Текст книги "Русская Швейцария"

Но на вокзал в знаменитую «пломбированную» поездку Ленин и Крупская отправятся не отсюда. Весной 1917-го Каммереры переезжают на Кульманштрассе (Culmannstrasse, 10. Кстати, недалеко, на Кульманштрассе, 28, находилась русская эмигрантская читальня, своеобразный межпартийный клуб политической эмиграции). Русские постояльцы переезжают вместе с ними, но жить на новой квартире им приходится лишь несколько дней. При расставании происходит примечательный разговор. «На прощанье я пожелал ему счастья», – вспомнит впоследствии Каммерер. Хозяин спросил у полюбившихся жильцов: «“Найдете ли вы там сразу комнату? Ведь там, наверное, сейчас жилищный кризис?” – “Комнату я получу в любом случае, – ответил г-н Ульянов, – только я не знаю, будет ли она такой же тихой, как ваша, г-н Каммерер!” После этого он уехал». В Петрограде тихого жильца уже ждут комнаты – детская и игровая с балконом в особняке Матильды Кшесинской, изгнанной из своего дома вместе с сыном.

В 1928 году решением Цюрихского муниципального совета на фасаде дома № 14 по Шпигельгассе укрепят мемориальную доску. Предложение в городской муниципалитет внесет всё тот же цюрихский врач Брупбахер.

После большевистского переворота, когда имя чудака-эмигранта, призывавшего из тиши цюрихских библиотек к мировому пожару, прогремит по всему земному шару вместе с выстрелами «Авроры» и Лубянки, многие вспомнят о своем бывшем или мнимом знакомстве со знаменитостью. Так, дадаисты из кабачка «Вольтер», приютившегося в начале Шпигельгассе, станут уверять, что и к ним заглядывал вождь русской революции, а Элиас Канетти, нобелевский лауреат, напишет в «Спасенном языке», что ему, двенадцатилетнему, мама, «когда мы проходили однажды мимо какого-то кафе, показала огромный лоб мужчины, который сидел у окна, с толстой пачкой газет перед ним на столе, одну из которых он крепко схватил и держал перед самыми глазами. Неожиданно он откинул голову назад и обратился к другому человеку, сидевшему рядом, и о чем-то горячо заговорил. Мама сказала: “Смотри на него внимательно. Это Ленин. О нем ты еще услышишь”».

Здание на Шпигельгассе летом 1971 года было почти полностью перестроено, так что памятная доска прикреплена к новой стене средневековой постройки. И окружение сейчас выглядит много приветливей, чем в 1917-м, несколько домов напротив снесли, и образовался скверик.

Ресторан «Церингерхоф» напротив Центральной библиотеки (“Zähringerhof” am Zähringerplatz, угол Mühlegasse/Zähringerstrasse, сейчас Hotel “Scheuble”) тоже имеет отношение к русской истории. Это место сбора отъезжающих в знаменитом «пломбированном» вагоне. Хозяин ресторана Хубшмид (Hubschmid), член социал-демократической партии, предоставил помещение русским товарищам для проведения организационного совещания и прощального обеда. 9 апреля к 11 часам здесь собираются все приехавшие в Цюрих из других городов ночными и утренними поездами. Ленин под аплодисменты зачитывает собравшимся эмигрантам на русском языке свое «Прощальное письмо швейцарским рабочим». Каждый подписывается, что ознакомлен с условиями проезда. «В 2 часа 30 минут от ресторана “Церингерхоф”, – напишет Платтен, – к цюрихскому вокзалу двигалась маленькая группа эмигрантов, в чисто русском снаряжении, с подушками, одеялами и пожитками».

Банхофплац, привокзальная площадь. Здесь в «Венском грандкафе» (“Steindls Wiener Grand Cafe´”) Ленин в 1900 году проездом из Женевы в Мюнхен записал после встречи с Плехановым «Как чуть не потухла “Искра”?» – тяжелые впечатления о своем разочаровании в марксистском кумире, и вот спустя семнадцать лет снова тот же вокзал.

«Ленин ехал спокойный и радостный, – вспоминает отъезд из Цюриха Луначарский. – Когда я смотрел на него улыбающегося на площадке отходящего поезда, я чувствовал, что он внутренне полон такой мыслью: “Наконец, наконец-то пришло то, для чего я создан, к чему я готовился, к чему готовилась вся партия, без чего вся наша жизнь была только подготовительной и незаконченной”».

Эмигранты уезжают скорым поездом № 263 из Цюриха через Бюлах на Шафхаузен, отправление с третьего пути в 15:20. В этом поезде для русской группы в 32 человека забронированы два вагона третьего класса до Шафхаузена, там предстоит пересадка в немецкий вагон.

Среди провожающих – верные швейцарцы, члены кружка, группировавшегося вокруг журнала «Фрайе югенд» под руководством Вилли Мюнценберга.

Не обходится и без «зайца». Место в вагоне среди отъезжающих самовольно занимает Оскар Блюм, врач-революционер, заподозренный в связях с охранкой. Еще в ресторане «Церингерхоф» было наскоро произведено голосование: 14 голосами против 11 группа решила не брать его с собой в Россию. Блюм отказывается выходить из вагона. Хараш, эмигрант-журналист, писавший по русским вопросам в «Нойе Цюрхер Цайтунг», вспоминает: «Вдруг мы увидели, как Ленин сам схватил этого человека, успевшего пробраться в вагон немного раньше назначенного времени, за воротник и вывел его с ни с чем не сравнимой самоуверенностью обратно на перрон».

Упорный Блюм вернется всё же в Россию, но возвращение кончится для него на революционной родине тюрьмой.

Торжественная минута слегка омрачена – среди провожающих находятся не только друзья. «Помню, на Цюрихском вокзале, – пишет в своих мемуарах Зиновьев, – когда мы все сели уже в вагон, чтобы двигаться к швейцарской границе, небольшая группа меньшевиков и эсеров устроила Владимиру Ильичу нечто вроде враждебной демонстрации».

Немецкий атташе Шюлер (Schüler), сопровождающий группу до Готтмадингена (Gottmadingen), в своем докладе записывает, что когда поезд тронулся, «отъезжающие вместе с оставшимися друзьями запели “Интернационал”, в то время как остальные кричали: “Провокаторы! Немецкие шпионы!”»

«Владимир Ильич пытался скрыть овладевшее им внутреннее волнение под веселой шуткой и непринужденной беседой с провожающими, – вспоминает последние минуты перед отъездом большевик Сергей Багоцкий. – Но мысли его уже далеко от Цюриха. Частое поглядывание на часы говорит о том, с каким нетерпением ждет он момента отъезда. Наконец раздался последний свисток паровоза, и поезд медленно покинул вокзал под дружное “ура” провожающих».

С третьей партией эмигрантов, которой руководит Роберт Гримм, глава циммервальдского движения, отправляется на родину и Маргарита Сабашникова-Волошина, оставившая в своих воспоминаниях некоторые подробности организации отъезда: «Приятельница из Дорнаха написала мне, что скоро из Цюриха через Германию и Швецию отправляется в Петербург экстерриториальный поезд для тех, кто выступал против войны. Два таких поезда с эмигрантами уже отправлены. Я пошла по указанному адресу. “Есть ли у вас заслуги перед революцией?” – спросили меня. “Нет, насколько я знаю”. – “Тогда вы не можете ехать”. В огорчении я ушла, но тотчас же вернулась и сказала: “Я вспоминаю: у меня есть заслуга перед революцией, если вы сочтете это заслугой. Пользуясь знакомством с генерал-губернатором Джунковским, я смогла освободить нескольких политических заключенных из тюрьмы”. Ссылка на генерал-губернатора Джунковского была в данном случае, может быть, не очень уместна, но этим людям было важно включить в состав уезжавших несколько частных лиц, не принадлежавших к партии и могущих оплатить свой проезд. Так мои заслуги были признаны. <…> Швейцарский социалист Гримм ехал с нами в поезде в качестве представителя нейтральной страны».

Для революционной русской эмиграции незаметным осталось пребывание в Цюрихе 1917 года двух русских художников – Алексея Явленского и Марианны Веревкиной. Они перебираются в город на Лиммате из Сен-Пре, местечка в кантоне Во, где пережидали мировую войну.

В Цюрихе, который в те годы был центром интеллектуальной и культурной жизни эмиграции из всех воюющих стран, Веревкина и Явленский оказываются в самом эпицентре интеллектуального брожения – завсегдатаи «Одеона», где собирается мировая элита искусства и литературы того времени, они вращаются в кругу дадаистов, шумно объявивших о рождении в Цюрихе нового искусства.

Кафе «Одеон»

В это же кафе «Одеон» (Limmatquai, 2), известными посетителями которого были Джойс, Цвейг, Эйнштейн и многие другие знаменитости, захаживает, кстати, во время своего пребывания в Цюрихе в 1914 году Троцкий, не лишенный «гуманитарных» интересов.

Явленский и Веревкина часто посещают кабачок «Вольтер» в переулке Шпигельгассе, поскольку многие дадаисты являются их знакомыми еще по Мюнхену, но сами в дадаистских бесчинствах участия не принимают – сказывается возраст, обоим уже под шестьдесят.

В декабре 1916 года на Банхофштрассе, 19, в своей галерее устраивает выставку произведений Веревкиной покровитель дадаистов Коррей (Corray). В Цюрихе Явленский начинает свою знаменитую серию мистических голов, в частности, пишет здесь «Галку» – как он называет свою будущую покровительницу Эмми Шейер за черные волосы. Шейер так нравится это русское слово, что она берет себе имя русской птицы вторым именем.

Пребывание Явленского и Веревкиной в Цюрихе продолжается не больше года. В конце 1917-го Явленский заболевает свирепствовавшим тогда по всей Европе гриппом, и врачи советуют ему переселиться по ту сторону Альп. В апреле 1918 года художники переезжают в Аскону.

С отъездом политэмигрантов в Россию жизнь русской колонии теряет свой колорит. Послереволюционная эмиграция обходит Цюрих стороной. Основная волна идет через Прагу, Берлин и дальше на Париж.

По-прежнему сюда приезжают лечиться. Уже в 1910-е годы Цюрих получает международную известность как центр психоанализа, в частности, благодаря тому, что в психиатрической больнице «Бургхёльцли» (“Burghölzli”) практикует ученик Фрейда Карл Юнг. Интерес к открытиям венского профессора у русских развился уже до Первой мировой войны до такой степени, что Фрейд в 1912 году писал, что в России «началась, кажется, подлинная эпидемия психоанализа».

Психоаналитики Вены и Цюриха с удовольствием на протяжении многих лет вели богатых русских пациентов. Так, в августе 1904 года в цюрихскую лечебницу попадает дочь состоятельного торговца из Ростова-на-Дону Сабина Шпильрейн. Девушка из России становится первой психоаналитической пациенткой Карла Юнга. В письме своему учителю Фрейду Юнг сообщает: «Я сейчас лечу Вашим методом истеричку. Трудный случай, 20-летняя русская студентка, больна в течение 6 лет».

Пережив личную драму – доктор и пациентка влюбляются друг в друга, – Сабина решает посвятить свою жизнь психоанализу и в течение нескольких лет работает и учится в «Бургхёльцли». В 1911 году она защищает докторскую диссертацию и пишет ставшую знаменитой статью «Разрушение как причина становления». Позже Фрейд повторит основные выводы Шпильрейн в работе «По ту сторону принципа удовольствия» и отдаст должное коллеге из России: «Сабина Шпильрейн предвосхитила значительную часть этих рассуждений». Юнг будет считать, что идея инстинкта смерти принадлежит его бывшей пациентке и ученице и что Фрейд попросту ее себе присвоил.

После короткого пребывания в Берлине Сабина снова возвращается в Швейцарию и живет сначала в Лозанне, потом в Женеве, где работает практикующим психоаналитиком в Психологическом институте профессора Клапареда. Всё это время, с 1909 по 1923 год, она – постоянный корреспондент Фрейда и Юнга, оставаясь своеобразным посредником между ними после их разрыва. В 1923 году Сабина едет в большевистскую Россию, где под покровительством Троцкого создаются поначалу благоприятные условия для развития психоанализа. «Дорогая фрау доктор, – писал ей в Женеву Фрейд, – я получил Ваше письмо и думаю, что Вы правы. Ваш план ехать в Россию кажется мне лучше, чем мой совет отправиться в Берлин. В Москве Вы сможете заниматься серьезной работой… Сердечно Ваш Фрейд».

Увы, активная работа советских психоаналитиков по мере продвижения к социализму сворачивалась и становилась опасной. Открывшиеся психологические научно-исследовательские институты и журналы скоро закрываются, и начинаются аресты. Попадают в тюрьму брат и отец Сабины. Сама она уезжает в свой родной город Ростов-на-Дону, где работает на полставки врачом в школе. Племянница рассказывает о последних годах знаменитого психоаналитика, превратившегося в опустившуюся старуху: «Была она, как все вокруг считали, безумно непрактичной. Одевалась она только в то, что кто-то ей давал. Она была похожа на маленькую старушку хотя она была не такой старой. Она была согбенная, в какой-то юбке до земли, старой, черной… Было видно, что она сломлена жизнью». Во время оккупации немцами Ростова Сабина Шпильрейн будет расстреляна вместе со своими двумя дочерьми у стены синагоги.

Сабина Шпильрейн не единственная студентка из России, изучавшая в Цюрихе в начале века психоанализ. Назовем и Татьяну Розенталь. С семнадцати лет она учится в Цюрихском университете, многократно прерывает учебу из-за революционной деятельности, но после того, как знакомится с трудами Фрейда, решает посвятить себя психоанализу. В 1911 году она, закончив университет, возвращается в Петербург и занимается распространением фрейдовского учения в России. В первые годы после революции благодаря поддержке Троцкого Розенталь вместе с другими психоаналитиками открывает Институт для невротических детей, но руководит им недолго. В 1921 году она кончает жизнь самоубийством.

Среди приезжавших в Цюрих на лечение – Вацлав Нижинский. Знаменитый танцор прибывает сюда из Сен-Морица с женой Ромолой в марте 1919 года и останавливается в уже упоминавшемся отеле «Савой» на Банхофштрассе. Цель приезда – консультация у известного цюрихского психиатра профессора Блейлера. Приговор врача: «Ваш муж болен неизлечимым безумием».

В тяжелой депрессии Нижинский запирается в комнате отеля и отказывается выходить. Ромола напишет об этом цюрихском пребывании: «Он разрешал вносить только завтрак. Больше он никому не отвечал. Он купил огромный нож, показывал его родным, заявляя, что будет им точить карандаши». Короткая карьера гениального танцора заканчивается. Начинается многолетнее доживание сумасшедшего. В Швейцарии он будет лечиться в разных местах: в Кройцлингене, Мюнсингене, Адельбодене.

К кругу знакомых Юнга принадлежит и Эмилий Метнер, один из лидеров русского символизма, директор издательства «Мусагет». Застигнутый войной в Германии, он перебирается в 1914 году в нейтральную Швейцарию, принимает гражданство и остается в Цюрихе до смерти в 1936 году.

Разойдясь окончательно с Белым, ушедшим в антропософию, Метнер находит новый смысл в своей швейцарской жизни – знакомство с Юнгом делает его приверженцем психоанализа, и Метнер начинает заниматься переводом работ ученого на русский язык. Понимая, что на другом языке легко может пропасть что-то существенное, Юнг ставит условием, что перевод должен быть «по возможности буквальный, пусть даже в ущерб легкости, а тем более изяществу слога». Первый том был издан в 1929 году в Цюрихе под грифом арбатского «Мусагета», а эпиграф для своего предисловия Метнер взял из Вячеслава Иванова. Второй и третий тома вышли уже после смерти Метнера в 1939 году, в их издании принимал участие известный философ-эмигрант Борис Вышеславцев.

В двадцатые-тридцатые годы, колеся по Европе, вспыхивают в Цюрихе редкие звезды: Шаляпин, Горовиц, Рахманинов выступают в Оперном театре, в концертном зале «Тонхалле». Последний концертирует в Цюрихе неоднократно. В одном письме из Цюриха 19 декабря 1929 года Рахманинов замечает: «Я эстрадный человек, – т. е. люблю эстраду и, в противоположность многим артистам, не вяну от эстрады, а крепну и способен от одного только звука рояля на новые, неожиданные для самого себя выдумки и открытия».

В том же 1929 году в августе приезжает в Цюрих из Берлина Эйзенштейн вместе с Григорием Александровым и оператором Эдуардом Тиссе по приглашению швейцарской компании «Презенс-Фильм АГ» (“Praesens-Film AG”). Классиков советского киноискусства приглашает продюсер Лазар Векслер (Lazar Wechsler) снимать, пожалуй, самый скандальный швейцарский фильм того времени – «Женское горе – женское счастье» (Frauennot – Frauengluck). В первой, игровой части инсценируются различные жизненные ситуации, приводящие женщин из необеспеченных семей к аборту, во второй, документальной, показываются роды. Советские кинематографисты соглашаются на гонорар размером в 500 франков – сумму, удивившую Векслера своей смехотворностью.

С.М. Эйзенштейн

Эйзенштейн останавливается в отеле «Бельвуар» (“Belvoir”) в Рюшликоне (Rueschlikon) и не очень утруждает себя заботами о заказе. В то время как Тиссе днем и ночью пропадает на съемках и в монтажной, автор «Броненосца» много читает и работает над своими теоретическими трудами, в Цюрихе он, в частности, пишет «Диалектический подход к форме фильма», выступает с шумным успехом в кинотеатрах «Бельвю» (“Bellevue”) и «Форум» (“Forum”) с докладами о советском кино, на которых показывает отрывки из своего бестселлера о восставшем броненосце, ездит по Швейцарии, причем не только посещает традиционные Юнгфрау и другие достопримечательности, но даже совершает полеты над Альпами на самолете, а главное, устраивает своеобразный уникальный хэппенинг в Ла-Сарра (La Sarraz), куда его приглашают на конгресс независимого авангардного кино.

В конце ноября съемки заказанного фильма завершаются. Выбрав по тем временам рискованную тематику и пригласив знаменитого «большевика», Векслер рассчитывал на скандал и не ошибся. Премьера проходит в марте 1930-го в цюрихском кинотеатре «Аполло» (“Apollo”), и сразу же в газетах разражается буря, собираются петиции с требованиями запретить фильм за натуралистические шокирующие сцены, что и происходит в доброй половине кантонов, а в Цюрихе и Базеле фильм идет с купюрами. Зато за рубежом лента прокатывается с феноменальным успехом и приносит продюсеру огромные барыши, особенно в Германии. Находчивый делец от кино аршинными буквами на афише печатает: «Самый запрещенный фильм мира». Прокат идет по всему земному шару, включая Японию (и исключая, разумеется, родину режиссера).

Поскольку фильм приносит Векслеру огромные прибыли, он делает широкий жест и предлагает Эйзенштейну и его коллегам перед отъездом в Москву из Берлина дополнительный гонорар. От денег советские кинематографисты отказываются, но берут натурой. Мастера экрана возвращаются в страну, занятую раскулачиванием, заказав себе целый железнодорожный вагон, в котором помимо прочего везут автомобиль и ванну.

В Цюрихе проездом бывают многие представители русской послереволюционной эмиграции, упомянем, к примеру, Алехина и Бунина.

Знаменитый шахматист, женатый, кстати говоря, на швейцарской журналистке, в 1934 году с легкостью выиграет здесь международный шахматный турнир.

Первый русский нобелевский лауреат приезжает в город на Лиммате 27 октября 1936 года после того, как при пересечении границы Швейцарии в Линдау его грубо обыскали немецкие таможенники. Свое возмущение Бунин выразил в открытом письме к международной общественности. После этого неприятного пограничного инцидента писатель заболел. В письме в редакцию газеты «Последние новости» Бунин рассказывает: «Приехав ночью в Цюрих, я не спал до утра – меня так простудил раздевавший меня “господин”, что у меня уже был кашель и жар: 38,5. Приехав в Женеву, я почувствовал себя больным и, махнув рукой на продолжение своего путешествия, решил возвратиться в Париж».

В Цюрихе останавливаются проездом, но редко кто из знаменитостей выбирал город на Лиммате для проживания.

Исключением является лишь Иван Ильин. Высланный из России вместе с другими представителями интеллигенции в начале двадцатых годов, православный философ переселяется из Германии в Цюрих в 1938 году. Город ему уже хорошо знаком – в 1914-м, с началом войны, ему пришлось через Швейцарию возвращаться на родину из Вены, где он работал над диссертацией о Гегеле.

И.А. Ильин

Русский профессор бежит от нацистов, и в этом ему помогает Рахманинов – вносит требуемый швейцарскими ведомствами залог. Квартира Ильина в Цолликоне становится одним из очагов русской культуры в идущей к войне Европе. Ильин читает лекции в Русско-швейцарском кружке по изучению русской культуры и истории в Цюрихе – в большом зале отеля «Карлтон-Элит» (“Carlton-Elite”, Bahnhofstrasse, 41), где обычно происходят заседания кружка, а затем в одном из швейцарских народных университетов в Рапперсвиле (Rapperswil).

В кружке, объединявшем немногих русских эмигрантов и представителей цюрихской интеллигенции, в течение нескольких лет он прочитал 26 отдельных лекций и два цикла лекций по самым различным аспектам культуры, в которых, в частности, пытается осмыслить русскую катастрофу, понять ее причины и уроки. В статье «О незыблемых основах», опубликованной в мае 1939 года в «Голосе русской молодежи», приложении к газете «Новый путь», издававшейся Русским трудовым христианским движением в Женеве, Ильин пишет: «Без веры, родины и семьи нет духовно почвенного, органически верного, к творчеству призванного человека. Есть только “интеллигентики” наверху и хулиганы внизу. Именно те умственные человечки, высиженные в полунаучных заведениях, гомункулы из реторт, – и те безверные, безродные, развратные башибузуки из черни – которые совместно делали и сделали большевицкую революцию». В Цолликоне Ильиным создаются «Сущность и своеобразие русской культуры», двухтомное исследование о Гегеле, «Путь к очевидности», «Аксиомы религиозного опыта», «Наши задачи» и многое другое. Почти всё будет опубликовано уже после смерти. Ильин похоронен на кладбище Цолликерберг (Zollikerberg) в 1954 году[3]3
  В 2005 году прах И.А. Ильина был перезахоронен в Москве в Донском монастыре.


[Закрыть].

Упомянем еще два имени эмигрантов из России, связанных с городом на Лиммате уже в послевоенный период.

В Цюрихе неоднократно устраивал выставки Марк Шагал, в частности в 1950 и 1967 годах. В 1970-м он закончил свои всемирно известные витражи на библейские темы во Фраумюнстере (Fraumünster). Без осмотра этой работы художника не обходится с тех пор ни одна экскурсия.

И конечно, Цюрих – это город, в котором провел первое время своего изгнания Александр Солженицын.

Выбор именно Цюриха как места жительства после высылки из СССР в феврале 1974-го связан, во-первых, с исторической традицией русского изгнанничества в Швейцарии, во-вторых, с тем, что с 1969 года интересы писателя за рубежом представлял цюрихский адвокат Фриц Хееб (Fritz Heeb), имевший давние связи с Россией (он был первым секретарем основанного после Второй мировой войны просоветского Общества Швейцария – СССР, а до этого членом партии рабочих – швейцарских коммунистов), и в-третьих, что было для писателя особенно важно, именно здесь ему хотелось поработать над «цюрихскими» главами «Красного колеса».

Встреча на вокзале в Цюрихе знаменитого русского писателя, лауреата Нобелевской премии, только что выпущенного из московской тюрьмы, оказалась более чем горячей. «Всё было густо забито народом, – пишет Солженицын в своих “Очерках изгнания” – “Угодило зернышко промеж двух жерновов”. – Никакая полиция не могла оберечь, давка оказалась смертная…»

А.И. Солженицын встречает семью в аэропорту

Первые неприятные впечатления от Запада – назойливые «папарацци». Слова, брошенные в сердцах Солженицыным и подхваченные прессой всего мира: «Да вы хуже гэбистов!» – на долгие годы вперед определят трудные взаимоотношения писателя с демократическими средствами массовой информации.

Сначала Солженицын живет у Хееба, затем взявший писателя-изгнанника под свою опеку цюрихский штадт-президент Зигмунд Видмер (Sigmund Widmer) предоставляет ему от муниципального правления дом на тихой улице Штапферштрассе у подножия Цюрихберга (Stapferstrasse, 45).

Вот впечатления от города: «Цюрих – очень понравился мне. Какой-то и крепкий, и вместе с тем изящный город, особенно в нижней части, у реки и озера. Сколько прелести в готических зданиях, сколько накопленной человеческой отделки в улицах (иногда таких кривых и узких)». Но писателю не до осмотра достопримечательностей – он уже в работе: «Мне и усилий не надо было делать над собой: я уже весь переключился на ленинскую тему. Где б я ни брел по Цюриху, ленинская тень так и висела надо мной».

Жене Солженицына удалось вывезти из России огромный архив, материалы которого были необходимы писателю для романа. За время швейцарского пребывания он переписал некоторые главы из своей исторической эпопеи, дополнив их новыми фактами и своими цюрихскими впечатлениями, и издал отдельной книгой – «Ленин в Цюрихе». В Швейцарии он закончил «Бодался теленок с дубом» и поставил на последней странице дату и место: «Sternenberg, нагорье Цюриха. Июнь 1974».

Работать в городе неудобно, и Зигмунд Видмер предложил писателю свой дом в деревне, расположенной в часе пути на восток от Цюриха. «В Штерненберге, – вспоминает Солженицын, – я сосредоточился писать – скорее убедиться, что эту способность не потерял в изгнании». И еще о благотворном влиянии этого места на свое творчество: «День ото дня я в Штерненберге здоровел и телом, и духом. И, спрашивается, как же они могли меня выслать? Сами же устроили мне Ноев ковчег – переждать их потоп».

А.И. Солженицын в Цюрихе

Солженицын в Швейцарии ведет себя отнюдь не отшельником, дает интервью, выступает в газетах, по телевидению, встречается со студентами-славистами Цюрихского университета, участвует в знаменитом аппенцельском «вече» – «ландесгемайнде», собрании граждан швейцарского кантона. В Цюрихе его посещают друзья. Например, после лишения советского гражданства приезжают Мстислав Ростропович и Галина Вишневская, еще, как он пишет, в «ошеломлении»: «В таком растерянном, смущенном, неприкрепленном состоянии они и посетили нас в Цюрихе. Улыбались – а горько, Стива пытался шутить, а невесело. В нашем травяном дворике сидели мы за столом до сумерек – никогда бы не примерещился такой финал, средь обступивших нас швейцарских особнячков, с высокими черепичными крышами, пять лет назад, когда они приютили меня в Жуковке».

Приезжает и только что прибывший на Запад писатель Владимир Максимов с идеей издавать эмигрантский журнал. Здесь, в Цюрихе, рождается и концепция нового издания, и название: «Вот какую идею я ему предложил – в укреплении фундамента и смысла журнала, – и он ее воспринял и потом осуществил: этим журналом объединить силы всей Восточной Европы… (В таком духе я потом послал и приветствие в их первый номер, впечатлевая это направление в рождаемый журнал. И само название подсказал: “Континент”.)»

О своих впечатлениях от швейцарской демократии писатель говорит в телеинтервью компании CBS 17 июня 1974 года: «Сейчас я приехал в Швейцарию и должен вам сказать – нисколько я не снимаю своей критики западных демократий, но должен сделать поправку на швейцарскую демократию… Вот, швейцарская демократия, поразительные черты. Первое: совершенно бесшумная, работает, ее не слышно. Второе: устойчивость. Никакая партия, никакой профсоюз забастовкой, резким движением, голосованием не могут здесь сотрясти систему, вызвать переворот, отставку правительства, – нет, устойчивая система. Третье: опрокинутая пирамида, то есть власть на местах, в общине, больше, чем в кантоне, а в кантоне – больше, чем у правительства. Это поразительно устойчиво. Потом – демократия всеобщей ответственности. Каждый лучше умерит свои требования, чем будет сотрясать конструкцию. Настолько высока ответственность здесь, у швейцарцев, что нет попытки какой-то группы захватить себе кусок, а остальных раздвинуть, понимаете? И потом, национальная проблема, посмотрите, как решена. Три нации, даже четыре, и столько же языков. Нет одного государственного языка, нет подавления нации нацией, и так идет уже столетиями, и всё стоит. Конечно, можно только восхититься такой демократией. Но ни вы, ни они, ни я не скажем: давайте швейцарскую демократию распространим на весь мир, на Россию, на Соединенные Штаты. Не выйдет».

Но долго в Швейцарии писатель не выдерживает. Для переезда в Вермонт было несколько причин. Не столько «русский пейзаж» в американском лесу сыграл главную роль, сколько невозможность в Швейцарии вести активную политическую деятельность. Так, например, после проведения у себя в доме в Цюрихе пресс-конференции по поводу выхода сборника «Из-под глыб» Солженицын получает предупреждение от полиции для иностранцев (Fremdenpolizei) кантона Цюрих, что ему запрещено делать политические заявления и что за 10 дней до каждого публичного выступления он должен обращаться в соответствующую инстанцию за разрешением.

Как некогда Герцен, Солженицын пишет открытое письмо цюрихским властям: «…Однако я не могу взять в толк, почему мою критику социализма и коммунизма как социальных теорий и систем, проведенную на конференции 14 ноября, Вы расцениваете как политическое выступление. Я ни словом не высказался о советском правительстве, ни об одном члене его, и не только не призывал к насильственному изменению советского режима, но, напротив, предостерегал от таких действий. Поучительно сопоставить, что в этом же самом городе Цюрихе в 1916–1917 годах Владимир Ленин, так же не имевший “разрешения осесть” (Niederlassungsbewilligung), как и я, – многократно на собраниях открытых и закрытых призывал к вооруженному свержению не только русского правительства, но и всех правительств Европы, в том числе и самого швейцарского, путем открытия гражданской войны в этой стране (во время войны, через неповиновение армии), – и Полицией для иностранцев Цюрихского кантона это никогда не было сочтено ни нарушением швейцарского нейтралитета, ни вмешательством в швейцарские внутренние дела. Ленин и его единомышленники не получили никогда ни одного замечания за свою разрушительную работу (и были оставлены без внимания протесты тогдашнего русского посланника Бибикова против террористических эсеровских групп на территории Швейцарии) <…> Если же теперь для теоретического обсуждения социальных проблем я должен получать предварительное разрешение швейцарской полиции – мне остается констатировать, что с тех пор <…> швейцарская демократия сильно эволюционировала».

И все-таки, уезжая, писатель уносит с собой теплые воспоминания о городе на Лиммате: «Ну, спасибо, милый Цюрих, – поработали мы славно».

В заключение этой главы скажем еще несколько слов о местах, без которых невозможно себе представить Цюрих, – о самом озере и двух горах: Цюрихберге (Zürichberg) и Ютлиберге (Ütliberg), между которыми уютно разлегся город на берегах вытекающего из озера Лиммата.

Редкий гость из России отказывался от удовольствия в хорошую погоду прокатиться на лодке по Цюрихскому озеру. «Нельзя было выбрать лучшего дня: на небе не показывалось ни одного облачка, и вода едва-едва струилась. На том и на другом берегу озера видны хорошо выстроенные деревни, сельские домики богатых цирихских граждан и виноградные сады, которые простираются беспрерывно». Эти строки записывает Карамзин, проведя целый день на озере в приятном дамском обществе. Нечасто пелена раздвигается и видны Альпы, но ему повезло, и Карамзин на обратном пути «имел удовольствие видеть снежные горы, позлащаемые заходящим солнцем и, наконец, помраченные густыми тенями вечера. Огни городские представляли нам вдали прекрасную иллюминацию».