Текст книги "Как убивали Бандеру"

Джон Ле Карре: одинокий волк с человеческим сердцем

Удивительно, что в нашей стране, пропахшей охранкой и чекизмом, нет серьезной традиции шпионской литературы – в памяти горят лишь «Семнадцать мгновений весны», да и то неясно, звезда ли тут Юлиан Семенов, Татьяна Лиознова, а может, «главный консультант» С. Мишин, он же первый зампред КГБ Семен Цвигун. Вдали маячат полузабытые Шейнин, Овалов и иже с ними, но это не урожай. А вот в старушке Англии уж повелось, что сотрудники разведки берутся за перо и начинают строчить то беспощадную сатиру на свою службу, то глубокие психологические романы о шпионаже… Такими были в прошлом веке Комптон Маккензи, офицер военно-морской разведки, которого за пасквиль «Вода в мозгу» спецслужба потянула в суд, Сомерсет Моэм (правда, агент разведки), создавший своего блестящего Эшендена и вымахавший в классики, Ян Флеминг, забивший всему миру мозги своим мифическим Бондом, великий Грэм Грин, тоже офицер разведки, поразивший общественность Тихим Американцем и Нашим человеком в Гаване. Из этой же шинели вышел и Джон Ле Карре, в жизни Дэвид Корнуэлл, ворвавшийся в мировую литературу в начале 60-х прошлого века, тогда еще совмещавший гнусный шпионаж со святым писательским трудом.

Говорить, что Ле Карре пишет «шпионские романы», просто неприлично (в хорошем обществе), в самом начале, бесспорно, он использовал шпионский сюжет и прочую параферналию для насыщения романов динамикой, но ведь и Федор Михайлович не брезговал детективным узлом в «Преступлении и наказании». Но уже давно творческое наследие писателя вырвалось из прокрустова ложа «шпионского романа» и справедливо считается классикой.

Дэвид Корнуэлл родился 19 октября 1931 года в семье крупного мошенника (как он сам пишет), неоднократно судимого, крепко дружившего с тюрягой, кстати, одно время депутата британского парламента. Отец был мот, живший на широкую ногу, прелюбодей, авантюрист, но сын его любил в любой ипостаси, даже когда он клянчил деньги у писателя, ставшего уже знаменитостью. С мамой тоже не шибко повезло: бросив детей, она сбежала от своей половины, не выдержав его характера, а с сыном встретилась аж через 20 лет!

Прощелыга-папаша тем не менее заботился о своих двух отпрысках, и юный Дэвид был направлен в благодатный Бернский университет (1948, Швейцария), именно там на него положила глаз английская разведка Сикрет Интеллидженс Сервис (СИС) и нацелила на работу среди студентов с прокоммунистическими взглядами (дружить и стучать во имя торжества капитализма или коммунизма – занятие отнюдь не высокоморальное). Зато такая встряска взбучила писательские вены, и на свет позднее появился один из лучших романов Ле Карре «Идеальный шпион» (имеется и фильм), роман насквозь автобиографический, по-достоевскому болезненный, оголяющий пропасть между шпионажем и моралью. За Берном последовали военная служба, учеба в Оксфордском университете (там он тоже давал наводки на сокурсников), а затем преподавание в прославленном Итонском колледже, где учились почти все английские гении, ну а далее уже последовало приглашение потрудиться на контрразведку в качестве штатного сотрудника. Там, как признается Ле Карре в мемуарах, начинающий жандарм контачил с коммунистами, силясь подставить себя под всесильную лапу КГБ, посещал общество англо-советской дружбы и даже познакомился с советским дипломатом, который, впрочем, на англичанина не клюнул, видимо, был уже сыт. Потрудившись в контрразведке, через 3 года он был взят на работу в разведку и, будучи специалистом по Германии (диплом – немецкая романтическая литература), оказался под дипломатическим прикрытием в Бонне, потом в Гамбурге. Мне думается, быстро учуяв атмосферу в обеих спецслужбах – азы работы тут весьма нехитры, это вам не высшая математика или ракетостроение! – Ле Карре начал подумывать, как бы ему вырваться из этой мути на литературный простор. Первый роман «Звонок покойника» (1961) остался незамеченным, роман «Шпион, который пришел с холода» (потом фильм с великим Ричардом Бертоном) уже томился в рукописи, в 1963 году он появился на свет и вызвал сенсацию. На этом нежные отношения Ле Карре со спецслужбами закончились, он подал в отставку и занялся истинно серьезным делом. Однако он остался патриотом спецслужб (правда, с чаадаевским оттенком) и соловьем холодной войны (тоже не до хрипа). В СССР даже в брежневские годы имел успех его роман «Маленький городок в Германии», позднее «Война в Зазеркалье». Впервые он посетил нашу страну во время перестройки по приглашению Союза писателей (1987) и после многих лет публичного полоскания его имени как «злейшего приспешника империализма и английского шпиона» был встречен восторженно писателями, потерявшими голову от сладких запахов свободы, что, впрочем, не помешало славному КГБ держать его под наружкой и даже подослать некоего доброжелателя, ожидавшего, что Ле Карре его тут же завербует, а затем посвятит в рыцари ее величества, одарив замком в Шотландии.

Разведка под пером Ле Карре потеряла обычную туфту, которую навешивают на нее писаки детективов (бесконечные гульба, пальба и беготня, особенно модны шпионы, потерявшие память), работа эта достаточно занудна и бюрократична, полна внутренних дрязг, хотя и требует некоторого количества серого вещества. Теме холодной войны, кроме названного, посвящены «Лудильщик, портной, солдат, шпион» (фильм «Шпион, выйди вон!» – второй вариант) и «Команда Смайли». Первый – о предательстве в разведке – построен на истории нашего героического агента Кима Филби, чуть не ставшего шефом британской разведки. Играют блистательно (как и везде в фильмах по Ле Карре), написаны оба романа виртуозно. Однако, высоко ставя талант писателя и искренне его любя (об этой таинственной страсти чуть позже), как ветеран холодной войны, не могу согласиться с односторонним изображением наших рыцарей плаща и кинжала как тупых недотеп с одной извилиной. Во времена Филби и других агентов мы фактически контролировали СИС, правда, после 80-х мы сдали позиции, на сторону англичан перебежали некоторые наши сотрудники. Так что сочтемся славою, но мы отнюдь не лыком шиты. Тем не менее романы Ле Карре захватывают, особенно хорош образ контрразведчика Смайли, гения сыска и дамского неудачника.

Перестройка и развал Союза свалились на всех неожиданно (хотя сейчас уже это приписывают ЦРУ), и все критики предвещали закат звезды Ле Карре и вообще всего шпионского жанра: о чем писать, если наступило всеобщее братание? Шпионский роман зарыт в землю навсегда, его мастерам остается бродить по белу свету с сумой…

На этой печальной ноте я заторможу и перейду к бутылке виски «Тичерс», купленной мною в приблудном ларьке за $5 (польский фальшак) у входа в Дом литераторов на Поварской и распитой с Джоном Ле Карре в самом ресторане под вполне приличную закуску. Пили так легко, будто сидели с бутылкой водки на подоконнике в глухом подъезде, разложив на «Правде» ливерную (т. н. собачью) и резаный соленый огурец. Это был уже второй визит писателя в СССР, до этого нас познакомили в Лондоне в прославленном ресторане «Симпсон-на-Стрэнде», где джентльмены с утра до поздней ночи пожирают недожаренные бифштексы с кровью. Высокий, по-английски породистый, седовласый писатель был совсем не похож на ястреба войны, пожирающего своих оппонентов, а больше напоминал добродушного джентльмена, чуть застенчивого, предупредительного, весьма конспиративного (служба не прошла даром), наблюдательного и порядочного. Конечно, бутылка нас сблизила (а кого не сближает?), но еще больше расположило неприятие холодной войны и всеобщее потепление (как оказалось, очередная иллюзия). Ле Карре прибыл в Москву собирать материал для образов в задуманных им романах. Потом он поделился в печати своими наблюдениями: наш варварский капитализм привел его в ужас. «Москва оказалась подороже Нью-Йорка. Гостиница обошлась 600 долларов за ночь. Пара порций скотча в баре стоила официальной месячной зарплаты московского врача. Мы попивали виски, прислушиваясь к разговору молодых, похожих на убийц англичан с изрытыми оспой лицами, пивными животами и костюмами от Гуччи». Ему удалось встретиться с бандитом – мультимиллиардером Димой, ему он неосторожно сказал: «О'кей, в стране бардак, и ты этим пользуешься. Ну а когда же вы начнете приводить страну в порядок для ваших же детей и внуков? Ты барон – грабитель, Григорий. Так у нас называли Карнеги, Моргана, Рокфеллера. Но они все же закончили строительством больниц и картинных галерей. Когда ты начнешь что-то возвращать обществу?» Ле Карре повезло, его не избили и не убили, а просто послали к одной матери, правда, Дима попал в главные герои в недавнем романе «Предатель как и все мы».

Наши политики тоже не порадовали писателя: Бакатин ахал и в ужасе хватался руками за голову, клеймя разложение общества и рассуждая о будущем России, как будто он и не стоял рядом с Горбачевым и не возглавлял КГБ после августа 1991 года. Калугин слишком радостно рассказывал о своем «соучастии» в убийстве Маркова («Я ведь был, черт возьми, главным по этой части, ни одна операция не обходила меня стороной!»), показал какой-то сувенир от убитого Амина. Ле Карре не понравилось его слишком стремительное превращение из врага западной демократии в ее ярого неофита. Однако его очаровал Евгений Примаков, потом он отобедает с ним в нашем посольстве в Лондоне.

«На Красной площади прекрасное старое здание ГУМа захвачено «Галери Лафайет», «Эсте Лаудер» и другими знаменитыми фирмами. Вереница «Мерседесов» и «Роллс-Ройсов» ждала у входа, а внутри жены русских миллионеров болтали и делали покупки. Их шоферы расплачивались сотенными долларовыми банкнотами, пятидесятидолларовые не принимались. Я ощутил в себе озлобленного коммуниста, а вовсе не западника». Все это написал не Анпилов, а сторонник западной демократии, бескомпромиссный враг коммунизма и всех видов тоталитаризма, один из самых богатых писателей в мире.

В очередном романе «Русский дом» показана наша перестроечная суета и мифически эффективная работа СИС, фильм вышел тоже хитовый, в главной роли Мишель Пфайффер, роль нашего книгоиздателя исполнял истинный директор «Художественной литературы» Георгий Анджапаридзе.

Конец холодной войны только подлил масла в костер творческой энергии Ле Карре, он и раньше уходил в другие темы, как в романе «Маленькая барабанщица» (захватывающий рассказ о событиях на Ближнем Востоке). Полился новый поток романов: «Ночной менеджер» (о международных торговцах оружием), романы о спекуляциях вокруг гуманитарной помощи, о разных международных мафиях, о дружбе и предательстве.

Но вернемся к той незабвенной бутылке виски, за которой последовало приглашение вашего покорного слуги погостить в его родовом имении в графстве Корнуолл, которое через пару лет я и реализовал. Встретили меня как родного (жена Дэвида – очаровательная Джейн несет на себе и все секретарские тяготы, ведь писатель старомоден, ленится осваивать Интернет и предпочитает чуть ли не гусиное перо), разместили в отдельном гостевом домике с видом, там вдали в тени деревьев почему-то чернела колючая проволока и бегал васькообразный рыжий кот. Еще больше поразил меня суперхолодильник, набитый бутылками моего любимого французского вина «Пуи фюме», тут уже явно наводка британской разведки. Кое-что мне удалось подсмотреть, я обнаружил, что прославленный Ле Карре – не процветающий бонвиван, купающийся в деньгах и славе, а несчастный труженик, который встает в 5.30 утра, прогуливает собаку и потом вкалывает до трех часов дня (странно, что не ночи). «Извините меня, Майкл, но с утра я занят и вами займется Джейн, она покажет вам все достопримечательности!» «Но я привык с утра выпивать с приятелем 1–2 бутыляги водки, она хорошо идет, когда в пижаме», – я пытался сыграть на английском чувстве юмора (как мне кажется). Отметим, что Ле Карре работает, как в сталинской пятилетке: один роман в два года – и никаких гвоздей, и никаких скидок на возраст (а он уже перескочил годки Льва Николаевича).

В одном из интервью в счастливом для себя 1964 году Ле Карре заявил: «Для меня необыкновенная распространенность шпионажа превратилась в кошмар, в котором люди инстинктивно предают друг друга и где шпионы – это скучные существа со средненькими мозгами, склонные к предательству точно так же, как они могли склоняться к кражам в магазинах. В этом мире, по-моему, те, кто разлагает, сами разложены; в сфере предательства существует полная анархия. Например, зная цену другому человеку, не прикидывает ли тайно шпион и цену себе? Не в этом ли причина цепи предательств, прокатившихся по разведывательным службам еще задолго до начала холодной войны? Не следует ли шпион масонскому принципу: если шпион, то это навсегда? Не превращаются ли шпионские методы в самоцель? Подобно футболисту, возможно, его больше не волнует команда, за которую он играет. Если это так – а недавние разоблачения двойных агентов в Германии и Англии являются этому свидетельством, – то офицерам разведки следует доверять секреты в последнюю очередь… Возможно, думал я, не стоит удивляться феномену перехода с одной стороны на другую, в сущности, это очень короткое путешествие».

Но в этом отнюдь не весь Ле Карре. Он всегда на стороне угнетенных, бедных, больных, несчастных, он порой кажется мне утопическим коммунистом (коммунизм он ненавидит, как, впрочем, и Джеймса Бонда, которого считает гангстером), он нравится публике своей традиционностью, сдержанностью в описании убийств и интриг, он не чуждается нравоучительности, а иногда словно взбирается на собственноручно сколоченный ящик в знаменитом «уголке спикеров» Гайд-парка.

В сентябре 1996 года появилась убийственная сатира на английскую разведку – роман «Портной из Панамы» в стиле «Наш человек в Гаване» Грэма Грина, и ему посвященная. После депортации американцами президента Норьеги в Панаме идет игра вокруг канала: уходить ли оттуда или не уходить? Какой режим может одержать победу после ухода и что это сулит Западу? Английская разведка посылает в свое посольство молодого сотрудника Оснарда, наглого, корыстного, неразборчивого в средствах, он вербует английского гражданина, портного Гарри Пендела, уже много лет обшивающего панамский бомонд. Заинтересованный в денежных вспрыскиваниях, Пендел быстро приспосабливается к запросам Оснарда (а тому нужны алармистские сведения, оправдывающие присутствие в этой точке разведки) и начинает поставлять ему чистую «липу», со ссылкой на разговоры с высокопоставленными клиентами. В Лондон течет информация о заговоре «левых» и антизападных настроениях. Вроде бы фарс, однако к финалу события принимают драматический характер: американцы вводят войска, погибают совершенно невинные люди. Игры портного, вытягивающего деньги из разведки, нацеленность его бездарного куратора кончаются трагедией…

Недавно Ле Карре опубликовал мемуары «Голубиный туннель», где добрым словом помянул Е. Примакова, кое-что добавил из своей жизни. Но в финале снова мягко вставил английской разведке: при переезде в новое здание в каком-то запыленном тайнике обнаружили форму Рудольфа Гесса, парашютировавшего в Шотландию в 1940 году в надежде на мир с Англией. К форме была приколота записочка шефа английской службы: «Изучите материал в целях определения состояния германской текстильной промышленности».

Таков писатель Джон Ле Карре, в сущности, одинокий волк со своей независимой, очень человеческой точкой зрения.

Тайник (Дружеская пародия на шпионские романы Ле Карре)

В ту ночь, как обычно перед сеансом радиосвязи с Центром, я спал ужасно. Проклятый лондонский туман просачивался сквозь окна, в глотке першило, временами налетал ветер, завывая, словно голодный шакал. Боясь разбудить жену (будучи «совой» она сидела по ночам у телевизора, ложилась поздно, спала чутко и больно тыкала мне ногтем в бок, когда я храпел), я тихо придвинулся к краю нашей железной кровати, бесшумно приподнялся, осторожно спустил ноги и босиком пробрался на кухню, где находился радиоприемник, замаскированный под стиральную машину «Минутка».

Шифротелеграмма из Центра была выдержана в строго приказном тоне:

«Совершенно секретно.

Полковнику Карле.

Вам предписывается под надлежащей легендой выехать в деревню Сарратт (графство Хертфордшир) для срочного изъятия контейнера с ценными материалами из тайника «Вельзевул». Тайник расположен на кладбище приходской церкви Святого Креста, в двух футах к северу от могилы семьи Клаттербаков, известных сквайров, проживавших в этой деревушке. Одновременно наведите справки о некоем мистере Эдмондсе, жителе Сарратта, который подозревается нами в связи с английской разведкой. Операцию следует провести с принятием максимальных мер предосторожности, с самой тщательной проверкой, и в воскресенье, когда английская контрразведка отдыхает и расслабляется. Об исполнении доложите немедленно.

Пушкин».

О, если бы это был Александр Сергеевич! Нет, Пушкин был моим непосредственным начальником в Москве, генералом с жутким характером, обожавшим снимать стружку со своих подчиненных. Он устраивал такие разносы, что некоторых наших сотрудников уносили прямо с его совещаний с инфарктом, а в его секретариате всегда стояли бутылочки с валерьянкой или валидолом, которые ожидавшие аудиенции истребляли в огромном количестве, словно водку.

Еще одно угробленное воскресенье! Все нормальные англичане на уик-энд выезжали на пикники или мирно тянули свой скотч дома, естественно, и английская контрразведка блюла эти святые для англичанина дни, и тут Пушкин был, наверное, прав. Но главным было то, что Пушкин по натуре являлся типичным разгильдяем, не умел строить работу планомерно и потому сталкивал весь воз в конце недели. Переть в чертов Сарратт при моих остеохондрозе, камнях в печени, геморрое и диких мигренях! Десять лет на нелегальной работе в Англии не прошли даром, работать приходилось и днем и ночью, придумывая самые неимоверные трюки, дабы запутать вездесущую МИ-5, английскую контрразведку. С самого начала мне не повезло с «прикрытием»: Пушкин приказал мне открыть маленькую сапожную мастерскую, чтобы не привлекать внимания властей, – кого интересует убогий сапожник-одиночка?

Во время подготовки в Центре я неплохо освоил сапожное дело и даже для практики ремонтировал обувь почти всех сотрудников нашего отдела, к сожалению, бесплатно. В то время я предполагал, что это прикрытие даст мне массу свободного времени не только для проведения разведывательных операций, но и для размышлений в пабе за кружкой пива или для визитов в Ковент-Гарден, однако работа закрутила меня на все сто. Мы сняли помещение в полуподвале старого дома в бедном районе Спайтфилдс, что в трущобном Ист-энде (конечно, я хотел арендовать что-нибудь поприличнее, но скупердяй Центр, как всегда, экономил народные деньги), зарегистрировали свое частное предприятие и приступили к работе. Жена Татьяна занималась закупкой клея, гвоздей, кожи, каблуков и прочих аксессуаров, необходимых в сапожном деле, я же был хозяином и работником в одном лице. О, этот Спайтфилдс, район иммигрантов и голодранцев, которых я возненавидел уже в первый год своих трудов! Богатые хороши тем, что просто выбрасывают на помойку изношенные туфли, что же касается бедных… Целый день ко мне сносили обувь: дырявые подметки и сломанные каблуки было несложно просто заменить, но что делать с треснутой, покоробившейся кожей, с огромными, разодранными дырами для шнурков, совершенно косыми и кривыми туфлями двадцатилетней давности, а то и просто антикварными? К тому же обувь часто приносили невымытой, словно неделю ползали по болотам в поисках собаки Баскервилей. На свою беду я никому не отказывал, боясь жалоб в полицию и скандалов, это сделало мою сапожную мастерскую чрезвычайно популярной среди местных жителей, народ валил ко мне целый день, и я не успевал разогнуть спину.

Вначале Татьяна помогала оформлять мне заказы, но уже через полгода увлеклась верховой ездой и регулярно гарцевала на белом, в яблоках коне около Кенсингтонского дворца рядом с Гайд-парком. Она выросла в семье начальника охраны товарища Сталина, причем не в душном Кремле, а на даче вождя в солнечном Сочи, и однажды удостоилась розы, сорванной вождем во время гуляния среди кипарисов. Там она и приучилась гонять на кобылах и жеребцах из конюшен товарища Сталина. Но одно дело бесплатная езда, а другое дело – жуткие английские цены. На это уходила изрядная часть зарплаты, которая после перестройки не только была скудной, но и выплачивалась Центром нерегулярно с обычной ссылкой на сложное экономическое положение в России. Вырученные за работу деньги я был обязан оприходовать и сдать в местный банк – мой счет, разумеется, строго контролировался специальными эмиссарами Центра, временами наезжавшими в Лондон (кстати, они проводили дни в бесконечных пьянках за мой счет).

Но все это мелочи по сравнению с огромной грудой обуви, которая хаотично валялась в углу мастерской! Она так душераздирающе воняла, что очень скоро у меня начались мигрени, иногда кончавшиеся рвотой, я убить хотел всех бедняков, которые бесконечно латают свою обувь, изнашивая ее до последнего издыхания! Я уже возненавидел весь пролетариат вместе с Марксом и Энгельсом! От постоянного сидения в сгорбленном состоянии развились радикулит и остеохондроз, иногда я вообще не мог разогнуться и выползал со своего рабочего места на четвереньках. Нерегулярное питание привело к язве, порой перегрузки приводили к потере координации движений, и однажды я пробил себе гвоздем палец и угодил в больницу.

Но нужно думать о выполнении приказа грозного Пушкина – тут на меня навалился такой невроз, что, еле успев доползти до постели, я залез под одеяло и накрыл голову подушкой…

«Шпионы!» – кричали все вокруг. И шпионы просачивались через щели в окнах, просовывали длинные носы в двери, выпадали из паутины на потолке, выпрыгивали из капель, падающих в умывальнике, помахивали хвостами через дырки в паркете, щекотали меня своими усами, впивались в бока маленькими клыками. «Шпионы!» – кричали стены, пожелтевшие фикусы в горшках на подоконнике, фаянсовые чашки, громыхавшие в буфете. Я сорвал подушку с головы и увидел Татьяну в стареньком, еще московском халатике, который из экономии мы прихватили с собой на «нелегалку».

– Шампиньоны! – кричала она. – Сгорели шампиньоны! И все потому, что ты, дурень Карла, пожалел денег на хорошее подсолнечное масло и опять пришлось жарить на дешевом маргарине…

Боже, я проспал все утро! И не шевельнул ни одной извилиной по поводу предстоящей сложной операции! Где расположен этот чертов Сарратт? Имеется ли его план? Как я найду старинную церковь и кладбище? Как туда добираться, не потянув за собою «наружку»? А вдруг это глухая деревушка, где каждый незнакомец вызывает подозрения у местных аборигенов? И какой-нибудь деревенский пьяница, завидев неизвестного, тут же стукнет в полицию! Генералу Пушкину до этого нет никакого дела, сидит себе в своем кожаном кресле, чешет зад и рассылает указиловки. Сейчас он, наверное, пройдясь пешком по лесочку (забота о драгоценном здоровье, а ведь здоров как бык!), миновал пропускные кордоны нашей штаб-квартиры, строго взглянув на вытянувшихся во фрунт охранников, поднялся к себе в кабинет на персональном лифте, игриво ущипнул за бедро милую секретаршу (он их меняет каждые семь месяцев, отправляя в декрет), выслушал рапорт дежурного…

– Карла! – нарушила строй моих мыслей супруга. – Уже приперлись какие-то вонючие негритосы и принесли в починку груду сапог! Двигай своей ревматической задницей и принимайся за работу!

Сапоги оказались резиновыми, а негритосы – говорливыми пакистанцами, которых я был готов растерзать. Увы, в этом жутком «цветном» районе мы с Татьяной превратились в отъявленных расистов, и порой мне бывало стыдно, что я внутренне отошел от интернационального учения Карла Маркса. Одно дело великая теория, а совсем другое – немытые резиновые сапоги и полное нежелание пакистанцев уразуметь, что кожа и резина не одно и то же и что эти сапоги больше напоминают разодранные автомобильные камеры. Пакистанцы галдели, как гуси, и брызгали слюной, в результате я принял заказ – не дай бог, прихватят на улице и устроят «темную»!

Пакистанцы вымотали меня, хотелось хлебнуть полстаканчика водки с пивом и забыть о предстоящей операции. О, как я любил сто грамм с прицепом еще в бытность курсантом спецшколы, как пели мы все вместе патриотические песни, а потом выползали из засекреченного объекта в ближайшую деревушку, где водили хороводы юные колхозницы!

– Что с тобой, Карла? Ты выглядишь таким изможденным, словно всю ночь доил корову! (Татьяну подбирали мне в жены по рабоче-крестьянскому признаку, до этого она работала дояркой в колхозе «Заветы Ильича».)

– Пришло задание от Пушкина, нам придется поработать в воскресенье…

Я схватил атлас, нацепил очки и нашел Сарратт, затаившийся рядом с Уотфордом, к северо-западу от Лондона. Милей сто, не больше.

– Но в воскресенье утром у меня верховая езда…

– И чудесно! Это прекрасная легенда для выхода в город. Я тоже проедусь с тобой.

– А как же твой радикулит?

Я с укоризной взглянул на Татьяну и промолчал: нам ли, профессиональным разведчикам, думать о здоровье при исполнении служебного долга?! Да если бы Родина потребовала, я пополз бы в Сарратт на животе, плюнув на приступы печени и такую мелочь, как остеохондроз. А генерал Пушкин все равно сволочь, которому плевать на здоровье своих подчиненных.

Всю субботу я изучал схему Сарратта в читальном зале районной библиотеки, правда, схема была составлена в пятнадцатом веке, через двести лет после появления этой деревни. К счастью, церковь Святого Креста уже была воздвигнута, и, соответственно, образовалось приходское кладбище. Что ж, могилу Клаттербаков и оперативную обстановку вокруг определим на месте. Поздно ночью я вывел из гаража свой подержанный «Фиат», после тщательной проверки доехал до метро «Северный Хэрроу», припарковал машину недалеко от станции и благополучно вернулся домой.

Рано утром в воскресенье Татьяна упорхнула на верховую езду, я же придал себе облик истинного английского джентльмена в выходной день: бриться не стал, нацепил на себя изношенный пуловер, мятые вельветовые брюки и истоптанные замшевые туфли – что поделаешь, если англичане любят выглядеть в воскресные дни как бомжи? В Вене или Цюрихе в таком виде меня тут же заграбастала бы полиция за бродяжничество, но только не в Англии. Опасаясь приступа гастрита, я съел лишь тарелку омерзительной овсянки (сейчас бы любимого борща с чесноком или котлету по-киевски), нашел две большие сумки и поперся на рынок Портабелло, изображая из себя мужа, озабоченного домашним хозяйством. На рынке я отчаянно торговался, купил двух разделанных кроликов, пару кило огурцов, арбуз, картошки, набил обе сумки до отказа и двинулся пешком домой. Расчет был тонок: если бы за мной велась слежка, она тут же отстала бы, увидев такую поглощенность домашними делами.

С двумя распухшими сумками, покачиваясь, прихрамывая и потирая свой радикулит, я тащился по улице. Иногда мой острый глаз падал на витрины, отражавшие публику на другой стороне улицы, порой я наклонялся якобы зашнуровать ботинок и в это время просматривал всех идущих сзади. Важнейший этап операции: поворот за угол и тут же вниз по лесенке в расположенный там общественный туалет. Пустота и тишина. Никаких подозрительных стуков каблуков. Я залез в кабинку и просидел там добрые двадцать минут, задыхаясь от запахов экскрементов. Утешением были сексуальные надписи на стенах с призывными рисунками дамских влагалищ и мужских гениталий. Наружки вроде не было, у кого хватит выдержки и мужества, чтобы не заглянуть? Оставив обе сумки в туалете (до боли в сердце было жалко кроликов, которых я не ел уже лет десять), я выскочил наружу и схватил кеб.

– Гайд-парк! Метро «Найтсбридж»!

– Йес, сэр! – пророкотал таксист голосом, чрезвычайно напоминавшим заместителя генерала Пушкина полковника Белинского. Я даже вздрогнул от неожиданности, но, внимательно рассмотрев физиономию водителя, понял, что ошибся. Эх, батенька, нервы совсем расшалились, пора в отпуск, подлечиться где-нибудь в Минеральных Водах, впрочем, во время этой грабительской приватизации все расхищено, предано, продано, подарено националистам, а нам, слугам народа, остался лишь один санаторий в Сочи, доступный в хорошее время лишь зажравшемуся начальству…

Прибыл на точку тютелька в тютельку, уже вдали на песчаной аллее вырисовывался туманный силуэт Татьяны в широкополой шляпе и высоких ботфортах, она изящно покачивалась в седле, как Жанна д’Арк перед боем, только обнаженного меча не хватало. Спешившись, она бросилась в ожидавший кеб, и мы помчались к метро «Эджвер-роуд». Татьяна прихорашивалась в зеркальце (на самом деле следила, не идут ли за нами подозрительные машины); мы расплатились с такси, нырнули в «трубу», вышли через остановку из вагона и перед самым закрытием дверей вбежали обратно. Добрались до «Северного Хэрроу», а там излюбленный трюк: подъем вверх по эскалатору, идущему вниз. Это тяжело, и сердце выскакивало из груди, но работа есть работа и требует жертв. В подобных случаях наружка теряется, мечется и не знает, как действовать: бежать ли следом и выдать себя или поехать по эскалатору вверх с риском потерять объект слежки. Вырвавшись на улицу, мы попетляли по переулкам и проходным дворам, пока не добрались до моего «Фиата». Три часа интенсивно крутились с проверкой по дорогам на пути к Сарратту. Только бы эта сука-контрразведка не следила за нами из-под земли через прорытые шахты или на легких истребителях, укрываясь за облаками!

Вскоре мы очутились в городишке Рикмансверт недалеко от Саррата. В машине мы договорились с Татьяной встретиться в 8 часов вечера в сарратском пабе «Петухи вошь», на повороте я быстро выпорхнул на улицу и заскочил в нон-стоп, где прокручивали боевик. Даже если бы наружка и шла в «хвосте», она не могла бы засечь мой выход и потянулась бы за Татьяной… Ну а у моей боевой подруги глаз был как ватерпас, и она мгновенно бы расколола слежку. Выйдя из кинотеатра, я схватил такси, и мы взяли курс на Сарратт. Боже, после всех этих треволнений я чувствовал себя как лошадь, на которой целый день таскали воду, а ведь операция только начиналась…

Сарратт живо напомнил мне пушкинские места (не генерала Пушкина, нет!), которые в юности, до работы в разведке, я обошел с рюкзаком, ночуя на берегу Сороти. Жил в палатке в Тригорском парке, питаясь свиной тушенкой, подогретой на портативном примусе «Шмель». Тут тоже живописная речка Чесс, зеленые, девственные луга, лесные фиалки, примулы и анемоны. По покойно текущим водам плавали утки и гуси, вдали я заметил даже несколько белоснежных лебедей. Солнце уже прощалось с уходящим днем и медленно опускалось за горизонт. Сейчас достать бы спиннинг и порыбачить, а не тащиться на кладбище с тяжелейшим заданием! Я шел вдоль речки, притворяясь любопытствующим туристом: ведь в деревнях все жители прекрасно знают друг друга и любой незнакомец может вызвать подозрение.