Текст книги "Партизанка Лара"

Надежда Августиновна Надеждина
Партизанка Лара
Повесть

^1905–1992

Об авторе этой книги

Надежда Августиновна Надеждина родилась в 1905 году в белорусском городе Могилеве в семье учителя. Детей было пятеро: у Надежды Августиновны были три сестры и брат. В семье царила атмосфера доверия, дружбы, теплоты. В доме была огромная библиотека, все любили читать. Детей учили музыке. Около дома был небольшой сад с огородом, в котором любил работать отец семейства, и дети, особенно Надя, всегда ему помогали. Эти навыки пригодились в годы Гражданской войны, когда от голода спасали только огород, сад и лес.

Именно привязанность к земле, к лесу, к цветам и деревьям и детские впечатления помогли будущей писательнице Надеждиной создать для детей замечательные книги о природе. Одна из ее книг «Каждой былинке брат» начинается такими словами: «В детстве я разговаривала с деревьями, как разговаривают с людьми. Мне хотелось с ними дружить, они были красивые и высокие. По их вершинам еще издали, с улицы, я узнавала наш дом. И они были добрые. Они сбрасывали к моим ногам спелые яблоки, сладкие груши и сливы, до которых я дотянуться не могла. Осенью я попросила у мамы нитки, чтобы покрепче привязать к веткам желтые листья. Я не хотела, чтобы листья падали, мне было скучно без них».

В 15 лет Надежда окончила школу, сдав экстерном экзамены. Она с детства писала стихи и любила литературу, поэтому, переехав в 16 лет в Москву, она поступила в Высший литературно-художественный институт имени Валерия Брюсова, откуда перешла на литературное отделение Московского государственного университета, которое окончила в 1929 году.

Многие годы Н. А. Надеждина работала в детской печати, в журналах «Дружные ребята», «Юный натуралист», во время Великой Отечественной войны – в газете «Пионерская правда». В 1956 году она стала членом Союза советских писателей. Кроме того, в течение всей своей жизни Надежда Августиновна писала стихи, некоторые из которых были опубликованы в сборнике «Средь других имен» (1990).

Всего писательница создала двадцать три книги для детей, которые были переведены на двадцать два языка народов бывшего СССР, России и зарубежных стран. Среди них много книг о детях («Партизанка Лара», «Семь мальчишек», «Я вижу море», «Иринка-Рябинка» и другие), об изобразительном искусстве («Какого цвета снег», «Приглашение в картину», «Да здравствует солнце!», «Моя страна, мой дом»), но гораздо больше книг посвящено природе, жизни растений и животных («Моревизор» уходит в плавание, или Путешествие в глубь океана и пяти морей экипажа загадочного корабля «М-5А», «Полное лукошко», «Где щи, там нас ищи!», «Во саду ли, в огороде…», «Чудеса на грядках», «Про матушку тыкву и ее замечательное семейство», «Не уходи, Аук!» и другие).

В помощь известной Красной книге писательница придумала Всесоюзную Красную тетрадку, которая, появившись на страницах журнала «Пионер», объединила ребят для активного участия в охране живой природы.

Надежда Августиновна Надеждина прожила долгую, трудную, но интересную жизнь. Она была знакома и дружила со многими известными в нашей стране писателями и поэтами – М. Светловым, И. Э. Бабелем, Э. Багрицким, О. Бергольц, С. Я. Маршаком, Л. К. Чуковской и многими другими. Ее муж – Николай Дементьев был тонким, талантливым поэтом.

Хочется процитировать строки писательницы Натальи Тумановой, подруги и коллеги Надеждиной по «Пионерской правде», по случаю 80-летия Надежды Августиновны: «Детям посвятила Надежда Августиновна Надеждина всю свою жизнь. И ее любовь к детям – это умная, понимающая любовь. Умная, потому что писательница прежде всего осознает, как серьезно и ответственно то дело, которому она служит. Детская книга приходит к особенному читателю. Этот читатель смотрит на мир ясными, широко открытыми глазами. Этот читатель доверчив, что и определяет меру ответственности, вернее, ее безмерность. Доверие ребенка нельзя обмануть. Для него нельзя писать несерьезно, облегченно, бездумно.

Воспитать и научить, показать, остеречь, приохотить, заразить восхищением, одарить чуткостью… Надеждина хорошо понимает, что ребенок гораздо эмоциональнее взрослого. Кратчайший путь к разуму и сердцу ребенка – сказка, фантазия, выдумка, игра. Только идя этим путем, можно дать ему понимание жизни, только идя по этому пути, можно заложить в его душу основы нравственности.

Мне приходилось разговаривать и с детьми, и с педагогами, и с библиотекарями. В оценке творчества Надежды Надеждиной нет разночтений. Ее книги интересно читать всем. Потому что в них можно найти тысячи ответов на тысячи вопросов. Потому что в сказке, игре, выдумке, содержащихся в ее книгах, зашифровано множество энциклопедических знаний. Мироздание – это тайна, которую разум человечества стремится открыть и познать. Но для ребенка, только еще начинающего жить, все на свете – тайна. И тот, кто помогает завесу тайны приоткрыть, тот, кто с этим миром знакомит, да еще так понятно, так весело и увлекательно, тот истинный друг детства».

Умерла Н. А. Надеждина 14 октября 1992 года, до последнего дня работая над книгой для детей об овощах – «Вокруг света по стране Легумии», а в перерывах для отдыха она читала по памяти роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин».

В. Г. Крейер

Как это началось
От автора

В библиотеках, в Домах пионеров на встречах с ребятами меня всегда спрашивают: как вы писали свою книгу, как это началось?

Началось с куклы. Через стеклянную дверцу шкафа, стоявшего в пионерской комнате 106-й школы Ленинграда, она в упор смотрела на меня твердыми выпуклыми глазами. Большая кукла в поношенном, но аккуратном платьице.

– У вас в дружине играют в куклы?

Кто-то фыркнул, кто-то пожал плечами. Но гостям простительно многое не знать. И мне ответили задушевно и доверительно:

– Так ведь это же Ларина кукла!

Мне показали парту с памятной дощечкой, парту ученицы Ларисы Михеенко, ставшей партизанской разведчицей во время войны. Передо мной развернули знамя дружины. На алом бархате золотыми буквами сияло девочкино имя.

Ребята вытащили из карманов блокноты – подарок городского штаба красных следопытов редакции «Ленинские искры». Следопыты 106-й школы записали в блокноты все, что им удалось разведать во время похода по местам, где партизанила Лара.

Один из мальчиков, подарив мне на память свой блокнот, сказал:

– Может, допишете? Там осталось еще три чистых листика.

И я пообещала:

– Обязательно допишу.

Дома я долго рассматривала подаренную мне Ларину фотографию. Нежный овал лица, непокорные волосы, упрямый рот и внимательные, думающие глаза. Вот она какая!

Мне захотелось написать о девочке, которую я полюбила по ребячьим рассказам, уже не три листика в блокноте, а целую книгу. Я сама стала следопытом. Начались поиски и дороги.

Дорога в Калинин. Там, в партизанском архиве, в списке безвозвратных потерь 21-й бригады, я нашла запись о Ларе.

Снова дорога в Ленинград. Кто нам ближе всего в детстве? Конечно, мама! А потом первая учительница и школьные друзья. Детство Лары раскрылось мне в рассказах ее матери Татьяны Андреевны Михеенко, ее учительницы Ф. А. Думченко, ее закадычной подруги Л. А. Теткиной.

Но ведь и далеко от Ленинграда у Лары были подруги – Рая Михеенко, Фрося Кондруненко, с которыми она вместе вступила в партизанский отряд.

Дорога в Вильнюс к Рае, теперь Раисе Кузьминичне Исаковой.

Дорога в Пустошку вместе с матерью Лары, тамошней уроженкой. Я познакомилась с семьей Кондруненко, с учительницей Е. А. Минченковой (в партизанские годы Подрезовой), с Я. В. Васильевым, бывшим секретарем подпольного Пустошкинского райкома КПСС и одновременно комиссаром отряда «Народный мститель», и другими партизанами. Пустошкинский райком КПСС устроил нам поездку по партизанским местам. Помню, как машина остановилась посреди поля. Голос Татьяны Андреевны дрогнул, когда она сказала:

– Здесь раньше было наше Печенево!

От деревни Печенево ничего не осталось, кроме серых камней фундаментов, кое-где торчащих из травы.

Сгорела изба разведчиков в Кривицах. Но уцелел дом, в котором находился штаб 6-й бригады, дом, куда майским утром часовой доставил трех девочек.

И везде – в домах, в школе, под открытым небом на колхозном поле – я записывала рассказы партизан. Рассказывали охотно, но с тех пор, как окончилась война, прошло тринадцать лет, и многое стерлось в памяти. Спорили: Валей или Олей звали девушку, которая последний раз ходила с Ларой в Игнатово. Мальчика, адъютанта комбрига Рындина, называли по-разному.

Давали мне адреса, но часто эта путеводная нить обрывалась: то человека нет в живых, то адрес устарел за давностью. И надо было снова искать.

Через газету «Пионерская правда» горячо откликнулся бывший командир 21-й Калининской партизанской бригады Георгий Петрович Ахременков. Очень помог мне заместитель командира 6-й Калининской бригады по разведке Павел Константинович Котляров, приехавший из Казахстана по вызову издательства «Детская литература» в Москву.

Поиски продолжались и после того, как вышли первые издания книги «Партизанка Лара». Это было поручение пионерских отрядов имени Лары из семи городов, где мне повязали красный галстук. И вот в одном из таких отрядов, в 581-й школе Москвы, была вывешена молния: «Мишка-адъютант нашелся! Ура!»

Юный партизан Овчинников был адъютантом у двух комбригов. После гибели комбрига Арбузова Овчинников снова вернулся к Рындину. Иностранное имя, которое дали родители Овчинниковы своему сыну, в партизанских бригадах не прижилось. Партизаны звали мальчика чаще Аликом, а иногда и Мишкой; рассказывали мне о нем по-разному.

В книге в лице Мишки-адъютанта история Алика Овчинникова сплелась с историей еще и другого мальчика.

С Красной Армией Алик двинулся на запад добивать фашистов, в одном из боев был ранен, лишился ноги. Сейчас А. В. Овчинников работает в Калинине на заводе. У него семья: жена и две дочки.

Адрес Овчинникова я узнала в Великих Луках у подполковника запаса Петра Васильевича Рындина, бывшего командира 6-й Калининской бригады. Комбриг не забыл своего адъютанта, который однажды спас ему жизнь. Комбриг рассказал мне то, чего я раньше не знала, – о своей первой встрече с Ларой, и в новом издании книги появился новый эпизод.

Жена Рындина, Нина Ивановна Салазко, во время фашистской оккупации была инструктором Калининского подпольного обкома комсомола, проводила комсомольские собрания в тылу врага. На одном из таких собраний Рая, Фрося и Лара вступили в комсомол.

Рындин дал мне еще и другой адрес, и новая дорога привела меня в украинский город Золотоношу, в гости к бывшему партизанскому фельдшеру Марии Ефремовне Калине. В партизанском отряде она и ухаживала за ранеными, и ходила в разведку. Мария Ефремовна была в строю с первого до последнего дня войны, когда ее ранили при штурме Берлина.

Я не жалею о том, что годы ушли на поиски. Я радуюсь, что познакомилась и подружилась с чудесными людьми. Слушая их рассказы, я еще сильней ощутила величие грозного военного времени, когда любовь к Родине звала на подвиг взрослых и детей.

В память детского сердца, верного и смелого, гордого и нежного, и написана эта книга.

Партизанка Лара
Повесть

ГЛАВА I. Я не оставлю бабушку

Все было кончено: они уезжали. И не к дяде Семену в Лахту, где почти у самого дома милое мелкое море. Нет, мама провожала их в какой-то Пустошкинский район, Калининской области[1]1
  Теперь Псковской области.


[Закрыть], в деревню Печенево.

Когда-то в этой деревне родилась бабушка. На старости лет ей захотелось навестить родные места. И она брала с собой Лару.

– Не пожалеешь, милок. В деревне летом куда как хорошо!

Но что же хорошего летом в деревне, если ходить в лес одной нельзя – мама не позволяет. Даже спать на сеновале нельзя. Мама сказала, что в сене бывают змеи.

А когда Лара спросила: «Какие именно змеи?» – мама, нахмурясь, ответила:

– Укусят – узнаешь какие.

В этом Печеневе с женою и двумя детьми жил другой мамин брат и бабушкин сын – дядя Родион. Надо было бы маму подробней о нем расспросить, но в день отъезда всем всегда некогда.

То мама упаковывала вещи, а в такие минуты на взрослых почему-то нападает глухота; то к Ларе пришла Лида Теткина, с которой они дружили со времен фантиков. Когда Лара впервые самостоятельно перебежала трамвайную линию, Лида бежала рядом. И в школе они сидели рядом, и в волейбольном матче – девчонки против мальчишек – они играли рядом. Вместе собирали на пустыре Ларины любимые одуванчики, вместе решили стать знаменитыми балеринами, вместе перешли в 5-й класс. Лида была самая близкая подруга, Лара не могла с ней не поболтать.

Ну, а потом пришел Коля, тот самый, который хотел выжечь Лариной бабушке глаза. Конечно, хотел!

Бабушка даже выронила вязанье – так ослепил ее солнечный зайчик, пущенный Колей в окно. Тут Лара выскочила во двор и выбила из рук озорника зеркальце:

– Не смей на бабушку пускать! А то…

На солнце сверкнули стеклянные острые брызги. Это разбилось зеркальце.

Коля сказал, что с девочкой, которая дерется, он больше не будет дружить.

Но все-таки он пришел. А из-за чего? Из-за коллекции птичьих перьев! Коля всегда что-нибудь собирал. И сейчас сладким-пресладким голосом Коля уговаривал Лару ему помочь:

– Что тебе стоит! Только когда найдешь птичье перо, смотри, чтоб оно было настоящее, дикое. Куриные перья меня не интересуют.

Так вот говорили и говорили про птичьи перья, про всякую чепуху, а про то, что важно, и не пришлось Ларе с мамой поговорить.

Этот разговор начался лишь на вокзале.

Мама стояла на перроне и смотрела на высунувшуюся из окна вагона кудрявую голову. И Лара своими блестящими коричневыми, как спелые каштаны, глазами смотрела на маму. Правый глаз стал заметно косить. Так бывало всегда, когда девочка волновалась.

– Мама! Может быть, дядя Родион не хочет, чтоб мы жили в его доме целое лето?

– Это не его дом, а бабушкин. Я буду посылать вам деньги с получки. Конечно, не так уж много – сколько смогу.

Мама старалась говорить спокойно, но видно было, что и она волнуется.

– Почему ты решила, что он не хочет? Кто это тебе сказал?

– А помнишь, что ты говорила на кухне бабушке и сразу же замолчала, как я вошла?

– Не помню.

– Зато я хорошо помню. Ты, мама, тогда сказала…

Но девочка не успела договорить. Вагон грубо дернуло, и мама, и все, кто был на перроне, начали быстро махать руками, словно боялись, что не успеют помахать сколько нужно, прежде чем поезд уйдет.

Поезд тронулся. Мама укоротилась, стала маленькой, потом стала пятнышком, и вот уже ее не различишь.

А поезд все шел и шел. Насыпь позади него посинела, словно подернулась туманом. Это полз по откосу запутавшийся в траве паровозный дым.

Поезд шел мимо ласточек, черневших на проводах, точно ноты на нотной линейке; мимо поля, по которому прыгала тропинка, то показывая свою голую серую спину, то снова ныряя в траву.

Уже стемнело. Может, потому и качался вагон, что темнота толкала его своим черным боком? А может, вагон раскачивал ветер, рвавшийся к Ларе в окно?

И щекой, которой было щекотно от ветра, и лбом, и плечом девочка чувствовала, что она едет. Едет к незнакомому дяде Родиону, про которого мама на кухне сказала бабушке:

«И в кого он уродился, такой жадный? Не пойму!»

Когда дети остаются одни, они все в доме переворачивают вверх дном; когда мамы остаются дома одни, они занимаются уборкой.

Ларина мама открыла верхний ящик комода. Сегодня свободный день – воскресенье, можно на досуге починить кое-что из белья.

От стопки чистых, туго накрахмаленных простынь шел свежий, скрипучий холодок. В другой стопке лежала мужская рубашка.

Мама машинально разгладила пальцами помятый воротничок и, тяжело вздохнув, отложила рубашку в сторону.

Нет человека – убили на финской войне, а рубашка осталась.

Надо спрятать ее подальше или кому-нибудь отдать. Не дай бог, Лара увидит. Как она плакала над отцовской похоронкой! В школу пошла зареванная. Но когда Лида спросила: «Почему у тебя глаза мокрые?» – Лара ответила: «Очень жмут туфли». Она боялась, что если скажет правду, то расстроит Лиду. Лиде еще хуже: у нее ни папы, ни мамы.

Лара с отцом были друзьями.

Бывало, они идут по улице утром: дочка-первоклассница – в школу, отец – на завод. Мигает над Ленинградом мелкий бисерный дождик. Мостовая в серебряных пузыриках. Ее камни топырятся, словно рыбья чешуя.

Поют в тумане, зовут людей на работу заводские гудки.

– Папа! Это какой завод кричит?

– «Красный выборжец».

– А это кто?

– «Красная заря». У него голос толстый, солидный. У нее – потоньше. Тут, дочка, кругом фабрики и заводы – знаменитая Выборгская сторона.

– Почему знаменитая?

И отец начинает рассказывать, как при царской власти выходили на улицу с красным знаменем рабочие Выборгской стороны. И жандармы стреляли в них.

– Знаешь, дочка, одно время Ленин на Выборгской жил. Конечно, тайно жил, скрывался от шпиков. Его искали.

– И он ходил по нашей улице? Да?

Сбежав на мостовую, девочка часто-часто семенит по мокрым, скользким камням.

– Куда тебя занесло? Недолго и под машину попасть!

– Я хочу постоять на том камушке, на котором Ленин стоял.

… Мама порылась в нижнем ящике комода, вынула оттуда детское платье в горошек. Сколько тогда было Ларе? Четыре годика. Мама работала в Ленинграде, а жили они за городом, в Лахте. Там зимой, в отсутствие отца, это и случилось.

Мама пожаловалась бабушке, что вернется с работы за полночь, встретить ее некому, и она боится идти со станции одна.

На стене висели ходики. Бабушка учила внучку узнавать время. Вечером внучка пристала к бабушке: покажи, где будут стрелки, когда придет мамин поезд? Бабушка показала: обе вместе, вот тут вверху.

Ночью бабушку разбудил мамин отчаянный голос. Мама вернулась, а дочка пропала, девочкина кровать была пуста. Обыскали дом, обошли двор, шарили багром в колодце. Нигде девочки нет. Наконец бабушка вспомнила разговор про стрелки, и мама побежала на станцию, но уже другой дорогой – тропинкой через огороды.

Ветер раскачивал висевший на проволоке фонарь, тени колыхались на снегу. Маме почудилось, что навстречу ей скачет заяц. То покажутся его длинные уши, то пропадут. А это был не заяц, а девочка. Концы бабушкиного платка, который Лара стянула узлом на макушке, торчали в стороны, как заячьи уши. Мама подхватила девочку на руки, и маленькие озябшие пальцы – варежки Лара забыла дома – сразу же полезли за пазуху греться.

– Как тебе не стыдно! Бабушка плачет, я с ума схожу…

– Я хотела встретить тебя, мама! Ты боишься, а я не боюсь!

Вспоминается маме и другой день – летний, солнечно-желтый. По хрустящей дорожке девочка и отец входят в зоосад. Топчется по клетке грустный медвежонок. Четыре шага вперед, четыре назад – вот и вся его жизнь.

Девочка дергает отца за рукав:

– Папа, открой! Давай выпустим медвежонка на волю. Неужели тебе его нисколько не жаль?

Она всех жалела – и синиц, которые ходят босиком по снегу, и беспризорных кошек.

Когда переезжали из Лахты в Ленинград, она пыталась провезти в авоське облезлого бездомного кота.

Никто об этом не знал. Уже сели в вагон, и вдруг авоська на коленях у Лары зашевелилась. Сквозь ее переплеты дико глянули светящиеся зеленые глаза.

– Ой! – вскрикнула мама. – Кто там в авоське на меня смотрит? Ой, напугал!

А кот, испугавшись еще больше мамы, выпрыгнул в окно, унося авоську на хвосте. Весь вагон хохотал, кроме мамы и Лары. Одна жалела авоську, другая – кота.

В ту осень девочка впервые пошла в школу.

– Что тебе там понравилось, дочка?

– Переменка. Мы хоть побегали. А то сиди да сиди.

Ей, непоседе, привыкшей в Лахте плавать, лазать по деревьям, бегать по морскому скрипучему песку, скучно было тихо сидеть за партой. И вот началось:

– Не люблю школу. Не люблю буквы. Зачем их надо учить?

– Хочешь, как бабушка, быть неграмотной? Не выучишь букв – ни одной книги не прочтешь.

– Не прочту – так услышу. Скоро будут говорящие книги. А в школу я больше не пойду.

И только тогда перестала упрямиться, когда мама заплакала: смотреть на мамины слезы девочка не могла.

А потом мама писала библиотекарям записки:

«Убедительно Вас прошу моей дочери, ученице 106-й школы Ларисе Михеенко, книг больше не выдавать. Она записана в три библиотеки. Ей дня мало, стала читать по ночам».

Ну, уж этим летом в деревне ей читать по ночам не придется. Дядя Родион не позволит племяннице жечь керосин. И хорошо, что не позволит. Девочка долго болела, ей надо окрепнуть, тогда она осенью снова пойдет в балетный кружок.

Мама вынула из нижнего ящика балетные туфельки, осторожно потрогала их тупые носы.

И вот уже чудится маме, что, дохнув ей в лицо торжественным холодом, раздвинулся бархатный занавес: на сцене девочка-балерина. Тоненькая, легкая, она кружится в луче света, словно белый мотылек. Слышите, как играет музыка?…

– Татьяна Андреевна, вы слышите?

Мама вздрогнула и очнулась.

– Слышите? – кричала ей с порога соседка. – По радио объявили: на нас напали фашисты. Война!

– Ларочка! – только и могла выговорить мама, роняя балетные туфельки на пол.

А поезд уже далеко-далеко.

И на всех окнах опустились синие шторы, чтобы вечерние огни не выдали Ленинград самолетам врага.

Но стояло лето – время северных белых ночей, когда и без огней виден самолету уснувший город. И белыми ночами ленинградцев стал будить настойчивый голос диктора:

«Граждане! Воздушная тревога! Воздушная тревога!»

Пронзительно выла сирена. Вздрагивали от залпов зенитки, женщины тащили в бомбоубежище плачущих детей.

Бывали такие ночи, что глаз не сомкнешь, – за налетом налет. К утру небо, как кровью, окрашивалось заревом пожаров.

Мама очень боялась бомбежки, но из города не уезжала.

А вот многодетные семьи начали уезжать. Пришел проститься и Коля, тот самый, который собирал птичьи перья.

– Что, Коля, страшно? – тихо спросила мама.

– Кому – мне? Ничуть! Знаете зажигалки? Ну, зажигательные бомбы знаете? Я уже целую коллекцию осколков от них собрал. Хотите, покажу?

– Что-то не хочется.

– Но моя мама ужасная трусиха. Она, правда, не за себя боится: за Вовку и Светку. Из-за этих писклей мы и уезжаем. А вы остаетесь? Да?

– Вот приедут мои, тогда и решим.

Мама поджидала их каждый день. Они должны вернуться, и обязательно вместе. Кому-кому, а маме хорошо известно, что разлучить бабушку с внучкой нельзя.

Однажды военное училище, в столовой которого работала мама, выехало под Лугу, в летние лагеря. Бабушка отправилась, как обычно, в Лахту, а Лару мама взяла с собой.

Место чудесное: сосновый бор, речка, по овражкам заросли дикой малины, луг в ромашковых кружевах…

Но девочка не хочет гулять. Она плохо ест, плохо спит – она скучает.

Только один раз оживились ее глаза.

– Смотри, мама, смотри: старушка идет!

– Что ж, ты разве старух не видела?

– Но это согнутая старушка. Совсем как наша бабушка. Почему мы не взяли ее с собой?

И на другое утро девочка исчезла, оставив на подушке записку:

«Дорогая мамочка! Не ругай меня, что сбежала. Очень люблю жить, а без бабушки я умру».

Правда, назавтра беглянка вернулась, но уже вместе с бабушкой.

Так будет и сейчас. Как-нибудь они проберутся. Они приедут завтра, самое позднее – в четверг.

Но и в четверг никто не приехал. А в пятницу вечером мама нашла в почтовом ящике письмо. Сложенный уголком листок из школьной тетради в клетку. На нем штемпель «Гатчина». Как попало в Гатчину Ларино письмо?

Мама читала его тут же, на лестнице. Тускло светила защитная синяя лампочка, и все вокруг плавало в синем дыму.

«Мамочка, дорогая! – писала Лара круглым девчоночьим почерком. – Очень тебя люблю и скучаю, но дорогу разбомбили. Приехать нельзя. Я бы могла пешком. Но бабушка не дойдет. А я не оставлю бабушку».

– «Не оставлю бабушку», – шепотом повторила мама. – Я знала, что ты это скажешь. Но как мне жить без вас, девочка моя?

И снова по ночам выла сирена и зенитки целились в небо, полосатое от лучей прожекторов.

Снова невыспавшаяся мама ходила на работу и, возвращаясь домой, заглядывала в синий почтовый ящик. Она, как слепая, ощупывала пальцами его холодные, жесткие стенки: не завалилось ли в угол письмо?

Она все ждала, все надеялась.

Но больше писем от Лары не было.

В своем письме Лара ни слова не написала о дяде. И не случайно. Она не хотела огорчать мать.

Пусть мама не знает, что дядя Родион даже не спросил про здоровье своей сестры, его интересовало только, когда у нее бывает получка.

А как он считал деньги, которые ему передала бабушка! Каждую трешку – уж не фальшивая ли? – он рассматривал на свет.

– Что толку в этих бумажках! – пряча деньги в карман, сказал дядя. – Сейчас на них ничего не купишь. Не знаю прямо, чем вас кормить.

Можно было бы кормить крупой, которую привезли Лара с бабушкой. Но тетя и дядя припрятали эту крупу. И бабушкин сахар в толстеньких синих пачках тоже припрятали.

Дядя сказал, что пить каждый день чай с сахаром – это сущее баловство.

– Уедем отсюда, уедем! – упрашивала бабушку Лара.

– И-и, милок! Обтерпишься. А ехать нельзя. Слыхала, что Санька рассказывал? Как раз под бомбу и угодим.

Этот Санька – один печеневский мальчишка – повадился к ним ходить. Бабушка травами лечила его от золотухи.

Еще в Лахте бабушка собирала, сушила и складывала в мешочки разные травы и корешки. Но тогда Лара думала, что бабушка собирает их для коллекции, как Коля птичьи перья, и, кроме самой бабушки, они никому не нужны.

А вот в Печеневе, когда в аптеке не стало лекарств, корешки пригодились.

Оказалось, что бабушка занимается этим с молодых лет и в деревне ее считают чуть ли не колдуньей, которая может вылечить травами любую болезнь.

Так думали и Санькина мать, и сам Санька.

Пока бабушка готовила целебную траву, Санька, сидя на лавке, рассказывал новости. Да все такие страшные: про взрывы, про пожары, про то, как на мирный поезд налетели фашистские самолеты и «ничего от того поезда не осталось – одна кровяная щепа».

Прошло три недели, с тех пор как бабушка с Ларой приехали в Печенево, и Санькины новости становились все хуже, все страшней.

Однажды утром он принес известие, что возле соседнего села Тимонова видели наши отступающие войска.

– Замолчи! – прикрикнула на него Лара. – Вчера наши отступали, а сегодня, может, уже наступают. Мало ли что было вчера!

– Хорошо бы так! Только почему гремело всю ночь?

Лара сама слышала, как ночью гремело. Похоже было, что с запада движется гроза. Но в окошко девочке было видно, что крынка, которую тетя Дарья наткнула на плетень, блестит, словно ее смазали маслом.

В бочке с водой, точно в черном зеркале, отражалась полная луна. Луна была желтая, как мед, и висела над дядиным огородом так низко, что задевала за ветки укропа щекой.

Не бывает грома в ясную ночь. Девочку разбудили далекие залпы пушек. Это не гроза надвигалась – надвигалась беда.

К утру канонада утихла, но на сердце не стало спокойнее. Все словно чего-то ждали. И после полудня уже через само Печенево прошел сильно поредевший батальон.

Ребята высыпали на улицу, и Лара хотела с ними, но бабушка не пустила. Бабушка сказала, что надо поскорее написать в Ленинград письмо и отправить с бойцами. Ведь деревенская почта уже не работает, и, не получая весточки, мать небось извелась.

Лара торопливо царапала по бумаге тупым карандашом.

А за окном слышался грузный топот и усталые, пропыленные голоса:

– Спасибо, дочка! Спасибо, сынок!

Это бойцы благодарили ребят, подававших им крынки с водой.

Кое-как письмо было написано, но батальон уже ушел из деревни. Догнав на околице запоздавшего красноармейца, девочка сунула ему в руку свой листок.

– Отцу, что ли, на фронт? – спросил он, закладывая бумагу за борт пилотки.

– Нет. Моего папу уже убили.

Красноармеец закашлялся, словно ему что-то попало в горло.

– Это письмо маме. Только оно без марки.

– Не тужи. Получит твоя мама письмо. Сиротское письмо и без марки дойдет.

Он хотел уйти, но девочка, осмелев, вцепилась в его рукав. «А как же мы? Что будет с нами?» – с тревогой спрашивали круглые детские глаза.

Боец осторожно высвободил рукав:

– Эх, дочка! Не думай, что по вас душа не болит.

Догнав в поле товарищей, он обернулся. На околице стояла толпа: заплаканные женщины, старик, опершийся на костыль, белоголовые мальчишки, веснушчатые девчонки.

Скорбно глядя на уходивших, они молчаливо просили: «Возьмите и нас с собой».

Один за другим красноармейцы исчезали во ржи. Последний раз колыхнулась рожь, и колыхнулась толпа от истошного бабьего вопля:

– Голубчики, милые! Да на кого же вы нас покидаете?

Этот вопль вытолкнул Лару из толпы.

Раз наши уходят, и она с ними.

Она не останется здесь.

Сперва перед девочкой мелькали ржаные колосья, потом дорога свернула на луг. Он был вихрастый от лохматых рядов нечисто, по-бабьи скошенной травы. Колхоз запаздывал с сенокосом: рабочих рук не хватало.

Ветер с луга пахнул в лицо Ларе, и шаг ее замедлился. Девочка остановилась. Сладкий запах вянущих трав напомнил ей бабушку.

Что она писала маме всего полчаса назад? Кого обещала беречь?

«Люди добрые, – скажет бабушка, – зачем мне жить, никому не нужной? Не на сына я надеялась, на внучку любимую. И она меня покинула, лапушка моя».

Закусив губы, девочка угрюмо смотрела на большие следы, отпечатавшиеся в дорожной пыли. Потом порывисто нагнулась и погладила их, как что-то живое и дорогое. Это она прощалась.

Она остается. Она не бросит бабушку в беде.

А где-то, как будто уже совсем близко, грянула пушка.

Лара вернулась домой только к вечеру. Опять было тихо, но уже никто не верил этой тишине.

Пастух поторопился пригнать стадо. Деревенская улица запахла коровьей шерстью и парным молоком.

Перед дядиным забором стояла, нагнув рогатую голову, рыжая корова. Она точно бодала закрытую калитку, удивляясь тому, что хозяйка не вышла ее встречать.

– Тетя Дарья! – с порога крикнула девочка. – Корова с поля пришла. Идите доить.

Никто не ответил Ларе. Тетя Дарья сердито обмахивала передником красное, потное лицо. Дядя Родион, заложив руки за спину, стоял у окна.

А в углу, за печкой, слышались жалобные всхлипывания. Это плакала бабушка.

– Что случилось? Кто обидел тебя?

– Выгоняют нас с тобой, лапушка!

– Что? Не выдумывай. Вы просто поругались. И тебе показалось сгоряча.

Девочка подбежала к дяде, хотела заглянуть ему в лицо. Пусть он не ответит, она узнает правду по его глазам. Дядя воровато отвел глаза в сторону.

– Он не смеет! Мы не на его деньги жили – на мамины.

– Кончились наши деньги, и стали мы, лапушка, лишние рты. Вот, говорит, и ступайте. Да куда ж мне с ребенком из своего дома идти?

– А что в этом доме вашего? – криво усмехнулся дядя Родион. – Один сруб. Крышу и пол я на свои деньги стелил.

– И за этот гнилой сруб, – затараторила тетя Дарья, – мы должны последний кусок от своих детей отымать? Съела нас родня. Начисто съела. Ничего в доме нету – хоть шаром покати.