Текст книги "Школа. Точка. Ру"

Ната Хаммер
Школа. Точка. Ру

Из дневника Тани Шишкиной

15 сентября

О, блин, опять я вляпалась в ситуацию! Короче. Физра, первый урок. Спать хочется – жесть. Пока ехали в школу, выклянчила у мамы записку от физкультуры. Типа, голова болит. Ну, она и правда болит. От недосыпа. Вчера с Ленкой болтали часов до двух. Думаю, щас лягу на скамеечку и вздремну. Ага, как же, размечталась! Адольфовна прочитала записку, посмотрела мне в глаза суровым полицейским взглядом и говорит: «Шишкина, надеюсь, ты в курсе последних физкультурных инноваций?» Инноваций – слово-то какое выучила! «Я тоже так надеюсь», – поддакнула я. «Тогда ты знаешь, что, согласно приказу Министерства образования России, все освобождённые от физической нагрузки должны на уроке физкультуры писать конспект ведения урока». Конспект?! Нет уж, лучше пойти надеть форму. Но я сделала последнюю попытку увильнуть: «Нина Рудольфовна, я, конечно конспект могу написать. Но сами знаете, какой у меня почерк. Вам же потом этот конспект читать – глаза сломаете. Давайте я вам лучше в виде рисунков конспект сделаю».

Адольфовна зависла на минуту, прокрутила нестандартную информацию. «Ладно, – согласилась, – давай!». Села я с блокнотом для зарисовок и тушевой ручкой (я её всегда с собой ношу) на середину скамейки для симулянтов. Адольфовна выстроила всех, начала перекличку.

– Букин!

– Здесь!

– Ипатов!

– Здесь!

– Клещинский! Клещинский! Ку-ку, мой мальчик, проснись и штаны подтяни, маркой трусов будешь в другом месте хвастаться… Лопырёв!

– Я!

– Неужели? А на майке у тебя написано, что ты – Месси. Что же ты под чужим именем-то ходишь? Тебе до Месси, как павлину до орла!

– А чё вы меня обзываете?

– Я не обзываю, Лопырёв, я сравниваю. Тебе разве не нравится павлин? Красивая же птица, разве нет? Подумаешь – не летает.

Все заржали. Толстый Лопырёв в форме от Барсы и дизайнерских кроссовках сильно покраснел и не смог ничего ответить.

– Нгуен!

– Здесь!

– Женя, а почему в уличной обуви?

– Она не уличная!

– Не уличная? Тогда покажи то помещение, в котором ты столько грязи нашел.

– Нгуен грязь везде найдёт! – сострил Шкаликов, и все опять прыснули от хохота.

– Заткнись, Шакалик, а то сам будешь грязь искать! – Женя Нгуен принял боевую позу.

– Брейк! – скомандовала Адольфовна. – Всем стоять смирно!

Ряд выровнялся.

– Лева, – обратилась Адольфовна к Шкаликову, – твой юмор доведёт тебя до членовредительства!

На слове «членовредительство» строй снова сломался, и парни забились в конвульсиях. Девчонки, чья очередь перекликаться ещё не наступила, сдержанно подхихикивали. Я стала быстро рисовать угорающую от хохота мальчиковую половину, пока Адольфовна не успела навести порядок. Тут мимо меня быстрой каблучной рысью процокала секретарша директора, которую за глаза все зовут Люськой, несмотря на её недетский возраст. «Нина Рудольфовна, вас к директору, срочно!» – объявила Люська, развернулась и процокала обратно.

Адольфовна схватилась за свисток. Свист был оглушительный. Все заткнули уши.

– Класс! Равняйсь! Смирррна! Сутягин, ко мне!

Наш главспорт Серега Сутягин вышел из строя и бодрой походкой дохилял до Афольфовны.

– Сутягин, проводи разминку, я скоро вернусь!

Адольфовна скрылась за дверью.

– Яволь, майн фюрер! – закричал Сутягин, когда Адольфовна уже не слышала его. Он вскочил на «козла» и задергался, как эпилептик. Нам в фильме на ОБЖ такого перца показывали.

– Царьков, ты стоишь на шухере! – скомандовал Сутягин.

– Почему всегда я? – попытался возмутиться Дрюня Царьков.

– Потому что ты у нас самый незаметный, – объяснил Серега. – Спрячешься за швабру, никто и не найдет. И бегаешь ты быстро. Ну, не Лопырёва же ставить. Его из-за колонны видно будет, да и бегает он, как слон. Иди-иди, Острый Глаз! Ты у нас незаменимый!

Царьков встал за дверью у колонны с раковиной и включил воду – типа руки моет, а сам взглядом сосредоточился на лестнице в конце холла. Меня однажды тоже посылали стоять на шухере. Прошлой осенью. А может, прошлой весной. Я воду включила и задумалась. Вспомнила мультик про Немо, замечталась и даже не заметила, как мимо меня просквозила Адольфовна. Очнулась только тогда, когда услышала из зала её громкий голос: «Это что за обезьянник?». Больше меня на шухер не ставили.

Серега продолжал командовать, сидя верхом на козле.

– Несите шест, пацанчики. Клещ, врубай музыку! Идем в отрыв!

Шест навесили, врубили «Рамштайн» и давай изображать стриптизеров. Было ржачно. Особенно когда Клещинский засунул под майку кулаки, сложенные фигой, и стал вращать по кругу большими пальцами. Моя рука тряслась от смеха, но я всё равно делала наброски. Только когда Лопырёв оголил пузо и стал изображать танец живота, я согнулась пополам и рисовать больше не смогла. Стала снимать видео на телефон, придерживая одной рукой другую, чтобы изображение не прыгало.

– Ну что, Шахидка, натурально выходит? – спросил Лопырев у Шахзоды Гафуровой.

Шаха опустила глаза и покраснела.

– Не знаю. Я танцев живота никогда не видела.

– Ну да, ну да, у вас же на эти танцы только мужики смотрят.

– У нас в Узбекистане их нет. Мы другие танцы танцуем.

– Покажи!

– Не буду!

– Ну, покажи!

– Сказала – не буду.

– Ну, Зада, покрути задом!

За Шахзоду вступилась Настя Беленькая – Ум, Честь и Совесть нашего класса, как называет её наша директриса.

– Отстаньте, идиоты!

Идиоты отстали. С Честью и Совестью они стараются не связываться – себе дороже. Им и без Шахзоды было весело. А Шахзода забилась в толпу девчонок, вся в слезах. Она готова была провалиться сквозь линолеум спортзала. Как я её понимаю! Я бросила блокнот на скамейку и пошла её утешать.

Бедная Шаха, ну и досталось же имечко. Может, среди узбеков оно и ничего, но среди русских – полная жп! Если родители собирались эмигрировать в Россию, зачем называть ребенка таким именем?!

– Шишка! – догнал меня Клещинский. В руках у него был мой блокнот. – Это чё, ты нас нарисовала? Смотри, Лопырь, какой ты угарный!

– Покаж! Ой, а сам-то – та ещё красава!

– Отдай, Клещ, это моя вещь, – возмутилась я.

– Ой, да ты у нас не только художница, ты ещё и рифмоплётка, – сострил Лопырев. – Подари на память!

– Не могу.

– Чёй-то сразу «не могу»? Ты что, жадина?

– Не жадина! Это конспект урока в рисунках, я Адольфовне должна сдать.

– Шишка, ты совсем отлетевшая или чё? Да это же подстава в чистом виде! Она же нам всем двойки влепит и родичей вызовет!

– Блин, я как-то не подумала…

– Потому что у тебя вместо башки шишка, которой ты ударилась на всю голову!

Клещ стал выдирать листки из моего блокнота и прятать себе в карман. Я промолчала – что тут скажешь? Ведь и правда, подстава бы вышла.

– А теперь изобрази, как мы тут делали разминку. Давай быстро, пока Адольфовна не вернулась.

Но изобразить я ничего не успела, потому что ровно на этих словах в зал влетел Дрюня Царьков.

– Шухер, пацаны, фюрер вернулся!

Пацаны метнулись к шесту, отцепили его, но в суете грохнули об пол. На секунду все замерли в немом ужасе. Сутягин нашелся первым. «Не ссать, пацаны, делай как я», и стал перепрыгивать через шест на одной ноге туда-сюда. «Бабы, быстро, изображайте приседания!» Девчонки, где стояли, там и присели, вытянув руки.

«И раз, и два! – командовал Сутягин. – И три, и четыре!» Парни скакали козлами, а девчонки были похожи на кенгуру. При виде этой картины мне стало жутко смешно, всё это выглядело до коликов нелепо. Ну и, конечно же, я была первой, кто нарвался на Адольфовну. Или, скорее, она на меня, потому что я сидела у самого входа в зал.

– О чём смех? – поинтересовалась Адольфовна.

– О веселых и находчивых, – честно сказала я. И увидела, как мальчишки показывают мне кулаки.

– А где же зарисовки?

– Видите ли, Нина Рудольфовна… – начала я свое объяснение и снова увидела грозные кулаки за спиной у Адольфовны. – Видите ли, рисунки оказались неудачными и я их… порвала.

– И где же обрывки? – Адольфовна заглянула под скамейку.

– Смыла в унитаз! – Мальчишки показали мне знаки одобрения.

– Тааак, – угрожающе протянула Адольфовна. – Ты, Шишкина, который год в этой школе учишься?

– Пятый.

– И что, за пять лет ты не усвоила, что в наши школьные унитазы бумагу бросать нельзя?! У нас же канализация времен основания Москвы Юрием Долгоруким. Ладно, будем считать, что не усвоила. Но ведь над каждым унитазом – предупреждающая табличка. Читать-то ты, надеюсь, умеешь?!

Я, ессно, промолчала. А что тут скажешь. Неудачное было оправдание. Я молчала и представляла, как открываю воображаемый кран, и теплый душ пофигизма льется спасительными струями на мою кудрявую голову.

– Дай дневник!

– О´кей! – я достала дневник из сумки и протянула ей.

– Тебе – два!

– О´кей.

– Что о´кей?

– Всё о´кей.

– Ох, Шишкина, у тебя все извилины кудрями вышли.

«А у вас под черепом вообще голая лысина», – мысленно сострила я и улыбнулась.

– Нет, вы посмотрите, она ещё и улыбается!

– А что же мне – плакать? Жизнь прекрасна и удивительна!

– Вот будет у тебя неаттестация по физкультуре, и я посмотрю на тебя, прекрасную и удивительную.

– А я справку принесу, что у меня аритмия, и что мне вообще заниматься нельзя.

– Тогда, Шишкина, ты напишешь мне целый трактат страниц на сто о пользе занятия физической культурой. Руки у тебя, надеюсь, ещё не трясутся?

Короче: один – ноль в пользу Адольфовны, двойка в дневнике и умыкнутые Клещом рисунки. День сегодня в минус:(

Монолог с котом учительницы русского языка и литературы Полины Григорьевны Катковой

Полина Григорьевна отперла дверь, вошла в дом и чуть не упала, споткнувшись о Люцифера.

Люций, ты что вытворяешь, негодный кот?! Что ты взял за манеру – под ноги бросаться? А если бы я упала и сломала себе чего-нибудь? Шейку бедра, например? Кто бы тебе из магазина свежие сердечки носил? Сидел бы на сухом корме, как твоя соседка Сюзанна. Видел содержание её миски? Не отворачивай морду, не отворачивай. Знаю, что интересовался. Из окна наблюдала. Понятно, что не Сюзькой, а миской. Интересоваться Сюзанной ты не квалифицирован. Сам виноват – зачем ковёр метил? Это фамильная ценность, мой отец из Германии привёз, полвека на стене провисел. Стоило мне его на пол положить – ты его вмиг уделал! Вёл бы себя прилично – сохранила бы тебе твоё мужское достоинство. С Сюзанной амуры бы крутил. Правда, она тоже стерилизованная. А теперь только один интерес у тебя в жизни и остался – куриные сердечки.

Сейчас, сейчас, дай до кухни дойти. А что это земля на полу рассыпана? Опять в денежное дерево ссал?! Мерзавец! Не будет тебе сердечек! Сама пожарю и съем! А тебя голодным оставлю! Будешь знать! Прекрати лизать мне ноги! Я кому сказала! Ты меня своим подхалимством не разжалобишь! Хватит, ну хватит… Всё, всё, ладно, мир. Не буду есть твои сердечки – у меня ещё вчерашний суп в холодильнике есть. Сказала же – хватит! На, ешь, троглодит.

Денежное дерево теперь придётся выбросить вместе с горшком. Да и не жалко. Десять лет место занимает – а денег как не было, так и нет. Конечно, я теперь не нищенствую, как в девяностых, твой предшественник – Люцифер Первый – ел огрызки котлет из школьной столовой. И мой суп – не из консервов стратегического запаса. Но денег всё равно нет. Что ты на меня так смотришь? Да, я помогаю своей дочери. А ты бы не помог? Нет, ты бы не помог, это понятно. И в этом мой бывший муж от тебя не отличается. Такой же был безответственный. В цветочные горшки он, конечно, не ссал, но грязные носки везде разбрасывал, воняли не лучше, чем помеченный тобой ковёр. Где он теперь? Двадцать пять лет ни слуха, ни духа. Даже поздравительной открытки за все эти годы дочери не написал – боялся, наверное, что найду его по обратному адресу и на алименты подам…

А Люций слушает, да ест… Я ещё не успела свой суп разогреть, а ты уже и миску вылизал. Правильно, теперь на диван завалился. Все вы такие, мужские особи. Избалованные женским вниманием и заботой. Конечно, вас же меньше, чем нас. А в школе вы вообще раритеты. Когда я была молодой, у нас в коллективе было три мужчины: физкультурник, трудовик и директор. Нет, четыре, ещё завхоз. Все женатые. И десять незамужних барышень разного возраста. Ох, какие интриги плелись! Но я не об этом. Сейчас у нас мужчин вообще нет. Даже завхоз – женщина. Однополый педколлектив. Просто неприлично… Завелся было в прошлом году биолог из разжалованных директоров, так не знали, как избавиться. Такой мудак оказался! Ну, не смотри на меня так укоризненно… ну, если мудак он был! – нейтрально-стилистических синонимов к мудаку нет…

Заговорилась я с тобой, Люций – весь суп выкипел. Ладно, чаю попью с бутербродами. Не лезь на стол, не лезь – тебе докторскую колбасу есть вредно. Она с наполнителями. Бегай потом с тобой по ветеринарам. Шагай обратно на диван, что тебе там не лежалось? За ушком почесать? Потерпи. Сейчас вот сядем с тобой сочинения проверять, тогда и почешу. Не готов терпеть? Понятно. Ты, Люций, своей бесцеремонностью мне нашу физкультурницу напоминаешь, Нину Рудольфовну. Заходит сегодня прямо посреди урока, ни здравствуйте, ни извините, и заявляет с порога: «Ваш класс мне урок сорвал». Я ей говорю: «Нина Рудольфовна, ну это же не повод сорвать ещё один. У нас сейчас урок русского языка, и мы повторяем очень сложный материал про написание частицы „не“ – слитно и раздельно. Всеми прочими разборками давайте займемся после уроков».

Она посмотрела на меня как на врага народа и вышла. И что ты думаешь? После уроков захожу в директорский кабинет. Наша Маргарита Дмитриевна сидит и голову обнимает двумя руками. Я её спрашиваю: «Маргарита Дмитриевна, что с вами?». А она мне молча передает бумагу. Читаю: докладная от Кох по проводу срыва урока вверенным мне классом. Кох – это фамилия нашей физкультурницы, если ты не в курсе. На десять строк – девять ошибок. Она даже докладную в доклодную умудрилась превратить! Вот она, наша молодая смена! Урок у неё сарвали. Как вообще можно сорвать урок физкультуры?! Самое место детям побеситься, дурь из себя вытрясти. Чтобы уже ко мне на русский в полном физическом бессилии приползти. И тогда я им, неспособным к оказанию сопротивления, любое правило втолкую, про ни и про не, и про при и про пре, и про ша и про…

Ша! Люций, я сказала, ша! Не дам я тебе колбасы! Для твоей же пользы! Мне можно, я уже старая. А тебе ещё жить да жить. Что за невоздержанность! Полежи пять минут на диване. Я посуду вымою, и завалимся с тобой тетрадки проверять.

…Ну что, начнём? Ты на чье сочинение взгромоздился, Люций? Это же тетрадка Шишкиной! Я тебе десять раз говорила – у неё аллергия на кошачью шерсть! Завтра весь урок будет чихать! Слезь! Слезь, я тебе сказала, тварь противная! Ты мне завтрашний урок хочешь сорвать? Шишкина будет чихать, а остальные – надрывать животы, все решат, что она нарочно это делает. Пойду, на веранде повешу, может быть, за ночь проветрится. А ты наказан! Иди в угол! В угол, я сказала! Вот и сиди теперь там. А я, пожалуй, сначала проверю, что она там насочиняла, а потом повешу.

Мы, Люций, Грибоедова мучаем. Как всегда в осенний сезон. И пишем литературные сочинения. Я отстояла отдельный курс. Мы гуманитарная гимназия или как? Если у нас не будут писать традиционные сочинения, то где их будут писать? «Московское общество в пьесе Грибоедова „Горе от ума“». Так, страница оторвана, на полях – чёртики. В наше время учитель сразу бы «два» поставил, без разговоров. А теперь мы ненадлежащее оформление просто игнорируем. Чёртики – так чёртики. Читаем. «С Сашкой Грибоедовым я познакомилась в детском саду. Я била его подушкой по голове в тихий час, когда воспитательница уходила с нянечкой попить чаю. В чём искренне раскаиваюсь. Он был умный не по годам, – так говорила воспитательница. Но мы, окружавшее его московское детсадовское общество, этого не ценили и троллили его по-всякому. И в этом мы были сходны с московским обществом времён Грибоедова Первого, не понявшем и не принявшем инакомыслие Чадского». Ты слышал, Люций? И что мне с этим делать? Как оценивать? Как отклонение от темы? Я давала задание сравнивать прошлое и настоящее? Не давала. Значит, однозначно – отклонение. Ладно. Читаем дальше.

«Московское общество в пьесе „Горе от ума“ скучное и туповатое. Фамусов, Молчалин, княгиня Марья Алексеевна и даже Софья – все они безнадёжно отсталые. Ещё бы! Обучение и тогда было некачественное: „учителей полки, числом поболее, ценою подешевле“. А без телевизора и Интернета – откуда им можно было получить знания? Все суждения они „черпают из забытых газет времён Очакова и покоренья Крыма“. И только один Чадский догадался съездить за границу почитать свежую прессу. И что же? Общество тут же объявило Чадского сумасшедшим. Смешно! Побывали бы они на минуточку в нашем классе. Как минимум десять Чадских и ни одного Молчалина…» Вот тут, Люций, очень точно подмечено! Ни одного Молчалина. Молчать они вообще не умеют. Но какое отношение к «Горю от ума» имеет девятый класс?! Кроме того, что он весь в обязательном порядке его изучает? Никакого. Опять отступление от темы.

Слушай дальше. «Хотя, если разобраться, Чадский такой же, как остальные члены московского общества – рабовладелец и ханжа. Продал всех своих крепостных крестьян, потратил деньги на заграничную поездку, а потом вернулся в Москву жениться на богатенькой Софье, чтобы поправить своё финансовое положение. Но Софья его отшила, он и взбесился. И, хотя он побывал в Европе, но понятий „политкорректность“ и „толерантность“ он не усвоил; турок и греков называет „черномазыми“, и в этом своем снобизме он ничем не лучше старухи Хлестовой, которая считает свою арапку страшной, как черт. Чадский ругает московское общество за подражание западу, а сам ездил туда за умом». Чадский у нас идет отдельной темой! Отдельной! Чадский и московское общество – это не одно и то же! Я же предупреждала! И что это за нетрадиционный взгляд на главного героя? Я этому не учила! Чадский – положительный герой! Положительный! Люций, что ты на меня так смотришь, как на дуру? Думаешь, Чадский и правда в альфонсы метил? И просто дыму напускал, чтобы его пустой карман не так был виден? Нет, Люцифер, я к такой трактовке не готова. Что ты крадешься к дивану? Я ещё не разрешала тебе из угла выходить. Слушай оттуда, ты же не глухой.

«Все персонажи у Грибоедова – из советских мультиков. Скалозуб напоминает Волка из „Ну, погоди“, а графиня-внучка – Старуху Шапокляк. Молчалин – это шакал из „Маугли“, Репетилов – шпион из „Бременских музыкантов“, а Фамусов и Софья – это папа-король и глупая принцесса оттуда же. Все они довольно плоские и гротескные. Но Грибоедову это простительно – ведь он не был профессиональным писателем, а пьесу свою написал в перерыве между двумя дипломатическими назначениями. Может быть, он мог бы развить свой писательский дар, но его преждевременно убили».

Ну вот, и что мне с этим делать? Нет, больше, чем на тройку, содержание не тянет. И за грамматность тоже три балла. А теперь пойду, повешу его на веранду. Главное – завтра утром второпях не забыть. ААА! Люций, скорее, тут мышь! ААА! Фу, убежала. Ну что, Люций, опять мышей не ловишь? Спрашивается: чего я тебя держу, если ты даже от мышей меня защитить не можешь, бездельник!?

Диалог Саши и Маши, родителей Тани Шишкиной

– Саш, это ты?

– Я.

– Ну, заходи, заходи, у меня для тебя новость есть.

– Какая ещё новость? Ты беременна?

– Ну уж нет. Тебя в школу вызывают.

– За что?

– За то, что однажды ты стал отцом.

– Дорогая, за это могут вызывать только в суд. А в школу вызывают матерей.

– В дневнике написано: «Просьба к отцу: зайти в школу».

– Маш, в те часы, когда я свободен, школа уже не работает. Это исключено.

– Ты даже не спрашиваешь, в чьём дневнике написано.

– Я и так знаю, что в Танькином. Не в Ленкином же. Сходи за меня, будь другом.

– Это рискованно.

– Да ладно!

– Мой последний поход закончился увольнением биолога. А он у них был единственный мужик, между прочим. Хотя истерил почище любой бабы… А потом у них биологии целую четверть не было. И мамашки, которые с видом на мединститут, устроили мне обструкцию.

– А меня кто вызывает?

– Физручка.

– Маш, ну это смешно. Ещё к физручке я не ходил! А что там Танька учудила?

– Бездельничала.

– И только?!

– И перепиралась с учителем.

– Так она бездельничала или препиралась?

– Спроси её.

– А где она?

– В тренажёрку с Ленкой пошла. Над фигурой работать.

– А чего бы ей над фигурой на уроке не работать?

– Саш, ты издеваешься? На физкультуре работают не над фигурой, а по программе. К тому же в школе нет душа. И ни одна девчонка не хочет вспотеть с утра и вонять на уроках целый день.

– Ну, вот тебе прекрасная возможность реабилитироваться.

– В каком смысле?

– В том смысле, что если ты сходишь в школу, и физручка уволится, мамы девочек тебе письменную благодарность напишут.

– Физручка не уволится. Она стойкая.

– Ну, тогда ты можешь смело идти. Никакого риска.

– Я не пойду. Точка.

– Ладно. Давай, я вступлю с физручкой в переписку. Где Танькин дневник?

– Ты на него сел.

– А я-то думаю: «Что мне в седалище так подпирает?» Вау, обложка-то какая брутальная! Танька сама, что ли, рисовала? Какие-то уродцы пучеглазые. У меня на штанах не отпечатались?

– Не отпечатались. Это герои японских аниме.

– «Книга жалоб и предложений. Слабонервным не открывать». Смотри-ка, предупреждает! А почему она дневник не заполнила?

– Оставила тебе место для ведения переписки с физручкой.

– В Танькином дневнике только одни учителя упражняются. «Весь урок географии разрисовывала себе руку. Не нашла на карте Крым». Ну, это простительно. Крым – новоприобретенная территория.

– Географичка у них тоже новоприобретенная, реэкпортирована из какой-то посольской школы. Решительная такая. На собрании мне заявила: «Я с вашей дочери не слезу». А я ей говорю: «Для этого сначала на неё надо залезть. Вы пробовали залезть на облако?»

– А она?

– Говорит: «Я – опытный учитель с большим стажем. Я на что угодно залезу».

– А ты?

– Пожелала ей успеха.

– Понятно. Пытается вскарабкаться, значит?

– Ага.

– «Ув. родители! В голове вашей дочери – историческая каша. Уверена, что Ленин – внук Чингиз-хана. Ссылается на вас. Разберитесь!»

– Это ты внес сумятицу в её голову, Шишкин!

– Я Ленке рассказывал про монгольские корни бабушки Ленина по отцу. А Танька в это время сидела за компом в наушниках.

– Подслушала, называется.

– Ладно, я внес сумятицу в Танькину голову, я её и вынесу. Читаем дальше. «Пришла в школу в неподобающих колготках с зайцами и игральными картами». Где она их взяла?

– Подружка подарила. Сюжет из «Алисы». Я ей запретила их в школу надевать, так она в рюкзак положила, в туалете переодела и в таком виде заявилась на МХК.

– На что она заявилась?

– На мировую художественную культуру. Учительнице сказала, что хотела соответствовать теме урока.

– А тема какая была?

– «Единство и многообразие культуры».

– Ну вот, а ты говоришь, у неё с планированием плохо. Когда Таньке нужно, она нужное для себя спланирует и осуществит!

– А помнишь, как ты пришел на физкультуру в красных носках, крашенных гуашью? А физрук… как его звали? – Сергей Евгенич! – заставил тебя их снять…

– Ага. А у меня ноги окрасились, потом два дня оттереть не мог.

– И тебя дразнили: Шиш лапчатый.

– Угу. А помнишь, как мы в трудовом лагере застукали физрука с русичкой в кустах за футбольным полем?

– Спрашиваешь! Ты ещё тогда гнусавым голосом прошамкал: «И эти люди запрещают нам носить в школу джинсы!» Они со скамейки рухнули, а потом рванули в разные стороны!

– А после трудового оба уволились. Физрука я встречал на Арбате, у «Метлы». На фейсконтроле стоял.

– А русичка, между прочим, в страховой компании карьеру сделала. Девчонки мне говорили на вечере встречи выпускников.

– Вот и подумай, Маш. Не спугни мы их тогда, так бы школьную лямку и тащили.

– Саш, может, ты сходишь всё-таки в школу, обаяешь физручку, а?

– Ладно, ладно. Завтра утром загляну.

– Вот и чудненько. А может, и к географичке заскочишь?

– А к географичке-то зачем?!

– Чтобы не терроризировала Таньку. Нечего девочке нервную систему портить. Ей ещё в этой жизни её собственные дети нервную систему успеют испортить.

– Маша! Это уже слишком! Я совещание на десять назначил.

– Ты назначил, ты и отменишь. Тебе что важнее: психическое здоровье ребенка или бла-бла о пиар-ходах?

– Милая моя, ты забыла, что при помощи бла-бла мы загребаем немного бабла.

– Как же, помню. В наше время главное не дело делать, главное – правильно подать.

– Именно! Наш девиз: «Не быть, а казаться!»

– А ты у нас – маститый визажист.

– Да. В прошлом столетии был бы прославленным писателем-фантастом.

– Вот и сходи к географичке, подай своего ребенка под правильным ракурсом. Что, слабо?

– Не подначивай. Я не ведусь. Я эти приёмчики и сам знаю.

– Нет, правда, Саш, сделай так, чтобы географичка Таньку полюбила. А то бедная девочка уже в третий раз перекрашивает эти дебильные контурные карты про федеральные округа.

– Зачем?

– А потому что два раза получила по двойке за неряшливость оформления.

– Погоди! Она же у нас третий год академический рисунок грызет. Что, до сих пор штриховку не освоила?

– Саша, а ты уже шестнадцатый год её отец! Ты что, до сих пор не усвоил, что она будет стараться только там, где ей интересно? В гробу она видела эти федеральные округа.

– Должна же она знать устройство родной страны!

– Ты это серьезно? Сегодня эти округа вот так нарезали, завтра перекроят, а дети снова должны карты перекрашивать? Им же чипов в голову ещё не вставили, чтобы раз – записал, два – стер, три – поставил обновление. Неужели не ясно, что географичка самоутверждается за счет детей?

– Ну, многие взрослые занимаются тем же.

– Не обобщай! Тебе что, родную дочь не жалко?

– Жалко.

– Вот и сходи.

– Ладно, хорошо, зайду. Как имя-отчество географички?

– У Таньки в дневнике посмотри. Я не помню.

– У неё этот лист не заполнен.

– Ну, у охранника спросишь. У него список всего педсостава есть.

– А если у них в школе две географички?

– Не выдумывай. Географичка у них одна.

– А что мне за это будет?

– За что?

– За то, что я схожу в школу.

– Не торгуйся – не на рынке. Считай это благотворительностью в рамках семьи.

– Ну хоть ужином покормишь?

– Вот дождемся девчонок, потом покормлю.

– Тогда налей мне бокал вина для вдохновения, буду подход к географичке сочинять. Твое здоровье, дорогая! Холодненькое, беленькое. А красного нет?

– Нет.

– Жаль. От белого все мысли остывают.

– Не капризничай, твори!

– Сейчас-сейчас! Ну, например так: доброе утро, Марь Иванна, отгадайте, чей я отец?

– Доброе утро, отец чейя. Мне некогда загадки разгадывать, у меня урок через пять минут. Говорите, что вы от меня хотите, желательно кратко и побыстрее.

– Ладно, по-другому. Здравствуйте Мария Ивановна! Я – отец… подскажи мне фамилию какой-нибудь отличницы.

– Лены Шишкиной.

– При чём тут Лена? Она её не знает. Наша Ленка в другой школе учится.

– А в чём идея?

– Она меня воспримет расслабленно, без сопротивления.

– А потом ты скажешь, что пошутил?

– А потом она меня полюбит, а через меня – Таньку.

– Не понравится географичке такой заход. Она из разряда железнодорожных шпал, прошла через совзагранучреждение, такая совершенно отредактированная ёлка.

– Эврика! Есть искра! Захожу я весь такой бодрый. «Здравствуйте, Мария Ивановна! Шишкин Александр Евгеньевич! Моя дочь у вас в девятом учится. Я к вам буквально на минутку. Таня сказала, что вам это будет интересно». И передаю ей пригласительные на две персоны.

– Пригласительные куда?

– А это мы сейчас выберем. Открываем мой волшебный портфельчик. Поэтический вечер, отчетный концерт, французский гастрономический фестиваль. Последний вариант – практически беспроигрышно.

– А дальше?

– Очаровательно улыбаюсь, говорю «Надеюсь, вам понравится», расшаркиваюсь, разворачиваюсь и убегаю на совещание.

– Думаешь – сработает?

– Дорогая, я профессионал или где? Через желудок путь ведет не только к сердцу мужчины – кстати, кушать очень хочется – но и к душе женщины. Это будет только первый шаг. Потом на День учителя – корзинку из «Глобуса Гурме», на новый год – набор шаров в виде сердец, желательно Танькиного изготовления, на Восьмое марта – билеты на вечер русского романса, глядишь – и девочка закончила девятый класс без душевных травм и желания придушить училку.

– Какой же ты всё-таки у меня молодец! Может, и физручку по той же схеме обработать?

– Ни в коем случае! Маша, ты забываешь, что индивидуальный подход требуется не только к ученикам, но и к учителям. Вряд ли разозленную физручку порадует сыр с плесенью. Она в гневе. Что нужно женщинам в гневе? Чтобы их выслушали. Я выслушаю и со всем соглашусь. Потом ласково спрошу, могу ли я чем-нибудь помочь и загляну в глаза. Тут она растеряется. Я пообещаю компенсировать пропущенные Танькой уроки совместным посещением тренажерного зала, где она под моим чутким руководством будет заниматься до седьмого пота и прислать физручке фотографии для отчета. Её-то имя-отчество ты мне можешь сказать?

– Нина Рудольфовна.

– Рудольфовна? Многообещающее отчество. Позвони Ленке, пусть она Таньку во всех ракурсах и на всех тренажёрах заснимет. И давай уже поедим, а то я сейчас гастрономическое приглашение грызть начну. Тогда весь гениальный план насмарку.