Текст книги "Сквозь игольное ушко (сборник)"

Глава 15. «Новый Новый год»

Где он подслушал или нашел эти Любочкины новогодние стихи? Почему весь остаток ночи, не сомкнув глаз, твердил их про себя – боялся сойти с ума от мучительной бессонницы, неутихающих судорог в ногах и невыносимой борьбы с самим собой. Цеплялся за эти грустные строчки, как за спасательный круг. Даже вспомнил: читал где-то, что в страшные годы сталинских репрессий бедняги-интеллигенты спасались, читая в лагерях стихи Блока, Есенина, Гумилева.

Венька впервые интуитивно нащупал самое верное средство от депрессии: переключив внимание с себя, любимого, на кого-то другого. Ночи как раз хватило, чтобы настроиться на волну Любочки, которую он привык воспринимать всего лишь как некий придаток, опору. А вот теперь учился видеть в ней отдельный мир.

 
Что-то все не ладится, не клеится:
В Новый год – ненастье за окном.
Кажется, что не на что надеяться,
Будто все придумано давно.
Нечего дарить мне, нечем радовать,
Нет гостей, и комната пуста.
Думаю, напрасно и загадывать —
Не начать нам с чистого листа.
И простить – случайного, ненужного,
Не забрать назад колючих слов;
В круговерти зыбкого и вьюжного
Не сберечь бесценное тепло…
И не стоит карты мне раскладывать.
Лягу спать. Меня никто не ждет.
Нечего дарить мне, нечем радовать.
Жизнь уходит – как и старый год.
 

Да-а-а… Всегда улыбчивая, всегда всем довольная вторая «половинка», словно созданная, чтобы скрашивать его «героический» жизненный путь, могла быть и такой.

Когда на следующий день, около часу, к раскладной кушетке Венечки осторожно подкралась Любочка (они спали раздельно – хирурги не рекомендовали иное при его травмах) с чашечкой кофе на подносе и… знакомой невзрачной коробочкой в руках, Венька снова почувствовал предательское жжение в глазах. Как всегда, не к месту припомнилась фраза из «Песни песней» царя Соломона: «Положи меня, как печать, на сердце твое; как перстень, на мышцу твою. Ибо крепка, яко смерть, любовь; и жестока, как смерть, ревность. Стрелы ее – стрелы огненные…»

Торопясь скрыть от Любочки непрошенные слезы, Венька большим глотком кофе запил сразу четыре таблетки из коробочки. И подумал, что не все в порядке «в датском королевстве», когда сразу все стало хоть и мертвенно-бесцветным, но зато и приглушенным, пригашенным.

Весь остаток дня Венька по привычке чувствовал себя в некоем полусне. Они снова катались с Любочкой по Москве, опять съездили на Воробьевы горы. Венька купил Любочке целую охапку ее любимых маленьких садовых роз. Праздник вышел – лучше некуда! И только в самой глубине и тайне Любочкиных глаз Венька читал то же сомнение, которое теперь прочно поселилось и в его душе…

А со второго числа все опять пошло по-старому. Нет, кое-что все же изменилось. Верная Лиана Геннадьевна нашла издательство, которое взялось выпустить сборник стихов Любочки. Затем – отыскала центральную библиотеку, пригласившую Любовь Малышеву на встречу с читателями. Теперь уже Венька, на неиссякающей волне оптимизма, скромно и мужественно таскался на работу в метро, пока жена ездила на встречи и выступления. И то тайное сомнение, которое Малышевы прятали друг от друга, заставило их ценить каждый день, проведенный вместе в радости и согласии. Шеф повысил «героическому» Малышеву оклад и выбил отраслевую награду – «Почетного работника образования», – хотя непосредственно школьным образованием скромный герой и не занимался. С каждым годом их дружная с Любочкой семья становилась еще крепче. Венька даже легко перенес смерть матери, учитывая сложные с ней отношения, не говоря уж об отчиме. А у Любочки появились грустные стихи:

 
Не родись красивой. Не родись богатой.
Памятник. Ограды. Мрамор дорогой.
После нас на камне остаются даты
И короткий прочерк – от одной к другой.
Горестная надпись. Аккуратный почерк.
Все цветы увянут – лучше муляжи!
Сколько уместилось в этот тонкий прочерк?
Уместились годы. Уместилась жизнь.
Посидите рядом, не гоня усталость.
Помяните молча, опустив глаза.
В беспокойном мире – что еще осталось?
Детская улыбка. Взрослая слеза.
Нам – не вышло время. И пока мы живы,
Обновим кормушку – на зиму, для птиц.
Надо научиться просто быть счастливой —
Оттого, что солнце. От веселых лиц!
Как там нас помянут – это ли забота!
Нашим горьким датам время не пришло.
Стоит научиться отдавать без счета —
Своему, чужому – радость и тепло…
Ничего не страшно. Ничего не будет.
За оградой ели – чудо хороши!
Все свое богатство я оставлю людям —
Золотой и звонкий мир моей души…
 

Глава 16

А когда умерла мать Любочки, Веньке впервые предоставилась возможность стать жене настоящей опорой. Пользуясь коварной «поддержкой» препарата, он не ударил-таки в грязь лицом. Выпросил на работе безвозмездную ссуду; заключил договор с ритуальным агентом. Даже снял кафе для поминального обеда, чтобы собрать Любочкину родню. Правда, прощаться приехали только родственники по матери. Зато горевали – и пили – от души. Вот когда Венька по-настоящему оценил, каким душевным человеком была покойная теща. Какой деликатной и ненавязчивой было ее финансовое в основном участие в жизни их семьи. И еще раз удивился, когда осмыслил, сколько чудных качеств переняла от матери его Любочка, Любаша. Даже нежно окрестил ее про себя «домашним именем» – Люлюшка. Вообще достойно и с приличествующей случаю грустью провел поминки. Сам – не пил (по мере привыкания к препарату тягу к спиртному отшибло напрочь). И сам, лично, отвез домой свою Люлюшку, поражаясь жгучему горю в ее глазах…

Так и пошло в жизни Малышева – поминки за поминками: на девятый день; на сороковой; на полгода; на год. Тещины поминки он называл «нашими с Любой» и старался максимально взвалить заботы на себя. На поминках же матери всем распоряжались отчим и злобная тетка. Венька сидел гостем, скучал и пялился на Ленчика, чрезмерно располневшего, в кургузом костюме и с дорогим мобильником в руках. А через год, когда пришла пора ставить памятник, Венька опять прочел новые стихи:

Собачье соло

 
Как надрывно воет пес бездомный!
Чье-то горе близко подошло…
Друг-сентябрь, слякотный и темный,
Отчеркнул тридцатое число.
Дай мне лапу, мудрая собака!
Может, ты ошибся невзначай?
Или впрямь – кому-то время плакать,
Ожидая позднего врача…
Я тебя, беднягу, не обижу —
Вынесу костей и молочка.
Что ты видишь – то, что я не вижу,
Без очков не вижу – и в очках?
Кто там горько курит на балконе,
Матеря сентябрьскую грязь?
Чья душа, слетев на подоконник,
Смотрит нам в глаза – в последний раз?
Кто спешит на «Скорой» по аллее;
Кто несет прощение грехов…
И кого – всех жальче – ты жалеешь,
До нутра собачьих потрохов?
 

Прочтя их, Венька вдруг подумал: «Я могу сказать, что брак у нас счастливый. А как думает Люлюшка?»

Этот вопрос долго не давал ему покоя. А разговор об этом состоялся как-то непроизвольно.

В тот день у Веньки сложилось трудное лекционное расписание плюс нагрянула комиссия санитарно-эпидемиологической службы с проверкой состояния пищеблока Центра… Домой к вечеру Малышев приплелся, как говорится, без сил. Отсутствие жены его не огорчило, а скорее обрадовало. Без лишних свидетелей он залез в свою «аптечную» тумбочку и, проклиная себя, прибегнул к спасительному – увы! – средству. Затем расположился перед телевизором, ожидая обычного «прихода» (он и не заметил, когда перешел на эту убогую специфическую терминологию).

Вернувшаяся Люба пожурила своего «героя» за неразогретый ужин. Вместе разогрели, вместе и уселись трапезничать. Тогда-то у благодушного Веньки и вырвалось:

– Люлюшечка, что-то ты бледная и худая в последнее время! Ты случайно не перерабатываешь со своей писаниной?

Тут Любочка, действительно усталая и бледная, подняла глаза от тарелки:

– Моя «писанина», Енька, меня спасает!

– Как спасает, от чего?

– От всего, что хочу и боюсь тебе сказать. От мыслей о маме. От мечты о ребенке, наконец!

Подтекст разговора оказался предельно ясен обоим. Венька и сам думал, что заботы о ребенке смогли бы возродить оптимизм Любочки. Но ведь зачатие означает отказ от… Сразу возник в памяти страшный Новый год, начатый «с чистого листа». И все-таки Малышев не был законченным самовлюбленным эгоистом. Все свое имущество он отдал и отдавал супруге, не сомневаясь, что без Любочки вряд ли выживет в этом холодном мире. Да и самому ему хотелось наследника – сына. Продолжение себя. Глаза у Веньки предательски зачесались и покраснели, он обнял свое «домашнее солнышко» за плечи… и искренне пообещал. Пообещал «завязать», заверил, что справится своими силами, что остаток проклятого препарата сам отвезет на склад – не пропадать же лекарству! Что буквально с этой ночи они не будут предохраняться. И еще наговорил много всяких добрых и мужественных слов. И конечно, любящее женское сердечко дрогнуло!

Эту ночь они провели как в медовый месяц…

Глава 17. Здесь и сейчас

Скажите, вы пробовали когда-нибудь бросить курить? И безо всяких электронных сигарет – решительно и бесповоротно? И как надолго вашей решительности хватило?

Уже на следующее утро, когда вплотную подступил желанный час приема вожделенного препарата, Венька несколько изменил свои намерения. Первое: последний раз съездить на склад, к этой ржавой двери в железной стене. Второе: нисколько не желая обманывать ни себя, ни Любу, составил себе план «отвыкания». Так, чтобы это «не сказывалось на работе». По иронии судьбы, в нынешний Новый год и Рождество они с Люлюшкой взяли путевки в подмосковный санаторий «Лесное озеро». Надумали вместе отдохнуть и подлечиться – благо путевки недорогие, по линии соцстраха! Вот там Венька и решил «завязывать» – сразу и навсегда. Благо до отъезда оставалось недели три, не больше. Все это время они с Любочкой так оберегали и опекали друг друга, что растроганные сослуживцы Малышева, все как один, ставили их в пример – своим женам или мужьям. Таблетки в «аптечной» тумбочке потихоньку таяли. Но Венька не падал духом и старался не вспоминать дорогу на «склад-ад». Он уверил себя, что силы воли у него хватит, таблеток с собой просто не возьмет, а будет помирать – все-таки санаторий, помогут! Правда, по ночам все чаше вспоминалась «Шагреневая кожа» Бальзака, а еще – один давний разговор с бывшим однокурсником Андреем Пахланом – ходили слухи, что после школы, уже в вузе, он крепко «подсел на герыч», а чтоб заработать на себя, сам же и стал дилером.

Встретились они случайно. Выглядел, кстати, Андрюха вполне прилично: импортный костюмчик, удобные кожаные «шузы», дорогие часы на левом запястье. Только глаза его поразили Малышева: с красными прожилками на белках, красноватыми веками, и какое-то болезненное напряжение было во взгляде. Такое выражение Венька видел в глазах покойной матери – в зрелые годы она долго страдала арахноидитом и мучилась странными головными болями. От выпивки Андрей отказался. Венька тогда тоже уже не пил. Заварили крепчайший чай – почти «чифирок», как шутил Пахлан. И тогда, в душевном разговоре, Андрюха и выдал фразу, осевшую в памяти Веньки, как оказалось, бессрочно. Подняв на друга свои будто «заплаканные» глаза, одноклассник четко и раздельно обрисовал собственное жизненное кредо:

– Веньчик, все, что ты обо мне слышал от друганов, – правда. И то, что я хожу «под прикрытием», – тоже верно. А насчет здоровья… О том, как незаметно въедается наркота в нашу жизнь, как начинаешь с марихуаны, бесплатно, где-нибудь в школьном туалете, потом пробуешь клей и закись азота – и выглядишь в глазах девчонок настоящим мачо! Потом – несколько лет безумного счастья с герычем. А теперь – покупаешь дозу, просто чтобы выглядеть человеком, чтоб вернуться из того ада, куда тебя загоняет ломка, спускаешь все деньги, уходишь из дома – и знаешь, что в конце ждет обычный передоз. Об этом – я – знаю – все! Все, понимаешь? Я сам могу сагитировать кого угодно! А вырваться, и не только вырваться, но даже ослабить удавку, – еще никто не смог! Не дай бог тебе попробовать самому! Не дай бог!

Весь остальной разговор свелся к обычному: как дела, где работаешь, женился, не женился, живы ли мама с папой и сестренка (у Андрюхи) и тому подобная ерунда. В тот день Венька пообещал самому себе начать потихоньку сокращать дозы «икса». Даже попробовал «заместительную терапию» – спиртным. Но организм выдал такую реакцию, что Венька чуть не загремел в «Склиф» – по «Скорой». Любочке он тогда объяснил, что «отравился» – банкой маринованных опят из холодильника. Для наглядности даже вылил грибы в унитаз, а банку тщательно вымыл. И продолжал идти дальше, шагая, как по болоту, пытаясь нащупать ногами опору и не находя ее.

Буквально недели за две до их отъезда в пансионат Любочка вернулась домой – похорошевшая и счастливая, муж ее давно такой не видел. И, глядя прямо в глаза ему своими глубокими, темными-темными, агатовыми глазами, произнесла на одном дыхании:

– Знаешь, Енька, а ведь у нас с тобой новости! Доктор очень одобрил мой отъезд в санаторий и вообще посоветовал на время отказаться от выступлений и ночных «бдений» над стихами. А знаешь почему? Уже точно установили: у нас будет ребенок! Как вовремя ты слез с допинга, теперь можно только ждать и радоваться!

Малышев не выдержал – схватил свою звездочку в охапку и зацеловал, как никогда и никого на свете! А на ночь пришлось выпить двойную дозу препарата – чтобы заглушить в себе, чтобы избавиться и от слов уже покойного Андрюхи, и от образа шагреневой кожи, тающей в его руках, приближая к «часу Х» – дате отъезда…

Именно в эти дни Венька и ощутил – впервые в жизни – прелесть существования «здесь и сейчас». Каждый прожитый час становился для него бесценным, ведь он проживал в нем свое, случайно обретенное счастье. Любочка вся светилась и стала так прекрасна, что Венька должен был сдержать свое слово. Хотя и знал в душе, что теперь это слово вряд ли что изменит.

Время, когда его не торопишь, летит как-то особенно быстро! Выехали в четверг с утра – так, чтоб безо всяких дачников и без пробок на выезде из Москвы. Машину Венька вел сам – ведь жена теперь была в нем уверена! А Венька, зарядившись «на посошок» шестью таблетками, вел машину уверенно и невольно прислушивался к своим ощущениям – он и впрямь оставил дома всю свою заначку.

…Выехали они часов в десять, а в санаторий прибыли примерно к пяти вечера. В «Лесном озере» встретили их радушно, им уже приготовили номер – немного совковый, но чистенький и аккуратный. Любочка оформила их прибытие у администрации – она нисколько не казалась уставшей, наоборот, «цвела, как роза». На миг Венька даже почувствовал подленький укол зависти: у нее-то все хорошо, а у него начинается самое страшное. К счастью, вредности его хватило ненадолго. Вернулись настоящая радость за жену и желание по мере сил устроить ей праздник! Но все это – завтра… Пока супруги неторопливо разложились, разобрали кровать. Венька, потеряв надежду залечь в койку, поплелся с женой на обед. Даже ухитрился полюбезничать с соседями по столу. Соседями оказалась пожилая интеллигентная супружеская пара: он – академик РАЕН, она – искусствовед. Конечно, они с интересом разговорились с Любочкой. А Венька старался к месту поддакивать и все прислушивался к себе. От супа он отказался, а поданные на второе пельмени буквально слиплись где-то между пищеводом и желудком. Думая о предстоящем бесконечном вечере и бесконечной, видимо бессонной, ночи, которые ему предстояли, Венька охотно согласился на предложение соседа – распить «за знакомство» в беседке «рюмочку вискарика». Знал, что ничего хорошего не выйдет, – однако наклюкался довольно сильно; даже на ужин не пошел. Зато часть ночи проспал – тяжелым хриплым сном…

Глава 18. Помоги мне!

К тому времени внутренний голос повадился ежедневно «проговаривать» ему текущий дневник душевных наблюдений. Венька даже вспомнил рассказ школьной биологички о том, как знаменитый ученый Пирогов, видя, что его здоровье ухудшается, в последние дни собрал у себя учеников и диктовал им подробности своего состояния: «Вот сейчас у меня отнимаются ноги… сейчас – холодеют руки…» – и дальше, как говорится, «по списку».

Тем не менее утро Малышев встретил как ни в чем не бывало. В довольно скверном, правда, настроении, но что такое скверное настроение по сравнению с депрессией – детские игрушки! Успокоил жену. Мужественно съел безвкусный завтрак. Даже сходил на ресепшн и оформил Любочку на курс процедур, предназначенный будущим мамам. Отвел ее на процедуры, а сам сидел с журналом в холле, как примерный семьянин и будущий отец. Любочка вышла с массажа порозовевшая и такая красивая, что у него больно кольнуло сердце. И все-таки обед прошел нормально. Впрочем, возникло единственное омрачающее обстоятельство – внутри у Веньки продолжала расти отвратительная тревога, ее знают только те, кто хоть раз попадал в ситуации, где врачи бессильны и в беззащитное сознание вторгается жестокий параллельный мир. Венька держал себя в руках до самого вечера и только за ужином немного подкачал. Правда, этого «немного» хватило, чтобы испортить жене счастливое настроение, но организм Веньки, как машина, уже становился неуправляемым. Причем все происходило так странно, что Венька просто ничего не мог – ни уехать, ни скрываться от жены и персонала, ни вызвать «Скорую». Он просто и терпеливо шел к своему концу. И очень жаль, что рядом оказалась Любочка – уберечь ее от происходящего у него попросту не было сил. Он едва мог отвечать на вопросы, общаться и уверять, что «все в порядке» и у него самый обычный грипп…

А теперь – голая хроника событий. Малышевы заехали в «Озеро» двадцать девятого. Тридцатого, за ужином, у Веньки ни с того ни с сего начали дрожать руки. И не просто дрожать, как у обычного алкаша! Венька налил в чашку крепкого черного чаю и понес за их общий с соседями столик. И вдруг на полпути руки у него позорнейшим образом буквально заходили ходуном, так, что чай пролился прямо на пол. Разумеется, Малышев притворился, что его сильно знобит «после вчерашнего», сослался на повышение температуры и под руку с заботливой Любочкой поскорее отвалил в номер. Ночью пришла бессонница и начались судороги в ногах – только уляжется и отпустит одну ногу, тут же перекидывается на другую! Любочке, к счастью, удалось поспать – она поверила в версию об «ужасном гриппе». Тем более что лично сама напичкала мужа на ночь и аспирином, и медом, и даже валерьянкой.

Тридцать первого утром дрожание унялось. Правда, как вскоре выяснилось, оно начиналось после обеда. Завтрак прошел вполне нормально, Венька уверил и жену, и соседей, что «идет на поправку», и спокойно поплелся с Любой на процедуры. Перед массажем Любочке порекомендовали поплавать в бассейне. Веньке составлять ей компанию не хотелось, но в мужскую раздевалку он все-таки пошел, планируя отсидеться на бортике бассейна с книгой…

Все началось в туалете раздевалки. Венька вошел в комнату с унитазом и включил полный свет. И вдруг – вспышка света вместо темноты так страшно, до обморока, ударила его по нервам, что и потом еще долго дрожали ноги. Невольно пришлось посидеть на унитазе, прежде чем идти к шезлонгу возле бассейна.

Ходил теперь Малышев с осторожностью, опасаясь резкой и внезапной слабости в ногах. Поднос в руках больше не носил – руки продолжали дрожать, как у завзятого забулдыги. На следующий день прибавился новый симптом – в минуты волнения Венька стал вдруг заикаться, с трудом выговаривая обычные слова. Прямо как в анекдоте – «фефект фикции»! При этом ночью он не спал ни секунды – просто смирно лежал, таясь от жены, и даже боялся лишний раз массировать сведенные судорогой икры.

И все-таки он еще держался…

Глава 19. «Ликвидация»

Веньку накрыло полностью. Теперь даже лежать спокойно оказалось ему не по силам: все тело иногда дергалось, точно пробитое током, да так, что голова стучала о спинку кровати. Судороги ползли все выше и выше – и теперь большую часть ночи Венька проводил, устраивая ноги на стену выше головы: в таком положении было чуть легче.

Соответственно, скрывать свое состояние от жены тоже больше не получалось. Венька и так знал, что она не спит. Любочка позже призналась, что просто съеживалась в кровати, повернувшись спиной к мужу, – лишь бы не видеть, как он дергается, хрипит, бьется головой о спинку. А Веньке все было уже «глубоко фиолетово». Он равнодушно зажег лампу на тумбочке возле кровати – и стал рыться в своем походном рюкзаке. Молясь Богу, сам уже не зная о чем. Ничего, конечно, в рюкзаке не обнаружилось. И тут Любочка приподнялась, достала из своей тумбочки и протянула мужу полную коробочку таблеток! Венька воспринял это как манну небесную. Сразу проглотил четыре штуки – и решительно погасил свет, надеясь хоть на короткий сон.

А дальше – время остановилось. В самом прямом, физическом смысле слова. Уже во второй раз, и гораздо страшнее, от Веньки медленно уходила жизнь… Стало ли ему легче от препарата, он не помнил. Зато резко усилились все прежние симптомы: чаще стали «удары током», судороги поползли к самому горлу – так, что в кровати приходилось почти стоять на голове. Кровь колола изнутри мелкими жгучими иголками. И самое невыносимое – Венька лишался опоры, точно погружаясь в бездонное болото. Он не мог справиться с собой: и без препарата было ужасно, а теперь и с «иксом» выходило то же! Даже хуже! Но самое страшное из всего – болела душа. И сразу черное небо навалилось за окном на темно-зеленые ели, и где-то закаркали невидимые черные птицы… Венька прополз в туалет и нашел там пачку купленного женой средства от судорог. Постепенно, по таблетке, выпил всю пачку и вернулся в постель – ждать конца. Препарат все же добрался до него…

Через некоторое время голова его, бедная его голова, стала как-то странно, тяжело кружиться, будто размывая очертания мира вокруг. Медленно-медленно поехали стены; комната расплывалась вширь и уходила вдаль, вместе с потолком. А затем прямо в темноте стоящие на холодильнике «казенные» графин и стаканы – зашевелились и превратились в живые, разноцветные, точно пластилиновые, лица. Лица хрюкали носами и шлепали жирными губами, как вурдалаки из сказок. Послышался шорох за окном, и Венька ясно увидел, что это верхушки елей превратились в серые, горбоносые, ушастые рыла; что вместо веток у них – руки, которые тянутся разбить стекло. Жизнь уходила – уходили силы. Венька все понимал: понимал, что это «едет крыша», что елки и есть елки, даже видел их верхушки; и в то же самое время верхушки опять пластилиново закручивались и кивали ему угловатыми башками. И когда деревянная неживая рука дотянулась-таки до самой форточки, Венька потерял сознание.

Второго утром он уже не мог встать с постели.

Любочка, плюнув на свои процедуры, побежала на прием к главврачу. Вскоре вокруг Веньки забегал весь медицинский персонал.

Два раза в день ставили, как алкоголику, капельницы с парацетамолом; от судорог назначили «прессотерапию». А Любочка, как всегда забыв о себе, снова превратилась в надежный фундамент семьи: в бесплатную сиделку и няньку и, конечно, в заботливую, сострадающую мать – такую, какой у Веньки никогда не было…