Текст книги "Тень Эсмеральды"

Наталия Орбенина
Тень Эсмеральды

Исполнение самых сильных наших желаний становится часто источником величайших наших скорбей.

Сенека

Часть первая

Глава первая

Следователь петербургской полиции Константин Митрофанович Сердюков испытывал неведомое доселе блаженство. Что еще может испытывать человек, всю жизнь свою положивший на алтарь служения Отечеству, неустанно и ретиво исполнявший свой долг, не помня ни отдыха, ни забвения от забот и тревог своей непростой службы. И вдруг словно остановился на бегу и оказался как по волшебству вдалеке от хмурого неба столицы, от надоевшей суеты полицейского участка, от строгого взора начальства, от пыли и шума большого города. Не стало вдруг пустой и холодной холостяцкой квартиры, где его одиночество разделяла только кухарка. Вместо всего этого следователя окружал жаркий воздух, напоенный незнакомыми ароматами, шелестело море, подкатываясь под самые носки башмаков. Окружающая природа напоминала ожившие страницы из книжки, которую он читал в гимназические годы, – там обстоятельно описывалась природа и жизнь южных губерний Российской империи. По вечерам в кустах стрекотали цикады.

Солнце понемногу скатывалось к горизонту, убавляя жар, который оно щедро дарило курортникам. Сердюков потер облупившийся нос. Его белая кожа, не привыкшая к солнцу, приобрела неприлично кирпичный цвет, зудела и к тому же стала облезать клочьями. Столь неприглядный вид необычайно конфузил Константина Митрофановича, который и без того был очень невысокого мнения о своей внешности. Увы. Создатель наградил его цепким умом, незаурядной памятью, невероятной энергией и жизнестойкостью. Но поскупился на внешнюю красоту, и не досталось бедному Сердюкову ни капельки привлекательности. Высокий, худой и такой нескладный, точно ходячий циркуль. Удлиненное лицо, маленькие глаза. Какого цвета? Да Бог его знает какого, он и сам затруднялся ответить. А уж длинный нос, так и вовсе беда! Одним словом, пропащее дело смотреть на себя в зеркало. Поэтому Сердюков и не смотрел, да и некогда ему было. Не до пустяков.

Постепенно в разряд пустяков попали и женщины, и товарищеские пирушки. Одиночество цепкой рукой ухватило следователя. Теперь он жил только службой, ничего не замечая вокруг. Или стараясь не замечать. Что проку лелеять надежды, носить в груди нежное чувство, если никогда тебе не суждено увидеть в других глазах его отблеск?

Сердюков вздохнул. Вот, это все от вынужденного безделья всякие глупые мысли в голову лезут. Был бы он теперь на службе, так и некогда было бы предаваться тоскливым рассуждениям. Ох, зря! Зря он поддался на уговоры и направился в эту тмутаракань поправлять надорванное от служебного рвения здоровье! Ему, преданному служаке, лучший отдых – новая работа! Константин Митрофанович потянулся и встал со скамьи. От долгого сидения тело затекло, он пошевелил ногами и руками, повертел головой. Раздался хрустящий звук. Сердюкова передернуло. Он уже привык не обращать внимания на этот хруст, столь неприятный для окружающих. И все бы ничего, да только стали болеть суставы, стало трудно вставать, приседать, долго быть на ногах. Столичные эскулапы в один голос уверили его, что дальше картина будет еще печальней, что надобно лечиться, что ежели болезнь запустить, так можно и до срока в отставку выйти. Мысль о том, что он может оказаться не у дел, повергла обычно сдержанного следователя в состояние, близкое к паническому. Что он будет делать на пенсии? Ведь он не умеет ничего, как только преступников ловить, выводить на чистую воду мошенников! Понукаемый скрытой угрозой, Сердюков выправил отпуск и нехотя отправился в Крым лечиться грязями.

Грязелечебница в Мойнаках, что вблизи Евпатории, вызвала у Сердюкова поначалу ощущение гнетущей тоски и раздражения. Он не привык к безделью и праздности. Но тут пришлось подчиниться и принять порядок вещей таким, каков он есть. Дисциплинированно, как солдат, следователь посещал все прописанные процедуры. Первая встреча со знаменитыми целительными грязями привела его в оторопь. Пришлось погрузиться в вязкую, горячую темную жижу, которая обхватила его целиком, и в какой-то момент он почувствовал себя человеком, которого засосала трясина. Фельдшерица, приветливо и ободряюще улыбаясь, водрузила над его головой парусиновый зонт и ушла. Сердюков попытался высвободиться, но грязь чавкнула и не отпустила его. Пришлось примириться, хотя со стороны, вероятно, смотрелось забавно. И уж точно никто бы сейчас не подумал, что человек, сидящий с жалким видом в этой ванне, – гроза всех петербургских преступников.

Помимо грязи доктор предписал купания в соленой воде лимана, именуемой рапой. Сердюков, страшно стесняясь своего худого костистого тела, старался выбирать время, когда на пляже находилось как можно меньше купальщиков. Скинув в кабинке одежду, он, вжав голову в плечи, трусцой устремлялся на мостки и поскорее окунался в жгучую соленую воду. Потом спешил обратно, сотрясаясь всем телом, на котором выступали кристаллики соли.

Через неделю пребывания на курорте, несмотря на то, что пока видимых улучшений не произошло, Сердюков вдруг почувствовал, что его стали посещать мысли, ранее неведомые. Что неразрывный обруч долга и служения стал понемногу ослабевать. Константин Митрофанович заметно перешел с энергичного и быстрого шага на медленную и ленивую поступь, столь свойственную всем курортникам. Куда спешить? Он даже стал сидеть на лавочках под кипарисами или на теплом песочке у воды. Он вдруг увидел, что в мире кроме людской подлости и злобы существуют яркие закаты, что по ночам на небе зажигаются огромные светящиеся звезды, а море светится таинственным и загадочным светом. Груз прежних лет, неудач, разочарований, – все исчезло как-то само собой.

И жизнь стала приобретать другие краски, помимо оттенков серого.

– Вечер добрый, господин Сердюков. Как нынче ваши суставы? Принимали ли вы сегодня грязь?

Полицейский вздрогнул от неожиданности и поднял голову. Перед ним стоял высокий господин в светлом чесучовом костюме, парусиновых туфлях и соломенной шляпе. Боровицкий Анатолий Ефремович. Курортник со стажем, отец многочисленного семейства, обладатель неизлечимых недугов.

– Благодарствуйте, нынче, как мне кажется, лучше, – Сердюков для верности повертел кистями рук. – Только, однако же, не могу привыкнуть я ко всему этому.

– Вы сами процедуры изволите иметь в виду, грязелечение?

– Да, именно. Неловко как-то, вроде человек, а как свинью в грязи вымажут, и лежи, грейся!

– А вы, сударь, эстет! – Боровицкий засмеялся высоким тонким голосом, что странно диссонировало с его внушительными размерами. – Да-с, согласен с вами. Это не эстетично. Только ведь и хвори не красят нас. Так уж лучше помучиться на курорте, чем потом в постели.

– Вы правы, – согласился следователь. – А где ваше милое семейство?

Он приставил руку ребром к глазам, чтобы заходящее солнце не мешало ему глядеть на собеседника.

– Сейчас придут, куда же им деваться! Только ведь маленькие дети, вы же понимаете, с ними столько мороки, столько возни. Вот и тянутся долго, пока соберутся, нет мочи стоять и ждать их по часу!

В его голосе прозвучала усталость и раздражение.

Сердюков покивал с понимающим видом, словно и у него семеро по лавкам. Между тем семейство Боровицкого не заставило себя долго ждать. Раздался веселый гвалт и визг.

– Да вот и они сами! – обреченно произнес усталый отец.

Константин Митрофанович посмотрел на него с сочувствием. Боровицкий еще был молод, ему было чуть за тридцать. Но уже успел устать от жизни, народив пятерых детей за десять лет брака. Боровицкие были теми немногими курортниками, с которыми Сердюков поддерживал мимолетное знакомство. Милая, шумная, непоседливая семья. Полицейский почти сразу запомнил, кого из детей как зовут, чем заслужил благосклонность госпожи Боровицкой. Она же сочла своим долгом заботиться об одиноком неприкаянном господине. И посему, как только они появлялись на пляже, в парке лечебницы, в зале ресторана, семейство непременно устремлялось к Сердюкову, чтобы осведомиться о его успехах в борьбе с коварным недугом.

Пребывание в лечебницах и на курортах невероятным образом повышает интерес обывателей к медицине. Еще недавно мнившие себя совершенно здоровыми, люди быстро становятся большими знатоками болезней, лекарств и способов лечения даже того, что уже неизлечимо. У кого что болело, ныло, чесалось, стреляло, кто умер, а кто чудесным образом исцелился, – вот самые животрепещущие темы для подобных бесед.

Сердюков приготовился к неизбежному, отступать было некуда. Шумное семейство, смеясь, галдя и крича, приближалось неумолимо, как девятый вал. Дети разного возраста, старшему девять, младшему два года, скакали вокруг матери, няньки и высокой барышни с недовольным лицом – сестры Боровицкого Зинаиды. Замыкал процессию лакей, тащивший высокую пляжную корзину, сидя в которой дамы Боровицкие прятались от палящего солнца, пытаясь уберечь носы, плечи и прочие части тела от коварных лучей.

– Милейший Константин Митрофанович, как поживаете, как вы спали нынче? – пропела мать семейства, одетая в розовое легкое платье без корсета и шляпу с розовыми же маргаритками. И, не дожидаясь ответа, заохала:

– А я этой ночью почти не спала, такая духота, голова совершенно раскалывалась, все ворочалась, вставала, да и дети были беспокойны. Боюсь, не было бы нынче сильной грозы, что-то пугающее в атмосфере, давит грудь, словно дурное предчувствие. Вы верите в предчувствие, господин Сердюков? – она сложила кружевной зонтик и присела на скамейку.

– Полно, матушка, что ты городишь, какое может быть предчувствие у господина следователя? – урезонил жену Боровицкий, окинув её недовольным взглядом. Он не поощрял местной курортной моды дамам в сильную жару появляться на людях без корсета. – Да и спала ты крепко, тебе, верно, просто сон плохой приснился.

– Ах, вечно ты, Анатоль… – с обидой начала было жена, но осеклась, постеснявшись продолжать при постороннем человеке.

Сердюков смотрел на госпожу Боровицкую с улыбкой и сочувствием. Милая, добрая, чуткая, славная, любящая. Курочка-наседка, хлопотливая и отзывчивая душой. Чудная жена, прекрасная мать. Чего еще желать мужчине? Однако же в тоне Боровицкого нет-нет да промелькнет раздражение, снисходительность по отношению к своей супруге. Конечно, спору нет, он красавец, яркий, темноволосый, высокий, правда, уже с брюшком и вторым подбородком, но все равно хорош! Она же, видимо, в юности тоже была прелестна, но многочисленные роды придали её фигуре полноту, заботы наложили на лицо неизбежный отпечаток.

– Благодарю вас, сударыня, за ваше неизменное внимание к моей скромной персоне, – Сердюков шутливо приподнял светлую шляпу. – Мне, как человеку одинокому, такое внимание в диковинку. Оно даже, извините, пугает!

Боровицкие дружно засмеялись.

– Ни за что не поверю, что полицейские чего-нибудь боятся! – воскликнула молодая девушка, сестра Боровицкого. Она отошла от детей, резвившихся у кромки прибоя, оставив их на няню, и тоже присела около Сердюкова. Детки дружно принялись ковырять палкой студенистое тело большой фиолетовой медузы, выброшенной волной на берег. Старшие же заспорили, сколько сортов халвы они попробовали за это время. Шоколадная, ореховая, фисташковая, миндальная… Нет, еще сахарная, ванильная…

– Увы, Зинаида Ефремовна, мы такие же живые люди, как и прочие рабы божии. Нам так же свойственны все страхи рода человеческого, – мягко ответил полицейский и незаметно отодвинулся от собеседницы, чтобы никоим образом не прикоснуться ни к одежде, ни к руке барышни.

– Знаем, знаем, чего вы боитесь! – лукаво погрозила пальчиком Таисия Семеновна Боровицкая. – Боитесь, что Амур ранит ваше сердце!

Сердюков вздрогнул и принужденно засмеялся. Зинаида опустила голову с высоко заколотыми на затылке волосами и стала пересыпать песок сквозь пальцы, избегая взгляда собеседника. Кажется, следователь оказался прав в своих ужасных подозрениях. Неужели семейство Боровицких окружило его плотным кольцом своей заботы, чтобы пристроить наконец замуж сестрицу Зиночку? Боже милосердный! Она, конечно, неплохая девушка, и даже симпатичная, правда, без той яркости, которая досталась брату Анатолию. Но ведь недаром засиделась в девках! Насколько успел заметить Сердюков за время непродолжительного курортного знакомства, характер Зина имела своенравный и капризный. Затянувшееся девичество, похоже, добавляло масло в огонь её нерастраченных чувств. Боровицкие возили её с собой по курортам с надеждой найти ну хоть какого-нибудь жениха из отставников – военных, чиновников средней руки. Да только пока все без толку. К тому же из экономических соображений мадам Боровицкая норовила приспособить золовку в виде еще одной няни и гувернантки для своих детей. Но возня с малышами и поиск жениха – вещи несовместимые!

Сердюков приглянулся Боровицким. Они навели о нем справки в гостинице и были поражены, что такой достойный человек пребывает в одиночестве. Конечно, полицейский – не бог весть что, человек небогатый. Но по всему видно, что порядочный. Без пороков, словом, отчего не попробовать?

Так рассуждала Таисия Семеновна. Анатолий Ефремович только пожал плечами. Сама же Зиночка не испытывала к новому знакомому никакого интереса, и только понукаемая женой брата принимала участие в охоте на жениха.

Все эти уловки Сердюков раскусил почти сразу. Ему стало смешно и противно. Боровицкие производили на него приятное впечатление, но только как временные знакомые, о которых он скоро позабудет. Но сделаться зятем? Благодарю покорно.

– Мы нынче намеревались нанять лодочника-грека да прокатиться по морю. Не желаете ли присоединиться к прогулке? – спросила Таисия Семеновна.

– Благодарю, но вынужден отказаться. Не сочтите меня невежливым, господа! Однако я засиделся, надобно мне пройтись. К себе пойду, пораньше лягу.

Следователь поднялся, отряхнул песок, помахал всем шляпой и быстро ретировался, оставив Боровицких в неприятном недоумении.

Глава вторая

– Вот, опять, опять сбежал! – в сердцах воскликнула Таисия Семеновна. – Зина, ты бы хоть самую малость потрудилась заинтересовать собой господина Сердюкова!

– Ах, как все это мне гадко, гадко! – вскричала Зина и бросила пригоршню песка в сторону Таисии. – Вы меня точно товар лежалый предлагаете!

– Что ж поделаешь, если так оно и есть? – хмыкнул Анатолий Ефремович. – Невесты – товар скоропортящийся!

– Анатоль! – жена покачала головой.

Но оскорбительные слова уже были услышаны. На глазах Зины вскипели слезы обиды и негодования.

– Конечно, разумеется! Только на что я трачу уйму времени? Не вы ли экономите, не нанимая гувернантки? Не я ли целыми днями вожусь с вашими детьми?

– Что ты, что ты, тихо! – зашикала Таисия Семеновна.

Дети, игравшие у воды, чуть поодаль, подняли головы и стали прислушиваться к ссоре старших.

– Как можно так говорить, ведь это твои родные племянники!

Но Зина уже не могла остановиться. Накопившаяся обида полилась неудержимым потоком.

– Хорошо тебе было, дорогой брат, когда папаша и мамаша нашли тебе выгодную невесту и устроили брак с Таисией. Сам бы ты тогда, после злосчастной дуэли, после истории с Розалией, что бы мог поделать, кто бы за тебя отдал свою дочь! Если бы папенька тогда не…

– Замолчи! – зашипел Анатолий и вскочил, словно хотел ударить сестру.

– О чем вы? – Таисия испуганно переводила взор с одного на другого. – О чем это вы говорите? О какой дуэли, Анатоль?

– Глупости! Это она в сердцах сказала. Все пустое, – он деланно махнул рукой и нехотя поднялся.

Женщины остались сидеть на скамейке. Вечернее солнце неизбежно катилось к горизонту. Обычно это самое приятное время семейство проводило в неге на пляже. Сегодня вечер оказался испорчен. И не только вечер. Тяжелое недоверие, подозрение и недосказанность разъедают самые дружные и любящие семьи.

– Я требую, чтобы ты мне объяснила, о чем шла речь! Я имею право знать все, что относится к моему мужу, к нашему браку, – Таисия сердито посмотрела Зине в лицо.

– Ты напрасно так сердишься, – Зина поняла, что в гневе наговорила лишнего, и снова принялась ковырять песок. – Ничего особенного, ничего важного. Просто глупости, которые бывают в юности у каждого мужчины, и ничего больше. Ты же знаешь, какой он у нас самолюбивый. Он не хочет, чтобы ты знала о его слабостях или промахах. Он так тебя любит, так дорожит тобой и твоим мнением!

Зина замолчала. Вранье выходило нескладное, да делать нечего. Сами виноваты, довели.

– Да прекрати же ты возиться в песке, точно дитя малое! – Таисия поняла, что больше ей ничего не скажут. Что ж, она все равно найдет возможность все вызнать. Что за дуэль такая? Анатолий и дуэль? Да может ли такое быть!

– Ах, как нынче жарко! – желая перевести разговор на другое, произнесла Зина.

– Чего же ты хочешь, юг! – раздраженно ответил брат. – Если не желаешь жары, надобно приезжать в сентябре, в бархатный сезон.

– А отчего такое название? Бархатный?

– Оттого, что по вечерам становится прохладно, и, вышедши погулять, дамы и кавалеры наряжаются в бархатные жакетки и пиджаки.

– Опять ты насмехаешься надо мной! – Зинаида надула губы. Анатолий же направился к детям, которые оставили медузу и принялись собирать ракушки и мелкие разноцветные камешки, отшлифованные водой.

Таисия посмотрела в сторону мужа и детей. Как он хорош! Как она любит его! Несмотря ни на что!

Зина тоже смотрела на брата, и перед её взором невольно всплывали иные картины.

Зина уже полчаса как вернулась с прогулки, да все никак не могла собраться. Уже давно родители заждались на веранде к обеду, а молодежь все не появлялась. Зине шел пятнадцатый год. Учеба в гимназии не задалась, и родители взяли для дочери гувернантку, чтобы та научила барышню всему тому, что необходимо молодой женщине. Выбирали долго и, наконец, по отличным рекомендациям в дом прибыла гувернантка. Звали её Розалия Марковна Киреева. Жаль, что к бумагам не прилагается портрет кандидатки. Маменька, Полина Карповна, как увидела гувернантку, так и расстроилась, чуть ли не до слез. Девушка оказалась красоты невиданной, полная грации и природного изящества, с изысканными манерами и удивительным очарованием. Но разве можно нанимать такую в дом, где есть юноша, в котором кровь кипит, как чайник на плите? И не откажешь, коли уже согласились, и только потому, что, мол, слишком, слишком красива для гувернантки.

Гувернантка, между тем, свое дело знала хорошо. И, несмотря на нервозный характер своей подопечной и её непреодолимую лень, умудрилась найти с ней общий язык и подвигнуть к учению. Худо-бедно дело пошло на лад. Однако хозяева не спускали глаз с девушки, боясь, что её чары околдуют падкого на все яркое Анатолия. Так прошел год, потом еще полгода.

Летом Боровицкие выезжали на дачу в южную Финляндию. Там, среди живописной природы Иматры, неподалеку от озера Сайма, вблизи от удивительного по красоте водопада Иматранкоски, образуемого рекой Вуоксой, они имели хорошенькую дачку. Бурные потоки водопада привлекали петербургскую публику, иной раз летом в Иматру прибывало до четырнадцати поездов в день желающих полюбоваться красотой водопада и каньоном реки Вуоксы. Поэтому каждое лето на дачу к Боровицким приезжало целое общество, гостило много молодежи.

Частенько заглядывали Желтовские, мать и сын. Госпожа Желтовская Александра Матвеевна приходилась Полине Карповне дальней родней. Они называли друг друга кузинами. Её сын Сережа был почти одного возраста с Анатолем. Анатоль учился в университете, да только не одолел до конца курса наук. Уповал на связи отца, отставного полковника, надеясь получить место чиновника средней руки. А Сережа заканчивал училище правоведения, и впереди маячила адвокатская карьера. И когда в доме Боровицких появилась Розалия Марковна, то постепенно сложилось маленькое общество, состоящее из брата и сестры Боровицких, госпожи Киреевой и Сергея Желтовского. Они вместе гуляли, читали, музицировали. Полина Карповна не находила себе места. С одной стороны, для нелюдимой и капризной Зины это была прекрасная школа светского поведения. С другой стороны… Ах, боже ты мой, что может быть с другой стороны!

На веранде расположились хозяева дома и Александра Желтовская. Хозяин дома Ефрем Нестерович, полковник в отставке, с трубкой в зубах мерил веранду широкими шагами и словно командовал себе:

– Ать, два! Шире шаг! Напра-во!

Александрина с усмешкой наблюдала за этой шагистикой. Уже давно на пенсии, а все командует, все семейство как в казарме живет! Чтобы хозяева не увидели её усмешки, она раскрыла веер и стала им обмахиваться.

– Уф, жарко нынче!

– Да, Александрина, жарко. Вот и дети, видимо, никак не могут отдышаться и переодеться к столу. Ведь вы купались?

Этот вопрос хозяйка дома адресовала к Сереже Желтовскому, который сидел на ступеньках веранды. Сережа поднял светловолосую голову и широко улыбнулся. Госпожа Желтовская с нежностью смотрела на него сверху. Конечно, у него нет яркой красоты Анатолия. Но он такой чудный, такой нежный. Такой надежный, крепкий. Славный, славный мальчик!

– Да, Полина Карповна! Невозможно устоять по эдакой жаре!

– И девушки купались, Зина и Розалия Марковна?

– Конечно, но они отошли подальше от нас, мы их только слышали. Розалия Марковна очень щепетильна в подобных вопросах.

– Но ведь тут такое течение, такие опасные берега! Я всегда волнуюсь, когда вы уходите гулять вдоль реки. Надеюсь, вы в озере купались?

– Разумеется, не волнуйтесь, мы купались в озере, там вода почти стоячая. Да, в реке некоторые места очень коварны! Но ведь Анатолий вырос тут, он знает каждый камешек. Он всегда предупреждает, куда нужно ступить.

– Места тут удивительные! – подхватила разговор Желтовская. – Я рада, что и мы теперь тут снимаем дачу. Не думала, что после Варшавы меня что-нибудь так восхитит!

– Конечно, замечательные места, недаром тут весь Петербург летом собирается. И даже их Императорские Величества и Высочества приезжают поправить здоровье. Вот и гостиницу премиленькую построили на берегу, точно замок! – с гордостью сказала Полина Карповна, словно сама создала окружающую действительность.

Александра Матвеевна сдержанно улыбнулась. В юности она с родителями жила в Польше, по месту службы отца. Там же вышла замуж за польского дворянина, родила Сережу. Но муж её скоро умер, и, когда мальчику шел шестой год, она вернулась в Петербург.

– Отчего же они так долго! – сердито постучал трубкой о перила полковник. – Сергей, сделайте одолжение, поторопите Анатолия, да пусть он и сестру зовет! Не дело это – нам их полдня ждать!

Сережа легко подскочил и скрылся в доме.

– Как славно они дружат! – улыбнулась вслед Желтовская.

– Да, славно, если вы имеете в виду наших сыновей.

– А кого же еще? – искренне удивилась Александра Матвеевна.

– Меня пугает то обстоятельство, что госпожа Киреева превратилась в некого кумира этих молодых людей и моей дочери, в заводилу всей их дружбы!

– Что с того? – пожала плечами Желтовская. – Она порядочная женщина, у неё блестящие рекомендации. Училась в институте благородных девиц, вышла второй ученицей. Вы же сами её выбрали и всегда были очень довольны.

– Она, прежде всего, гувернантка и должна знать свое место! – с нарастающим раздражением произнесла Боровицкая.

– А, вот вы о чем! Полно, кузина! Теперь иные времена! Каждый человек славен своими делами, талантами. Теперь и женщина может занять в обществе достойное место, если принесет пользу!

– Слышу любимые песни! – ехидно заметил Ефрем Нестерович. – конечно, как же вам не вступиться за скромную труженицу. Ведь вы у нас известная либералка, поборница женских прав и все такое! Да я вам скажу, во-первых, место женщины там, где указал Создатель.

У семейного очага. А все прочее – от лукавого. А то, что вы все время толкуете о равенстве и прочих опасных вещах, так это, душа моя, вы просто наслушались своего покойного мужа-вольтерьянца, вот и вторите ему! Как можно толковать о равенстве! Каждый сверчок должен знать свой шесток и вести себя подобающим образом. Так ведь и солдат будет указывать генералу! Госпожа Киреева, спору нет, достойная барышня, но она служит в этом доме! Служит!

– Это вы потому так раскипятились, что боитесь, будто Анатолий соблазнится её неземной красотой! – засмеялась Желтовская.

Но смех её был натянутым. Её покоробил грубый тон Боровицкого, к которому она за много лет так и не смогла привыкнуть.

– Можно подумать, дорогая Александрина, что вас бы не испугал подобный мезальянс вашего единственного сына и безродной гувернантки.

– Наверное, меня бы не обрадовало подобное стечение обстоятельств. Но я не вижу в этом трагедии. Каждый человек достоин счастья, независимо от того, кто он и на какой ступени стоит. Впрочем, я не понимаю, отчего такое волнение, разве уже что-нибудь произошло? По-моему, причин для волнения нет!

– Ну да, ну да, – недовольно и недоверчиво произнесла Полина Карповна, и разговор увял.

Полина и Александрина, сколько знали друг друга, всегда невольно сравнивали каждая свою жизнь с другой. Завидовали или, наоборот, гордились. Смолоду обе были хорошенькими, за обеими давали неплохое приданое, достаточное, чтобы прилично замуж выйти. К сожалению, Полине Карповне не довелось лично знавать покойного супруга родственницы, приходилось довольствоваться только рассказами самих Желтовских. Только этим рассказам Боровицкая мало верила. Что может помнить пятилетний ребенок об отце? А Александрина всегда была склонна к преувеличениям. По рассказам Желтовской выходило, что её покойный супруг – чистый ангел, просветитель, образованнейший и благороднейший человек. Более такого на свете не сыскать, вот почему она не смогла пережить потери и вернулась в холодный Петербург. Но душа ее по-прежнему пребывала там, там, где упокоился супруг. Боровицкая все недоумевала, отчего кузина не осталась в семье мужа, увезла сына от польской родни? Но Александра только вздыхала. Она и дома прекрасно устроилась. К тому же сына надобно было выучить, пристроить, где еще лучше это сделать, как не в столице?

Боровицкие приняли самое живое участие в судьбе овдовевшей родственницы. Полина Карповна даже пыталась сватать Желтовскую, в надежде подыскать ей супруга наподобие собственного. Чтобы не книжки умные читал и рассуждал по-французски о высоких материях, а грубым голосом гонял всех домашних, немилосердно курил в комнатах, стряхивая пепел на ковры, распекал жену и детей. Словом, такого же супруга, как сам Боровицкий, чтобы ей, Полине Карповне, тоже не обидно было жить на свете. Однако Желтовская уклонялась от выгодных брачных предложений, храня верность незабвенному супругу. Александра Матвеевна не только помнила мужа, но и единственного своего сына Сережу воспитывала в духе либерального просветительства, без конца ставя в пример покойного родителя, его высокие идеи и благородный характер. Сережа вырос с именем отца на устах. Он почти не помнил его, но благодаря рассказам матери, казалось, почти не ощущал потери.

Послышались голоса. На веранде показался высокий плотный молодой человек с ярким румянцем на загорелом лице – сын хозяев. Следом Зина, Сережа. Последней вышла к столу гувернантка. Желтовская невольно дольше обычного вглядывалась в лицо девушки. Как иногда щедр Создатель! Какая дивная, неотразимая красота. В ней явно чувствовалась нега Востока. А какая фигура, тонкая талия, гибкая спина, высокая грудь. Просто виноградная лоза! Розалия. Воистину роза, прекрасный цветок!

Расселись. Обед был сервирован на просторной веранде. Ветер колыхал кружевные занавески на распахнутых окнах и края вышитой скатерти. Лучи солнца украдкой скользили по хрустальным бокалам, кувшинам со смородиновым морсом. В тарелках уже искрилась ботвинья с кубиками льда, манили хрустящие огурчики, упоительно пахло телячьими отбивными.

Розалия Марковна, вышедшая к столу следом за своей воспитанницей, скромно и с достоинством поздоровалась и тихонько села у края стола. Она в беседу не вступала, но чувствовала, что разговор шел о ней. Обед шел своим чередом, близился десерт. Посередине стола уже красовался воздушный пирог, яблоки и клубника. Полина Карповна, раздраженная предшествовавшим разговором, невольно желала хоть как-нибудь уязвить гувернантку.

– Помнится мне, Розалия Марковна, что вы как-то упомянули, будто родители отца вашего не принадлежали к православной вере? – Боровицкая положила в рот клубничину.

– Да, сударыня. Предки моих родителей происходили из древнего народа, живущего в Крыму. Караимы называются.

– Что это за караимы такие? – фыркнул Ефрем Нестерович. – Татары, что ли, мусульмане или язычники?

– Татары действительно близки караимам по образу жизни, – мягко продолжала Розалия Марковна, словно не чувствуя недоброжелательного тона хозяев – она уже привыкла к подобной манере беседы в этом доме. – Только вера их скорей ближе к православию. Они почитают Иисуса Христа, но считают его не сыном Божьим, а Пророком, как и мусульмане своего Магомета. К тому же они не признают Святой Троицы и Святого Духа.

– Да как можно терпеть такое святотатство! Какое же тут православие! Точно иудеи! – недовольно вскричала Боровицкая и отодвинула тарелочку с ягодами.

– Нет, сударыня. Смею заметить, что иудейская вера тоже далека от веры караимской. Караимы не признают никаких постановлений духовенства, не чтут Талмуда, подобно иудеям. Они почитают только Библию, Ветхий Завет.

– И как можно терпеть столько иноверцев! Ваш папенька правильно поступил, что сделался православным христианином! – продолжала Полина Карповна.

Розалия Марковна старалась говорить спокойно и бесстрастно. Хотя наблюдательный человек давно заметил бы, что её грудь стала подниматься чаще, что щеки стали яркими. Она все сильней сжимала губы, не позволяя себе резкого тона или раздражения.

– Да, обстоятельства жизни моего покойного отца сложились таким образом, что он принял православную веру. И меня крестил батюшка. Однако посмею заметить, что вероисповедание человека вовсе не означает, что он лучше или хуже других.

– Вот тебе раз! – громко стукнул вилкой по столу Ефрем Нестерович. – Да кто же, кроме русского и православного человека, к геройству способен? К защите Отечества своего?

– Отец рассказывал мне, что среди доблестных защитников Севастополя во время Крымской кампании было много караимов, они же потом и на Балканах воевали. К тому же государи наши, Екатерина Великая, Николай Первый, Александр Первый, нынешний Государь, все покровительствовали караимам, даровали им многие права, как и православным.