Текст книги "Добровольная жертва"

4.

Они опять каким-то меня образом провели. И отец потому совершенно не настаивал на моем согласии с планами Лиги на мою судьбу, что оно и не требовалось. Они попросту отправили меня в покинутый лес, где я развалилась себе спокойно под кустиком …

* * *

… и уже приходила в себя под шершавым языком Лэппа, вознамерившегося поживиться моим ухом, раз уж оно так долго валяется тут невостребованным. Я отогнала прожорливого четвероногого и прислушалась. В лесу было спокойно: довольно перекликались птицы, деловито сновали шмели. Обширная поляна занималась тихими делами. Никому до нас с желтогривым дела не было, кроме оголодавших на диком лесном пайке насекомых.

Меня вышвырнули как надоевшего щенка. Но они забыли, что мне не обязательно нужен оставленный маячок, мой собственный след, чтобы вернуться, и, разозлившись, я заявилась в то же место к тем же лицам…

* * *

… с вопросом в уходящие спины:

– А попрощаться? Забыли?

Опекун уже взялся за кованую ручку двери и словно примерз к ней, схваченный внезапным оледенением. Ребах что-то дощебетывала, на ее лице еще играла улыбка, уже сменявшаяся раздраженным удивлением. Альерг со вздохом опустил плечи:

– До свиданья, Рона!

– Куда такая спешка? Я еще не позавтракала, а меня уже бесцеремонно выпнули! – я была удивительно безмятежна, а на подругу старалась не смотреть, хотя она и напустила виноватости в очи. – И где мой оруженосец? Я без него никуда не уйду!

– Хорошо, Рона, – подозрительно быстро согласился наставник. – Действительно, подкрепиться на дорожку не помешает.

«Ну, не яд же вы мне подложите!» – демонстративно подумала я. Альерг негодующе порозовел. И я вдруг догадалась, почему он так подчеркнуто спокоен, словно я не спутала в очередной раз их крапленые карты. Они уже знали, где меня искать. Я показала им место, куда все-равно, рано или поздно, должна была вернуться, потому что, если исчезнет та, что меня породила, исчезну и я. Что там от меня осталось, я представить себе не могла, хотя интересно было бы взглянуть со стороны. Может быть, тело. Или призрак. Или нечто иное.

– Ты очень рискуешь, Рона, – с пуховой мягкостью, чтобы не спугнуть меня, сказал опекун. – Твоя интуиция, твой инстинкт безупречны, и мы не рассчитали, что они так сильны. Но ты не обучена сознательно управлять своими действиями. Ты сейчас совсем беззащитна там, в лесу, потому что не перешла сюда полностью. Нет опыта, не хватает сил. Когда мы перемещаем себя в той или иной форме, нас защищает рандр. Это и передатчик, и оружие. У тебя его пока нет. Поэтому мы обеспокоены и, конечно, пытаемся сейчас разыскать тебя. Ты даже не представляешь, как сейчас глупо и опасно твое упрямство! Даже такой необычный конь как Лэпп не сможет долго тебя защищать! Ребах, ну хоть ты скажи ей!

Альерг чуть не плакал над моей ослиностью. Ребах тоже смотрела умоляюще:

– Роночка, пожалуйста, поверь! Мы же не враги! Тебе надо вернуться, пока не поздно! Пожалуйста!

– А что Лэпп? – я по-прежнему смотрела только на мастера.

– Я не ясновидящий. И не специалист по лошадиному разуму из-за отсутствия такового. Разве что по ослиному, – горько намекнул он. – Могу только сказать, что животное сильно встревожено.

– Пока! – буркнула я, отправляясь восвояси. На этот раз растаяла не я, а все мое предательское окружение вместе со стенами. Все-таки, ощущение было менее болезненным.

Сильно встревожено – не то определение для описания смертного ужаса Лэппа. Он мелко дрожал, хрипло всхлипывал в изнеможении, но стоял как вкопанный между мной и отвратительной тварью, медленным гигантским пузырем выползавшей из леса на обширную поляну. Тварь выбрасывала короткие щупальца и подтягивала на них колыхающееся, белесое, в радужных разводах тело, приближаясь пядь за пядью к парализованной жертве. Она была примерно в половину человеческого роста. Внутри полупрозрачного склизкого пузыря что-то непрерывно ворошилось, толкалось, мельтешило и вспыхивало.

Откуда она взялась? Только что, минут пять назад в лесу было спокойно и радостно! Когда она успела подобраться так близко?! Всего три сажени, и она сожрет верного коника. Мою голову начали разламывать невидимые когти, словно кто-то пытался изъять мозги. Борясь с болью, я закричала, схватила Лэппа за повод и безуспешно попыталась сдвинуть. Я закрыла желтогривому остекленевшие глаза. Он дернулся, отступил на шаг и снова неподвижно замер. Лихорадочно поискав в сумке, я вытащила кинжал и, забравшись в седло, – вдруг он рванет с места прямо на тварь, – уколола коника до крови. Если он и содрогнулся, то в общей дрожи это движение потерялось.

Тварь наползала с неотвратимостью ночи, а вместе с ней тошнотворное зловоние. Дункан был прав: что я буду делать, если враг будет не человеком? Как я остановлю тварь, в которой не было ничего даже от животного?! Что-то подсказывало мне, что кинжал в нее лучше не бросать: она либо проглотит, не поперхнувшись, либо лопнет под острием, и тогда не известно еще, какая мерзость из нее хлынет. Но, может быть, тогда Лэпп сможет стряхнуть оцепенение.

– А ну, брысь! – замахнулась я на ползучую мерзость. – Пошла прочь!

У колена зашебуршало, клапан седельной сумки откинулся, и забытый крапленый туз вывалился, сонно зевая, топорща усы и оглядываясь, чем тут можно поживиться. Я не успела его прихлопнуть. Увидев гигантский шмоток ползущего студня, котяра издал то ли алчный, то ли боевой, но свирепый клич. Увернувшись от моей руки, метнувшейся схватить его за шкирку, он одним махом взвился на нависшую ветку. И так оглушительно рявкнул на чудище, словно в кошачей шкурке зашита была стая разъяренных волков. Тварь замерла, растерянно колыхаясь. Лэпп взбодрился и отступил еще на два шага. Взъерошенный котяра белкой сиганул по веткам, не слыша мои отчаянные призывы, и, хищно выставив весь зубасто-когтистый арсенал, обрушился на пузырь.

Тварь лопнула. Брызнули во все стороны ошметки, вереща и разворачивая липкие радужные крылышки. Кот перекусил пищащее нечто, отшвырнул, тут же сцепился с другой налипшей на него нечистью и с истошными воплями укатился в сторону. Я бросила кинжал в маленькое чудовище, летящее в лицо на неумело трепещущих крылышках, уверенно ощерив склизкую алую пасть. Монстр упал. Его разноцветные искрящиеся крылья необыкновенной красоты смялись под копытом ожившего, наконец, Лэппа. Конь опомнился и понесся прочь. Внезапно с неба сорвался солнечный язык, воспламенив дико визжащие ошметки лопнувшего слизня. Конь, подстегнутый огненной плеткой, мощным скачком вылетел из разверзшегося ада. Я тряпочкой взлетела по ветру, успев ухватиться за многострадальную гриву, и до искр в глазах ударилась о седло, когда Лэпп внезапно остановился на другом краю поляны.

Над горящими деревьями реял дракон, изгибая изящную шею, и беспощадно выжигал все пространство, где была тварь. Все, что вылетело из лопнувшей жути, тут же сгорало в корчах. Там, где Лэпп только что дрожал осиновым листом, полыхал пожар. Дракон поднялся повыше, сделал разворот и начал выжигать лес по окружности значительно большего диаметра, чтобы ни одного случайного следа твари не уцелело. Я прикинула, что мы окажемся внутри кольца, и отчаянно закричала, понукая лишенного инстинкта самосохранения Лэппа, и не в меру любопытный конек, заглядевшийся уже на сказочную огнедышащую невидаль, соизволил помчаться прочь уже без оглядки, стремясь выйти за пределы круга.

Лэпп превзошел себя в беге, больше похожем на полет, и вскоре мы уже падали с крутого берега в реку и плыли, захлебываясь. Добравшись до спасительного песочка, даже сверхвыносливый желтогривый растянулся без сил. Я скатилась с него и тоже растянулась, все еще не веря в спасение.

Дракон уже изнемогал, но замкнул огненный круг. Красив он был на диво, весь медово-золотистый, сверкавший в лучах солнца, словно чешуя его была из золотых слитков, отполирована или покрыта драгоценными каменьями. Он с трудом набирал высоту, чтобы не сгореть в им же порожденном пламени. Плюнув напоследок в огненный котел, дракон перевалился на одно крыло, развернулся и спикировал прямо на нас. Все правильно: птичка потрудилась, теперь пора перекусить, пока завтрак под боком.

Притомившийся конь даже ухом не повел на дракона, печально глядя на клок травы, торчавший в двух шагах от него, всей мордой выражая отчаянную мечту, чтобы у травы выросли ноги, и клок сам подскочил и сунулся ему в зубы. Я вздохнула и выполнила его мечту. Коник потянулся мягкими губами, слизнул клочок, словно его и не было, и так же мечтательно покосился на реку, желая, чтобы та стала лужицей перед носом. Я вяло пожурила зарвавшегося, указав ему на мокрое ухо:

– Ты, подарочек несчастный, только что нахлебался так, что из ушей течет!

Лэпп вздохнул. Дракон в опасной близости откликнулся эхом, но уже не так жарко. Он весь как-то потускнел и сидел на песочке, нахохлившись, как курица на яйцах, слегка растопырив уставшие крылья. И оказался не таким и большим, примерно с трех лэппов. Лес за рекой полыхал, выгорая дотла. Через реку все плыла и плыла успевшая спастись живность.

Дракон внимательно посматривал на измученных животных. Вдруг он встрепенулся, перебежал вдоль берега утиной походкой вперевалку и прицельно чихнул огненным сгустком на выбиравшуюся из воды лисицу. Та опала горкой угольков, не успев удивиться несправедливости этого мира. Лисенок, копошившийся рядом, взвизгнул от ожога и дрожа, спотыкаясь трехпало, изо всех силенок поковылял к зарослям чертополоха, поджимая пострадавшую лапку. Дракон отвернулся, встретился со мной немигающим взглядом и отвернулся в другую сторону. Больше из реки никто не выбрался. Отважного котяру мы не дождались.

Лэпп поднялся, пихнул меня мордой, понуждая расстаться с насиженным местом. Хвост у него обгорел наполовину, пострадала и грива. Я поднялась, охая, как древняя старушонка, и оставшимся в наличии кинжалом кое-как подровняла прическу конька. Безжалостно срезала и часть собственной подпаленной косы. Если б не река, мы бы так легко не отделались. Я посмотрела на оцепеневшего дракона. Он снова нахохлился, тяжело дыша, наблюдая за нами усталым янтарным глазом.

– Пелиорэнгарс! – позвала я. Это была даже не догадка. Просто единственное известное мне имя единственного известного мне дракона.

Он скривился и высунул длинный раздвоенный язык. Уже оправившийся Лэпп бодрым шагом двинулся прямо в огненное драконье нутро. Я повисла на его шее, уговаривая не брать пример с ходячего пучка травы, которым он только что позавтракал. Желтогривый фыркнул на меня и тряхнул шеей, сбрасывая как надоевшую блоху. Тогда я сама побежала к дракону. Тот испугался нашей активности, занервничал и попятился, переступая с лапы на лапу.

– Пелли, не бойся, я ничего тебе не сделаю! – заворковала я, с трудом подавляя чуть не сорвавшееся «цып-цып-цып». – Только скажи, что это за тварь была такая жуткая?

Лэпп ухватил меня зубами за подол, не давая приблизиться к чудовищно оскалившейся пасти. А пока мы оспаривали право первенства быть поджаренным и съеденным, дракон отбежал косолапой походкой по бережку от навязчивой парочки, на бегу разворачивая перепончатые крылья, подскочил и взлетел, взвихрив песок, ослепивший нас на несколько минут. Пока мы отфыркивались и отплевывались, он уже золотистой точкой истаял в лучах полуденного солнца.

Ветер переменился, и с другого берега поползли удушающие клубы дыма. Лэпп услужливо подставил бок. Путь я предоставила выбирать желтогривому. Из четырех сторон света две были уже запретными: на юге был пожар, на западе Гарс. Коняка не дождался распоряжений, подумал и повернул на север. Где-то там была цитадель Бужды.

5.

Дородная хозяйка харчевни пренебрежительно оглядела грязную оборванную девушку с неровно подстриженной, словно мечом отрубленной косой, робко оглядывавшую заведение. Конек ее непонятный, небрежно привязанный в тенечке к ограде, был под стать страннице, – весь в клочках и подпалинах. И свирепо огрызался на осатаневших собак. Девица наверняка из погорельцев. Уже десятка два беженцев прошло с юга через село. Кошмаров порассказывали и про тварь, что несколько дворов на выселках подчистую выела. И про пожар лесной, вспыхнувший в одночасье и охвативший весь Дерельский лес.

Если гарь от пожара убедительно доносилась с южным ветром и до местных носов, то в жуткую тварь верилось с трудом. Не слыхали никогда о таких. А час назад проехавший через село мужичок, сумевший вывезти на телеге все свое семейство и кое-какой скудный скарб, еще об одной небыли сказывал: что будто бы лес поджег дракон невиданный. Семейство дружно выло от страха. Так же в один голос твердили о драконе.

Худое творилось с утра в округе. Селяне скопом отправились поглядеть: не угрожает ли пожар их полям, не перекинется ли через реки. Погорельцев было немало. Нищих, разбойников да воров теперь разведется окрест столько, что охрану надо будет нанимать: сынок один не справится. Верзила, прислонившийся к косяку на входе, внимательно оглядел оборванку поднял вопросительный взгляд на хозяйку: прогонять, или сама уйдет? Толстушка покачала головой и проворчала вошедшей: «Поди на задний двор, может объедки какие найдутся».

Я порылась в котомке, унаследованной от магистра. Пальцы нащупали довольно тугой кошелек, из которого я с усилием выковыряла монетку помельче. Это оказался аримский золотой. Я мысленно возблагодарила своего похитителя и попечалилась о его участи. Что-то с ним сталось?

Хозяйка распахнула удивленные глаза и воровато огляделась, стремительно накрывая ладошку обеими руками. Прошептала, наклонившись к уху:

– Что ты, милая! Разве можно на глазах у всех такими деньгами трясти! Люди здесь всякие, сама понимаешь… Садись в уголок, я принесу тебе, что нужно.

Монетка ловко перекочевала в пухлую руку. Я оглянулась, перехватив несколько любопытных взглядов. В харчевне обосновались десятка полтора человек, несмотря на час, подходящий скорее для позднего завтрака, чем для раннего обеда. Был и пробужденный – рябой, пьяно задумавшийся над кувшином.

За столом неподалеку двое общипанных бродяг вытянули гусиные шеи, пытаясь рассмотреть, что там прячет подозрительная странница. Все прекрасно понимали, что погорельцы обычно пытаются прихватить с собой самое ценное. И где их еще вылавливать как не по харчевням? Под моим взглядом парочка осела, моментально сделав равнодушно-туповатые лица.

В дальнем углу длинноволосый лютнист настраивал инструмент, тихонько трогая струны и подтягивая колки, не забывая при этом прихлебывать из высокой кружки и, откидывая с глаз черные пряди, выжидательно поглядывать на соседей: кто раскошелится на обед. На кружку он только что заработал и растягивал теперь удовольствие, но не до бесконечности же его растягивать.

Я глазами показала хозяйке на лютниста, посчитав, что монеты хватит накормить всех присутствующих, не говоря уже о паре добрых обедов, мне одной столько не съесть. Хозяйка скривилась, но понятливо кивнула. Я забралась в другой пустовавший угол, из которого в пыльное окошко могла присматривать за Лэппом, вяло жующим зерно из бадейки. Расседлывать я его не позволила, решив, что долго здесь не задержусь.

Хозяйка харчевни – непроявленная лешачиха, как и ее сынок – поставила передо мной скромную еду: отбивную с капустой, пару пирожков, да кружку воды.

Пока я принюхивалась к зеленоватому кусочку мяса, толстушка обошла столы, собрала пустые кружки, поставила полные. Мне не понравилось, как она перемигнулась с любознательной парочкой. В одном из них прятался упырь. Слишком близкий к проявлению. И это было странно. Неужели кто-то из нежити решил нарушить Изначальный договор?

Верзила утвердился на входе еще монументальнее. Призадумавшись над сизой капустой, я украдкой осмотрела окно, плотно ли прикрыта створка. И вздохнула с облегчением: оно было открыто и без решетки. Оставался шанс бежать.

Странствующий музыкант уже оторопело моргал на свой заставленный тарелками и кувшинами стол, отхлебнул из кувшина. Вся харчевня тоже взирала на это зрелище с недоуменным почтением. Длинноволосый закинул лютню за плечо, сгреб пару тарелок, прихватил кувшин и решительно направился к моему столу. Плюхнулся на скамью напротив, взял бесцеремонно мою кружку, понюхал и сморщился:

– Как это можно пить? Мне тут бог послал получше пойло. Даже не бог, а скромная такая богиня. Угощайся!

Я поспешно отобрала кружку. Неожиданный сотрапезник тут же сунул длинный нос в мою тарелку:

– Тогда поешь по-человечески, скромница! Думаешь, я не понял, кому обязан этим блаженным изобилием? Местная публика не страдает приступами благотворительности. А как зовут милосердную богиню? Меня люди кличут Сильвеном.

– Рональда, – помедлив, придумала я. Что-то подсказывало мне, что не надо далеко уходить от истины, но и приближаться следует не в таком месте.

– Не крестьянское у тебя имя, красавица. И не местное, а с далекого севера. И сама ты выглядишь как снегурочка. Разве что слегка обгоревшая, – широко улыбнулся лютнист, приступая к трапезе.

Есть не хотелось. Солнце решило выгореть дотла, не достигнув зенита. Жара стояла небывалая. Небо плавилось. В тесном помещении стояла невыносимая кислая духота от распаренных тел, перегара, табака и варившейся на кухне пищи. Запах доносившейся гари отбивал всяческий аппетит. Я вяло сжевала пирожок. Аппетиту сотрапезника можно было позавидовать. Заморив червячка знатным окорочком, он откинулся блаженно, взял лютню и спросил:

– Что тебе спеть, дивная Рональда? О любви прекрасной…

– Нет, – не дала я ему договорить. – Потом споешь эту чудесную балладу. Расскажи мне, что говорят люди о пожаре на юге.

Он посмотрел задумчиво.

– Так ведь ты сама больше можешь рассказать: на тебя только посмотреть, сразу ясно, что прямиком из печки.

– Так я ничего кроме огня и не видела, – опустила я очи долу, чтобы не выдали.

– Я тут слышал, что тварь странную видели незадолго до того, как лес начал гореть.

Бородач, сидевший за соседним столом, обернулся к нам, поддакнув:

– Точно! Сам не видел, но слышал того, кто насилу убег от страшилища. Откель эта штука взялась, знать никто не знает. Не слыхивали отродясь. Тварь та, бают, без глаз, но так глянет, что нутро стынет, сдвинуться не можешь. Аки дерево стоят, пока слизень не наползет и не проглотит. Арикта-мельник, грит, насилу сынка уволок. Оглянулся, а твари уже и нету, след простыл! Тут он и поседел как лунь. А мельница его погорела, да…

– Да-а, не приведи господь такое встретить… – поддакнул его худенький черноглазый сосед, отхлебывая из кувшинчика и занюхивая кусочком хлебца. – Можа, то нига и есть? Тады бежать надоть всем миром отселя. А бают, еще дракона видали. Он его и пожег, лес-от.

– Не, вряд ли. Грят, нигу кто видал, так тот сказать не успевал. А можа, дракон-то тварь ту выжигал, а, люди? – спросил сипло мужичок в обожженой по краю рубахе. Этот точно был из погорельцев, едва унесшим ноги из ада. Теперь и ноги его не держали, и он доверчиво и пьяно прислонялся то к одному орошавшему его горе добрым вином товарищу, то к другому.

– Еще чего, Тишка, скажешь. Сиди уж, горемыка! – одернул его черноглазый.

– Так ить, судите сами, – не успокоился названный, – сначала ту тварь видели у Брежков, потом у Ворюгов, опосля в Дерелях, а там уж и лес занялся. Ить, значица, вышла она из озера близ Брежков, шебутное озерцо-то было издревле, трава близ не росла! Да оттудова к Лесу Дерельскому. По прямой шла! А коли дракона над лесом тем видали, как огнем плюецца, значица, он тварь и пожег!

– Сам он тварь, дракон твой! Такой лес пожечь! – черноглазый пустил пьяную слезу. Прислушавшаяся харчевня дружно кивнула пестрыми головами: все окрестные села кормились браконьерством в том лесу, благо владелец, чьим угодьем была чащоба, лет пятнадцать не объявлялся в родных краях, а родственник, управлявший хозяйством, был добрейшей души человеком и позволял всем, кому не лень, пользоваться земными благами за небольшую взятку в одну десятую улова.

– Не-е, люди! – упорствовал погорелец. – Тварь твари рознь. Видел я того дракона далече! Красотища! Жуть как хорош! Чисто золото!

– То-то и оно-то, что жуть! – не унимался черноглазый. – Хату твою кто пожег? Вот и майся теперь, любуйся тем чужим золотом!

– Эх, ежели он тварь изживал, так и хаты не жалко! Все одно пропала бы, – махнул рукой пригорюнившийся все же Тишка.

– А что? Можа, так оно и было, – вступился за погорельца бородач. – Слыхали предание-то гарсийское?

Харчевня загудела, припоминаючи. Оказалось, все слышали звон, но вот по ком звонил колокол… Лютнист подмигнул мне, тряхнул густыми черными локонами и нежно тронул струны. Бородач приосанился, огладил седеющую поросль, гордо оглядывая соседей, словно сам собирался петь. Музыкант начал балладу тихим чистым голосом, проникающим даже в мышиные норы пропитых мужицких душ.

 
Давно началась эта битва времен
За мира разумную душу,
Когда человек был едва сотворен,
Тварь выползла следом на сушу,
И день не настал, и ночь не ушла:
То вышло из тьмы порождение зла.
 
 
Драконы крылатые начали бой
В защиту людской колыбели -
И Землю закрыли огнем и собой,
Сто дней сражались, как пели.
Над миром стояла стодневная гарь.
Прогнали Крылатые жуткую тварь.
 
 
Но высохла в страшном сраженье река
Древнейшей огненной крови:
Один лишь остался, один на века
Последний хранитель сокровищ.
И сам, как сокровище, был сохранен
Последний Крылатый – Гарсийский Дракон.
 
 
Как злато под солнцем горит чешуя,
Сверкает как россыпь каменьев,
Ни с чем не сравнится ярость огня,
Но спрятан он в тьму подземелья,
Во мраке ночном на века заключен
Прекрасный, как солнце, Гарсийский Дракон.
 
 
Но если вернется в мир страшная тварь,
Встряхнет он алмазные крылья,
Огнем запылает драконова ярь,
И станет пророчество былью.
На битву Последних из Древних Времен
Проснется Последний Гарсийский Дракон.
 

На финальном аккорде в харчевне появилось новое лицо. Я глянула и поперхнулась, закашлявшись. Щупленький рыжий мальчуган лет двенадцати робко озирался, силясь разглядеть сквозь чад, куда занесла его судьба. Лютнист от души хлопнул меня по спине, с одного удара прибив позвоночник к грудной клетке. Я захрипела, умираючи. Мальчуган оглянулся на шум, и тут же яростно кинулся с кулачками на лютниста. Вышибала, решив, что на его глазах совершается разбойное нападение, подставил мальчику подножку, тот споткнулся и в бреющем полете растопыренными руками заехал в черноглазого. Короткую потасовку разнял музыкант, выдернув мальчика за шкирку и перекинув на скамью за свою широкую спину. Сунувшийся с кулаками черноглазый наткнулся на обаятельную улыбку певца и приветливо распахнутые объятья:

– Желаешь спеть в хорошей компании, дружище?

– Лютый волк тебе дружище! Послушаю я, как ты в гробу запоешь! – прошипел худощавый, опуская, однако, кулак.

– На том свете тебе плохо слышно будет, – предупредил лютнист, чья широкая улыбка мгновенно перешла в волчий оскал.

Пьяненький Тишка потеребил мстительного черноглазого за рубаху:

– Да оставь ты их, Ряхло, нечаянно мальчонка-то!

Пелли пробормотал что-то вроде извинений, и инцидент был исчерпан. Рыжий тут же накинулся на еду, как… оголодавший дракон. Сильвен сбегал к своему столу за остатками трапезы и с удовольствием наблюдал, как мальчик подчищает тарелки. Я не торопилась приставать с расспросами. Наконец, Пелли сам поднял на меня поплывшие медом глаза:

– Замучился я тебя догонять, Роночка! Думал, ты в другую сторону подашься, на восток.

Я порадовалась в душе предусмотрительности с присвоенным именем и поинтересовалась, чем плохо на севере. Мальчик не успел ответить: в харчевню вошел потный краснолицый здоровяк, обвел присутствующих осоловелыми от жары глазками и ткнул в нашу сторону пальцем с воплем:

– Держи воровку! Эта девка меня обокрала, люди! Котомка-то моя! Погорельца ограбила!

Хозяйка харчевни заученно метнулась на кухню: мол, она здесь ни при чем. Любознательная общипанная парочка вскочила, решительно направляясь ко мне, на ходу обрастая ножами. Вышибала подобрался, как голодный пес, и тоже вытащил из-за голенища внушительный кинжалище. Я приуныла: слишком у многих алчно заблестели глаза. Вряд ли им нужна истина, а содержимого котомки магистра я и сама не знала и допроса не выдержу. Внушительно поднялся из угла еще один верзила, до сих пор безучастно сидевший, повесив голову над одиноким кувшинчиком. Повернув к нам смуглое рябое лицо, он выхватил откуда-то из-под стола неприметный прежде меч и перекрыл поднявшийся гул зычным гласом:

– Именем короля и Бужды! Эта ведьма арестована!

Лютнист отреагировал молниеносно: настежь распахнул створки окна, подхватил меня как перышко и швырнул на улицу. Я выкатилась колобком и кинулась отвязывать приплясывающего от нетерпения Лэппа, уже рвущего повод. Следом в то же окно выдавился упирающийся Пелли, не забывший прихватить и котомку, и нетронутый окорок с полпоросенка. Напоследок он оглянулся, изогнулся по-кошачьи, и к его ноше добавилась еще тарелка с ломтями колбасы и кувшин. Что за рачительный мальчишка!

В дверях негостеприимного заведения образовалась пробка из жаждавших первыми поймать беглецов. С улицы к харчевне уже начал стягиваться народ, привлеченный воплями: «Держи ведьму!». Пелли сунул добычу в сумку и быстренько примотал к луке седла, проворчав: «Все-равно уже оплачено, не пропадать же добру!». Подсадил меня в седло, одарил кувшином и развернулся к харчевне, из которой выкатилось несколько подразбитых уже мужичков. На них ласточкой сиганул вышибала, бултыхая в воздухе ногами. Едва вставшие на четвереньки мужички снова посыпались и распластались под тяжестью рухнувшего детины.

Лютнист вышел неспешным прогулочным шагом, полюбовался на барахтающихся и вдруг присел. Тут же через его голову кувырнулся позарившийся на котомку краснолицый здоровяк с выломанной ножкой стола наперевес. Он явно не ожидал такого стремительного уменьшения жертвы. Я замахала музыканту, чтобы тот присоединялся. Он глянул с сомнением: вряд ли такой отнюдь не богатырский коник свезет троих. И тут же откинулся в сторонку, разворачиваясь к вылетавшему из харчевни рябой летучей мышью пробужденному. Лютнист как бы слегка помог несущемуся на него потоку ускорить движение, подтолкнув мышь за крылышко, и меченосец тюкнулся носом, роняя меч, и врезался в поднимавшегося вышибалу. И без того неустойчивые мужички снова повалились в пыль, цепляясь друг за друга.

Селяне медленно брали нас в полукольцо. В руках свирепо поглядывавших мужчин появились, кроме непременных ножей, топоры и колья, тут же выломанные из близлежащих заборов. Пелли, видя, что я не собираюсь никуда спасаться без сотрапезников, а коник откровенно наслаждается человеческой дракой, подскочил и что было силы двинул кулаком в Лэппов круп. Желтогривый захрапел обиженно, взвился и скаканул с места через головы окружавших поле битвы селян. Те шарахнулись испуганными тараканами. Часть шарахнулась прямо на лютниста, начиная новый виток мордобоя. Лэпп остановился на безопасном расстоянии в конце улицы, не желая лишить себя и меня зрелища, за что я ему немедленно пообещала оставшийся после расплескивания глоточек из кувшинчика.

С Пелли в это время происходило нечто невероятное: он весь замерцал, окутываясь облаком золотистого дыма, удлинняясь и вырастая. Взрыли землю когти, махнуло, снося изгородь, кожистое крыло, дернулся, сшибая особо рьяных драчунов, шипастый хвост, весь словно усыпанный алмазной крошкой и нестерпимо слепивший глаза солнечными отсветами. И вот уже вместо безобидного веснушчатого мальчишки на площадке перед харчевней ворочалось что-то огромное, золотое, сверкающее и яростно пускающее клубы дыма из хищно оскаленной пасти. Харчевня начала рассыпаться под ударами мощного хвоста. Те из селян, кто поумнее, покинул поле битвы, не дожидаясь конца превращения. Таких оказалось немного. Остальные стояли и самозабвенно вопили от ужаса. Появись передо мной такое без предупреждения, я бы еще не так завопила.

«Пробужденный», протерев запыленные глаза, нашарил меч. Но музыкант, закинув лютню за спину, уже взобрался по подставленной лапе и уютно устроился в междукрылье дракона. Пелиорэнгарс хохотнул громово, плюнул огнем под ноги пробужденному, повергая противника в панику. Незадачливые драчуны опомнились, побросали оружие и разбежались во все стороны, в том числе в мою. Лэпп посторонился, пропуская.

Среди беглецов оказался и худощавый черноглазый спорщик. Он промелькнул, неприятно скалясь, и спину ожгло резкой болью. Я ахнула, валясь на шею конька. Нож, ударивший вскользь в ребро, глухо звякнул о сухую утоптанную землю. Лэпп развернулся, задев мимоходом копытом юркнувшего в сторону черноглазого, и унес меня из-под посыпавшихся ударов. Селяне спешили отыграться за испытанный страх на более доступной, чем крылатое чудовище, жертве, но напрасно они с детской непосредственностью решили мстить на глазах дракона. Тот взревел, заглушая мой крик: «Нет, Пелли, не надо!» И вот уже факелами пылали заборчики и яблоньки по сторонам улочки. Я оглянулась. Горела и злополучная харчевня. Дракон взлетел, нагоняя Лэппа с воздуха и, широко взмахивая бронзово-золотыми крыльями, замельтешил впереди перекормленной стрекозой, показывая путь.