Книга: Взятие Измаила - Михаил Шишкин

... плацкарт на север, немытые тела, запах вареных яиц, водка. Попутчики - интеллигентное быдло или просто быдло - пьют, чавкают, тупо смотрят на пролетающие мимо заснеженные поля, философствуют. Разговор с проводником о людях, которых никогда не встретишь...

Треск, пропала картинка, желтое дергающееся пятно.

... фокусник в цирке, куда пришел по контрамарке с дочкой. Фокусник не простой: в момент складывает и перемножает шестизначные числа, читает написанное руками через конверт. Фокуснику не нужен адвокат, он громко протестует против юриста, ведь он не убивал...

... Осирис? Хименей? Ра? фараоны, скарабеи, пирамиды, рабы?? ...

... проводник, потягивая вечный чай, рассказывает о какой-то Наде, которую от тяжелой болезни "выручила" беременность. Правда, позже ребенок не смог спасти Надю от иномарки ...

... адвокат женился случайно на случайной знакомой, утяжелив тем самым и свою жизнь, и ее, Кати. Анечка, их случайная дочь, не случайно все-таки пришла в мир, она не испытание для семьи, не обуза со своей болезнью - она любовь для него...

... Осирис? ...

... Владимирский спуск - и вот берег Нила. Мотте - посредник между грозным египетским царем и Богом - просит отпустить его народ. Моры, насекомые, болезни, кары египетские - царь клялся отпустить, но лишь больше ожесточался. История не повторилась, народ остался, где был, не ведая, должно быть, за что все эти испытания падают на его голову...

... Сибирь, дикие самоеды, сначала опускающие топор на голову страннику, а после выглядывающие глянуть, кого там принесло...

... сын, утонувший в проруби, и чья-то дочь, спасенная из другой, заморской, проруби. Ее спаситель давно уже душой и почти телом сгнил в Облядищево ...

Картинка скакнула и пропала, проектор впустую тужится и выдает лишь потрескивание. Слышится ропот, задвигали ногами, кашляют. И внезапно - яркие, четкие, живые кадры.

Франческа - та, которой посвящен роман, которая пока не знает, что будет второй из. Не понять нашему простому человеку, как можно "там" захотеть быть "здесь", изучать славистику. Жили в непонятной коммуналке с бывшем мужем его матери, сгоревшей от рака опальной учительницы. К старшему своему брату, отбывавшему срок, ездил в соседний город, потом - за Урал. Этот запах, казалось, забытый, вспомнился, когда сидел в кутузке: подрался с погонами за Франческу - она "украла" свою лампочку из библиотеки. Смерть сына надломила, но не сломала. Новый день, новая жизнь, не забыть, но жить жить дальше - и вот уже не хамоватая акушерка "Со своим нельзя!", а удобная скромность и комфорт. И первый крик нового человека. Проехавший свое, вывалился из вагона на непонятной станции, затянутой туманом, вокруг никого и ничего. Следующий виток жизни. Добро пожаловать.

Построение романа довольно сложное, сюжетные линии обрываются и начинаются заново, вступлением к ним часто служит судебная речь, которая как бы сбивается на подробный рассказ о деле или личности. Согласно объяснению самого Михаила Шишкина, некто собирается написать книгу, а когда сюжет начинает прокручиваться, он бросает и начинает писать заново.

Ага, мне типа стало легче и проще читать… На самом деле, возможно, если книга была меньше раза в два, стало бы понятнее. Так как некоторые герои упоминаются снова и было бы интересно проследить за ними… Хотя и так понятно ничего хорошего никого не ждет. В книге все сюжеты либо нагнетают, либо, действительно, случается что-то плохое. Не люблю и не понимаю книги, которые написаны не для чего. Ведь с ней даже не отдохнешь, она не развлекательная, бессюжетная и нудная. После нее хочется чего-то веселого и доброго, а главное с сюжетом.

О наслоении старославянских слов можно просто песнь сложить. В одном кусочке текста соседствуют слово современное и что-то такое старинное, пришедшее из прошлых веков. Читаешь старославянизмы и ощущаешь, что все это живет в нашей крови, хранится в нашей памяти. Мы не используем такой язык, мы не читаем такие тексты в повседневной рутине, но все понятно на каком-то неосознаваемом уровне.

Совершенно головокружительные предложения размером с печатную страницу в первой половине книге (праздник для филолога) вдруг сменяются отрывочными предложениями в одно-два слова во второй половине книги. Образные поговорки разбавляют обычное суховатое повествование. Под конец за нагромождением присказок, прибауток и намеков стало чудиться что-то юродивое. У автора есть какая-то своя правда, скрываемая за всем этим словесным танцем. У Шишкина есть персонаж – сумасшедший старик, описанием занимающий лишь пару страниц, но у него проскальзывает мысль, в которой и есть суть книги, на мой взгляд. Как слова, преследуя свою цель, опутывают и запутывают читателя в свои сети.

Время тоже перемешивается, скачки из эпохи в эпоху: то царское правление, то середина или конец двадцатого века, но всегда четко ощущается русский характер и русский след. Книга была написана в другой стране, но национальная принадлежность автора – это сквозная линия всего текста. И так близко и понятно, когда герои вдруг садятся в поезд и сбегают от себя или других, тут же мимолетно знакомятся с кем то, выслушивают истории попутчиков, потом сходят с этого поезда, чтобы все забыть и в то же время верят, что что-то изменилось за время поездки. И почему-то меня не удивил подавленный настрой и депрессивное состояние от мелькающих мрачноватых картинок. Думаю, не стоит читать такую книгу в плохом настроении, станет еще хуже. Но все же мне не хочется давать оценку: хорошая или плохая эта книга. Для нее требуется настрой, готовность вникать в паутину языка и довольно вязкую смесь содержания. Часто появлялась мысль, что не понимаешь, не до конца улавливаешь сюжетные линии, кто кем кому приходится. Состояние безысходности угнетало. Но автору хочется выразить свое восхищение за мастерство и виртуозное владение словом.

Отдельно хочется сказать о композиции. Многие сравнивают роман с поездом, в котором люди заходят, рассказывают свою историю, и выходят. У меня же другие ассоциации: вокзал в большом городе, когда мимо тебя проходит сотни людей и до тебя долетают обрывки чужих разговоров - для большей части романа, и такая стандартная карусель на цепях, но когда к тебе поближе подлетает какая-то конкретная качель, время замедляется, и ты успеваешь рассмотреть все детали, все подробности, и вот она уже снова улетела, навсегда - для тех порой достаточно длинных историй про конкретных людей. Это удивительно, для меня это ни на что не похоже, к этому надо привыкнуть.

Что мне все-таки кажется непонятным, не нравится в романе, так это непостоянство. С одной стороны, автор все время (каждые 3 страницы) перепрыгивает с темы на тему. Окей, принято. С другой, иногда попадаются вообще неслабые такие кусочки страниц этак на 50. Сильные кусочки, безусловно, цепляющие, царапающие. Да давайте говорить честно - это первоклассные кусочки. Но почему кусочки? Складывается впечатление, что у Шишкина в голове просто куча идей, но ни одну из них, даже очень далеко продвинувшуюся и развитую, он не может довести до конца. А жаль, идеи-то хорошие.

И напоследок еще одна цитата, которая тоже как нельзя лучше подходит к моим ощущениям о книге в целом.

Никому не рассказывал, носил в себе. Тебе, доченька, расскажу, слушай. Ты ведь у меня умница - ничего не поймешь.

Того сорта литература, которую никто не читает, совсем никто не понимает и совсем-совсем никто не любит, но все, кто есть кто-то, договорились считать гениальной и горе простодушному. который осмелится возвысить свой голос в защиту интересов читателя (а литература не кантова вещь в себе, она процесс и процесс взаимообратный, предполагающий непременное участие читателя). Так я злилась и досадовала на себя, но читала: отчасти надеясь, что прихотливо разбросанные волей автора линии, сплетутся таки в рисунок; отчасти очарованная языком, великолепие которого опровергало незначительность нарратива.

А потом как-то само собой оказалось, что роман дочитан, в сухом остатке смутное воспоминание о девушке, которой врач со "Скорой" сказал, что если кто хочет не быть, тот режет вены вдоль, а не поперек. Да определение красоты, любви и осмысленности, как тонких волосков невесомого мха, пронизывающих ткань реальности, которое и озаглавило книгу. Как ни странно, этого достаточно, чтобы послевкусие, спустя десяток лет, оказалось самым благородным. Исполненным терпкой дымной сердоликовой горечи.

И чтобы гипотетические интересы читателя (см.выше) оказались менее значимы, чем возможность снова прикоснуться к литературе, оставляющей такое послевкусие. Снова Шишкин, на сей раз "Взятие Измаила", почти столь же обласканное критикой и увенчанное всевозможными лаврами. Еще более бессюжетное и неряшливо-потоковое, с еще более яростно декларируемым нежеланием трафить низменным вкусам читателя ("Смыслу захотели? Ужо я вам задам такого смыслу, что мало не покажется!")

Снова продираешься сквозь бесконечное горе-злосчастие, претерпевание которого составляет смысл и пафос существования героев - Андрей Платонов, возведенный в квадрат, а то и в куб. Снова тихо звереешь от пристрастия автора к эпитетам, связанным с мерзостью запустения и всеми сортами разложения, как морального, так и физического, ткань романа кишит ими, как разбухший на солнцепеке собачий труп, опарышами. Но парадоксальным образом, физиологичность этой прозы лишена плотскости, не поднимает волн омерзения, словно бы вычищена и заморожена.

Отчаявшись измерить автора общим аршином, строишь ужо его гороскоп и многое проясняется. Сильное влияние Сатурна, который именно отвечает за все сорта горя-злосчастия, болезни, одиночество, потери, бедность и всякого рода стоки. Но он же заботится об очищении ран, дает крепость каркаса, способность противостоять немыслимому давлению, несокрушимую крепость фундамента, прорастающего в плоть земли мириадами тонких волосных корешков, почти невидимых глазу, как ниточки мха по имени "венерин волос".

Интерес к темной неприглядной изнанке не от желания сплясать на костях поверженного ящера и половить рыбку в мутной воде, но язык писателя, сфера глубинных интересов, удивительным образом совпавшая с чаяниями общественного бессознательного. Случается иной раз и такое.

И перестаешь подозревать Михаила Павловича в пристрастии к чернухе, заодно уж отчаявшись вычленить из разноголосицы и черезполосицы нынешнего повествования хоть какой-то смысл: кто удавил младенца, кто оставил замерзать старуху-мать, кто отравил жену директора гимназии, вправду ли рука из облаков пырнула заточкой директора клуба и что стало с его некрасивой еврейкой любовницей и в кого после вырос мальчик Павлик, которого пришпиливали к школьной доске, и зачем был убит несчастный, похороненный в колодце. Просто он так видит, так пишет, в такт собственному дыханию и биению своего сердца. А что уж отстоится после этой книги через десяток лет - время покажет. Сатурн - планета не скорая и как раз временем управляет.

Очень тяжело было читать, ибо сюжет тянется беспрерывно, но его как такого нет. Повествования прыгает буквально каждые три-четыре предложения, что я просто не успевала за его ходом. Наверное, некоторые книги просто не для меня, не для моего скудного умишка. Я отчаянно пыталась уследить за ним, и героически выдержала это до середины, но потом просто сдалась.

Общее впечатление от книги грустное и у меня было чувство полного опустошения. Для автора видимо в жизни все серо и нет никакого просвета в конце тоннеля. Мне теперь просто необходим какой-то заряд позитива.