодарить меня будешь. – На мгновение он остановился и взглянул на меня. Дождь хлестал его по щекам. – Я же тебе добра желаю. О будущем твоем забочусь.

Его слова я встретила скрежетом зубов.

– Я тебя ненавижу, – прошептала я.

Отец размахнулся и ударил меня по лицу. На секунду вспыхнул ослепительный свет, но это была не молния. Я зашаталась и снова упала в грязь. Отец по-прежнему крепко держал меня за волосы. Так он меня и поднял, вырвав несколько прядей. «Я зашла слишком далеко, – подумала я и содрогнулась от страха. – Наверное, я перешла черту, которую нельзя было переходить».

– Ничего, паршивка. Чужие люди научат тебя жизни, – с холодной яростью произнес отец. – Мне главное – дождаться утра, а там – прости-прощай. Но учти: я скорее убью тебя, чем позволю сорвать эту сделку.

Во мне что-то надломилось. Кажется, я даже услышала хруст. Губы скривились.

В меня вливалась непонятная сила, сочетавшая в себе ослепительный свет и мрачнейший ветер. Наверное, этот ветер разогнал тучи, и выглянувшая луна лишила окружающий мир красок, сделав его черно-белым. Отец почему-то застыл рядом со мной. Его лицо превратилось в злобную маску. Дождевые капли больше не падали, а висели в воздухе. Пространство заполнилось миллионами сверкающих нитей, соединявших всё со всем.

Голос, пробудившийся внутри меня, велел мне схватиться за нити. Окружающий мир застыл. Затем мне показалось, будто мой разум выскочил из тела и спрыгнул на мокрую землю. А из земли стали появляться черные силуэты. Высокие, странным образом скрюченные и изломанные. Их глаза, налитые кровью, неподвижно смотрели на моего отца. Их рты, усеянные острыми зубами, были настолько широкими, что разделяли лица надвое. Я видела, как перепугался отец, когда призраки устремились к нему. Его пальцы разжались. Я упала на землю и поспешила отползти от него подальше. Черные призраки надвигались. Я оказалась в самой их середине: одновременно беспомощная и могущественная. Меня они словно не замечали.

«Я Аделина Амотеру», – шептали призраки отцу, хором передавая ему самые пугающие мои мысли, сочащиеся ненавистью. Моей ненавистью. «Я никому не принадлежу. Клянусь тебе этой ночью, что отрину все, чему ты меня учил. Я стану силой, какой еще не знал мир. Я обрету такое могущество, что отныне никто не посмеет причинить мне вред и сделать больно».

Призраки почти обступили отца. «Подождите!» – захотелось мне крикнуть, однако меня охватило странное ликование. «Остановитесь!» – все-таки прошептала я. Однако призраки не обращали на меня ни малейшего внимания. Отец еще пытался отбиваться от них, ударяя по протянутым к нему костлявым пальцам, но потом вдруг опрометью бросился прочь. Казалось, страх ослепил его. На бегу отец врезался в бок своей лошади и повалился в ближайшую лужу. Лошадь испуганно заржала, взвилась на дыбы, бешено вращая белками глаз.

Когда ее мощные передние копыта вновь соприкоснулись с землей, мой отец оказался под ними. Удар пришелся ему прямо в грудь. Крик мгновенно стих. Тело задергалось в судорогах.

Призраки исчезли, словно их и не было. Дождь вдруг припустил снова. Огненные стрелы молний прочерчивали небо. Гремело так, что у меня дрожали кости. Потоптавшись на бездыханном теле моего отца, очумевшая лошадь мотнула головой и скрылась за дождевой завесой. Меня бросало то в жар, то в холод. Саднили все мышцы. Я валялась в глинистой луже и с немым ужасом смотрела на изуродованный труп, еще недавно бывший моим отцом. Я не могла отвести глаз от страшного зрелища. Дыхание сделалось судорожным, голова пылала. По моему лицу текла кровь. Ноздри наполнились резким запахом железа. Запахом крови. Возможно, это пахли мои раны. А может, и кровь мертвого отца. Оцепенев, я ждала, что призраки появятся снова и обратят свой гнев на меня. Но время шло, а призраков не было.

– Я не собиралась его убивать, – прошептала я, сама не понимая, к кому обращаюсь.

Я приподняла голову, страшась увидеть лица разбуженных жителей окрестных домов. Никого. Дождь грозил утопить меня в этой чертовой луже. Я стала отползать от отцовского трупа. «Это страшная случайность», – мысленно твердила я себе.

И врала. Даже тогда я понимала, что вру. Я самой себе устраивала спектакль, наслаждаясь каждым моментом действа.

– Я не собиралась его убивать! – теперь уже закричала я, заглушая внутренний голос. Правильнее сказать, пыталась закричать. Все это было больше похоже на хныканье или писк. – Я всего лишь хотела сбежать из дома. Хотела только… спастись. Я не…