Текст книги "Моя судьба. История Любви"

Я покоряю мир

От Темзы до Рейна

^{Первые триумфальные успехи Мирей разделяла вся ее семья. После выступления в Париже}

Начало 1967 года было озарено для меня общением с Морисом Шевалье. Слова эти могут показаться несколько странными, ибо речь идет о человеке преклонных лет, о котором в наших краях сказали бы: «Он уже ближе к полуночи, чем к полудню». Когда я приехала на его виллу, он просто сиял, потому что Пьер Деланоэ (он пишет тексты песен для Беко и Юга Офрея) принес ему песню, которая привела Мориса в восторг.

– Я приберегу ее к моему восьмидесятилетию, оно будет отмечаться 12 сентября будущего года. В конце своего сольного концерта в театре на Елисейских полях, когда публика будет думать, что я уже все сказал, я вновь появлюсь на сцене, поклонюсь зрителям и запою:

 
Когда я проживу сто лет, сто лет, сто лет
И призовет меня Господь держать ответ,
Скажу я: «Подожди! О подожди!
Ведь я влюблен – и счастье впереди!»
 

Какая превосходная мысль! Я буду иметь бешеный успех! А кстати, знаете, что произошло, милая Мирей? Меня приглашают выступать в июле с песенной программой на Всемирной выставке в Монреале. В огромном зале, рассчитанном на двадцать пять тысяч зрителей, будут показывать двадцать дней подряд грандиозный спектакль со множеством сногсшибательных номеров; и внезапно во время этого необычайного представления я появлюсь на сцене в лучах прожекторов, а за роялем будет сидеть мой постоянный аккомпаниатор Фред, которому почти столько же лет, сколько мне! И я подумал: «Все идет на лад, Морис, тебя еще не считают маразматиком! Держи и впредь хвост трубой!»

Я обожаю Мориса Шевалье («Зовите меня просто Морис, – сказал он мне, – иначе я буду чувствовать себя восьмидесятилетним стариком!»). Я чувствую, что он искренне хочет мне помочь. Он подходит к платяному шкафу, роется в нем и достает костюм бродяги, в котором снимался в фильме «Мое яблоко» 17 лет тому назад; костюм этот поможет мне войти в роль, когда я буду исполнять его песню в программе «Искры из глаз», которую готовит Жан Ноэн.

– Главное, не следует выходить на сцену одетым как настоящий бродяжка! Это произведет унылое впечатление. Нужна, скорее, пародия: заплаты на брюках, шнурок вместо галстука, спадающие с ног башмаки… И, самое важное – не злоупотребляйте гримом!

– Ах, господин Шевалье! Если бы вы могли напоминать ей об этом каждый день, – говорит Джонни. – Пристрастие к косметике – это ее мания!

– Обещаю вам, господин Шевалье.

– А она, видать, упрямица?

Начинаем репетировать. Морис находит, что я добилась немалого успеха по сравнению с моим выступлением в Нью-Йорке. Мой дуэт с Дэнни Кэем показывали в «Теле-Диманш», и Морис смотрел ее. Он считает, что я гораздо удачнее исполнила семь песен в прямой передаче из Парижа. Джонни объясняет ему, в чем дело, подробно рассказывая о моем сумасбродном поведении в китайской кухне.

– Ах, Мими, Мими! Да послужит это для вас хорошим уроком! У нас ведь ужасная профессия: мы не вправе нарушать режим. Разве вы не заметили, как поступает Дэнни. Он, можно сказать, совсем не ест и только делает вид, что пьет!

Поскольку Морис будет в Иоганнесбурге в день, когда покажут представление «Искры из глаз», нас с ним объединят. Потому-то он и заставляет меня столько репетировать. Снова, снова и снова. Затем он спрашивает, нравится ли мне участвовать в такой программе.

– Это моя мечта! Я обожаю наряжаться! Менять свой облик! Сперва разыгрывать скетч с Роже Пьером, а затем вальсировать с Шазо! Какое чудо танцевать вальс Штрауса в балетной юбке и бархатном корсаже! И это после исполнения роли бродяжки. Я бы танцевала и танцевала до упаду, ведь это так весело!… Как бы это вам лучше объяснить: в жизни я очень застенчива, но когда выхожу на сцену, мне все доступно! Вы меня понимаете, господин Шевалье?

– Прекрасно понимаю. Это доказывает, что вы прирожденная актриса. И я подтверждаю то, что уже говорил прежде: вы по натуре комик!

Это я-то комик!… Ведь я плачу по любому поводу и без всякого повода, даже любуясь красивым закатом. Потому что мне хочется, чтобы он длился дольше.

Джонни верен себе: он включает в представление «Искры из глаз» мою песню «Внезапно сердце запоет», которую я должна исполнять по-английски. Это вызывает у меня тревогу. Лина Рено – она тоже принимает участие в этой передаче – сжалилась надо мной, и мы вместе старательно репетируем фразу за фразой.

– Наши песни приносят больше пользы Франции, чем речи политических деятелей! Всегда помни об этом, Мими. И ты будешь черпать в этом поддержку. Продолжим:

 
All of a sudden my heart sings
When I remember little things…[3]3
  Внезапно сердце запоет,
  Едва тот миг в уме всплывет… (англ.).


[Закрыть]
 

Песни, как и книги, имеют порой свою судьбу. Эта песня была написана Жамбланом. Затем, после войны, Шарль Трене сочинил для нее новые слова. Их-то и перевели на английский язык, на котором я надеюсь с успехом исполнить песню «Внезапно сердце запоет».

Представление «Искры из глаз» обслуживают те же рабочие сцены, что обслуживали «Теле-Диманш». Они очень хорошо ко мне относятся, словно я их амулет. После концерта они подносят мне шампанское. Все вокруг довольны: мой дуэт с Морисом Шевалье имел успех. Жан Ноэн был просто растроган. Пьют за здоровье каждого из участников. Я знаю, что тетя Ирен и Джонни не спускают с меня глаз. А в ушах все еще звучат слова Мориса: «Мы не вправе нарушать режим». И я, широко улыбаясь и желая всем доброго здоровья, только делаю вид, будто пью, а это гораздо лучше, чем пить, теряя достойный вид!

До сих пор Джонни вел мои дела, не делясь со мной своими планами. Но после «кризиса» в Лос-Анджелесе он заметно сблизился с тетей Ирен и теперь обсуждает с ней все, что связано с намеченными контрактами и другими проблемами. Он настаивает, чтобы и я присутствовала при этом:

– Речь идет о твоей карьере, Мими. Надо, чтобы ты была в курсе дела!

– Да, но я… мне скучны все эти разговоры о деньгах.

– Однако тратить их тебе не скучно.

– Ну, когда они есть…

– Если ты и впредь будешь так рассуждать, то в один прекрасный день у тебя их совсем не станет. Ты должна знать, Мими, сколько мы вкладываем денег, зачем и во что мы их вкладываем, в какую сумму, к примеру, обошлись нам поездки в Америку… В этом месяце мы отправимся в Лондон…

И он подробно нам все объясняет, говоря, что если я, как он надеется, успешно выступлю там в телевизионных шоу, это поможет мне потом выступить и в Америке, потому что все эти передачи транслируются за океан.

Он исподволь подготавливает эту поездку уже с сентября, когда повидался с одним из своих друзей Лесли Грейдом, который ведает в Англии каналом «Независимое телевидение»; Лесли – брат лорда Бернарда Делфонда, широко известного продюсера, отвечающего за программу «Royal Performance»[4]4
  «Королевское представление» (англ.).


[Закрыть]. Лесли, у которого своя вилла в Сент-Максиме, часто проводит дни отдыха во Франции, и потому видел почти все мои выступления по телевидению. Он находит, что у меня wonderful[5]5
  Чудесный (англ.).


[Закрыть]голос, и хочет, чтобы во время моего первого посещения Лондона я приняла участие в передаче «Sunday Night at the Palladium[6]6
  «Воскресный вечер в „Палладиуме“» (англ.).


[Закрыть]».

Это очень популярная передача. Она ведется из театра, который вполне можно сравнить с нашей «Олимпией». Английский закон запрещает играть спектакли по воскресеньям, британское телевидение не преминуло этим воспользоваться, и публика, которой в воскресные дни недоступны иные развлечения, естественно, проводит время у телевизора. Другими словами, смотрит программу «Sunday Night…».

– Ставка тебе теперь известна. Остается хорошо сыграть свою роль!

Лондон. Мне безумно хочется взобраться на империал красного автобуса, прокатиться на катере по Темзе, полюбоваться вблизи на гвардейцев в меховых шапках, поглядеть на громадный колокол, погулять в парке, рассмотреть фотографии артистов у входа в театры на Пиккадилли… Но в субботу всюду очереди. А вот и уличные музыканты… Какие у них необычные наряды! На костюме столько перламутровых пуговиц, что они образуют причудливый узор. Дядя Джо объясняет мне, что кокни, обитатели бедных кварталов Лондона, решили подобным способом бросить вызов унылой буржуазной моде конца прошлого века. А мюзик-холл взял эту причуду на вооружение. Я бы с удовольствием спела какую-нибудь песню в подобном наряде!

– Ты действительно обожаешь побрякушки! – неодобрительно замечает Джонни.

Приходится признать, что мне и в самом деле нравятся блестки, перья на шляпе и, как теперь выяснилось, перламутровые пуговицы! Сама понимаю… не станешь же петь в платье с такими пуговицами «Мой символ веры». Но ведь можно приобрести их хотя бы как сувенир? Но на это нет времени! Мы ведь не развлекаться сюда приехали. Если я удачно выступлю по телевидению, мы еще попадем в Англию… Но пока что мы попали в транспортную пробку. Со всех сторон нас окружают неповоротливые такси на высоких колесах, они медленно ползут, как громадные черные жуки; дядя Джо с раздражением похлопывает по стеклу своих ручных часов, указывая на стрелки водителю нашего лимузина. Невозмутимый британец что-то бормочет.

– Что он сказал?

– Насколько я понимаю, он мне советует, если я так тороплюсь, пуститься в путь на своих двоих… и не упустил при этом случая обозвать нас лягушатниками. Здесь любят так именовать французов.

Я всегда принимаю слова Джонни за чистую монету. Заглядываю в свой франко-английский разговорник: нахожу там перевод слова «лягушка», а заодно и слова «застенчивая». И первому журналисту, которого я встречаю за кулисами театра «Палладиум», выпаливаю с извинительной улыбкой:

– I am a shy frog[7]7
  Я застенчивая лягушка (англ.).


[Закрыть].

И неожиданно обнаруживаю, что англичанин способен заглушить своим смехом хор дюжины лягушек.

– Что он мне сказал?

– Что ты по натуре комик!

Я уже где-то слыхала эти слова…

Существуют театры, которые мне нравятся, едва я переступаю их порог. Особенно старинные театры. Им свойствен особый дух. Таков и «Палладиум», чей фасад достоин оперного театра, с его колоннами и балконами. Зрительный зал тоже достойный. Королевская ложа… и 2 300 мест. Здесь и проводится «Royal Performance», знаменитый гала-концерт в пользу ветеранов сцены. На нем присутствует королевская семья. Знаю, Джонни мечтает, чтобы я выступила в одном из таких концертов. Это и в самом деле большая честь для артиста, ибо никто не смеет навязать ту или иную программу королеве… В прошлом году ее звездами были Сэмми Дэвис-младший и Джерри Льюис… выступали Жюльетт Греко и Жильбер Беко; английскую песню представлял Томми Стил, который благодаря своим шоу уже десять лет является звездой.

 
All of a sudden ту heart sings
When J remember little things
The wind and air up on your face…[8]8
  Внезапно сердце запоет,
  Едва тот миг в уме всплывет.
  Повеял ветер вам в лицо… (англ.).


[Закрыть]
 

– Я толком не понимаю, что ты поешь… но звучит это очень красиво, – говорит мне тетя Ирен.

А Лесли Грейд восклицает: «Lovely! Lovely! Lovely!»[9]9
  «Прекрасно! Прекрасно! Прекрасно!» (англ.)


[Закрыть] Должно быть, я буду участвовать в передаче «Sunday at the Palladium». Но когда? Ведь наш график и без того уже напряженный! Джонни листает записную книжку: вскоре мы отправимся в Монако для участия в телевизионном фестивале по личной просьбе княгини Грейс, которая уверяет, что у них во дворце возник целый клуб поклонников Мирей Матье… А затем присоединимся к Морису Шевалье в Гстааде. Нет, отнюдь не для отдыха, а для выступления в гала-концерте!

– Джонни! Нельзя ли будет хотя бы дня на два задержаться там на горнолыжной станции? Я бы хоть раз в жизни покаталась на лыжах!

– И сломала бы себе ногу! После чего пришлось бы отказаться от поездки в Монреаль! И в Нью-Йорк, где ты должна выступить в представлении «Апрель в Париже»!

^{Встреча с патриархом французского шансона Морисом Шевалье для Мирей Матье стала судьбоносной}

Лесли, однако, настаивает. Лорд Делфонд, судя по всему, в восторге от меня. Я должна непременно приехать в Лондон еще два или три раза и выступить в телепередаче «Sunday at the Palladium», и тогда королева, которая обожает Францию и французскую песню, почти наверняка пригласит Мирей Матье.

– «Royal Performance»! Вы понимаете, Джонни? – спрашивает Лесли. – Все артисты мечтают выступить в этом концерте!

Джонни отлично все понимает. Я уверена, что решение им давно уже принято. Но дядю Джо не переделаешь. Как говорят в наших краях: «Священник решает, а служка только подпевает!»

– Успокойтесь, Лесли. Мы выкроим одно воскресенье, быть может, еще до отъезда в Монреаль, если Мирей успеет хорошо подготовить свои песни. А другое воскресенье найдем после возвращения из Советского Союза.

– Давно ли вам пришла в голову мысль проповедовать Евангелие русским?

– В ту самую пору, когда вы стакнулись с ними, чтобы разделить шкуру Наполеона!

После этого они выпивают по бокалу вина, а я… лишь делаю вид, что пью. Мне так хочется снова побывать в Лондоне… Ведь я в нем ничего почти не видела.

– Алло, Мими! Это я, папа. Мы подыскали себе дом!

– Правда? О, как я рада! А где он находится? Какой он? Кто же его подыскал?

– Погоди! Не говори так быстро, я не успеваю тебе отвечать! Мне предлагали чуть ли не замки! И ссылались при этом на то, что я отец Мирей Матье! Но я отвечал всем таким «доброхотам», что это не резон! Каждый сверчок – знай свой шесток. Быть владельцем замка мне не по вкусу. Я был и остаюсь каменотесом, а потому хочу жить недалеко от кладбища…

– Ну и что же?

– А то, что произошло чудо! Может, все дело в том, что ты не скупилась на свечи святой Рите…

Тут до меня доносится мамин голос: «Да нет, Роже! О доме молят Деву Марию. Мирей это хорошо знает». Отец продолжает:

– Короче говоря, помнишь улицу Эспри-Реквием?

– Помню. Она возле церкви.

– Так вот, по правую руку там стоит большой белый дом…

– Большой белый дом? Представляю его себе, хорошо представляю! Это ведь совсем недалеко от нашего прежнего дома с островерхой крышей.

– Вот именно.

– О, это очень приятно. Вы останетесь в привычном месте!

– Одно только будет непривычно: в новом доме одиннадцать комнат!

– Для нашей семьи это в самый раз! Отлично!

– Там большой балкон, а вокруг – сад… Юки будет, где разгуляться… Ты сумеешь приехать и осмотреть его? Потому что ведь это «твой дом».

– Это очень трудно. Мы должны съездить в Германию, вернуться в Лондон, а затем отправиться в Нью-Йорк для участия в программе «Апрель в Париже». И все за один месяц… Папа, насчет денег ты не тревожься. Я могу, уверена, что могу заплатить за него. Сколько он стоит?

– Я все еще путаюсь с этими новыми франками… Словом, двадцать два миллиона старых франков. Это не слишком дорого?

– Нет-нет, не слишком. Придется еще немного потрудиться, ведь сейчас дела мои пошли на лад. Я даже сделала успехи в английском языке. Беру уроки у одного шотландца…

– Стало быть, у него шотландский акцент?

– Это не имеет значения, для меня английский – все равно что китайская грамота.

– Он ходит в юбке?

– Нет. Во всяком случае, в Париже не ходит. Может, когда живет у себя на родине… Я спрошу у него. Завтра позвоню тебе из конторы дяди Джо, скажу о нотариусе и обо всем прочем. Подумать только: четырнадцатый ребенок в нашей семье родится уже в новом доме! До чего я рада!

– Нет! Я пойду в родильный дом, – говорит мама, беря телефонную трубку – Я уж так привыкла. А потом мы уже вдвоем с младенцем заявимся на улицу Эспри-Реквием!

За несколько часов до отъезда в Баден-Баден я узнаю новость: мама только что родила прелестного мальчика, он весит три килограмма восемьсот граммов. Папа говорит, что она и крошка Венсан чувствуют себя хорошо. Я вешаю трубку не без грусти: мне бы так хотелось быть дома, как при рождении Беатрисы… Тот день кажется мне таким далеким… Когда ж это было? 10 мая 1964 года… Не прошло еще и трех лет, а у меня такое чувство, будто я прожила все десять…

В самолете по пути в Карлсруэ я пытаюсь представить себе Венсана… У него, как у всякого младенца, шелковистая кожа, крошечные пальчики цепляются за ваш указательный палец, как птичьи лапки хватаются за насест; я, увы, не услышу его первый лепет, не увижу пока еще незрячий взгляд человеческого детеныша, как бы еще пребывающего в ночи, взгляд, который мало-помалу становится осмысленным по мере того, как он начинает осознавать, что находится в добром к нему мире… вспоминаю, как все это поразило меня, когда появился на свет Роже… Будет ли он таким живым, как Жан-Пьер, или таким кротким, как Реми? Чувствую, что мне чего-то не хватает. Не хватает его.

– Дядя Джо, госпожа Коломб будет крестной матерью Венсана. Не согласитесь ли вы стать его крестным отцом?

– Охотно, Мирей

– Я бы хотела положить на его имя деньги в сберегательной кассе. Могу я это сделать?

– Разумеется, Мирей. Твой счет в банке позволяет это сделать.

– … Но если я положу деньги только на его имя, это будет, пожалуй, несправедливо по отношению к другим? Могу я положить деньги также для Матиты, Кристианы, Мари-Франс…

– Не перечисляй мне весь список, он мне и так известен. Да, можешь… Однако не замахивайся на миллионы… Обсуди этот вопрос с тетей Ирен. Она знает твои возможности. – И Джонни прибавляет с чуть лукавым видом, который неизменно вызывает у меня смех. – Надеюсь, теперь, когда ты уже зарабатываешь себе на жизнь, твой отец немного умерит прыть?

– До чего славная страна, эта Германия!

Дядя Джо находит мой восторг недостаточно обоснованным: судить о Германии по Баден-Бадену – все равно что судить о Франции по курортному городку Эвиану Но меня тут все приводит в восторг: свежий воздух, живописные горы, которые вас приветливо окружают, не подавляя при этом, многочисленные кондитерские («Осторожно, Мирей, не слишком налегай на пирожные!»), набережные реки Оос, ведущие к центру города. Наша машина проезжает мимо павильона, где толпятся больные, привлеченные сюда целебными источниками, и великолепного обширного парка, где расположен музыкальный киоск. К сожалению, чуть ли не все встречные скрючены или бредут, опираясь на палку…

– Мне тоже скоро придется пожаловать сюда, чтобы лечиться от ревматизма и подагры! – восклицает дядя Джо.

– Но ведь у вас этих болезней нет!

– Чувствую, что скоро будут… из-за всех тех хлопот, какие ты мне приносишь! Смотри-ка… а вот и казино.

– И в нем театр?

– В нем есть все: театр, ресторан, игорный зал, несколько танцевальных залов и даже концертный зал…

– Я бы с удовольствием там спела!

– В другой раз. Сейчас ты должна выступить по телевидению. Это куда важнее. Тебя увидит вся Германия.

Конечно же, он прав. Но мне больше по душе концертные залы. Я тоскую по отсутствующей публике не меньше, чем по моим младшим братьям.

Наша гостиница находится на Лихтенталер-аллее; это красивый бульвар, обсаженный прекрасными деревьями, он тянется вдоль реки Оос…

– А ну-ка, повтори название нашей улицы, – говорит Джонни.

– Лихтенталер-аллее…

– Ты хорошо произносишь… Можно сказать, что немецкий язык дается тебе гораздо легче, чем английский…

– А он и в самом деле легче. Ведь все слоги произносятся!

У дяди Джо довольный вид. Он говорит, что по возвращении домой найдет для меня учителя немецкого языка.

– Ох! Да я стану путать немецкие слова с английскими!

– Не бойся, не станешь. Будешь по-прежнему брать уроки английского у Гарри. Мне придется только пополнить запас виски!

Наш шотландец и вправду большой любитель спиртного. Иногда я спрашиваю себя: он так охотно приходит учить меня потому, что хорошо ко мне относится, или потому, что после каждого урока (но никогда до начала занятий!) Джонни вручает ему бутылку виски? Гарри рекомендовала нам Лина Рено, которую он тоже учил английскому языку. Время от времени он говорит со вздохом:

– Ах, Лина! Лина!… She is terrific!…[10]10
  Она великолепна!., (англ.)


[Закрыть]

Я понимаю, что мне до нее далеко. Потом он прибавляет:

– You'll have your V-Day too![11]11
  У нас также будет свой День победы! (англ.)


[Закрыть]

Участник последней войны, Гарри сохранил священную память о Дне победы… И он желает мне победы в моих скромных занятиях.

А пока дядя Джо купил мне франко-немецкий разговорник и с удивлением наблюдает, как смело я «кидаюсь в воду» – обращаюсь по-немецки к официантам, горничной, заведующему постановочной частью, рабочим сцены…

– Признайтесь, Ирен, у вас ненароком не было прабабушки, которая заглядывалась на немца-кавалериста? А может, какой-нибудь из ваших предков, старый служака, соблазнил некую белокурую Гретхен?

– Как вам не совестно говорить такие вещи! – негодует возмущенная тетушка.

– Не сердитесь, пожалуйста. Такие вещи случаются. К тому же я шучу. Но согласитесь сами: странно видеть, как Мирей, которая с трудом выговаривает английское слово, лихо лопочет по-немецки! Впрочем, тем лучше. Она сумеет записать пластинку на языке Гете, который дается ей гораздо легче, чем язык Шекспира!

– Послушайте, дядя Джо: прочесть и произнести слово «Гете» очень просто, в нем на два слога – всего четыре буквы! А вот в слове «Шекспир» на те же два слога – целых семь букв!

По приезде в Дюссельдорф Джонни тотчас же замечает:

– Барклей недурно поработал. Видишь? Твои пластинки тут, как и в Баден-Бадене, в витринах всех магазинов, где продают диски.

Рейн здесь так же широк, как наша Рона… Человек, встречающий нас в аэропорту, видимо, очень доволен тем, что я нахожу его город красивым.

– Вам надо непременно сюда вернуться! Вы увидите, как живописны берега Рейна летом! Вас проводят на широкую площадь над рекой. На ней танцуют и устраивают концерты под открытым небом. А обедать вы будете в самом старинном ресторане нашего города «Zum Schiften»[12]12
  «На корабле» (нем.).


[Закрыть], он существует с 1628 года! А еще надо…

Но как я сумею все это осмотреть, если после репетиций и концерта я валюсь с ног от усталости?!

– Алло! Это ты, мама?

– Мими! Откуда ты звонишь? Я совсем запуталась, куда ты уезжаешь и откуда возвращаешься.

– Я в Гамбурге! Знаешь, это необыкновенный город! Джонни называет его город-театр… И это верно, чувствуешь себя так, будто ты в зрительном зале.

– Он был сильно разрушен?

– Да, но сейчас уже полностью восстановлен.

– А живете вы в хорошей гостинице?

– Что за вопрос! Ты ведь знаешь Джонни! Отель называется «Vier Jahreszeiten», что по-нашему значит «Четыре времени года». Он очень красив, а из окон открывается вид на бассейны.

– На бассейны? Такие, как в Тюильри?

– Нет! Тут огромные бассейны, точно озера, представляешь? По ним плавают суденышки, их полным-полно, а по берегам стоят прекрасные дома. Просто загляденье! В одном павильоне открыт ресторан и все время играет музыка… А уж порт в Гамбурге потрясающий. Там стоят большие корабли, их разрешают осматривать. Ты ведь помнишь, я в свое время побывала на крейсере «Ришелье» и потому хорошо представляю себе, что такое большой корабль. К тому же у меня времени нет на осмотр.

– А ты хорошо ешь?

– Ты когда-нибудь слыхала слово «гамбургер»? Оно означает «рубленый шницель». Я раньше думала, что это американское блюдо. А оно, оказывается, из Гамбурга! Здесь едят много рыбы… особенно любят суп из угря… А еще тут любят гороховый суп со свиными головами и ножками. Поешь его и с трудом встаешь из-за стола! Но у них есть и тефтели из телятины в мясном соусе и с манной крупой… Мне все очень нравится.

– Я спокойна, потому что с тобой тетя Ирен. Она измерила тебе давление перед отъездом?

– Да. Не беспокойся. А как ты? Как малыш?

– Все хорошо. Он прибавляет в весе столько, сколько надо.

– Я привезу вам отсюда кекс с засахаренными фруктами, такой вкусный, что просто пальчики оближешь. А для папы – бутылку тминной водки, тут ее называют «доппелькюммель»…

– Но у тебя не хватит времени сделать все эти покупки, бедная моя девочка!

– Не беспокойся, мама. Возле гостиницы и даже в ней самой множество лавочек…

^{Невероятный успех не вскружил голову юной Мирей}

Зал Берлинской филармонии совершенно не похож на Гамбургский театр, который помещается в очень красивом деревянном здании. Берлинская филармония была торжественно открыта четыре года тому назад. Здание для нее, чем-то напоминающее громадную восьмерку, построено совсем недавно. Расположено оно неподалеку от памятника русскому солдату. Возле него постоянно несут караульную службу советские воины. Это поражает, ибо ты находишься на Западе… И возле самой Берлинской стены.

В зале Филармонии звук свободно уносится ввысь. Петь здесь – одно удовольствие. Телевизионный канал «Европа-1» осуществляет прямую трансляцию моего первого сольного концерта. Когда я ухожу со сцены, тетя Ирен укутывает мне плечи шалью, а дядя Джо говорит, что я еще никогда так хорошо не исполняла песню «Вернешься ли ты снова…».

 
Вернешься ли ты снова
И скажешь о своей любви?
Вернешься ли ты снова?
Как прежде приходил?…
 

У меня не идет из головы Берлинская стена. Даже вечером, когда, выйдя из гостиницы «Кемпински», я вижу вокруг море огней, разноцветную световую рекламу, буйно веселящуюся молодежь, так что невольно начинает казаться, будто идешь по Пиккадилли или Бродвею…

Как странно очутиться затем в атмосфере шумного бала «Апрель в Париже»: он проходит в Нью-Йорке в «Уолдорф Астории». Обстановка более чем светская. Размеренные жесты. Роскошные платья. Настоящие драгоценности. Громкие титулы. Что ни имя – то знаменитость. Я с удовольствием вдыхаю аромат цветов и изысканные запахи духов… Но все еще вспоминаю о Берлине.

– Как это объяснить, тетя? Америка выиграла войну Германия ее проиграла. Берлин разделен надвое, а между тем веселятся там гораздо больше!

– Я и сама не знаю, – отвечает тетя Ирен. – Быть может, когда город, который чуть не стерли с лица земли, возрождается, он походит на человека, который был при смерти, но выздоровел. И тогда все веселятся и радуются.

Я же думаю, что дело не только в этом: ведь немцы сейчас живут в мире, а американцы – в состоянии войны. Однажды утром молоденькая горничная, которая принесла нам дополнительные плечики для одежды, внезапно разрыдалась: во Вьетнаме погиб ее брат.

Германия вдруг снова напоминает о себе. Как только мы возвращаемся в Париж, нам наносят визит два Мориса – Жарр и Вида лен. Жарр сочинил музыку к фильму Литвака «Ночь генералов». Вида лену она так понравилась, что он написал к ней слова, и оба хотят, чтобы я исполнила получившуюся песню «Ночь, прощай…».

 
Ты идешь, ты понуро идешь
По пустыне без миража…
Но однажды придется сказать:
«Ночь, прощай навсегда!»
И мне брести довелось
По бесславным дорогам,
Пить из ручьев пересохших,
И все ж я надеюсь…
 

– Как ты находишь песню? – спрашивает меня Джонни.

Он знает, что когда мне песня не нравится, я заучиваю ее с трудом.

– Очень нравится…

Мелодия хороша, и слова, по крайней мере, некоторые, запоминаются легко. Бывало, в юности, когда мне становилось грустно на душе и ничего не хотелось делать, я ставила на проигрыватель пластинку с песней «Милорд» и принималась за работу.

Посмотрев фильм, я убеждаюсь, что песня с ним мало связана, впрочем, Морис Жарр меня об этом предупреждал. Это мрачный детектив, навеянный войной.

Вскоре становятся известны результаты опроса общественного мнения: я набрала 39 процентов голосов, от меня заметно отстали Шейла, Петула Кларк и Далида.

Я спрашиваю дядю Джо, доволен ли он.

– … Да, ты обогнала всех, но знаешь, итоги опроса напоминают температурный лист… температура то повышается, то падает. Сейчас у тебя тридцать девять, и ты дала им жару! Но никогда не забывай, что скатиться вниз очень легко.

Какой ужас!

– Но что ж тогда делать? Постоянно быть в напряжении? И так всю жизнь!

Я говорю упавшим голосом, и он понимает, что я устала.

– Когда устаешь, поступай, как пловец: ложись на спину. А отдохнув немного, снова плыви стилем баттерфляй!

В тот же вечер тетя Ирен подает мне сверток, который только что принес рассыльный. Он перевязан красивой лентой и прислан из магазина «Фошон»… Взвешиваю его на руке: коробка не очень тяжелая. Стало быть, это не шампанское и не фрукты – их присылают в корзинке. Ох! Внутри коробки – другая, чуть поменьше… и тоже перевязанная лентой. Может, засахаренные каштаны? Но теперь не то время года. Тогда конфеты? Шоколад? В этой коробке еще одна, разумеется, меньшего размера. Гусиная печенка? Ох! Внутри совсем маленькая коробка! Развязываю ленточку… и покатываюсь со смеху. Немного шпината и записка: «Выше голову, крошка!»

Джонни любит говорить, что за 20 лет я нарушила всего три контракта, и это совсем немного.

Первый случай произошел в Инсбруке. В Германии я записывала пластинки для фирмы «Ариола». Ее владелец Монти Луфтнер родом из Австрии и очень привязан к этой стране.

Он пригласил меня выступить в Инсбруке в очень популярной игровой телепередаче; на репетиции были отведены три или четыре дня.

Работа шла очень успешно, быстрее, чем мы предполагали, так что накануне прямой передачи чудом выдался свободный день. И Монти решил повезти нас в горы, где в восьми километрах от города расположена небольшая гостиница… мечта каждого австрийца! Вокруг – необыкновенно романтичный пейзаж, а в гостинице обстановка самая простая; содержит ее тучная матрона весом не менее ста килограммов, оказывается, она – моя страстная поклонница.

– Господи, Мирей Матье!… Хозяйка будет сама нас обслуживать.

Воспоминание о последовавшей трапезе сохранилось у меня в голове и в желудке гурмана Джонни, который обожает хорошую кухню. Говядина, приправленная ясменником – душистой альпийской травкой, фрикадельки из телячьей и куриной печенки… а на десерт – пресловутый австрийский омлет с ванильным соусом. Чудесный обед! Такой надолго запоминается.

Три года спустя я была приглашена для участия в гала-концерте. И вот с утра – у меня неладно с голосом. Болит горло, сиплю… должно быть, простудилась.

– Надо послать за доктором, – говорит Джонни.

– Да нет, все пройдет… Пополощу горло синтолом…

– Мирей, дело обстоит очень серьезно! Передача транслируется в тридцать городов Германии, к тому же тебе надо записать здесь несколько пластинок…

Появляется врач. Глотка у меня действительно вся красная.

– Вы ставите под удар ее будущее! – говорит доктор, обращаясь к Джонни, который рассказал ему о предстоящей мне программе. – Ей необходимы два дня полного покоя.

Он выписывает медицинское свидетельство. Джонни приглашает другого врача… Тот ставит такой же диагноз и составляет второе медицинское заключение. Мое участие в гала-концерте отменяется. Это, понятно, приводит в отчаяние устроителей концерта, потому что зал снят заранее и все билеты проданы. Я усердно полощу горло, пью свои отвары, глотаю мед. Голос звучит, конечно, не слишком хорошо, но выступить, пожалуй, было бы можно.

– Славно придумала: петь с двумя медицинскими свидетельствами в руках! – усмехается Джонни. А немного погодя спрашивает:

– Может, ты хорошо закутаешься, и мы съездим пообедать в ту маленькую гостиницу?

Я так никогда и не узнала, о чем он больше заботился: о моем здоровье или о своем желудке. Так или иначе, но мы отправились к моей страстной поклоннице – толстухе, которая встретила наше появление в гостинице радостными возгласами: