Текст книги "Спи ко мне"

Хрупкого мира не существует. Есть только колония людей, живущих по своим правилам, но не забывших полностью традиции предков. Чтобы не вырождаться, они заманивают к себе девушек из большого мира. Где эта колония? В Южной Америке? В Антарктиде? Мир так велик! Но сейчас всё откроется. Скоро жизнь изменится. Пусть на полюсе, пусть под землёй, пусть в батискафе капитана Немо, но вдвоём, рядом с Рыбой!

Нита провела рукой по стене, в помещении стало светлее. Нет, показалось. Просто мраморная Т-образная полка, что-то вроде высокого столика в изголовье кровати, в центре которого стоит длинная узкая коробка.

– За мной, не отставать, – скомандовала хозяйка.

Проходя по комнате, она задёрнула шторку, но Наташа успела заметить портрет Рыбы. На портрете волосы у него были коротко подстрижены, он сидел за столом в застёгнутом на все пуговицы мундире, задумчиво подперев голову рукой. Вокруг валялись исписанные и скомканные бумаги, но ему словно не было до них никакого дела.

Между портретом и торшером с факелами стояла сплетённая из золочёной (или даже золотой?) проволоки скамейка, над которой висела полка из того же материала.

– Вот, – сказала Нита, указывая на нескладную вазу, похожую на маленького светящегося снеговика. На дне вазы горел огонь.

– Да нет же, – вдруг засмеялся Рыба. – Не для того, чтобы похвастаться своим детским творением, я привёз её сюда. Думаешь, я совсем идиот?

– Боюсь, что да. Может быть, это я хотела похвастаться твоим детским творением? Об этом ты не подумал?

Рыба сник.

Телефон стоял на полке, чуть поодаль – Наташа сразу увидела его и протянула руку, чтобы снять трубку. Но трубка и телефон представляли собой единое целое. Наташа попробовала покрутить диск. Не вышло.

– А почему он не работает? – растерянно спросила она.

– Как он должен работать? – удивилась Нита. – Он стоит тут и украшает. Что ещё? Подпирать им кадки с овощами?

– Он ведь нужен для того, чтобы звонить!

– Для того чтобы звонить, нужен гонг. Ты с окраины своего мира, что ли?

– Мама, откуда у тебя это украшение? – спросил Рыба.

– Это подарок твоего отца. Он же был очень… совсем как ты, – Нита достала из-за уха самокрутку (почтительный и услужливый сын был тут как тут со своей зажигалкой, похожей на карманный фонарик) и закурила, позабыв про длинный мундштук, оставшийся в кабинете. – Однажды во сне он увидел предмет странной формы и непонятного назначения. Днём он никак не мог забыть этот предмет, а ночью сон повторился. Так продолжалось несколько дней и ночей. Твой отец нарисовал странный предмет в трёх проекциях, но всё равно не смог его забыть. Тогда он отнёс рисунок одному мастеру и заказал сделать этот предмет. И только после этого сон перестал его тревожить. Он подарил эту вещь из сна мне. Такого украшения нет больше ни у кого в нашем мире. После этого я согласилась быть с ним. Вскоре он подарил мне тебя.

И тут Наташа поняла, чей портрет скрывается за шторкой – это не Рыба в странном мундире. Это его отец, ученый.

Нита затушила недокуренную сигарету прямо о полку и положила её рядом с вазой-снеговиком. Потом сняла со стены щётку с красиво изогнутой резной ручкой и стала медленно смахивать пыль с телефона. Рыба осторожно взял Наташу за руку, указал подбородком на дверь, и они оставили хозяйку наедине с её воспоминаниями. Спустились на второй этаж по винтовой лестнице. Проскочили кабинет и даже умудрились не выпустить в коридор ни одного кота. Сбежали вниз по кирпичным ступеням и, не оглядываясь, поспешили в гараж, на поиски своего драндулета.

Двухэтажный автомобиль взбирался на гору в полной тишине.

– Значит, твой отец был в нашем мире, – нарушила молчание Наташа.

– Значит, был. Но тоже только во сне. Наши торговцы найдут дорогу куда угодно – если в этом есть смысл. Должно быть, с вами невыгодно торговать.

– Нас просто так не обманешь потому что! – заступилась за жесткий мир Наташа. И вдруг вспомнила:

– Слушай, а что ты мне втирал про дикарей с крашеными волосами? Это шутка такая? Или твоя мама – дикарь?

Рыба нервно встряхнул головой – он не мог выпустить из рук рулевой шар, чтобы поправить упавшую на глаза прядь.

– У твоей матери красные волосы, – с расстановкой сказала Наташа. – А ты уверял меня, что у вас красятся только дикари. Или красный – её настоящий цвет?

– Ненастоящий. Торговцы должны выделяться, чтобы люди сразу видели, кто перед ними. И не особенно доверяли. Закон велит торговцам красить волосы в цвет старого кирпича или носить особые остроконечные колпаки того же оттенка.

Оказалось, что почти тысячу лет назад к власти в Империи пришел большой аскет. Во имя благополучия народа он издал указ, направленный против торговцев. Отныне в города разрешалось завозить только жизненно необходимые предметы. Если мастер мог продавать свои товары без посредников, торговцы должны были забыть путь к его дому. Может быть, благодаря этому указу мастерам теперь и живётся так хорошо.

Торговцам запретили селиться в городах. Многие отказались от своего лара и бежали на окраины, предпочтя судьбу безродных жителей. Остались те, кто не мыслил свою жизнь без торговли.

Когда аскет умер, его наследник дал торговцам слабину, но полностью не отменил направленный против них закон. Они по-прежнему не могли селиться в городах, и сталкивались со многими ограничениями. По мелочам. Но это были неприятные, а порой и оскорбительные мелочи.

Закон имел неожиданные последствия, полезные для всех жителей Империи. Благодаря ему произошел огромный скачок в развитии транспорта. Поскольку торговцам выгодно продавать свой товар в городах, а жить в городах им запретили, они были заинтересованы в развитии быстроходных средств, позволяющих покрывать большие расстояния за пару часов.

Торговцы первыми обзавелись скоростными мобилями и летающими велосипедами. Это была штамповка, но штамповка быстроходная. Ни в столице, ни даже в срединных городах такого бы не допустили. Но торговцы живут в своих замках, по своим правилам, делая вид, что они всё ещё соблюдают древний закон и очень от него страдают. Именно торговцы следят за тем, чтобы этот закон не отменили окончательно – иначе они утратят все привилегии несправедливо притесняемого лара, с таким трудом завоёванные за последнюю тысячу лет.

– Какая странная неприязнь к людям, которые просто делают своё дело, – заметила Наташа.

– В древности верили, что торговля разрушает личность, – пояснил Рыба. – Постоянно обманывая, ища выгоду, человек перестаёт быть человеком. Торговцев даже хоронили вдали от других.

– Надо же. А у нас в средние века за оградой кладбища хоронили актёров.

– Художников?

– Не всех художников. Только тех, которые представляли на сцене разные выдуманные истории.

– Они сами сочиняли то, что представляли?

– Нет, наверное. Обычно сочиняли всё же драматурги.

– А где хоронили драматургов?

– Да кого где. Кого – как попало. Кого – с почестями.

– Но ведь актёры ничего не придумывают и не могут быть опасны. За что же их так?

– Я точно не знаю, – сказала Наташа. – Наверное, за то, что они делают придуманное – настоящим. Вдыхают в него частицу себя. Ведь написанная история оживает только в подготовленной голове. А хороший актёр любую историю может оживить так, что в неё поверит даже дикарь. Человек, имеющий власть над дикарями – опасен… И всё-таки объясни, зачем я ношу эту шляпу, раз красные волосы в вашем лучшем из миров – совсем не редкость?

Рыба немного помолчал, собираясь с мыслями. Наконец признался:

– Если кто-то увидит рядом со мной женщину из торговцев – могут подумать, что Нита победила и я возвращаюсь в свой прежний лар.

– Но ты же не возвращаешься? И кому какое дело? Всем наплевать.

– Не всем. Пересуды сильнее правды. Зародится тень мысли, пойдёт слух, возникнет сплетня. И под этим предлогом Нита найдёт способ прибрать меня к рукам. Товар, в который было вложено столько денег и надежд, проявил своеволие и убежал в столицу. Но я – не товар, и я сам по себе. Никогда к ним не вернусь. Уж лучше – окраина.

Дорога пошла вниз. Наташу немного укачало, она откинулась на удобную подушку и закрыла глаза. А когда открыла – увидела потолок своей комнаты.

Посмотрела на часы – полчаса до подъёма, но спать уже не хочется. Выглянула в окно. Монастырь, массивный, как замок Ниты, стоял словно по пояс в молоке. Со стороны реки на Новодевичий сквер наползал туман.

Глава двадцать вторая. Кладбище выходного дня

Дождь пунктиром намечает план будущего наступления штормового фронта. Тонкие иголочки-капли впиваются в лицо. Все кругом болеют, или заболевают, или боятся заболеть. Самые счастливые – ухаживают за больными. По Москве бродит какой-то новый вирус гриппа. К обычным симптомам прибавляется безнадёжное уныние.

Как здорово в такую пору субботним хмурым утром просыпаться вдвоём, идти на кухню, варить кофе или какао, неспешно строить планы на день.

Но Наташа просыпается одна. Одна варит кофе. Кофе убегает, к чёрту кофе, чтоб его ветром унесло. Тогда – какао. И побольше рассыпчатого песочного печенья. А планов никаких нет. Вот если бы Рыба… Но это невозможно. Сейчас, когда так его не хватает, ему даже позвонить нельзя.

Хорошо устроился, конечно. Уснул – и попал на всё готовенькое.

Наташа словно забыла о том, что и сама засыпает «на всё готовенькое». Видимо, кто-то чихнул на неё в метро, и вирус гриппа запустил в её организм свои ядовитые корни.

«Давай, поной! – одёрнула она себя. – Советую применить уловку номер ноль!»

Когда у Наташи случается кризис, когда решение не желает приходить, когда ситуация кажется безвыходной, она гуляет по Новодевичьему кладбищу – благо, от дома до него недалеко. И что-нибудь обязательно придумывается.

Главный подвиг – одеться и выйти без зонта под мелкий незначительный дождик. Всё остальное – чепуха.

Старая гвардия покинула скамейку запасных – на них это не похоже. Сиживали и под ливнем. А, нет, вот они, митингуют рядом с двухэтажным полуразвалившимся домиком. Раньше там было общежитие работников какого-то завода, потом завод переехал за пределы города, а кто остался в общежитии – непонятно. Старушки по очереди позируют перед камерой «Вестей». Поодаль стоят под парами полицейская машина и «скорая помощь». Что-то случилось. «А, потом прочитаю в Интернете», – подумала Наташа, ускоряя шаг.

Большой город учит не принимать близко к сердцу чужие беды – иначе сердца не хватит. Протянуть руку помощи утопающему – да. Но не толпиться вокруг тела, выловленного из реки – телу уже ничем не поможешь, и зрители ему не нужны. То же и с прогулкой по кладбищу: это не прикосновение к чужой скорби, а маленькое бегство в тихое, спокойное место, где не снуют туда-сюда кричащие дети, не носятся на роликах и велосипедах подростки, не орут нестройными голосами пьяные люди-овощи.

Старая гвардия лопочет, шумит, топает ногами; у них на всех – одно большое сердце, охотно переживающее, пережевывающее, перемалывающее чужие беды и радости.

«О, Ермолаевых-то старшая кудась намылилась по такой погоде. По кладбищу, что ли, гулять? Самое время!»

По случаю выходного дня на кладбище пришли туристы с экскурсоводом. Фотографируются на фоне могил. «Скоро, скоро все там будете!» – злорадно думает Наташа.

А нет, не будете. Там – будете, здесь – нет. Здесь хоронят только тех, кто чего-то стоит.

Раньше Наташа – одна, или со Светкой – нередко прогуливала здесь школу. Бродила от могилы к могиле. Гоголь, Чехов – портреты в кабинете литературы. Военачальники и герои – это уже из истории. Профессор Вернадский в стеклянной нише. Наверное, великий человек был, раз его именем метро назвали.

Сейчас всё изучено, всё известно, а тогда Наташа ходила по кладбищу и обнаруживала всё новые и новые имена. Было странно узнавать, что любимые киногерои тоже умирают. И этот умер. И этот тоже. Как-то раз, вернувшись после такой прогулки домой, она неожиданно для себя написала рассказ. О том, как некий человек гуляет по кладбищу, читает имена на памятниках. Удивляется тому, что его кумиры, которых он совсем недавно видел по телевизору, умерли несколько лет назад. А потом видит могилку, на которой стоит табличка с его собственным именем. Дата рождения совпадает. Дата смерти – два года назад. И он вспоминает, что да, именно тогда он совершил предательство. Даже так – Предательство с большой буквы. А значит – с тех пор не живёт. Не может считаться живым.

Эту историю Наташа сочинила в седьмом классе – и с тех пор не перечитывала. В седьмом к ним пришла новенькая. Катя её звали. Пока классная руководительница представляла её будущим соученикам, на задних партах шушукались, придумывая новенькой прозвища и испытания. Наташа и Светка даже внимания на эту Катю не обратили – делились летними впечатлениями, строили планы на ближайшие две недели.

– Ермолаева! – вдруг сорвалась на крик классная. – Ты этот год тоже с замечания хочешь начать?

Почему-то она недолюбливала Наташу, а Светке многое прощала. В прошлом году, например, эти неразлучные подружки, вместо того, чтобы идти на линейку, посвящённую первому сентября, наблюдали за ней из окна туалета, передавая друг другу театральный бинокль Светкиной мамаши. И что же? Их накрыла завуч, и вкатили тогда Наташе замечание – на всю первую страницу дневника. А Светка почему-то отделалась выговором в кабинете директора. Но она всё равно потом разрыдалась.

– А я ничего, – лучезарно улыбнулась Наташа и сложила руки на столе, как идеальный первоклассник с плаката.

– Я вижу, как ты «ничего». Пересядь на соседний ряд. За первую парту.

Первая парта в третьем от окна ряду считалась почему-то местом для дураков и изгоев. Она называлась «болото». Никто там не желал сидеть добровольно. Учителя это знали, и сажали в «болото» провинившихся.

А беспечная новенькая, которой никто, конечно, не объяснил про «болото», подошла к Наташе и села рядом с ней.

– Болотницы! – раздалось с последней парты.

– А ты, Кимчук, пойдёшь сразу к директору! – рявкнула классная.

Но Наташа уже стала «болотницей». На перемене Светка куда-то удрала вместе с другими девчонками, осталась одна новенькая. Пришлось Наташе рассказать ей о том, в какую ситуацию они попали.

– Ты можешь пересесть, – благородно сказала она. – Новенькая, да ещё и «болотница» – тяжелый случай.

Но Катя благородно согласилась разделить с Наташей её участь.

После уроков Светка снова куда-то исчезла, и Наташа с Катей пошли домой вдвоём. Катин отец был военным, и они довольно часто переезжали из города в город. Она успела повидать столько, и так интересно рассказывала об этом, что Наташа решила во что бы то ни стало чем-нибудь удивить её в ответ.

Вечером позвонила Светка и извинилась. Сказала, что ей после школы нужно было к какой-то левой тёте на какой-то несуществующий юбилей, а вообще она на стороне Наташи и не считает её «болотницей». Видно, мамаша сделала ей внушение: Светка дожила до седьмого класса, и по-прежнему делилась с мамочкой всеми своими секретами.

– А мы с новенькой очень шикарно погуляли без тебя, – ответила Наташа.

Осень выдалась тёплая, и Наташа показывала Кате Москву. Они гуляли по набережной, заходили в Лужники, углублялись в переплетение улиц.

Через неделю Кимчук попался за курением в туалете и под общий хохот был перемещён в «болото». Наташу помиловали, и разрешили ей пересесть обратно к Светке. Но они с Катей гордо заняли последнюю парту – ту, за которой раньше сидел сосланный ныне Кимчук.

Из «болотниц» они тут же превратились в «нормальных», и девчонки потянулись к Кате – слушать её истории. Но Наташа была при ней как бы на особом счету. И после уроков они по-прежнему гуляли только вдвоём.

Однажды, после совместной прогулки по Новодевичьему кладбищу, Наташа и написала историю о Предательстве с большой буквы.

На следующий день принесла тетрадь в школу и под большим секретом показала Кате. Та прочитала с интересом.

На большой перемене Наташа списывала у Светки домашку по алгебре, сидя в пустом классе (математик всегда забывал запереть его на ключ, за что часто получал нагоняй от директора). Почерк у Светки был разборчивый, и Наташа управилась с работой за пять минут до начала урока. Решила выйти, прогуляться. Убрала свою тетрадку в портфель, Светкину взяла подмышку и двинулась к выходу. Но возле неплотно прикрытой двери остановилась.

Из коридора доносился голос Кати и хохот одноклассников. Обидно перевирая содержание, новенькая пересказывала всем Наташину историю! Вышла какая-то стыдная глупость, а в конце оказалось, что рассказ посвящен Кимчуку, которого Наташа тайно любит аж со второго класса. Тут следовало бы поймать лгунью на слове: Кимчук остался на второй год в третьем классе, и во втором ещё не учился с Наташей и её одноклассниками, но кого интересует правда, когда всплывают такие подробности?

Наташа вернулась к своей парте, села, чтобы обдумать месть. Но мыслей никаких не было. И злости не было, и обиды. Стало как-то пусто – и внутри, и на всей земле, что ли. Как в песне поётся: «Опустела без тебя земля». Только это про другое песня.

С хохотом ввалились одноклассники в кабинет математики. Катя прошла мимо Наташи, не взглянув на неё, и села к вредной Инне, метившей в королевы класса. И тут Светка – которой Наташа так и не вернула тетрадь – собрала свои вещи и пересела к ней.

– У нас сегодня день перемещений, – рассеянно сказал математик. – Ну, давайте приступим к занятиям.

Светка и Наташа молча сидели весь урок, во все глаза пялились на доску, стараясь не глядеть друг на друга. На перемене, не обращая внимания на смешки и гримасы, Светка отвела Наташу в сторону и предложила мир. У Кати, мол, закончились байки о путешествиях, а внимание чем-то удерживать надо – вот она и рассказала всем о Наташиной истории. А можно почитать?

– Никому читать не дам!!! – выпалила Наташа.

Но со Светкой, конечно, помирилась.

Наташа очень быстро восстановила свой имидж в глазах одноклассников. Кате не удалось стать наперсницей Инны, зато последняя всё-таки выбилась в королевы класса. Наташа и Светка вновь были неразлучны, они смотрели сквозь Катю, как сквозь мутное, в разводах, стекло. История про кладбище отправилась то ли в кладовку, то ли в макулатуру. А через полгода Катиного отца отправили служить на Дальний Восток – и о ней тут же все забыли.

Все, да не все. Оказалось, что бедолага Кимчук успел в неё влюбиться. От тоски он совсем перестал учиться, курил, не скрываясь, и даже, говорят, его видели пьяным. Он, конечно, опять остался на второй год.

Наташа отмахнулась от воспоминаний, оторвалась от туристической группы, запутала следы.

Тихо вокруг, покойно. Пахнет толчёными листьями, на грязи замешанными, горьким дымом и почему-то – берёзовыми вениками. По чёрному камню медленно, торжественно вышагивает голубь. Вот он замер, прислушался, вздрогнул – и сорвался с места, полетел куда-то, хлопая крыльями. И снова – тишина. Ограда шершавая, калитка приветливо распахнута – заходите, гости дорогие. Нет уж, спасибо. И вы к нам – тоже не вылезайте. «Горьким словом моим посмеюся» – надпись с торца могильной плиты. Тишина такая, что ею, вместо ваты, можно перекладывать хрупкие ёлочные игрушки. На чёрном камне – букет каких-то сухих полевых цветов, высохший, почти прозрачный. Букет прикрывает часть надписи: «…Николая Васильевича Гоголя…», – и снова букет, теперь уже красных, сочных, свежих гвоздик.

На стене чуть поодаль – мраморные таблички, портреты, вазочки как ласточкины гнёзда, лампады. Кем были эти люди, как попали сюда, где теперь их родственники?

Прошел кладбищенский служитель с чёрной тележкой, полной листьев. И тишину будто выключили. Но покой (не вечный, а просто – покой) остался.

Кладбище было тихим и чистым. Светлым. Все, кто лежал здесь, оставили после себя нечто такое, что обессмертило их. Каждый надгробный камень, каждый постамент как будто говорил: «Смерти нет!»

Совсем иное впечатление производило кладбище, где были похоронены бабушка с дедушкой. Их участок теснили могилы молодых людей, не доживших до тридцати. Памятники на этих могилах были не в пример роскошнее не только скромного креста над могилой Ермолаевых, но и надгробных плит на Новодевичьем. Но что, кроме роскошных памятников, оставили после себя эти парни?

Это были герои своего времени, но не те безымянные герои, о которых соседка говорила Наташе: «Твои женихи погибли в Чечне». Наташа знала – её женихи остались в живых. Но стали женихами тех девушек, чьи женихи погибли в Чечне. Просто потому, что тем девушкам очень было нужно выйти замуж. А Наташе был нужен комфорт и взаимопонимание. Она слишком многого требовала.

Может быть, она и от Рыбы требует слишком многого? Ведь она получила, что хотела – комфорт и взаимопонимание.

Наташа смахнула листья с незнакомой могилы. Как по-разному сложилась судьба этих людей после смерти. Все они чем-нибудь прославились. Все заслужили право лежать на Новодевичьем кладбище. Но о ком-то будут помнить и через триста лет. А кто-то забыт уже теперь. Да и могилы: за одними ухаживает администрация кладбища, за другими – родственники, за иными вообще никто, и они поросли травой.

В Питере, рассказывала Мара, есть кладбище, на котором похоронена Арина Родионовна. Могила её не сохранилась. Но разве кто-то забыл няню Александра Сергеевича Пушкина? «Выпьем с горя; где же кружка?» – эта строка будет покрепче иного памятника.

Наташа дошла до границы кладбища, уперлась в стену. В этой стене обязательно должна быть калитка, ведущая в древний парк хрупкого мира. «Обязательно, – прошептала она детское заклинание, – или я так не играю!» Вот где-то здесь – непременно. Наташа даже вспоминает эту калитку – она видела её, и не раз. Такая чугунная, старая, иногда бывает на замке, амбарном ржавом замке, а иногда – нет. Там щеколда ещё есть, с обратной стороны, но её легко отодвинуть. Когда калитка не на замке и не на щеколде – она скрипит на ветру. Иногда к ней привязывают разноцветные ленточки. Такая совсем настоящая калитка, которую мало кто замечает, а за калиткой – деревья с синими листьями и миражные лошади. Наташа прошла вдоль всей стены, до самого конца. Калитки не было. Не было никогда. Как никогда не было наяву пути из одного мира в другой.

Откуда-то набежали туристы – три группы собрались, окружили Наташу, спутали со своими, стали хлопать по плечу, тянуть в кадр. Щёлкали фотокамерами немцы, громко переговаривались итальянцы, дисциплинированно слушали экскурсовода японцы. Голубь пролетел над землёй низко-низко и прежде, чем скрылся в кустарнике – угодил в пять или семь объективов.

Уже на выходе Наташе на глаза попалась вывеска «Сувениры». Это что-то новое. Или раньше она просто её не замечала? Но какие сувениры могут быть на кладбище? «Купи маленькие надгробные камешки знаменитостей, и собери у себя на столе воспоминания о тех, кого любишь»? Или даже так – «Купи маленькие надгробные камешки с наклеенными на них белыми бумажками, и впиши имена тех, кого не любишь». Пусть даже эти люди ещё живы. Особенно – если ещё живы.

А что, хорошая идея. Надо подкинуть Маре и Кэт, пусть разовьют.