Текст книги "Знойная женщина, мечта поэта"

Наталия МАНУХИНА
ЗНОЙНАЯ ЖЕНЩИНА, МЕЧТА ПОЭТА

Глава 1

«Водолеям следует сконцентрироваться на профессиональной деятельности. Судя по звездам, предстоящая неделя неблагоприятна для занятий делами домашними. Не принимайте скоропалительных решений!» Я прочитала свой гороскоп на эту неделю и от досады расплакалась.

Нет, это невозможно! Почему он попался мне на глаза только сейчас?

Прочитала бы астрологический прогноз вовремя, вполне вероятно, не впуталась бы в очередную неприятную историю.

Отложив журнал, я встала с кровати и похромала к шкафу.

Вот он – предмет моих огорчений – изящные бирюзовые туфельки от Gucci. С бантом, смешной перламутровой пряжкой и на умопомрачительной шпильке.

Лежат себе в фирменной коробочке и похохатывают.

Я посмотрела на свою распухшую лодыжку.

Врач в травматологическом пункте сказал:

– Ничего страшного. Растяжение. Разрыва связок нет. Теплые ванночки, компрессы, таблетку троксевазина на ночь, и опухоль спадет недели через три. О каблуках, правда, придется забыть.

– Совсем?! – пискнула я, потому что ни на минуту не переставала думать о том, как же я буду хороша в новых туфлях.

– Месяца на три как минимум, – утешил травматолог.

Ну и с чем, скажите на милость, я буду носить эти туфли через три месяца?

Цвет у них совершенно жуткий, химический такой, ядовитый. Ни к чему не подходит! Собственно, из-за этого самого цвета я их и купила. Цвет туфель идеально совпадает с едва заметной бирюзовой полоской на белом шифоновом костюме.

Но костюм-то летний! А лето через три месяца кончится.

Я не выдержала и примерила левую туфельку – на здоровую ногу. Прелесть! Удивительно, как красит ножку высокий каблук. Покрутившись перед зеркалом каких-нибудь двадцать минут, я сумела обрести душевное равновесие и убрала туфли в шкаф.

Самое обидное, что все советы анонимного астролога разумны.

Мне действительно следовало сконцентрироваться на работе. Брачное агентство «Марьяж», которое мы с подругами открыли меньше года назад, дышит на ладан. Причин тому множество, но самая, на мой взгляд, главная – непрофессионализм.

Ни я, ни мои компаньонки – Верочка и Анюта – сватовством ранее никогда не занимались.

По образованию я библиотекарь. Почти два десятка лет проработала в Публичной библиотеке, и жизни вне стен Публички для себя не мыслила, а потом взяла вдруг и уволилась.

Муж уговорил. Славочка испугался, когда я начала прихварывать, стал настаивать, чтобы я ушла из библиотеки и занялась собой, а я сдуру послушалась.

Просидев дома полгода, поняла, что превращаюсь в суетливую клушу, наседку, донимающую собственное семейство кудахтаньем, чрезмерной опекой и куриными мозгами.

Я испугалась, стала тосковать, призадумалась и загорелась желанием преуспеть в каком-нибудь незнакомом для меня, не библиотечном деле.

Надумала открыть брачное агентство. Подруги меня поддержали. В Петербурге появилось брачное агентство «Марьяж».

Что же касается неблагоприятного влияния планет на занятие делами домашними, то и об этом в гороскопе все сказано верно.

В кои-то веки я с чистой совестью могла не готовить обеды, не стирать белье и не ходить за покупками, потому что семейство мое с наступлением лета разъехалось. Мама, свекровь, маленькая Ниночка и сиамский кот Тим Чен Вэй живут на даче, старший сын, Миша, – в командировке, младший, Кирилл, уехал с классом в Финляндию.

На моем попечении остался лишь муж, а с мужем договориться легко. Мужа не волнуют летающие по квартире хлопья пыли и пустые кастрюли. При определенных условиях, разумеется.

Томный взгляд, многообещающая улыбка – и Славочка забудет о свиной отбивной на косточке, удовлетворившись пельменями. Надолго, конечно, его не хватит, но недельку мой благоверный вполне способен продержаться.

Увы и ах! Прочитать тот гороскоп я удосужилась слишком поздно и, не ведая, что творю, делала все с точностью до наоборот – забыв про брачное агентство, я с маниакальным упорством занималась домашними делами.

Хозяйка я на самом деле никакая, а тут в меня словно бес вселился. Я мыла, чистила, скребла и разгребала углы целые дни напролет, ни разу не появившись на работе.

К среде я переделала даже то, что обычно откладываю на потом: перемыла окна, разобрала платяные и книжные шкафы, перестирала все, что можно, а что нельзя – сдала в химчистку, – и слонялась по квартире, выискивая, чего бы еще такого сделать полезного.

Наконец меня осенило, и я позвонила мужу:

– Слава?

– Да, лапочка, слушаю тебя внимательно.

– Слав, ты не мог бы сегодня уйти с работы пораньше?

– А что такое? – мгновенно насторожился благоверный.

– На кладбище надо съездить.

– Опять?! Мы ж были недавно.

– Были. На Северном. А на Волковском, у прабабушки, не были. Сегодня на Волковское надо съездить.

– Почему обязательно сегодня?

– А когда еще?! – возмутилась я. – Послезавтра уже пятница, и мы поедем на дачу, а на следующей неделе уже Троица, а мы в этом году ни разу там не были, и листьев прошлогодних полно, и цветы не посажены, и…

– Хорошо, обязательно съездим. Только не сегодня. Сегодня я не могу. Ну, все, Наташа, мне некогда. Дома обсудим.

Муж попрощался и повесил трубку, а я обиделась.

Вот всегда у нас так. Обо всем думать и все помнить должна я, а ему постоянно некогда, а мне, можно подумать, делать нечего.

Ну и ладно. Ему же хуже. Поеду одна, и, если со мной что-нибудь случится, пусть пеняет на себя.

Опомнилась я у кладбищенских ворот. По природе своей я трусиха, и разгуливать по кладбищам в одиночку для меня непривычно. Точнее сказать, я ни разу в жизни не была на кладбище одна.

У входа никого. Нет даже теток, торгующих искусственными цветами. Место здесь глухое, пустынное. Ни машин, ни прохожих. Трамвай, на котором я приехала, отошел от остановки и погромыхал в сторону Старообрядческого моста.

Следующий придет минут через двадцать, не раньше.

Я с завистью посмотрела на другой берег реки Волковки. Там, в другой части кладбища, на православном Волковском, совсем не так страшно, как здесь. Светит солнце, деревья не такие высокие, склепов нет и в помине, и люди ходят по аллеям.

Интересно, почему православную бабу Василису похоронили на лютеранском? Надо спросить у мамы.

Я медлила и тянула время. Может, вернуться домой? Приедем потом со Славой, когда у него будет время. Днем раньше, днем позже – какая разница?

Мимо бодро прошуршала горбатенькая старушка и ходко потрусила по центральной аллее.

Мне стало стыдно.

Бедная моя прабабка! Прожила такую трудную, полную лишений жизнь – революции, войны, блокада. Отказывая себе во всем, растила детей и внуков, а великовозрастная правнучка боится, видите ли, прийти на могилу.

Стиснув зубы, я поспешила следом за отважной старушкой. Вот догоню, и будет мне не так страшно.

Старушенция неслась, как в сапогах-скороходах. Внезапно она остановилась, растерянно посмотрела по сторонам и, махнув рукой, свернула направо.

Я обрадовалась и прибавила шагу. Пока все идет хорошо. Бабулька свернула там же, где нужно сворачивать мне. У большого серого склепа с чугунной решеткой.

Поднажав, я добежала до поворота на счет «раз». Напрасно старалась.

Бабки уже и след простыл!

Ну и ладно. Расстраиваться я не стала. Знаю ведь, что есть где-то неподалеку живая душа, поэтому бояться мне абсолютно нечего.

Стараясь не отвлекаться на посторонние звуки и не смотреть по сторонам, дабы не пугать себя сверх всякой меры, я побрела к месту, где похоронена прабабушка.

Нет, это невозможно. Нельзя быть такой рассеянной. Отправилась убирать прошлогодние листья и не взяла грабли! Я заглянула под скамейку. Пусто. Припасти для меня метлу никто не позаботился.

Попробовала сгребать листву палочкой, потом ногами. Бесполезно. Растревоженных листьев от моих усилий стало только больше.

В поисках метелки я обошла соседние могилы. Нигде ничего.

Придется посмотреть в склепах. Страшно! Но другого выхода нет. Не домой же мне несолоно хлебавши возвращаться.

К тому же совсем необязательно заглядывать во все склепы подряд. Выберу самый подходящий, в нем и посмотрю.

Я с пристрастием оглядела близлежащие усыпальницы. Кошмар какой-то!

У этой слишком запущенный вид, та вообще вот-вот рухнет, а ухоженный склеп из черного гранита – чересчур мрачный.

Надо посмотреть правее. Помнится, где-то поблизости я видела симпатичное сооружение из белого каррарского мрамора.

Поискав глазами ориентир, я двинулась в сторону большого развесистого каштана. Ничего похожего! Вокруг одни развалюхи, а нужный мне склеп словно в тартарары провалился.

– Не так. Не сюда. Лучше поставить подальше от входа, – глухо, словно из-под земли, донесся раздраженный скрипучий голос.

«Старушка! Старушенция нашлась!» – догадалась я и, перепрыгнув через канаву, радостно ломанула на голос.

Грезя о вожделенных граблях, я продиралась сквозь заросли цветущей жимолости так стремительно, что чудом только не расшиблась о массивную каменную стену склепа. Успела затормозить всего в каком-нибудь сантиметре.

– Нет, не сюда! Так тоже не годится! Будет плохо смотреться, – неслось из-за стены.

«Бабка-то не одна! Это она не себе, а своей спутнице выговаривает», – поняла я и неизвестно чему обрадовалась.

Чрезвычайно довольная собой, обогнула вприпрыжку склеп, поднялась по ступенькам и в нерешительности замерла у входа.

Вдруг я их неожиданным появлением напугаю?

Надо бы предупредить о своем присутствии. Бабка уже в возрасте, как бы чего не вышло.

Деликатно прокашлявшись, я осторожненько потянула тяжелую дверь на себя.

– Кой черт?! – гаркнули из темноты сочным басом.

«Мужик!» – взорвалось в голове.

Я всхлипнула и кубарем скатилась по ступенькам.

Мужик! Это просто кошмар какой-то! В склепе – мужчина! Незнакомый мужчина в глухом месте – это опасность! Тем более в таком месте! На кладбище!

Караул!!!

Слова застряли в горле. Ужас! Кошмар! А вдруг это бомж?! Да! Бомж!!!

Нет! Хуже!

Много бомжей! Целый притон!

Ветка хлестнула по лицу, клочок от блузки остался висеть на отогнутой пике чугунной решетки, сабо соскочило с ноги и потерялось, когда я перепрыгивала через заброшенную могилу.

Господи, прости меня, грешную!

До полуразрушенной кладбищенской ограды я добежала в считаные секунды. Искать подходящую по размерам дыру не было времени. Боялась погони. Посмотреть, есть ли погоня, тоже боялась. Поэтому полезла в первый попавшийся лаз и, конечно же, застряла.

Дернувшись пару раз, сообразила, что мешает мне пластиковый пакет, судорожно прижатый к боку. Отбросить пакет с тряпкой, моющим средством «Мистер Мускул» и тремя кустиками цветочной рассады ума у меня хватило, и, словно пробка из бутылки шампанского, я вылетела из щели в ограде и рухнула прямо на проезжую часть Мгинской улицы.

Рухнула во весь рост, как подстреленная, картинно взмахнув руками и громко хрустнув лодыжкой.

Визг тормозов, огромная черная тень нависла надо мной, закрывая солнце, я потеряла сознание.

Очнулась я от мерзкого запаха дезодоранта. Знаете, есть такие маленькие пластиковые елочки. Их развешивают в салоне автомобиля, якобы они воздух освежают. По мне, так пусть лучше пахнет бензином. Хотя от запаха бензина меня тоже укачивает.

Я приоткрыла глаза. Точно. Под нос мне сунули именно такую зловонную елочку.

– Ну, динамистка, очухалась? – весело спросила незнакомая рыжеволосая особа.

– В смысле? – поморщилась я и решительно отстранила от своего носа смердящий освежитель воздуха, зажатый в веснушчатой руке.

Незнакомка послушно пристроила елочку к лобовому стеклу.

– Продинамила, говорю, мужика. Ну, умора! Видела б ты его рожу, япона мама! Чего не поделили-то? Мужик весь из себя! Красавчик! Или мало проставился? – Она выразительно потерла друг о друга кончиками указательного и большого пальцев.

«Какой мужик? Господи, о чем это она? Что значат эти бессмысленные выкрики про красивого мужика? До красавцев ли мне сейчас, когда я чудом спаслась от шайки оголтелых бомжей, едва не попала под колеса автомобиля, а нога болит так, что сердце заходится. И вообще, я замужем!» – Я попыталась сесть и огляделась.

Просторный салон, дорогие кожаные сиденья, за рулем – хорошо одетая тетка неопределенного возраста.

Моя спасительница! Сама наехала, сама спасла.

– Слышь, подруга! – не унималась рыжеволосая. – Ты не тушуйся! Я сама в таких переделках бывала, япона мама! Не смотри, что на джипяре и так упакована. Я тебя еще как понимаю! Слышь, а ты рисковая! По мне, так лучше в парадной перепихнуться, чем на могилке! – Громко захохотав, она вскинула голову резким движением, которое было мне смутно знакомо.

Огненно-рыжие пряди, свисающие на глаза, пестрое от веснушек, словно кукушечье яйцо, личико с острым подбородком и это отдающее нафталином «япона мама».

– Люся? – выдохнула я, сообразив, что передо мной действительно сидит Люська.

Веселая и бесшабашная Люсенька Обуваева, бывшая моя соседка по коммунальной квартире на Греческом проспекте.

– Как?! – Резко затормозив, Люся аккуратно припарковала машину к поребрику и, круто повернувшись, растерянно уставилась на меня:

– Как ты сказала?

– Люсь, не узнала? Я…

– Япона мать! – взвыла она. – Наташка?! Честно слово, Наташка! Ну, мать, ну ты даешь! И сидит, главное, и помалкивает, а я и не вижу. Ну, япона мама, ну, не знаю прямо, ну! Слышь, это сколько же мы не виделись? Лет десять, наверное?

– Двадцать! – возмутилась я.

– А, ну да, конечно, – хихикнула Люсенька, – столько не живут. Как в том анекдоте. Ну, ты даешь! Скажи кто, ни за что бы не поверила. Япона мать, это ж надо, такая баба была – и на тебе! Что с людьми время делает!

Малоприятные воспоминания меня утомили, я решила перекусить. Это у меня манера такая – как только понервничаю, сразу хочу есть. Потому и не толстею. Бог милостив, жизнь моя протекает успешно, огорчаюсь я редко, и аппетит соответственно неважнецкий.

Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! Я вынула из морозилки тушку цыпленка и положила в микроволновку. Сейчас птичка разморозится, приготовлю что-нибудь грандиозное. Сациви, например, или фаршированного цыпленка под соусом бешамель.

Да. Именно. Под соусом бешамель. Я достала из шкафчика муку, томатную пасту, маринованные огурчики, шампиньоны и горчицу, помыла зеленый лук. И передумала.

Нет. Не стоит заводиться. Терпения не хватит. Пока все приготовлю, сто раз успею скончаться от голода. В животе заурчало. Я решительно включила чайник. Зачем, спрашивается, тратить время на кулинарные изыски, если можно поесть лапши быстрого приготовления? Дешево и сердито.

Залила лапшу кипятком, вымытый лук покрошила в салатницу и заправила майонезом, а размороженного цыпленка убрала обратно в холодильник. Ближе к вечеру обмажу сметаной и запеку в духовке. Примитивный цыпленок в сметане в сложившейся ситуации более уместен, нежели трудоемкое сациви или сложный соус бешамель. Ни к чему сейчас Славочку баловать.

Кто, как не он, виноват в том, что я не могу носить туфли от Gucci?

Поев, я отправилась в ванную. Пора заняться ногой и, пока мужа нет дома, сделать компресс из урины.

Врач-травматолог на мое робкое высказывание о пользе урины скривился:

– Ну, моя дорогая, вы прямо как в каменном веке.

Спорить с ним я не стала. К чему?

Главное – верить самой. А я в силу своей урины верю свято. Ведь именно в ней собраны все достижения отечественной химии за последние четыре десятилетия.

Вот только запах! Жуткий запах меня просто убивает! Но делать нечего – красота требует от нас жертв!

Глава 2

Приготовив ванну, я размотала бинт, сняла с ноги противный компресс и с наслаждением окунулась в теплую душистую воду с хвойным экстрактом и хорошей горстью морской соли.

Обожаю плескаться в воде и могу нежиться в ванне часами. Благо есть такая возможность.

Я с содроганием вспомнила бытовые удобства незабвенной коммуналки на Греческом, где мы со Славочкой прожили первые четыре года совместной жизни.

Ванну там нельзя было принять по определению.

Только душ.

В громадную ванную комнату входили по расписанию, и пользование чугунным монстром с облупившейся эмалью осуществлялось строго по регламенту.

Десять комнат, семь семей, а на стене в прихожей, над колченогой тумбочкой с допотопным телефонным аппаратом, висел график пользования ванной.

Хочешь на этой неделе поменять свой день для постирушки на какой-либо другой? Пожалуйста! Договаривайся в личном порядке. Изменить самому график нельзя.

Это закон, по которому существует наше коммунальное сообщество.

Пользование газовой плитой, уборка квартиры, мытье мутного кухонного окна – все это делалось исключительно по заведенному когда-то порядку.

За соблюдением правил внутреннего распорядка бдительно следила ответственная квартиросъемщица нашей вороньей слободки – Клеопатра Ивановна.

От прочих претендентов на эту почетную должность тетя Клепа выгодно отличалась широтой души, колоритной внешностью и убийственно-искрометной фамилией – Хренова-Шестерня. Но главным ее достоинством являлось, несомненно, дикое, необузданное стремление к восстановлению социальной справедливости в рамках одной отдельно взятой квартиры. В таких случаях действия мадам Хреновой носили, как правило, скандальный характер. Короче, власть над жильцами Клеопатра Ивановна взяла исключительно благодаря своей склочности. Трудно поверить, но, возможно, из-за этой самой тети Клепы и ее безумных правил сосуществовали мы почти безмятежно. Даже взбалмошная и неорганизованная Люсенька Обуваева относилась к своим коммунальным обязанностям трепетно.

Появилась Люська в нашей квартире под громкий рев младенца. Я в ванной была, стирала пеленки. Услышав плач, пулей метнулась в свою комнату. Думала, Мишка проснулся.

Нет. Все спокойно. Сын спит. Не среагировал даже на шумное появление неуравновешенной мамочки.

Стараясь не дышать, я на цыпочках попятилась к двери, и…

О нет, это невозможно! Спина моя соприкоснулась с какой-то колышущейся желеобразной массой, пышущей жаром.

Воображение меня не подвело. Кто стоит сзади, я догадалась мгновенно и повела себя соответственно. Судорожно вздохнув, я крепко зажмурилась и с недюжинной силой вдавилась в омерзительную гигантскую медузу.

Вот, дескать, чудо-юдо гнусное, противное, я вся твоя! Делай со мной, что хочешь, рви меня на кусочки, ешь с потрохами, только пощади мое ни в чем не повинное дитятко.

– Доча? – Испуганным шепотом поинтересовалась медуза. – У тебя детского питания не найдется?

– Господи, Клеопатра Ивановна, – тихо всхлипнув, я отлепилась от необъятного бюста соседки. – Напугали меня до полусмерти!

Я выставила непрошеную гостью в коридор.

Какое детское питание? Можно подумать, ей действительно нужна баночка яблочного пюре для грудничков. Детское питание – это предлог. Надуманный и нелепый, как обычно. Бессмысленный повод, чтобы вцепиться в меня с разговорами. Я достану яблочное пюре, она пригласит меня попить свежезаваренного чаю, и пошло-поехало.

Из-за этих нескончаемых разговоров я опять ничего не успею сделать: пеленки останутся нестиранными, распашонки неглажеными, а борщ недоваренным.

На самом деле слушать захватывающие истории тети Клепы мне нравится. Рассказывает она сочно, образно, героев своих представляет в лицах. А уж герои!

Один только покойный супруг сказительницы, Иван Калиныч Шестерня, чего стоит!

Вот только как быть со временем? Времени на разговоры с Клеопатрой Ивановной у меня катастрофически не хватает. А ей, похоже, не хватает общения.

– Клеопатра Ивановна, я вас умоляю, у меня Миша спит, – прошипела я в свое оправдание, плотно прикрывая за собой дверь.

– Знаю, доча. А как же! Потому и не постучалась, – смутилась она. – Извини, если напугала. У тебя Мишуткиной еды не осталось? Кашки там или еще чего-нибудь. Ребенка покормить.

– А сколько ему?

– Сколько не жалко, столько и давай. Много не будет. Слышишь? Орет. Есть хочет. Того и гляди, родимчик расшибет. Молока у матери мало. Не хватает ему. Вот и орет. Горластый! – с гордостью пояснила она.

– Да я про возраст спросила, тетя Клепа. Сколько ему месяцев?

– Господи, – переполошилась соседка, – месяцев! Скажешь тоже, месяцев! Они только сегодня из роддома выписались. От силы недели две. А что? Нет у тебя ничего для таких маленьких?

– Есть, не волнуйтесь. – Я приготовила молочную смесь и налила в бутылочку. – Хватит?

– Хватит, доча, спасибо. Пойдем, я вас познакомлю. Посмотришь, какой славный мальчишка! – Цепко ухватив бутылочку, она потащила меня к себе, радостно делясь последними новостями:

– Это Юрочкин мальчик. Вернее, его жены. Сегодня только поженились. Ее Люсей зовут. Ничего вроде, симпатичная такая. Бойкая. Юрик ее с ребенком взял. А и очень даже неплохо, что она с ребенком. Детей надо рожать. Без народа нельзя! Верно, доча?

– Конечно, верно, – поспешно заверила я соседку, вспомнив, как она мечтала о внуках.

Соседки на кухне судачили, что внуков Клепке не видать, как своих ушей. Мол, пасынок ее, Юрка, из породы закоренелых холостяков. Парню скоро сорок стукнет, а он ни разу женат не был. И вообще младший Шестерня какой-то млявый, малахольный. Одним словом, не в отца пошел.

Иван Калиныч, тот огонь был, а не мужик. А этот – ни рыба ни мясо! Куда там ему жениться, если он из квартиры почти не выходит. Сидит целыми днями в каморке при кухне и малюет свои картины.

Хорошие картины, кстати сказать. Мне их тетя Клепа показывала, пока Юрия Ивановича дома не было.

– Не дай бог, Юрик увидит. Обидится. – Она с гордостью демонстрировала мне радостные, солнечные пейзажи. – Не любит он чужим никому показывать.

Картины меня поразили. Никогда бы не подумала, что этот желчный, унылый человек способен писать такие удивительные, светлые полотна.

Клеопатра Ивановна торжественно ввела меня в свою комнату:

– Вот, доча, познакомься, – проворно подбежав к худенькой рыжеволосой девчушке, она решительно забрала у нее сверток с ребенком, – это Наташа. Она тебе все покажет, где, чего, как, а мы кушать будем. Баба Клепа нас сейчас перепеленает, потом покормит кашкой, кашкой-малашкой. Кашечка сладенькая, маслицем масленая. – Гукая, напевая и приплясывая, Клеопатра Ивановна ловко перепеленала тощенького краснолицего младенца и, светясь от счастья, устроилась с ним на диване.

Тот прекратил орать и жадно припал к бутылочке с молочной смесью. Я повела Люсю на «экскурсию».

– Здесь у нас туалет, прямо по коридору – кухня, а это – ванная. – Я щелкнула выключателем и решительно направилась к тазу с пеленками, рассудив, что все уже новой соседке показала и могу заняться своими делами.

Люся скользнула следом.

– Слышь, чего это с ней? – испуганно спросила она, прикрывая за собой дверь.

– В смысле? – Я добавила в таз горячей воды.

– Тетка эта? Как ее?

– Тетя Клепа.

– Как?! – восторженно пискнула молодая мамаша, пристраиваясь рядышком. – Ну-кась, давай, я пожмыхаю, а ты полощи! – Тонкие худые ручки ловко ухватили грязную мокрую пеленку. – Так скорее будет.

– Клеопатра Ивановна, – пояснила я, уступая ей место. – Уменьшительно – Клепа.

– Во имечко дадено! – неожиданно развеселилась Люсенька. – Не русская, что ли? А я и то думаю, чего это с ней? Чего кричит, разоряется? Никак из цыган?

– Да нет, – я недоуменно пожала плечами, – почему из цыган? Просто характер такой общительный. К тому же обрадовалась очень, что Юрик ее наконец-то женился.

– Япона мать! – Новобрачная переменилась в лице. – А он мне сказал, с матерью живет. Поживешь у меня, говорит, мать добрая, не заругает. А ты говоришь: жена-а-а! – белугой заревела она.

Я растерялась. Нет, это невозможно! Разве можно так плакать кормящим?!

Наревется, расстроится, перепортит себе все молоко, ребенок потом этого порченого молока насосется и будет орать, а тетка Клепа меня убьет. И правильно сделает!

Люся только что из роддома, а я тут со своими пеленками пристала. Девчонка и так чуть жива, худенькая, бледненькая, под глазами круги.

К тому же брак этот противоестественный с угрюмым Юрой. Славный муженек, нечего сказать, в два с половиной раза старше жены! Люська на вид совсем еще девочка, лет пятнадцать, не больше.

Тетка Клепа тоже хороша, разоралась на радостях, разошлась – перепугала бедняжку.

Да одна только мысль о возможности заполучить в свекрови такую темпераментную особу кого угодно доведет до слез!

– Люсь, – решительно отодвинув пеленки в сторону, я усадила рыдающую новобрачную на край ванны, – пес с ними, с пеленками. Успеется. Выстираю. Давай-ка ты успокойся, пойдем сейчас в мою комнату и выпьем чаю. Свежезаваренного, с молоком. Тебе полезно. Для ребенка.

– Не, ты что, – она испуганно замотала головой, – я лучше домой.., я сейчас, а то эта заругается.

– Люсь, я тебя умоляю, кто?! Кто и за что будет тебя ругать? За то, что ты выпьешь со мной чашку чаю? Да тетка Клепа только рада будет! Она столько лет о внуке мечтала, что теперь сутками готова возиться с ребенком, а ты говоришь: заругается. Пошли, не выдумывай! У меня печенье вкусное. Сама пекла. На сметане.

Люська прекратила рыдать и с надеждой уставилась на меня.

– А жена? Не заругается?

– Чья жена? – У меня тихо поехала крыша.

– Дяди Юрина, – едва слышно прошептала она.

– Но ведь Юрина жена – это ты. Разве нет? – Меня не так-то легко сбить с толку. Занудство у меня в крови. – Тетя Клепа сама мне сказала.

– Нет, ты что?! – Люська посмотрела на меня как на сумасшедшую. – Зачем?

Слово за слово, с грехом пополам, но мы сумели-таки в тот раз выяснить, кто есть кто.

Старая как мир история о любви и предательстве. Возлюбленный оставил Люсеньку сразу же, как только узнал, что она ждет от него ребенка. Она поначалу даже не поняла, что же произошло, не верила, что это конец, все на что-то надеялась, думала – опомнится ее милый, вернется, а в результате стала еще одной матерью-одиночкой. Одиночкой в самом прямом смысле этого слова. Ни мужа, ни родных, ни друзей. Воспитывалась Люся в детском доме, шестнадцать ей стукнуло только вчера, из роддома она выписалась только сегодня, и идти им с сыном было некуда.

Имелась, правда, у Люсеньки родная мамаша, но они много лет не виделись, и даже адреса той Люся толком не знала. Знала только, что живет она где-то в Стрельне.

Именно туда, в Стрельню, на поиски матери и направлялись бездомные Люсенька с сыном, когда встретили в трамвае интернатского учителя рисования – Юрия Ивановича Шестерню. Он ездил в Константиновский парк на этюды.

Дядя Юра, как простодушно называла своего бывшего учителя Люсенька, тотчас свою ученицу узнал, разговорил, вник в их с сыном безвыходное положение и предложил пожить какое-то время у него. Дескать, живет он вдвоем с матерью, места хватит, а там видно будет. Может, бог даст, не сегодня завтра объявится отец мальчика.

Люся подумала-подумала и согласилась. Поехала. Других вариантов у нее все равно не было.

Согласиться-то она согласилась, но была вся на нервах.

А тут я со своими непонятными разговорами о жене.

Вот Люся и не выдержала – расплакалась. Думала, только скандала ей с дяди Юриной законной женой для полного счастья и не хватает.

Люсенька ведь не ясновидящая, не могла знать, чего там себе тетка Клепа про них с Юрием Ивановичем понавыдумывала и мне понарассказывала.

Выдумки выдумками, только неистовая, целеустремленная Клеопатра их тогда все-таки поженила, как ни отнекивались Люся с Юрием Ивановичем, как ни сопротивлялись.

И жили они, надо признать, довольно счастливо, пока Люсенька не ушла к другому. Влюбилась.

Но это уже совсем другая история, о которой я мало что знаю. Мы с мужем и сыном к тому времени из квартиры на Греческом благополучно переехали в Купчино.

Знаю только, что влюблена в своего нового спутника жизни Люся была безумно.

Я их встретила как-то на Невском, в Елисеевском магазине, давным-давно, в самом начале романа, и у Люсеньки был такой ликующий, такой восторженный взгляд!

Вот только сына ей Клеопатра Ивановна не отдала. Видеться, правда, разрешала, но не более того.

Мальчик рос с бабушкой и отцом. Сейчас Иван уже совсем взрослый. Окончил Академию художеств, стал модным портретистом и успешным совладельцем картинной галереи. Женат. Имеет двух дочерей. Воспитанием девочек руководит неугомонная Клеопатра Ивановна.

Все многочисленное семейство по-прежнему проживает в квартире на Греческом. Только квартира та больше уже не коммунальная. Нашу коммуналочку не узнать.

Иван расселил соседей и сделал в квартире хороший ремонт.

Все это я знаю от Клеопатры Ивановны.

Старенькая тетя Клепа иногда мне позванивает, чтобы пожаловаться на здоровье и обменяться новостями. Не чужие!

Странно, но наша последняя встреча с Люсей оказалась до смешного похожа на ту первую встречу в квартире на Греческом. Она тоже началась с недоразумения – Люська приняла меня за бомжиху, подрабатывающую проституцией.

– Иди ты! Во жизнь! Это ж надо! Япона мать! – бессмысленно восклицала она, испуганно таращась на меня.

Смысл ее возмущенных воплей я поняла только, когда догадалась посмотреть на себя в зеркало.

Опустила зеркальце, прикрепленное над лобовым стеклом Люськиного роскошного джипа, и глянула. Жуть! Волосы растрепаны, «конский хвост» набекрень, потное лицо все перепачкано землей, блузка порвана и расстегнута до пупа.

– У меня здесь прабабушка похоронена. Бабы Тали мама, – с достоинством пояснила я и попыталась застегнуть блузку. – Хотела цветы посадить, Троица скоро, а тут этот! Дурак какой-то! Выскочил из соседнего склепа и напугал. Только разбилась из-за него вся.

– Иди ты! Могилку, значится, прибирала, – фыркнула смешливая Люсенька, мгновенно оценив ситуацию. – Я ж подумала, ты того, бомжуешь! Вижу, бежит «прости господи» кладбищенская, а за ней клиент. Думала, ты его кинуть хочешь. Ну, думаю, надо помочь! А уж когда узнала тебя, то совсем расстроилась. Вот, думаю, япона мать, жизнь! Где ж Славка-то, думаю? Такая любовь была, и на тебе! Неужто бросил? А ты, значит, цветочки хотела посадить, а тут крендель этот пристроился! Попользоваться хотел. На халяву. Вот кобелина! Ну, цирк, япона мать! Рожа у него была, я тебе скажу! – Она лихо проскочила на красный свет, возмущенно посигналив зазевавшемуся водителю маршрутки. – Не спи, замерзнешь!

– Люсь, – предупреждающе вякнула я, заметив стоящего на следующем перекрестке регулировщика, – аккуратнее. ГАИ.

– ГИБДД, – весело поправила меня Люсенька и, нагло подрезав здоровенный «КамАЗ», перестроилась в правый ряд, въехала на тротуар и, не сбавляя скорости, понеслась дальше, распугивая редких прохожих. – Не боись, объедем.

Гаишник поспешно отвернулся и стал демонстративно глядеть в противоположную сторону.

– Слышь, Наташка, здорово-то как, что мы с тобой встретились. Честно! Недаром я сегодня во сне яйца видела. Ну, думаю, это, как пить дать, явится кто-нибудь. Неожиданно. Мне яйца всегда к встрече снятся. Не всегда, правда, к приятной. Другой раз – век бы кого-нибудь не видала, а он тут как тут – прется. Не, классно получилось! Я ведь совсем недавно в Питер вернулась. Все связи оборваны, а тут ты! Япона мать, думаю, неужели Короткова?! Смотрю – точно! Наташка! Значится, все путем, говоришь? Славка все еще при тебе? Любовь-морковь и все дела?