Текст книги "Поэзия – лекарство и яд гениев, или Исповедь реабилитанта"

Борис Леонидович Пастернак

Будущий поэт родился в Москве в интеллигентной семье. Родители Пастернака: отец – художник, академик Петербургской Академии художеств, мать – пианистка, переехали в Москву из Одессы в 1889 году, за год до рождения сына. Борис появился на свет в доме на пересечении Оружейного переулка и Второй Тверской-Ямской улицы, где они поселились. Кроме старшего сына Бориса, в семье Пастернаков родились еще сын и две дочери. Прежде, чем говорить о самом Борисе Пастернаке, несколько слов об отце и матери. Для понимания дальнейшего развития ребенка при любом анализе это важно, а для обоснования появления на определенном жизненном этапе поэтической самотерапии – тем более.

Отец Бориса Пастернака Исаак Иосифович, родился 22 марта 1862 года в городе Одессе. В трехмесячном возрасте Исаак заболел крупом и чуть не задохнулся от сильного приступа кашля. После тяжелой болезни ему дали другое имя, чтобы ввести демона в заблуждение, и он стал Леонидом. Но официально взял это имя только с двадцатилетнего возраста, когда получал свидетельство об окончании училища.

Мать Пастернака отличалась такой же нервозностью, как мать Блока, и так же, как мать Блока, имела с сыном почти телепатическую связь.

Мысль о преодолении смерти – главная и самая болезненная в истории человечества, и Пастернак был болен ею с детства. Сознание безграничности своих сил – главное, что в нем осталось с детства.

Итак мы видим, что трамплин для поэтической самотераппи был приготовлен для будущего поэта не только отцом, но и матерью.

Пастернак не имел врожденных заболеваний и не был слаб здоровьем с детства. Во всяком случае, исследователи его творческого пути не сообщают нам о таких фактах в его жизни. Однако и в его судьбе для нас как людей, говорящих о поэтической самотерапии, есть очень интересный факт. Для того, чтобы правильно его понять приведем несколько строк об окружении Бориса Леонидовича, начиная с детских лет.

Семья Пастернаков поддерживала дружбу с известными художниками (И. И. Левитаном, М. В. Нестеровым, В. Д. Поленовым, С. Ивановым, H. Н. Ге), в доме бывали музыканты и писатели, в том числе Лев Толстой. В 1900 году Райнер Рильке познакомился с семьёй Пастернаков во время второго визита в Москву. В 13 лет под влиянием композитора А. Н. Скрябина, Пастернак увлекся музыкой, которой занимался в течение шести лет (сохранились две написанные им сонаты для фортепиано).

А теперь попробуем, как говорится, угадать с трех раз, какие же факты биографии поэта привели его к поэтической деятельности. Думаю, практически все ответят: "Конечно, постоянный контакт с такими творческими людьми как Левитан, Поленов, Толстой не мог не привить ему любовь к искусству. И как следствие открытие поэтического дара".

Ответив именно так, мы с вами окажемся, отчасти не правы. Шестого августа 1903 года в семье Пастернаков произошел несчастный случай.

Леонид Иосифович собирался писать картину «В ночное». Всей семьей устанавливали мольберт. Борис решил покататься на неоседланной лошади. Она понесла. Он свалился. Над ним пронесся табун лошадей. При падении он сломал бедро. В гипсе он пролежал полтора месяца. Нога срослась неправильно – правая на всю жизнь осталась короче левой на полтора сантиметра. Борис выработал специальную походку, носил ортопедический ботинок, но хромота осталась.

Пастернак был освобождён от воинской повинности. Падение произошло в день Преображения Господня. В дальнейшем поэт уделял особое внимание этому эпизоду как пробудившему его творческие силы. Судьбоносный случай его жизни послужил впоследствии, основой для написания стихотворения «Август». Не правда ли интересное совпадение? Или не совпадение! Другими словами именно в этот день и родился Пастернак как поэт.

И в то время, и сейчас стихотворение «Август» многих ставит в тупик. Писатель Федин в свое время выразился так: «Все о смерти, и вместе с тем, сколько жизни». Да, конечно, эта совместимость не понятна, если забыть о том, что сказал о случае в день Преображения Господня сам поэт. Он, не скрывая своих ощущений и своего преображения от других, громко заявил, что он переродился в настоящего поэта раз и навсегда. Вот она одновременность новой поэтической жизни и случайно возможной смерти в одном сюжете – нет ничего загадочного.

АВГУСТ

 
Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана.
 
 
Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома поселка,
Мою постель, подушку мокрую,
И край стены за книжной полкой.
 
 
Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.
 
 
Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по-старому,
Преображение Господне.
 
 
Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора,
И осень, ясная, как знаменье,
К себе приковывает взоры.
 
 
И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,
Нагой, трепещущий ольшаник
В имбирно-красный лес кладбищенский,
Горевший, как печатный пряник.
 
 
С притихшими его вершинами
Соседствовало небо важно,
И голосами петушиными
Перекликалась даль протяжно.
 
 
В лесу казенной землемершею
Стояла смерть среди погоста,
Смотря в лицо мое умершее,
Чтоб вырыть яму мне по росту.
 
 
Был всеми ощутим физически
Спокойный голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, нетронутый распадом:
 
 
«Прощай, лазурь Преображенская
И золото второго Спаса,
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.
 
 
Прощайте, годы безвременщины,
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я – поле твоего сражения.
 
 
Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство».
 

Говоря языком поэтической самотерапии – поэзия приступила к исцелению надломленного здоровья Бориса Пастернака.

Необходимость восстановительного процесса для собственного организма вот, что побудило открыться поэтическому дару Пастернака. Помните, я вам рассказывал, как первый раз неожиданно у меня сложились первые стихи. Да, именно тогда, когда я восстанавливал сначала свой желудок после операции и ноги, ходя целыми днями, не присев ни на минуту.

Вот она неоспоримая помощь поэтической самотерапии при восстановительном процессе человеческого организма. Ее надо только услышать и принять ее как исцеляющий дар Господа.

Осознание Божественного дара, отпущенного Пастернаку в день Преображения Господня, стало основой Пастернаковско-го мировоззрения: «Ты держишь меня как изделие, и прячешь как перстень в футляр». Мы видим и слышим – изделие было совершенно.

Жизнеутверждающий настрой сопровождал Пастернака всю его жизнь. За несколько секунд до смерти он сказал жене: «Рад». С этими словами и ушел, в полном сознании.

Для сравнения скажу об Анне Ахматовой – при каждой новой неудаче она произносила одно и тоже: «У меня только так и бывает».

Хотя жизнь Пастернака не менее трагична – разлука с родителями, болезнь и ранняя смерть пасынка, арест возлюбленной, каторжный труд, травля, но его установка была иной.

И вот, что он писал на больничной койке:

 
"Мне радостно в свете неярком,
Чудом падающим на кровать
Себя и свой жребий подарком
Бесценным твоим сознавать!".
 

Во многих произведениях Бориса Пастернака мы не единожды встретимся с его пониманием чудодейственности поэтической самотерапии.

В 1915 году в стихотворении из цикла "Весна" мы читаем такие замечательные строки:

 
"…А ночью поэзия я тебя вижу
Во здравие гладкой бумаги…".
 

А в 1922 году он пишет так:

 
"…Поэзия, я буду клясться
Тобой и кончу, прохрипев:
Ты – не осанка сладкогласца,
Ты – лето с местом в третьем классе,
Ты – пригород, а не припев…".
 

Прочитав такие строки, понимаешь, что для человека их написавшего не может быть ни плохой погоды, ни угнетающего собственный организм настроения.

Дмитрий Быков, написавший художественную биографию Пастернака, считает, что болезнь развилась на нервной почве во время травли, и возлагает на власти ответственность за смерть Бориса Леонидовича. Пастернак умер от рака лёгких 30 мая 1960 в Переделкино. Сообщение о его смерти было напечатано только в "Литературной газете".

Дмитрий Быков совершенно прав, конечно, на нервной почве вследствие травли. К сожалению, у поэтической самотерапии есть свои пределы по восстановлению здоровья.

Иннокентий Федорович Анненский

Анненский Иннокентий Федорович – русский поэт, драматург, литературный критик, родился 20 августа 1855 в Омске. Учился в нескольких петербургских гимназиях. Однако в связи с материальным положением семьи, Анненскому пришлось доучиваться на дому и экстерном сдавать экзамены на аттестат зрелости.

В 1875 он поступил в Санкт-Петербургский университет на историко-филологичес-кий факультет, где специализировался по античной литературе и овладел четырнадцатью языками, в том числе санскритом и древнееврейским. В круг его интересов входили также русский и славянский фольклор. Окончил университет в 1879 г. со званием кандидата, которое присваивалось выпускникам, дипломные сочинения которых представляли особую научную ценность.

В 1879–1890 гг. преподавал латынь и греческий в петербургских гимназиях, читал лекции по теории словесности на Высших женских (Бестужевских) курсах, печатал статьи и рецензии в «Журнале министерства народного просвещения», журналах «Воспитание и обучение» и «Русская школа». В 1891 г. был назначен на пост директора привилегированной киевской гимназической Коллегии.

Свои ранние стихотворные опыты Иннокентий Анненский назвал «чепухой» и уничтожил. Случайно сохранился лишь отрывок под названием «Из поэмы «Mater Dolorosa» (1874 год), целиком состоящий из лирических штампов.

"В поэзии отражается глубокий разлад поэта с действительностью, ощущение трагического одиночества" – вот такое одно из мнений исследователей его творческого наследия. Для человека, занимающегося изучением творчества как такового, это есть реальная и достойная внимания оценка. Да, и стихи его не двусмысленно подтверждают нам сказанное:

 
«Иль над обманом бытия
Творца веселье не звучало?
И нет конца и нет начала
Тебе тоскующее "я"»
 

(из стихотворения «Листы»)

А для нас она ни в коей мере не будет полной. Мы с вами обязаны рассмотреть его творческий процесс с точки зрения появления поэтических ростков как целебных трав для здоровья Анненского.

Иннокентия Федоровича, без всякого сомнения, мучило одиночество. Для подтверждения познакомлю вас еще с несколькими его строчками:

 
"..Когда б не смерть, а забытье,
Чтоб ни движенья и ни звука,
Ведь если вслушаться в нее,
Вся жизнь моя – не жизнь, а мука…".
 

Как вы думаете, после неоднократного произнесения таких слов, пусть даже мастерски уложенных в рифму, ваш жизненный настрой намного улучшится?

Да, одиночество именно мучило, так как, если бы он как многие творческие люди испытывал от этого процесса комфорт и периодическую потребность в одиночестве, он писал бы о нем совсем по-другому. К одиночеству можно и должно относиться иначе, если, конечно, твоей целью является оздоровление собственного организма:

 
Одиночество – не пророчество,
а лишь миг или час.
Характера зодчество,
откровенный твой глас.
 
 
Оно жило и сгинуло,
дав дорогу другим,
чувствам покинутым
пока им был любим.
 
 
Одиночество – не пророчество,
хоть и был, им я чтим,
когда верное творчество
в гости шло вместе с ним.
 
 
Прими пост одиночество
недалеко от меня,
и как верное братство
в нужный час будь – броня!
 

Конечно, Анненский бессознательно перекладывает свой дискомфорт на лист и тем сам старается уйти от него. Однако, если это ему и удается, то только наполовину. Вторая половина, которая максимально обеспечила бы со временем уход от одиночества, это абсолютно противоположное по смыслу содержание его произведений. Другими словами, одиночество вместо врага стало бы его другом. Так как оно стало для меня после написания такого стихотворения, как я привел выше.

Иннокентий Федорович Анненский прожил 54 года. Он принял поэзию в свою жизнь и отдал ей все свои творческие силы. Однако, к сожалению, не сотворил из нее своего целителя и помощника окончательно и полностью.

Не могу не познакомить вас еще с одним стихотворением Иннокентия Анненского под названием «Смычок и струны». Написано оно было в 1909 году:

 
"Какой тяжелый, темный бред!
Как эти выси мутно-лунны!
Касаться скрипки столько лет
И не узнать при свете струны!
 
 
Кому ж нас надо? Кто зажег
Два желтых лика, два унылых…
И вдруг почувствовал смычок,
Что кто-то взял и кто-то слил их.
 
 
«О, как давно! Сквозь эту тьму
Скажи одно: ты тали, тали?»
И струны ластились к нему,
Звеня, но, ластясь, трепетали.
 
 
«Не правда ль, больше никогда
Мы не расстанемся? Довольно?..»
И скрипка отвечала да,
Но сердцу скрипки было больно.
 
 
Смычок все понял, он затих,
А в скрипке эхо все держалось…
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.
 
 
Но человек не погасил
До утра свеч… И струны пели…
Лишь солнце их нашло без сил
На черном бархате постели”.
 

На тему этого стихотворения проведена не одна дискуссия. Написана ни одна статья. Однако до нас с вами никто не рассматривал его со стороны поэтической самотерапии.

Предлагаю не проводить какого-нибудь детального анализа психологических и бытийных основ стиха. Уверен, если пойти

этим путем, то у нас организуется следующая, до сих пор неизвестная тема дискуссии. Предлагаю, просто выписать в одну строчку некоторые слова и словосочетания, определяющие палитру стиха:

 
"…тяжелый, темный бред!…
…выси мутно-лунны!…
…Два желтых лика, два унылых…
…И было мукою для них…".
 

И эти все слова и словосочетания об инструменте, дарящем нам удивительные звуки жизни!? Если и случается что-нибудь темное и унылое, то именно скрипка или любой другой музыкальный инструмент может дать, так необходимые, жизненные силы. Думаю, чтобы лишаться удивительной возможности обратиться к живой музыке для самовосстановления, надо действительно здорово себя не любить.

Этот факт подтверждает еще раз концепцию об обязательном наличии в нашем творчестве произведений, дающих положительные эмоций. Эмоций, зовущих тебя жить, творить и побеждать. Если даже в реальной социальной жизни есть место негативу, то реакцией на них творческого, думающего человека не должно быть добавление к ним черных красок. Многие гениальные люди, о которых я говорил выше, и еще многие и многие другие делали это изысканно и с положительными эмоциями, не зачеркивая социального момента. Умер Анненский в Санкт-Петербурге 30 ноября 1909.

Федор Кузьмич Сологуб

Федора Кузьмича Сологуба, популярнейшего в начале XX века поэта и писателя, многие считали колдуном и садистом. «Говорили, что он сатанист, и это внушало жуть и в то же время, и интерес», – писала в своих мемуарах современница поэта Л. Рындина. «На душе у него что-то преступное, – говорил человек, издавна знавший Сологуба. – Ядовитое создание». Нелюдимый, надменный и презрительный, он очень тяжело сходился с людьми.

 
"В мире ты живешь с людьми, —
Словно в лесе, в темном лесе,
Где написан бес на бесе, —
Зверь с такими же зверьми”.
 

Это его – стихи. А вот несколько цитат из его же «Афоризмов»:

«Быть вдвоем – быть рабом». «Людей на земле слишком много; давно пора истребить лишнюю сволочь». «Своя смерть благоуханна, – чужая зловонна. Своя – невеста, чужая – Яга».

Однако поэзия Сологуба Федора Кузьмича с точки зрения поэтической самотерапии неоднозначна. С одной стороны, в ней достаточно часто звучит мотив безнадежности и отчаяния. Например:

 
"О смерть! Я твой. Повсюду вижу
Одну тебя, – и ненавижу
Очарования земли…".
 

С другой в противовес ему он создает прекрасную страну мечты, цветущую под таинственной звездой Аир:

 
"Я – бег таинственного мира,
Весь мир в одних моих мечтах,
Не сотворю себе кумира
Ни на земле, ни в небесах.
Моей божественной природы
Я не открою никому,
Тружусь как раб, а для свободы
Зову я ночь покой и тьму".
 

Первое стихотворение написано 12 июня 1894 года, а второе 28 октября 1896, т. е. через полтора года после первого. Обратите внимание, как поэт отразил атаку недуга, захватившего его. О том, что был недуг можно говорить, даже и не зная точных биографических данных. У творческого человека все отражается в его произведениях. Даже, если он пишет только фантастические тексты, остается только понять, что заставило его уйти из реальности, и зачем он переносит в другие миры свое "Я".

Одним из убедительных доказательств этого являются слова некогда творившего и навсегда оставшегося в истории мирового кинематографа итальянского кинорежиссера Феллини. Когда один из его друзей сказал ему с долей иронии и упрека, что в каждом его фильме есть часть его автобиографии, Феллини ответил: «Если бы я снимал фильм о жизни рыб, то даже в нем, поверьте, вы увидели бы части моей биографии».

Возвращаясь к стихотворению Федора Кузьмича Сологуба, мы можем прочитать и в то же время прочувствовать несокрушимую уверенность в своих внутренних тайных силах. Да он понимал, что оно именно это отношение позволяет ему выигрывать борьбу за жизнь. Однако в то же время не осознавал, что при этой борьбе нельзя позволять себе силой своего же слова питать такое понятие как смерть и тем самым отнимать силу жизни, вложенную в последнее, приведенное мною как пример стихотворение.

Для того, чтобы попытаться понять причины, которые побудили сражаться за жизнь Федора Сологуба посредством поэтической самотерапии, как вы уже и сами догадались, необходимо вернуться к его детским годам. С них мы начинали каждый раз разговор для понимания процесса самооздоровления поэзией всех предыдущих персонажей.

Федору было четыре года, когда умер от чахотки его отец. Мать вынуждена была пойти в прислуги. Жестокость матери, вымещавшей на детях тяготы своей жизни, развили в юном Федоре скрытность и отчужденность. Из его детских записей: «Розги в доме Северцова… Розги в доме Духовского… Неудачное ношение письма, меня высекли… Драка на улице, не давай сдачи, высекли…». Итак – каждый день.

Теперь становиться понятно и наличие самих стихов, и их направленность. Сологуб боролся с постоянной угрозой для своего маленького тела и для вполне взрослого достоинства. И нашел для себя выход из создавшегося положения. И состоял этот выход в полном своем пренебрежении к смерти, выраженному в стихах. Тем самым он старался поставить ей словесный энергетический заслон.

Однако, как говорится, у каждой медали две стороны. И вторая ее сторона в нашем случае – это сила самого слова смерть и сопутствующих ему поэтических действий. Когда поэт или писатель выкладывает слова на строчки, он не только проговаривает слова вслух и не единожды иногда в поисках рифмы, но и представляет все задуманное им словесное действие сначала и до самого конца.

Вот в этом-то и есть поражающая человеческую силу обратная сторона медали в нашем случае. Ее то и не учитывал Федор Сологуб. Исходя из изложенных выше биографических фактов, совершенно различных людей мы отчетливо понимаем, какую силу в себе несет каждое, сказанное человеком слово.

И в доказательство неоспоримости того, что Сологуб применял, хоть и бессознательно, поэтическое слово как лекарство, говорит резкое изменение характера поэтической направленности произведений после его женитьбы на молодой писательнице Анастасии Чеботаревской. Женился он в 1908 году, когда ему уже было 45 лет. И тут же унылый пессимизм, мрачная мистика и грубая эротика почти исчезают из его произведений, уступив место нежной оптимистичной лирике. «Я на ротик роз раскрытых росы тихие стряхну, глазки-светики-цветочки песней тихою сомкну…». Другими словами, наступило долгожданное его выздоровление.

Думаю, что если бы он не играл такими понятиями как смерть, о которых я сказал выше, то его замечательная жизнь длилась бы не 64 года, а возможно несколько дольше. Для этого в своих стихах не следовало писать строчек подобно этой:

 
"…..и ненавижу
Очарования земли……."
 

Только когда мы постоянно сгораем от желания влюбляться в нашу жизнь, все больше и больше во всех ее проявлениях она отвечает нам тем же.

Самуил Яковлевич Маршак

Самуил Маршак родился 22 октября (3 ноября) 1887 года в Воронеже. Отец его, Яков Миронович, работал мастером на мыловаренном заводе. Мать Евгения Борисовна Гительсон была домохозяйкой.

Раннее детство С.Я. Маршака – до пятилетнего возраста – прошло в воронежской пригородной слободе Чижовке, в домике при заводе (в семье было тогда двое, а позже трое детей – Моисей, на два года старше Самуила, и Сусанна, на три года моложе). В одном из черновых автобиографических набросков Маршака говорится: "Первое воспоминание детства – пожар на дворе. Раннее утро, мать торопливо одевает меня. Занавески на окнах краснеют от полыхающего зарева. Должно быть, это впечатление первых лет моей жизни и было причиной того, что в моих сказках для детей так много места уделено огню".

Да именно пожар послужил началом, тем толчком для внутренних скрытых возможностей мозга, где и располагался этот удивительнейший поэтический дар будущего поэта и писателя. После пожара он не мог не возникнуть, так как именно этот дар и несет в себе лекарство от стресса и защиту от всех возможный фобий, могущих возникнуть впоследствии под его влиянием.

К счастью Маршак не пропустил и не отверг его потом, отдав предпочтение чему-нибудь, более практичному и доходному на то время.

В главе "Будни поэтической самотерапии" вы встретитесь с еще одним реальным героем моей книги, который так же, как Маршак, чудом выжив в лесном пожаре, стал замечательным поэтом. И его история более загадочна, чем у Маршака. На время пожара моему герою было 62 года, и до пожара он никогда не писал стихов. Однако не буду забегать вперед. Через несколько страниц вы с ним встретитесь.

Но не только пожар лежал в основе развития поэтического слова Маршака.

В 1904 г. в доме Стасова Маршак познакомился с Горьким, который отнесся к нему с большим интересом и пригласил его на свою дачу в Ялте, где Маршак лечился, учился, много читал, встречался с разными людьми. Когда семья Горького вынуждена была покинуть Крым из-за репрессий после революции 1905, Маршак вернулся в Петербург, куда к тому времени перебрался его отец, работавший на заводе за Невской заставой.

Да, да, на даче у Горького Маршак именно лечился. В то время Маршаку было 17 лет – прямо скажем возраст не для длительного лечения, сроком два года, при хорошем здоровье. Вот вам и вторая основная причина для торжества поэтической самотерапии.

А сейчас о творчестве Самуила Яковлевича Маршака. Многие вероятно помнят его замечательные пьесы – сказки: "Двенадцать месяцев", "Умные вещи", "Кошкин дом".

В 1961 вышел сборник статей "Воспитание словом" – итог большого творческого опыта писателя.

Но думаю редко, кому приходило на ум, что это не просто сказки. Это поэтическая сказкотерапия. Да, да, именно та сказ-котерапия, что на сегодняшний день является частью арт-терапии. Только в нашем случае – это поэтическая сказкотерапия, получившая у Маршака свое начало после впечатлений от пожара, полученных им в детстве.

В стихотворении, которое так и называется "Пожар", Маршак обнадеживает любого читающего, что все будет в порядке, огня не надо бояться, но и стремиться к нему не нужно.

"Пожар

 
На площади базарной,
На каланче пожарной
Круглые сутки
Дозорный у будки
Поглядывал вокруг —
На север,
На юг,
На запад,
На восток, —
Не виден ли дымок…
 

Помните – отважный пожарный по имени Кузьма спасает девочку, а значит, читай, самого автора, когда он был маленьким.

А сказка "Кошкин дом" и многие другие они все насыщены оптимизмом, шуткой и весельем. Отсюда закономерный результат, нет никаких фобий, а значит и дополнительных условий для зарождения болезней.

Еще одной уникальной чертой характера Маршака для тех непростых для земного человека времен, когда государство отвергло в стране Бога, была его глубокая вера в Творца.

Самуил Яковлевич читал и возил с собой повсюду две маленьких книжечки: русскую "Псалтырь" и английского Блейка.

В самых сложных ситуациях своей жизни, особенно в 1937 году, когда его жена в слезах причитала: "Нас всех арестуют! Нас всех арестуют!". Маршак, останавливая ее, говорил: "Молиться, надо молиться". Уходил в другую комнату и подолгу молился.

Несмотря на то, что мы достаточно познакомились с жизнеутверждающей позицией Самуила Маршака, мне хочется остановиться на его стихотворении «Бессмертие»:

Бессмертие

 
Года четыре
Был я бессмертен.
Года четыре
Был я беспечен,
Ибо не знал я о будущей смерти,
Ибо не знал я, что век мой не вечен.
 
 
Вы, что умеете жить настоящим,
В смерть, как бессмертные дети, не верьте.
Миг этот будет всегда предстоящим —
Даже за час, за мгновенье до смерти.
 

Маршак написал это стихотворение в 1960 году, т. е. за четыре года до своей смерти! О каких четырех годах в стихотворении он говорит? О тех, предстоящих, о которых он не мог знать, или о четырех годах войны, которые давно прошли? В любом случае строчки стиха говорят о вере в жизнь и только о ней до последнего момента.

Тем не менее, прочитав у Маршака о четырех годах бессмертия, именно за четыре года до его смерти хочется сказать:

 
"Лекарство и яд бывают в стихах —
глотнешь впопыхах, не заметишь.
В слове одном возможен крах,
в малом и быстром сюжете…"
 

С. Маршак скончался 4 июля 1964 в Москве, прожив семьдесят шесть лет активной, плодотворной, включившей участие в Великой Отечественной войне жизни, в которой немало маловажную роль сыграла поэтическая самотерапия.