Текст книги "Соловьи поют, заливаются"

Михаил Успенский
СОЛОВЬИ ПОЮТ, ЗАЛИВАЮТСЯ

Отменно странное происшествие, имевшее быть в уездном городе N, что находится всего в… верстах от Санкт-Петербурга, до сих пор не описано ни в «Северной пчеле», ни в «Московском телеграфе» по причинам известным. Сколь далеко ни заносился бы ум человеческий в потугах постичь миропорядок, ничего доброго оттого не происходит – единственно лишь неприятности.

За давностию лет происшествие, о котором мыслю поведать, в умах и памяти невольных его участников стерлось совершенно. Оно и к лучшему: будет меньше поводов для двусмысленных толкований, к чему приохотились нынче столичные журналы. Предлагаю благосклонному читателю эту странную, но поучительную историю, могущую, несомненно, послужить к исправлению умов и смягчению нравов.

* * *

В некоторый день августа месяца статский советник Платон Герасимович Головачев возвращался из присутствия в собственный дом, причем шел пешком по своему обыкновению. Августовский вечер, как водится это в тихих городках наподобие нашего, дышал весь прелестию и покоем. Мещанские куры, крашенные для различия ализариновою краскою, снискивали ежедневного пропитания в плодах, именуемых в простонародье конскими яблоками. Подошед к воротам дома своего, статский советник заметил несообразное, а именно: перед воротами стояла телега – прямая безобразная мужицкая телега, которой никак не место у ворот такого значительного по уездным меркам лица, каков был Платон Герасимович. У телеги стоял крестьянин самого подлого вида и приглашающе манил Платона Герасимовича предерзкой своей рукою.

– Тебе, любезный, чего? – спросил Платон Герасимович, желая более накостылять мужику по шее, нежели с ним пререкаться.

– От дядюшки вашего, – отвечал мужик, смущенно царапаясь пальцем в бороде. – Их, стало быть, бог прибрали, а это велено передать вам прямо в ручки.

При этих словах мужик указал на обитый рогожей ящик.

– Какой дядюшка? У меня нет никакого дядюшки, – возразил Платон Герасимович, изумленный до крайности. – Ты, мужик, говоришь вздор, да ты лжешь! Тебя надобно к квартальному!

– За труды, барин, полагается, – сказал мужик, потирая пальцами, как делает обыкновенно низшее сословие, желая получить несколько денег.

– А вот мы тебя проверим! – сказал Платон Герасимович и протянул к мужику руки, мысля ухватить. Но вместо мужика в руках у него вдруг очутился обитый рогожею ящик, а сам мужик, вскочив в телегу, хлестанул лошадь и покатил по улице.

– Экий, – только и произнес Платон Герасимович. Ящик был тяжеленек. – Верно, свинцовых жеребьев прислал поручик Дудаков для смеху! Вот каналья! Ну, уж я удеру над тобой шутку горшую – отобью у тебя актерку твою француженку да напишу пасквиль!

Положив наперед так и сделать, Платон Герасимович кликнул Матвейку и велел ему нести ящик в дом.

Отодрали рогожу – под ней точно был ящик, но не такой, в каких обыкновенно перевозят винные бутылки либо картины, напротив, – и полноте, ящик ли это был? Никогда до сей поры не видывал Платон Герасимович таких ящиков. Две боковые стенки и крышка его были забраны красным деревом превосходнейшей полировки, одна стенка – дырчатым бристольским картоном, а еще другая – стеклом серо-зеленого цвета. На крышке, кроме того, имелись пуговки с надписями.

– Не пожалел ведь каналья поручик денег! – заметил сам себе Платон Герасимович. Отослав Матвейку готовить ужин, он вооружился очками и принялся осматривать ящик со всех сторон, ища потайного замка.

– Воображает, подлец, что оставил меня в дураках. Прислал, наверное, урода в спирту и смеется сейчас в трактире Анисимова. Смейся, смейся, подлец! Таково ли будешь смеяться, когда афронту получишь от своей француженки! Для чего же, однако, эти надписи?

Надписи и вправду были пречудные. На дощечку прикреплена была черная пластина с серебряными буквицами: «Горизонт». Слово «горизонт» совершенно лишено было твердого знака. Противу каждой пуговки имелись надписи же, выполненные твердой, но безграмотной рукой.

– Частота строк, – читал Платон Герасимович. – Вкл. Что за вкл? И от чего частота?

Шутки разного рода были в ходу у провинциального общества: в прошлом году, например, на Святки в возок квартирмейстера егерского полка подбросили дохлого борова с намеком, потому что у борова углем были намалеваны доподлинно квартирмейстерские усы, или подговорили мастеровых в день тезоименитства престарелого князя Рюхина кричать ему фетюка. Да мало ли что выдумает праздный ум! Проделка же с ящиком, однако, превосходила все виденное Платоном Герасимовичем.

– А отвезу я этот ящик прямо к предводителю, – мыслил вслух статский советник. – И мы разберемся там, что это за ящик. Зачем это – ящик?! И отчего – «горизонт»?!

Любопытство все же превозмогло необходимую осторожность. Платон Герасимович крутил все рычажки и кнопочки; наконец под пальцами у него раздался щелк. Внезапный страх охватил Платона Герасимовича: ящик издавал точно такой звук, какой издает потревоженный пчелиный рой. Головачев ужаснулся коварности канальи поручика, собрался бежать из комнат и крикнуть людей, но силы оставили его, и он уселся прямо в панталонах и башмаках противу стекла. Стекло меж тем засветилось голубым светом, и за ним оказались не пчелы, как ожидал того пораженный Платон Герасимович, но человеческие фигурки наподобие тех, какие можно наблюдать во всякий базарный день у раешника.

– Ах, так это раек! – сказал Платон Герасимович и несколько обиделся даже, что там не пчелы. – Однако откуда же свет? Так недолго и до пожару!

Фигурки за стеклом представляли нескольких молодых людей в шитых золотом костюмах и с гитарами на манер цыганов; в отличие же от райка, они перебирали пальцами по струнам и открывали рты. «Дорогонько стоит, – подумал Платон Герасимович. – Нет, это не поручик Дудаков. Это рублей сто, не менее того». Он принялся ждать, когда в игрушке кончится завод, и покрутил еще рычажки. В тот же миг звуки ужасной силы наполнили комнаты; с трудом догадался статский советник, что то была песня. Напев, однако же, был совсем не цыганский. Головачев еще покрутил – певцы запели несколько тише. Из кухни тем часом прибежал Матвейка, так что Платон Герасимович едва успел набросить на ящик рогожку.

– Я чаял, барин, вас тут режут, – простодушно сказал слуга. – Изволите отужинать?