Текст книги "Добровольная жертва"

6.

Привал последовал в первой попавшейся густой рощице с ручейком. Лютнист был в восторге от полета и щедро славословил, слагая благодарственную оду. Пелли, приобретший человеческий вид, распаковал спасенную котомку, обработал и перевязал мою рану на спине, ворча, что только безумные пифии, не принимающие никакую реальность всерьез, могут быть так беспечны. Я терпела и пластырь, и яд петушиного пастыря. И солнце палило нещадно, и жидкость, которой целитель смазал рану, немилосердно жгла. Но хуже всего саднил стыд перед всем миром за собственную глупость, и я сетовала в душе, что сквозь землю невозможно провалиться по первому желанию, без помощи лопат. Сильвен попытался разрядить накаленную во всех отношениях обстановку:

– Эй, дракоша, умерь пыл: наша снегурочка сейчас слезами изойдет и растает, только ее и видели.

– Хоть какая-то польза будет: дождик сейчас не помешает, – продолжал ворчать огнедышащий мальчик.

– Сильвен, – начала я отвлекающий от моих ран и их причин маневр, – а не тот ли ты Сильвен – Серебряная Струна, которого изгнали из Арима?

Лютнист кивнул с задорной улыбкой:

– Не знаю, как там насчет струны, а изгнали точно. И не только из Арима. Вообще-то, на родине мое имя Вадум. Но об этом уже все забыли, кроме меня. Сойдет и Сильвен.

Серебряная Струна прославился не только виртуозностью и чудным голосом, но и стремительностью, с которой умудрялся нажить себе врагов среди имущей верхушки, сочиняя ядовитые памфлеты. Его песенки распевали во всех кабаках, но во многие городские ворота лютнисту запрещено было ступать под страхом виселицы. Он не унывал и располагался обычно под стенами в каком-нибудь шатре смуглоликого табора, и горожане в эти дни перебирались в те же шатры всей братчиной. Злачные места приходили в запустение на неделю-две, а то и на месяц, если братчина раскошеливалась на весь табор. Хозяева не могли стерпеть убытки и подкупали городскую стражу, певцу выписывали охранную грамоту и впускали в город, который немедленно уходил в торжества по поводу этого дня свободы личности еще на неделю. Аристократы семьями сбегали в загородные дома, чтобы не слышать новых скабрезных куплетов в свой адрес, которые подгулявшая толпа еженощно распевала по всему городу. Все городские сплетни бывали немедленно зарифмованы, а лютнист тщетно отнекивался от доброй половины памфлетов, не признавая их за собственных детищ.

Короли не могли изгнать весь народ за вредоносные песенки, зато изгоняли лютниста; народ не мог признаться в нелюбви к королям, во избежание повышения налогов, зато отходил душой, предаваясь любви к творчеству, причем, всячески от оного открещивался, всегда назначая автором некую Серебряную Струну. Пока власти выясняли, что под автором подразумевался именно Сильвен, тот уже исчезал из ославленного града и брал в осаду следующий. В результате власти клеймили лютниста с еще большей злобой, и Сильвен отдувался за всех сочинителей, не рисковавших собственными благонадежными шкурками.

В Лиге странствующий музыкант известен был еще и тем удивительным даром, что способен был душу человеческую выразить максимум в четырех строках. А то и в одном слове. Альерг считал поэта пророком и горько сетовал, что Сильвен приходил в ужас от одной только мысли переступить порог какой-нибудь школы с иной целью, чем набедокурить или выпить с пифиями на брудершафт.

Спутники, разнежившись в тенечке, уже уминали остатки трапезы, сославшись на то, что грех сгноить на такой жаре такую добрую пищу.

– Я слышала о твоем утверждении, что у каждого есть особая песня, – припомнилась мне еще одна подробность.

– Одна на всю жизнь, – кивнул музыкант, рассыпав по плечам смоляные кудри. – Странные иногда это бывают мелодии, странные слова. Иногда крутится на разные ритмы одна и та же единственная строчка. У одного воинственного царя жизнь состояла из трех глаголов, гремевших как барабанная дробь. Да у большинства из кабацкой публики, такой, что сегодня выгнала нас из-за стола, не дав как следует насладиться чревоугодием, жизнь тоже укладывается в три слова, только нецензурных. А зачастую в одно, тоже непроизносимое при девушках, особенно при феях. У некоторых жизнь – что требник или таблица спряжений. Их скучно петь. Знавал я одного мздоимца, так у того вместо песни – круглый ноль. Свистнешь разок, вот и вся жизнь. У звездочета, который мне попался по дороге сюда, песня жизни была именем Солнца. А твою песню я сразу услышал, как только ты вошла в харчевню одинокой обгоревшей звездочкой. Она у тебя короткая. Хочешь, я тебе ее спою?

– Спрашиваешь! – я немедленно подала ему лютню.

Пелли с коником в обнимку уже заранее впали в блаженное оцепенение. Сильвен приласкал неразлучную подружку, подтянул колки, чуть призадумался, пристально глядя сквозь меня, словно я стала прозрачной, и взлетел пустынным ветром, блуждающим в сумраке, зашелестел дождем по листьям плакучей ивы, пролился чистым ручьем. Песня была тихой и грустной, как лунный свет в заброшенном саду.

 
Дальний странник,
Звездный гость,
Что стучит ко мне,
Если б знал ты, сколько звезд
Гаснет в этой тьме.
Я сама – с небес. Когда-то,
Расточая свет,
Пала наземь. И обратной
Мне дороги нет.
 
 
Стала волглою лучиной,
Медленной свечой,
Женщиной была, мужчиной,
Чистою слезой,
Серым пеплом, красной кровью,
Зелено'й травой,
Черным хлебом, белой солью
И самой землей.
 
 
Кроткий странник,
Гость небесный,
Что пришел за мной,
Здесь, во тьме моей железной
Стала я звездой,
И в сиянии крылатом,
Расточая свет,
Улетаю … И обратной
Мне дороги нет.
 

Певец прислушался к последней тающей ноте утихавшей струны и улыбнулся мечтательно, разбивая наше завороженное оцепенение:

– Эх, где та девушка, что споет мне мою песню жизни? А то все я, да я! Надоело такое однообразие!

Я открыла было рот, чтобы сказать, где та задорная звонкоголосая смуглянка, но Пелли ткнул меня шипастым локотком, а подобравшийся под шумок Лэпп будто бы нечаянно зажевал вместе с клочком травы мою блаженно вытянутую ступню, и вместо предсказания из горла вырвался болезненный стон пополам с проклятием.

Сильвен тут же извинился, что его песня произвела на меня такое удручающее впечатление. Мы втроем, включая желтогривого, с жаром кинулись его разуверять, и лютнист в испуге, что струны его лютни расплавятся от такого всеобщего пыла, замахал руками, остужая ретивых.

Сразу вспомнилось о прохладе севера, и я снова задала моему оруженосцу вопрос, оставшийся в харчевне без ответа. Пелли замялся, смущенно поглядывая на Сильена. Черноволосый поднял на него смеющиеся глаза и пояснил неожиданно:

– Так на севере Пробужденные давно уже трубят всеобщий сбор. Сегодня Вечит. Целая армия собирается со всех концов света. Все ордена, все приверженцы. Силы они стягивают несметные. Вот только зачем – непонятно. И без войны куда ни ступишь, – обязательно на пробужденного наткнешься. По слухам, сегодня начнется их наступление.

Пелли неохотно добавил:

– Лигу они хотят смести. До последнего человека.

– Каким образом? – на мой взгляд, это была невыполнимая задача.

Мальчик-дракон снова покосился янтарным глазом на лютниста. Сильвен хмыкнул, не оскорбившись недоверчивостью, тактично встал и отошел подальше, делая вид, что поэтов совсем не привлекает мирская суета сует. Из-за кустов раздались звучные переборы и бесшабашная песня на гортанном незнакомом языке. Лютнист горланил так старательно, что я едва расслышала ответ Пелли:

– Они хвалятся новым оружием. Если там тварь, то это ее война. Против всего мира. Лига больше всех мешает, с нее и начнут.

– А в лесу что было?

– Куколка нига, – прошептал веснушчатый.

– Что-о?!

Певец в листве споткнулся, но грянул с новой силой что-то совсем залихватское. Поперхнулся, откашлялся и жалобно заголосил в миноре.

– Неудачная куколка, – поправился Пелли. – У меня на них нюх. Я поисковый дракон. Это носители семени нигов. Но, когда что-то у них идет не так, они превращаются в таких вот слизней. Старики говорили, что ниги пытаются изолировать их, но они сбегают. Кто был исходной формой сегодняшней куколки, я даже не знаю. Но ниги выбирают только разумные формы для своего потомства. Судя по размерам, это был эльф. Куколка шла с севера на юг, и прямиком на тебя. Может быть, ее направляла тварь из цитадели. И так стремительно шла, что я едва успел, и то потому только, что Альерг раскрыл для меня рандр и перебросил прямиком в лес. И вообще, Роночка, твой оруженосец обязан быть при тебе.

– Скорее оружие, а не оруженосец!

– Все равно, ты не смогла бы тащить на себе такое оружие, без оруженосца не обойтись, – нашелся Пелли.

– А что рождается из таких куколок? Ниги?

– Нет, что ты! Из таких – просто монстры. Чудовища. Потому мы и знаем, что это порченные куколки. Впрочем, кто их знает. Может, это специальные куколки, а никакие и не порченные.

– В сегодняшней были настоящие монстры. Жуткие. Но что странно… если их почистить от слизи… и от злобы… останутся весьма милые мордашки и просто изумительно красивые крылья. Сейчас мне кажется, что из этого слизня вылетели крохотные дракончики.

Пелли едва справился с рвотным рефлексом.

– Ты, Роночка, ври, да не завирайся! Драконы рождаются из яиц, а не из слизней!

Я поспешила оставить куколок в вечном покое.

– А саму тварь ты видел? Что она из себя представляет?

– Сам не видел, но у нас много легенд. Все, что угодно. Послушай, Роночка, ты же пифия, неужели ни раз,у ни в будущем, ни в прошлом ты не видела этих тварей или их куколок?

Мои полномочия пифии не распространялись на всеведение. Мне было стыдно признаваться, что даже драконов я никогда не видела ни в прошлом, ни в будущем, и я буркнула, оправдываясь:

– Ну, я же не всевидящая!

– Как такое можно не увидеть? – изумился огнедышащий мальчик даже с некоторым возмущением.

Лютня в кустах затихла. Как давно она молчала вместе с хозяином, мы не смогли припомнить, но тоже замолчали.

Странным образом приходят знания. Словно всегда тут были, при тебе. И нужно только слово, не всегда кстати, или, наоборот, пауза в разговоре с этим миром, как знание открывается во всей полноте и ясности. Пелли с тоской взглянул золотистыми, цвета гречичного меда очами на жарившее как последний раз солнце, а я без всякой связи с этим зябким взглядом, пившем небо в смертной муке предзнания, уже поняла, что за чудовищный план созрел в Совете.

Хоть бы детей пожалели! Если Крылатые с трудом справились с тварью, загоняя ее туда, откуда она вышла, то что может сделать один маленький зеленый, пусть даже золотой дракончик? И если он доставит отца в цитадель, то вряд ли Бужда клюнет на такой ничем не прикрытый крючок, от которого за версту разит провокацией! Мне захотелось вернуться в село, даже названия которого я не удосужилась узнать, и сдаться на милость меча рябого «пробужденного».

Лютнист молчал слишком долго, и мы обогнули густые кусты с двух сторон, чтобы посмотреть, что там с ним случилось.

Он лежал, словно спал в тенечке под ракитой, а в груди торчала стрела с черным оперением. Я испугалась, что он мертв. А как же тогда звонкоголосая смуглянка на другом краю света? Но Сильвен был еще жив, хотя и без сознания. Он чуть слышно хрипел, – задето было легкое. Вокруг торчавшего древка по коже расползалось ядовито-черное пятно: стрела была отравлена. Еще одна черноперая цапнула рукав моего платья и вонзилась в траву перед мордой Лэппа. Тот даже не поморщился, встревоженно потянувшись к лютнисту.

– В Гарс! Немедленно! – сказала я, строго взглянув на Пелли. Каковы бы ни были планы Лиги на этого веснушчатого, их придется изменить. Черта с два я дам им угробить этого рыжего, к тому же, единственного знакомого дракона!

Через мгновенье передо мной сверкало невероятное сказочное существо. Оставалось только каким-то образом пристроить раненого между крыльев, да еще и не убить его при этом перемещении. Я в отчаянье пыталась подтащить лшютниста к дракону. Ну почему я не богатырша!

Просвистела еще стрела, щелкнула, отскакивая от драконовой чешуи. Пелиорэнгарс дохнул в ту сторону, откуда она прилетела. Выросла стена пламени. Стало еще жарче, но стрелы больше не летели. Крылатый выгнул изящную шею, мощными челюстями аккуратно сгреб лютниста и бережно опустил к себе на спину.

– Садись! Будешь придерживать! – распорядился он. У Пелли-дракона голос оказался как гром и молния. Впечатляло.

– А Лэпп? Его же пристрелят!

– Не пристрелят! Правда, Лэпп?

Коник согласно потряс гривой, словно понял. Я чмокнула желтогривого друга в нос. Он ткнул мне кудрявой мордой в плечо и тяжко вздохнул. А когда дракон уже набрал высоту, я услышала шепот, подкосивший меня на лету, раздавшийся прямо в голове: «Прощай, подружка!» Я едва не свалилась со своего оруженосца. А этот лживый Дункан убеждал меня, что его Лэпп вполне немой, и что говорящих коней не бывает!

Дракон мчался, не щадя себя. Мне казалось, что мышцы его рвутся от напряжения, а кожистые крылья вот-вот лопнут, не выдержав напора. Я приникла к лютнисту, прижав его собой, изо всех сил цеплялась за чешуйчатые отростки в основании крыл, чтобы нас не сдуло.

С высоты драконьего полета обнаружились странные серые змейки, тут и там ползущие по дорогам в облаках пыли. Пелиорэнгарс пояснил, что это стягиваются к северным границам войска сторонников Лиги. И я снова усомнилась в собственный пифических способностях. Ну не было никакой войны в планах грядущего! Или у нас с ним разные планы…

Доктор Рипли только прослезился, когда увидел расползшееся еще больше черное пятно на груди лютниста. И удрученно развел руками. Потребовав, чтобы Сильвена отнесли в мою комнату, чтобы я знала, где его искать, я побежала звать на помощь дядюшку Кирона.

Сапожника нигде не было видно ни в пьяном виде, ни в трезвом. Измученный Пелли, уже принявший вполне бескрылый вид, тоже только развел руками: о том, где дядюшка, он знал столько же, сколько и я.

Оставалось еще одно существо, в чьих силах было излечить умирающего, его-то я и призвала, рухнув на каменные плиты самой древней башни:

– Ол’олин! Помоги!

– Здорова будь, дева Радона! Далековато ты забралась от страждущего! – ворохнулся где-то в углу знакомый баритон. Я напрягла зрение, но ничего не увидела. Гномий голос пробурчал уже из другого угла. – Иди ужо к себе! Старый Ол’олин знает, где нужна его помощь.

В комнатке собрался целый консилиум над телом лютниста, из которого уже была извлечена стрела. Столь тесные стены вместили и кряжистого гнома, и дядюшку Кирона, и мастера Альерга, и доктора Рипли, и суетящегося Пелли, и собранную Ребах.

Они отстраненно посмотрели на меня и снова сосредоточились на умирающем. Я почувствовала себя лишней. Да так оно и было: здесь мне делать нечего, мне надо уже давно быть совсем в другом месте, пока еще не село солнце. А было уже далеко за полдень.

Наставник глянул на меня удивленно. Он успел перехватить мою мысль. Но не успел меня удержать: я уже вышла за дверь. И, когда обеспокоенный опекун открывал ее за моей спиной, я попыталась сделать еще один шаг. Из крепости и Гарса.

Но крепость впилась в меня болотной пиявкой и не отпускала. Исчезновение не состоялось. Это только пьяному море по колено. То, что легко получилось в бессознательном состоянии, не торопилось свершаться в сознательном.

Я с досадой оглядела рыцарский доспех, одиноко скучавший в коридоре. Может, шваркнуть себя по голове перчаткой?

Альерг пресек покушение:

– Что ты задумала, Рона? Зачем тебе в порт Элин?

– Да просто так вспомнился. Пожалуй, я лучше пообедаю, – буркнула я мрачно.

– Не промахнись с местом, – пожелал мне приятного аппетита наставник. – Трапезная на первом этаже.

Я поплелась, куда сказано.

Неудачница. Ну что я вцепилась в этот Гарс и оторваться не могу?

Людям всегда нужны поводки, за которые они держатся изо всех сил. Плотные, надежные, крепкие костыли чувств и ощущений, с помощью которых они осваивают действительность, считая, что это и есть мир.

Людям так нужны эти подпорки в руках, что они даже магию представить не могут без вещественных посредников, без ритуальных действий с плотью этого мира. Они выпускают поводок не раньше, чем схватятся за другой. Срабатывает врожденный хватательный рефлекс. Обязательно должны быть сказаны заклинания, сотрясающие вибрациями ткань мира. Непременно должны быть вычерчены в теле этого мира пентаграммы или что-либо иное геометрическое. Не обойтись без горящих черным пламенем свечей. Не миновать распития зелья, сваренного из какой-нибудь мерзости. Рекомендуется также большое разнообразие иных необходимых телодвижений. Без них никак. Без тела нельзя, и без движений тоже.

Только совершив всю эту массу действий, только полностью загрузив работой хватательный рефлекс для всех органов чувств, человек сочтет, что условия соблюдены, и пора свершиться магии.

Стоит выпустить поводок, и мир выпадает из сознания. И является другой.

Всё рядом, всё есть, всё здесь и сейчас. И вчера, и завтра, и близко, и далеко. В одном месте.

Там, где я.

7.

Чертово зеркало, когда они уберут его с этого не подходящего для будуара кокотки места на лестничном пролете?! Я снова вляпалась в туман, как в выгребную яму. Ухнула с головой.

Туман клубился, рвался прядями и выткал маленькую фигурку в удивительно знакомом синем платье. На ее голове было странно раздутое сооружение, вроде шлема с оборочками. Девочка оглянулась, но я не увидела ее лица, потому что тоже оглянулась на звук открывающейся двери.

В комнату входила госпожа Аболан. Она была по прежнему прекрасна, но вокруг глаз уже лучилась легкая сеточка морщинок, а бронзовые тяжелые волосы слегка подернулись изморосью. Она не удивилась. Она ждала и дождалась. И глаза ее сияли радостью сбывшейся надежды.

– Рона!

– Мама?

Я закрыла глаза. Сейчас она исчезнет. Такого не может быть. Я просто сплю.

Она обнимала меня, гладила растрепанные волосы и плакала.

– Ну, наконец! Я так ждала, дочка!

Она отстранилась и оглядела меня, укоризненно сдвинув брови:

– Ты что, явилась сюда прямиком из котла ведьмы? Пойдем, тебе надо переодеться.

Ее покои совсем не изменились. Ничего лишнего. Почти как в моей келье. Никакой роскоши. Но строгая, даже грубая, мебель смягчалась искусно вышитыми накидками. Альков был скрыт резной ширмой.

Платье уже лежало в кресле. Простое, легкое и свежее, как летний луг. Она помогла мне переодеться и, предвосхитив вопрос, пояснила с улыбкой:

– Тебе было года три, когда ты предсказала этот день. Вот я и ждала.

– Почему я не помню? Я обычно помню свои предсказания!

Она помрачнела.

– Не все, дочка.

Я вынуждена была согласиться. Но… то детское видение я помнила, и оно было другим. Что-то здесь было не так. Да здесь всё было не так!

– Как я здесь очутилась? Не понимаю, как это произошло!

Я прошлась по комнате, потрогала портьеры, резьбу спинки стула, уколола палец о хрусталь баночки с благовониями на столике под вышитой салфеткой, выглянула в окно. Дальней мельницы, которая раньше торчала на горизонте как одинокий зуб во рту старухи, не было. В остальном окрестности замка Аболан остались таким же, как двенадцать лет назад.

Золотились поля, пожухлые выкошенные луга почти зеленели, вилась подсохшая ленточка реки, а с другой стороны замка наверняка плескалось озерко. К рощице приткнулись сирые домишки, к ним жались козы, на коз шипели гуси. Тишь да гладь.

Леди Аболан засмеялась и легонько, но ощутимо, шлепнула меня по руке, когда я осмелилась дернуть изумрудную серьгу в ее ухе.

Всё было реальным. Очень качественная иллюзия!

Она взяла меня за руки, усадила рядом с собой и долго смотрела. Так, словно не могла насмотреться, словно в последний раз.

– Тебя же не удивило утреннее перемещение из леса в Гарс?

– Ты уже знаешь об этом? Откуда?

– Я люблю тебя, дитя мое. Ты всегда в моем седрце. То, что меня не было рядом с тобой – не такая уж большая жертва за то, чтобы ты была на свете. Я хотела, чтобы ты жила долго-долго, и была счастлива. Счастливее, чем я.

– Буду! – Пообещала я с жаром. – Я тоже люблю тебя, мама. И так мало о тебе знаю! Даже не знаю, как твое настоящее имя, – призналась я, вспомнив укоры Дика.

Она смутилась.

– Еще узнаешь, родная моя. Но мы должны были с тобой попрощаться вот так, без помех. И они подарили нам эту встречу.

– Кто? Кто они? – превратилась я в нещадного овода.

Она опять погрустнела, откинула прядь со лба, вздохнув:

– Братчина. Вот и ожерелье тебе уже не нужно, оставь его здесь. Ты из него уже выросла.

Я с сожалением сняла золотого дракона с загадочным кристаллом: мне нравилось смотреть в немыслимую глубину мерцающего бирюзовыми звездами камня. Такую бесконечную глубину, словно в ней была замкнута Вселенная, вывернутая наизнанку.

Золотой зверь покосился грустным, подозрительно блестнувшим глазом: «Не реви, цыпленок! Зачем тебе скорлупа от яйца? Соскучишься, приходи, здесь для тебя всегда открыто».

– Теперь оно тебе только помешает, – утешила матушка. – Представь, что может случиться с кораблем, если распустить паруса, но не поднять якорь?

Жалкая картина. Но в большинстве своем люди так и живут, кружась в тихой или бурной лужице, пока не распадутся вдребезги. И я рубанула сплеча все канаты всех якорей этого мира:

– Мама, я – ниг?

Она рассмеялась, ничуть не удивившись вопросу:

– Так вот что тебя мучает! Твой отец тоже проходил через эти сомнения. Нет, конечно. Ниги – исконные враги нашего рода.

– Нашей расы, ты хотела сказать?

– И расы, и рода. У нас с тобой другие счеты с этими тварями. Если ты идешь в Цитадель, тебе лучше тщательно спрятать эти знания. Забыть. Пробужденные так тебя выкрутят, что малейший намек может тебя погубить. Твое спасение – не в неведении, как считает твой отец и Совет. Твое спасение в полном контроле над памятью: суметь вовремя забыть, но и вовремя вспомнить. Кажется, за последние два года вы с Диком блестяще поработали над этим умением.

Я оторопела. И заподозрила. И спросила:

– Так я не случайно встретила Дика в Рагоре?

– Конечно, случайно! – лукаво улыбнулась мама. – Но что такое случай? Соединение элементов в одно целое: лучника, цели и попадающей в нее стрелы. Иными словами, случайность – совпадение замысла с результатом. Случай – осуществленный замысел. Люди забыли об истинном смысле даже такого простого слова. Люди сохранили многие слова сущей речи, но извратили значения. Как фальшивомонетчики тщательно копируют форму монеты, но сам металл уже не тот. Вот и в мире нигов случайность – это натягивание лука наугад, с завязанными глазами и без стрел, а в мишени стрела все-таки торчит. Но та ли это стрела, что была спущена с тетивы?

– Да это уже чудо!

– Именно так и воспринимается сейчас любая случайность. Чудо… или рок … Я просила Дика помочь тебе … при случае. И он помогал. Все. Тебе пора. И помни, что Цитадель – не конец Пути Тора. Твоего пути. Лети, девочка моя! Я благословляю тебя, да пребудет с тобой моя любовь. Но сначала тебе надо вернуться в Гарс.

– Зачем?

– У тебя еще не все дела закончены в крепости.

– А разве я не в Гарсе сейчас торчу перед зеркалом?

Она нахмурилась и проверила мой лоб: не жар ли у несчастной.

– Нет, не в Гарсе. Ты в замке Аболан.

– Не может быть! – опровергла я очевидное. – Не верю!

– А что может убедить тебя в достоверности?

Я подумала над этой странной задачей, и призналась, что теперь, наверное, уже ничто не убедит. Вот если бы прежде волшебная палочка посодействовала перемещению, или заклинание какое-нибудь…

– Зачем тебе – тебе! – заклинание?! – еще более изумляясь, всплеснула руками матушка. – Нужны только воля и вера! Но если ты не можешь обойтись без внешних красот, которые только для того и предназначены, чтобы обрести веру в себя… Я научу тебя одному заклинанию.

– С кровью? – подозрительно спросила я, вспомнив страницы магических пособий, где во всех семиэтажных заклинаниях перемещения надо было кого-нибудь прирезать, чаще всего себя.

– Ни в коем случае! – матушка брезгливо сморщилась. – Кровь связует тебя с миром, а нужно, наоборот, эту связь разъять. Именно разъ-я-ть. Обойдемся словом.

Я замерла в ожидании. Затихла даже муха на оконном стекле, оторопело обследовавшая, почему так хорошо видимый мир вдруг стал странно недоступен. Но леди молчала, испытующе глядя из-под густой бахромы ресниц. Молчание затягивалось. Я начала нервно суетиться:

– Мама, я слушаю!

– Разве? – Мягко улыбнулась она. – Ты глазеешь, а не слушаешь.

Я снова навострила уши и всё остальное, имевшееся в наличии. Мир медленно цепенел.

Тишина нарушалась только биением сердца.

Биение сердца прерывалось тишиной.

И сердце, всё отчаянней толкавшееся в густое, как смола, молчание, вдруг пробило брешь в невидимой преграде. Я выпала прочь, на лету уловив звякнувшее стеклышком слово: «Азэйсм!»

Прочь, в никуда, в нигде.

Я потерялась. Перепугалась и стремглав шмыгнула обратно, пока эта жуть не схлопнулась, изъяв меня из … везде. Везде – это где? Поконкретнее, пожалуйста. Тело бы какое-нибудь! Желательно, моё собственное. Место бы для тела! Твердь!!!

Я затвердела и обрела прочность, и вцепилась в перила лестницы в башне Гарсийского замка. Девочка в зеркале стянула чепчик с головы и рассыпала длинные белые волосы. Госпожа Аболан подхватила её на руки. Смешались бронзовые и серебряные локоны.

Матушка подняла счастливое лицо и помахала мне ладошкой, одновременно исчезая.

Какая замечательная галлюцинация! Похоже, я перегрелась в драконовом пламени. У меня тепловой удар.

Альерг чуть меня не раздавил, слетев сверху железным молотом через несколько ступенек.

– Забыл тебе сказать: после обеда загляни ко мне в каби… в библиотеку.

– Ты хочешь показать мне Книгу Проклятых? – спросила я со всем возможным равнодушием, как будто она меня совершенно не интересовала.

– Я покажу тебе ее, Рона, но не сегодня, – отмел он мои домогательства.

– Как там Сильвен? Пришел в себя?

– Ты требуешь от нас невозможного! Что мы могли сделать за пять минут? Пока жив, и то хорошо. Не забудь о библиотеке!

Он развернулся и помчался обратно семимильным шагом. Но внезапно резко затормозил, наткнувшись на собственную ладонь, ни с того, ни с сего взлетевшую и хлопнувшую его по лбу, и проорал, оборачивая на меня оторопелое лицо:

– Радона!!! Откуда у тебя это платье?!

– Мама дала, – призналась я осипшим шепотом, оглядывая хорошенькую обновку. Школа никогда не раскошелится на такую. Льнущее прохладой к телу платье не просто говорило, а вопило о том, что либо галлюцинация продолжается, либо … она стала массовой. И я в испуге позволила телепату заглянуть в только что пережитое.

Мастер горько вздохнул: и как теперь уследить за такой воспитанницей?

– Все-таки промахнулась, пифия ты наша! Не слишком ли большой крюк в трапезную – через замок Аболан?

– Отцу доложишь?

– Разумеется! Пусть присылает еще сотню нянек, пока не поздно. Спасибо, что вернулась. Да еще живой и невредимой.

– А что со мной могло случиться? Подумаешь, родину навестила, маму повидала!

– Госпожа Аболан утонула чуть больше недели назад!

Он едва успел меня подхватить: ноги подогнулись, и я обморочно уткнулась в грудь гиганта:

– Не уберегли! Почему вы меня не послушали?! Почему мне не сказали?!

– Тело не найдено. Все что есть – лодка и с десяток свидетелей.

Он признался, что Лига не только опросила их своими изощренными методами, но перешерстила всю округу, не пропустив даже собак. Ее люди не просто исследовали озерцо, – они высушили его до дна и перелопатили каждую пядь. Тело леди Аболан исчезло бесследно. Еще один необъяснимый факт.

Мне, только что разговаривавшей с матерью, невозможно было поверить, что ее нет. С кем же я тогда говорила?

– Это … исчезновение – дело рук пробужденных? – спросила я.

– Среди них тоже пока не найдено никаких следов. Такое впечатление, что они не знают о госпоже вообще ничего. Слыхом не слыхивали… Может, переоденешься? Что-то не нравятся мне такие подарочки.

Опекун понуро брел, думая телепатическую думу, ничего не видя перед собой, спотыкаясь, как пифия в трансе. Я едва от него отделалась, шмыгнув в комнатку Ребах.

Прежде, чем избавляться от даров, мне надо взглянуть, что там похрустывает в потайном кармашке потустороннего платья. Может, там какое-то объяснение?

Но это была не записка…

Я сразу узнала эту рукопись, хотя никогда не видела «своими глазами». Листы, исписанные мелкими значками карминного цвета, были словно окроплены кровью. Среди витиеватых символов не нашлось ни одной знакомой буквы. На мое счастье, встревоженный опекун отправил моего оруженосца поторопить меня и, думаю, покараулить. Я сунула покровителю цыплят рукопись в надежде, что драконы получают отдельное от человеческого образование.

Янтарные глаза Пелли вспыхнули удивленным узнаванием.

– Откуда у тебя это? Это же из Книги проклятых! Ты ее все же нашла?! А зачем листы выдрала, варварша?!

– Нет, это… я случайно нашла. Вот в этом кармане.

Мальчик недоверчиво хмыкнул. Но, мучительно разбирая коллекцию неровных почерков и спотыкаясь на каждом слове, оправдал надежды.

«В тот же день могучий король орантов Вельт взял в жены единственную дочь владыки Ярта, старшего из славного рода ведунов, наследницу Слова и Славы, прекрасную Ольду. Сестра короля орантов Жрица Истины Арда поклонилась брату, сказав при всем честном народе во время свадебного пира: «И во славу и в погибель берешь ты эту женщину, ибо чрево ея и благословенно будет и проклято. Две дочери и сын будут у тебя. И одна из дочерей будет причиной проклятия и гибели всего твоего королевства, и всего твоего народа, но через нее же найдут смерть и бессмертные прежде ниги, демоны, ужасней которых еще не знал наш мир. Откажись от Ольды, пока не поздно, великий мой брат, пожалей народ и королевство славных орантов!»

Побледнела прекрасная Ольда, услышав сие пророчество. Нахмурил соколиные брови юный король Вельт, ибо любил зело свою избранницу. Но встал тут дядя Ольды, брат владыки Ярта и старший его волур Свент, и рек: «Истину молвишь, мудрая Арда. Так не утаи же и то, что другая дочь славной Ольды и могучего Вельта унаследует благословение рода нашего ведического во всей его мощи, и прославит и наш, и ваш род, ибо от нее будет в веках и та, что снимет проклятие нигов, и вернет потерянное королевство орантов, и примет наследие сестры своей праматери. Только ведический дар сохранит семя твоего народа для возрождения, великий Вельт».

Но мудрая Арда вновь поклонилась брату в молении: «О, великий король и мой милосердный брат! Услышь меня!», и поклонилась также владыке ведунов Ярту: «О, ведающий истину и пути к ней! Зри и виждь сие!», и поклонилась всему народу, и гостям сего народа: «О, любящие и любимые люди! Мир вам и вашим домам! Но не будет у вас мира, не будет и крова, и крови вашей не будет в мире. И ты, ведающий истину венценосный Ярт, и ты, ведающий пути к ней мудрый воин Свент, не утаите от мира страшную правду. Последний ребенок нашего народа не вернет потерянной кровной земли нашей, ибо уже не для кого будет ее возвращать. Последнее дитя нашей крови если и сможет найти смерть нигов, то только после того, как само потеряет и тело, и душу человеческую. И лучше будет умереть этому ребенку, чем такая участь. Еще и потому лучше, что станет сие дите, если выживет, врагом рода своего. Не должно допустить того. Никого не останется от твоей крови, и твоего народа, и твоего королевства, о, мой несчастный брат! Смерть человеческого мира – такова будет цена за смерть нигов, о, великие и мудрые!»