Текст книги "Ангел в зелёном хитоне (сборник)"

Глава третья

Пашины три годика отметили с шариками в пиццерии, в узком семейном кругу. Светка сама сняла на камеру именинника, а заодно и весёлого, давящегося пиццей мужа. После пиццы детей забрала аниматорша, и размякший от некоторого количества алкоголя Валера почувствовал, что, пожалуй, он счастлив. Подвальное помещение пиццерии, тёплое до озноба, сытное, похожее на нору, способствовало возникновению подобных иллюзий. Валера поднял руку – заказать ещё коньячку, и одновременно почуял в кармане вибрацию телефона.

– Может, от Андрюхи, по поводу той «Зари»? – сказал он жене, взглядывая на незнакомый номер. – Ну что, перезвонить? – и, тяжеловато выбравшись из-за стола, пошёл к лестнице. В подвале ловило плохо.

На улице свистела вьюга. Поздний февраль гнал Валере под ноги снежную муку. Валера зажёг сигарету и нажал вызов. Ему ответила Марианна.

– Валерочка, простите, ради бога! Ошиблась. Нечаянно на ваше имя попала! У вас как, всё в порядке? – серебристым, в снежной оправе голосом проговорила она.

– Что-то с Йозефом? – тупо спросил Валера, как если бы Марианнина отговорка была лишь игрой, оттягивающей оглашение правды.

– С Йозефом? – удивилась Марианна. – А что именно вас интересует, Валерочка?

– Вы виделись с ним? Как он? Где?

– Пока всё там же, – сказала Марианна и назвала городок на юго-западе Европы. – Вы же понимаете, нужно долечиваться как следует.

Валера молчал. Как будто, лет сто проспав замороженным, вдруг очнулся и теперь не мог узнать местность.

– Вообще, конечно, так не поступают, Валерочка. Заварили кашу и смылись! – сказала Марианна и выдержала паузу. – Так вы вообще ничего не знаете?

Не находя слов, Валера прочистил горло.

Марианна вздохнула.

– Ладно, что с вами поделаешь… В общем, через две недели после того вечера увезли прямо с дачи. Раньше всё было погранично, и вот слетел. Мы с мужем его переправили. Там очень хорошее место! Берег моря, всё, как он любит. Хотя что может быть хорошего? Острое состояние давно сняли, но считают, что возвращаться домой преждевременно. Я летала к нему в ноябре. Душевно меня принял. Смягчился, смирился, терпеливо исполняет роль больного. Но, знаете, как будто его и нет. Смотрю и как бы сквозь него вижу море, небо. Вижу в нём себя, других людей. А его самого никак не могу нащупать… Мы с мужем хотим анонимно презентовать их заведению хороший инструмент. Как вы думаете? Или не бередить?

Договорив с Марианной, Валера вернулся в зал. Затхлая духота, запах жареного мяса и кетчупа глухо легли поперёк груди. Валера покашлял и взглянул на Светку – не пора ли нам пора? Может, счёт? Но нет – у Павла Адамовича назрел тост. Попыхтев, он отодвинул стул и поднялся.

– Ну что, дорогие мои, вот смотрю я на вашу влюблённую пару, – начал он, подмигнув Валере.

Валера бессмысленно глядел на грузноватую добродушную фигуру тестя. Тот желал им долгие лета. Когда пришла пора целоваться со Светкой, Валера набрал полную грудь воздуха и слёз и какого-то сокрушительного стона – и не поцеловал, только склонился, ткнулся носом в жёсткие от лака женины волосы.

– Валерочка, ты что? Тебе плохо? Это ты бутылку допил или кто? Тут ещё было! – заволновалась Светка.

Валера посмотрел чуть вниз, в сторону голоса и улыбнулся. Бесцветный, где только доски и талый снег, садик Йозефа плыл под его взглядом, уносимый просторной, как вселенная, волной сарабанды. Светка, отметив на лице мужа выражение любви, успокоилась, потянулась к нему счастливой, открывающей дёсны улыбкой.

Ну слава богу: аниматорша ведёт ревущего Пашку. Теперь можно бы и домой.

Весёлая метель подхватила их разрумяненное семейство сразу за дверьми пиццерии. Павел Адамович вывел Наташку, Светка усадила Пашку на саночки. У обоих детей в руках шарики – красный и синий. Валера подумал, что у большинства встреченных им людей такие же простые, одинаковые души, как эти шарики. И только у нескольких – живые и таинственные, похожие на подснежники под водой.

Когда их разморённая едой и выпивкой компания вышла из арки, под ноги Светке шатнулась тощая собака. Её приманил дух сытости и надежда на доброту налопавшихся от пуза человеков.

– Пшла! – топнула Светка, загораживая собою санки с Пашкой. – Никак вас не повыведут! Тут детки гуляют, а они расплодились!

– Свет, а ты сама-то разве не расплодилась? У неё тоже «детки». Которых убивают, которые замерзают на морозе, и она воет потом в страшной тоске. Вы сёстры с ней, – сказал Валера, поглядев на жену, и шагнул навстречу шарахнувшейся к стене собаке. Присел на корточки и впервые пристально, без извечного своего страха посмотрел в глаза незнакомой форме жизни. В углу правого глаза была до мяса содрана кожа. Валера неловко поднёс руку к собачьей морде. Влажный нос ткнулся в середину ладони и втянул воздух. Ладонь пахла обедом.

– А еды-то вот я не взял… – проговорил он.

Собака всё никак не отнимала нос от его руки, стараясь насытиться запахом. И опять смутно поплыл перед глазами садик Йозефа с расставленными по нему блюдцами – для вольных ёжиков, птиц, собак, кошек. Было ли это – а может, нет?

В какой-то миг Валерин слух поймал привычную фразу, сказанную, правда, с небывалой доселе интонацией визга.

– Валерочка, если ты не хочешь меня потерять… – остро, как хорошо заточенный крюк, впился в уши голос жены.

– Я хочу тебя потерять, – обернувшись, ясно сказал Валера. – Я хочу тебя потерять, Свет, вот в чём дело! – и, свистнув собаку, направился к продуктовому киоску.

Дома Валера испытал похмелье. Как выпело, что у него больше нет тёплой зимней берлоги, куда зароешься с головой – и тебя обступает рай? Кто разорил её? Неужели это подснежники Йозефа пробили крышу своими ростками и в разломах засиял космос?

Валера задрал голову к потолку. В плафончиках люстры собралась многолетняя коллекция мушек и комаров. С рождением детей всё не доходили руки пропылесосить… Ладно, надо собираться.

– Я уезжаю, Свет! Извини, забираю наши деньги на отпуск и уезжаю.

– Забираешь наши деньги на отпуск? – механически повторила Светка.

– Забираю наши деньги на отпуск, – кивнул Валера и напомнил главную мысль: – И уезжаю.

– Но ты хотя бы завтра к семи вернёшься? Там будет собрание по поводу гаража… – дрожащим голосом проговорила Светка. Она не плакала, но в углах её глаз Валера почувствовал раны – невидимые, но такие же страшные, как та, собачья. Если б она хотя бы смогла метнуть в него сахарницей!

Валера закинул на плечо лямку рюкзака и, ни с кем не соприкасаясь взглядом, вышел.

Чего никогда не мог осмыслить Валера – так это географической неукоренённости Йозефа. Заоблачный Лейпциг, подмосковный участок, затопленный вешними водами, и вдруг – пристрастие к жаркому климату, когда солнце начисто выпаривает дух и бренная оболочка растворяется в солоноватом воздухе.

Но теперь, в феврале, там было ещё прохладно. Как понял Валера из объяснений Марианны, близкая к раю обитель, где поправлялся нынче Йозеф, была чем-то вроде реабилитационного санатория для сумасшедших. Психов в понятном смысле этого слова там нет, но лёгкая атмосфера всеобщего «сдвига» всё же присутствует – предупредила его скрипачка.

В аэропорту Валера арендовал машину – иначе было не добраться. Спустя пару часов езды по трассе свернул, как велел навигатор, и, шарахаясь от велосипедистов, заехал приморскими улочками в совершенную глушь. У ворот пансионата припарковался и вышел объясняться. После проверки паспорта и звонка администратору пришлось подождать ещё четверть часа. Испрашивали согласие Йозефа на визит.

Наконец охранник пропустил его в глубь резиденции. Там было славно. Нечто подобное Валера видел в ботанических садах и усадьбах Крыма. На мгновение его поразило, что Йозеф живёт в столь роскошном месте. О всемогущая Марианна! С болью в совести – как будто прожгли сигаретой – он подумал, что всё-таки ничего не знает о своём кумире. Совсем ничего – и при этом осмелился влезть в судьбу, грубо, необдуманно наворотить…

Деревья цвели уже вовсю. Воздух, лёгкий и сладостный – никогда ещё не дышал таким Валера! – обволакивал сознание. Иная реальность, где нет ни памяти о доме, ни любви – только блаженство отдохновения, подчинила его себе.

Вскоре к ожидающему Валере подошёл сотрудник и сообщил, что Йозеф желает приветствовать гостя у себя в номере. «Следуйте направо. В самом конце. Семнадцать», – объяснил он по-английски.

Величайшая странность собственного поступка – какого никогда бы не совершил в «прошлой жизни» – окрылила Валеру. Чуя в своём нелепом визите дыхание истины, он пронёсся по коридору, взволнованно постучал и, не в силах дождаться, самовольно нажал дверную ручку.

Йозеф не спросил у Валеры, зачем тот прибыл. Только улыбнулся – одними глазами и отступил на пару шагов, чтобы Валера не вздумал пожимать ему руку.

Валера говорил бессвязно. Извинялся, расспрашивал, выдохся и без приглашения присел на плетёную оттоманку. Йозеф молчал, а затем, как в последнюю их встречу на даче, закружил по комнате. Замер на миг – и решительно подошёл к столу. Из выдвижного ящика, оказавшегося почти пустым, он достал связку ключей – комок разнокалиберного железа. Сунул Валере в ладонь и, отойдя к окну, отвернулся.

Валера не посмел уточнить значение жеста. Возможно, Йозеф просил его проведать пианино, как перед отъездом просят соседей полить цветы, покормить кота?

Машинально он перебрал ключи – пять на железном кольце, и на жалкой бечёвке привязан ещё один – маленький, от почтового ящика. Из ключей этих мгновенно вышли на свет распустившиеся под русским половодьем подснежники, и «могильные холмы» грядок с одичавшей клубникой, и похожий на рынду звук монастырского колокола, пробившийся сквозь осенний лес.

– Ничего я не смог изменить, – сказал Валера. – Трус и раб, слабый, простите…

Йозеф не обернулся. Лёгкая одежда – светлая рубашка и брюки – совсем стёрла и без того призрачный облик. Валере бредово подумалось: хорошо бы пристегнуть его чем-нибудь за запястье к батарее отопления – чтобы он не взмыл.

– Йозеф Германович, может, домой? – сказал он, сминая в ладони горсть ключей.

Ему хотелось обнять этого бестелесного до слёз, рано отжившего человека – как ребёнка, которому нет утешения. Но как обнимешь? Разговор по душам, объятие, тем более поездка – всё это осталось далеко за пределами возможностей существа, доставшегося Валере в мучители. Прокладывать тропу через толщу земного времени, через слои бренности – к нетленному свету – затратное занятие. Так мало человека остаётся!

Через несколько секунд Валера понял, что Йозефа нет. Существо, прозрачно реющее у окна, принадлежало уже совсем иной истории.

Осторожно, словно боясь разбудить больного, Валера вышел из комнаты.

Только в аэропорту на досмотре он осознал, что в кармане ветровки у него лежат ключи от домика в товариществе «Нарцисс».

Доехав на аэроэкспрессе до «Белорусской», Валера, не заезжая домой, махнул на «Новокузнецкую» – удобно, по прямой! – и пошёл искать дом с деревянной мансардой. Москву запорошил снег, но Валера не узнавал метели своего детства. Из магазина электроники игла ритмическая волна звука. Нечто сходное – пульсирующий шум – наполняло ползущие по Большой Ордынке машины. Валера с тоской наблюдал за чуждой формой жизни. Несметное число инопланетян окружило его – они не знали ни слова на таинственном языке Йозефа.

Гонимый страстью повидать хоть одного земляка, Валера поднялся по крутой лестнице в чердачок рисовальной школы. Звякнул колокольчик. Из окна в мансарде на Валеру глянули купола. Он спросил у администратора – юной девочки с приклеенными к ресницам стразами, – когда работает Ася.

– Ася? – наморщила лобик девочка. Ей потребовалось время, чтобы вынуть из памяти имя. – А она у нас не работает. Уволилась.

– Уволилась? – ахнул Валера. – А подскажите, пожалуйста, где бы её поискать?

Девочка махнула бриллиантиками и обернулась на распахнутую дверь – там, в утыканном мольбертами зале шёл урок рисования.

– Маш, ты не знаешь, куда Ася ушла? Тут спрашивают.

Худая девушка в свитере и без косметики, с лицом независимым – настоящий художник – встала в дверях и окинула Валеру спокойным взглядом.

– А она животными пошла заниматься. Там у них была трагедия – сгорел приют в лесу, Аська туда бегала. Ну и всё, она нас бросила, ушла в эти дела с головой.

Валера вышел на улицу и вспотевшими пальцами достал сигарету. Интересно, вспоминала ли Отка в день трагедии, как он брякнул ей о сгоревшем приюте? Понурившись, он дошёл до метро «Третьяковская» и, оглядев беленькое, замутнённое снегопадом небо, почувствовал, что не может ехать домой. Осознанное наконец одиночество – пустое и сияющее – заполнило его ум, не давая пробиться здравым мыслям. Куда теперь?

Чтобы успокоиться, Валера привалился к стене у «Макдоналдса» и стал думать о том, где находил свой дом Йозеф в ту пору, когда ему приходилось колесить по враждебному свету? В чём он обнаруживал его? В кофре с нотами? В воспоминании о запертом в садовом домике пианино?

Нет, средства Йозефа не годились Валере. У него не было ни таланта, ни дерзости. Ничего, кроме трусости, хранившей его по жизни, заставившей присесть у первой встречной корчмы и задремать на годы. Милые, родные мои ребятки, Светка! Вы – моя трусость!

От этой мысли Валере стало худо. Он купил двойной чизбургер и съел, потому что знал – еда помогает. Опасные фастфудовские калории пошли ему на пользу. Подкрепившись, он почувствовал прилив решимости и отправился на вокзал. Ключи от дома Йозефа горстью самоцветов побрякивали в кармане.

По пояс в снегу Валера пробрался к домику. Заваленная снегом беседка-пагода – как вопрос, на который не стал отвечать Будда[6]6
  В буддизме есть ряд метафизических вопросов, на которые Будда отказался дать ответ. Например: вечна ли вселенная? Бессмертен ли познавший истину? и др.


[Закрыть], – вросла в середину участка. Ступени меховыми воротниками промялись под шагом, и долго потом пришлось обивать ноги о мёрзлые доски крыльца.

Ключ повернулся легко, но дверь не поддалась. Неподвижной плитой она закрыла проход в пещеру. Валера огляделся, словно проверял – нет ли ангела, что отодвинет камень? Отступил на край крыльца и с размаху саданул плечом. Дверь выдвинулась из гнезда. Через минуту, хрустя по заиндевелому полу комнаты, Валера подошел к пианино и отклеил листы бумаги. Поскреб матовый след от скотча.

Задумался: поднять ли крышку? Поднял и, вздохнув, присел на кожаный диванчик, промёрзший до состояния камня. Он не знал, что предпринять. Спохватился, щёлкнул рьгчагом электрического «автомата» на стене комнаты и включил свет – сумерки за окном мигом стали лиловыми. Затем сунул в розетку вилку старого масляного обогревателя. Тепло пошло медленно и скудно. Вряд ли его хватило бы протопить заключённый в круговерть снега дырявый дом – разве только на то, чтоб отогреть у железной панели руки.

Руки! Ну конечно! Валера приложил ладони к ещё не успевшему раскалиться обогревателю и подержал, пока не прилила кровь. Затем сел к пианино, скрестил ноги под стулом и вперился в клавиши – где тут вход в обетованные земли? С непривычки пальцы подрагивали, и всё равно Седьмая партита потекла свободно. Как будто только и ждала, притихнув в руках Валеры, когда тот выпустит её на свободу.

Он шёл той самой, столько раз хоженой, но по-прежнему опасной дорогой. Теперь – без провожатого. Пианино дребезжало, и Валера с удивлением подумал – отчего это Йозеф так уж переживал о звуке? Разве несколько «поплывших» после зимовки нот – повод для паники? Бах существует не для ушей. Можно и вовсе обойтись без инструмента – достаточно слышать музыку внутренним слухом.

В одиночестве, смело миновав точку невозврата – там, где своды пещеры раздвигаются и обращаются в храм, – Валера вошёл в Томаскирхе. Кантор только что распустил мальчишек-хористов и теперь сидел на лавке, упёршись локтями в доску, обхватив ладонями голову. Седьмая клавирная партита Йозефа, наигранная Валерой, была отлично знакома ему. Он не мог признать за ней своё авторство, поскольку написал только шесть. Но в то же время не мог и опровергнуть – это вступило бы в противоречие с истиной. Когда Валера закончил игру, Кантор обернулся. «Это всё никуда не годится, – нахмуренно проговорил он. – Ему заблудших спасать предписано, а он искушает!» – и, поднявшись с лавки, зашагал в глубину храма.

Перечёркнутое крестом испытание. Провал целой жизни. Незачёт. Валера опустил было руки, но уже через миг взбунтовался. Не могло быть так, что всю свою выжатую до капли жизнь Йозеф отдал на то, чтобы кого-то там «искусить»! Да и потом, разве не вы набирали солдат в свой полк? Если так, то лучше спросите себя – на что вы употребили Йозефа!

– Выслушайте меня, господин кантор! – крикнул Валера и почувствовал, как пересохло во рту, когда грозный светоносный ангел, только отчасти напоминающий Баха с портретов, обернулся на дерзкий оклик. – Выслушайте меня, господин кантор… – оробев, повторил он. – В ваше отсутствие землю опутали транспортной сетью, научились записывать звук, изобрели пенициллин, – проговорил Валера, с трудом выдерживая взгляд. – Вы никогда не играли на рояле! Не летали на самолёте! Ваш нынешний слушатель большей частью выродился из христианина в атеиста, в лучшем случае – язычника! Хотите правду? Для современного меломана от вас осталась одна эстетика! Если вы хотите, чтобы вас слышали, – нужен проводник!

Выпалив всё это, Валера замер, готовясь раствориться в ничто под взглядом Кантора, и вдруг почувствовал лёгкость. Кантор смотрел с одобрением – как будто Валера только что ответил выученный урок на пять.

– Знаешь что, парень, езжай-ка домой, отдохни! – на всемирном языке сердца проговорил величайший и улыбнулся тепло и хитровато, как русский батюшка.

Тем временем кто-то из прихожан отворил тяжёлую дверь в Лейпциг – запахло июньскими цветами после дождя, может, пионами. Через прозрачные стены церкви всё ярче проглядывало звёздное небо. Валера узнал «парашютик» – низкое созвездие Ориона и снял руки с клавиш.

В первый миг возвращения ему показалось, что домик Йозефа ушёл под воду. Он встал и шагнул к окну – хаотично движущаяся, пенная стихия снега, гудя, давила на стёкла. Валера подумал было заночевать на даче, но через миг понял, что не сможет остаться. Душа несла его вперёд, в какой угодно путь. Он простился с пианино, запер дом и, выбравшись на нечищеную, укрытую свежей вьюгой поселковую дорогу, побрёл к шоссе. Ориентиры были утрачены, едва он миновал просеку. Поле слилось с небом и колыхалось сплошной седой занавесью. В мгновение ока снег умотал Валеру в кокон, дорога ушла из-под ног. Теперь то и дело он спотыкался о промороженные травяные кочки. Ничего не различая во мгле русского бурана, он пошагал в направлении предполагаемого шоссе и там, где поле пересекала речка, свалился в овраг. Мягкая и глубокая, кое-где покалывающая прутьями кустов ловушка, обняла свою жертву. Ноги-руки были целы, но от падения что-то переключилось в контуженом сердце Валеры. Как будто стукнули по сломанному приёмнику – и заработало.

Кое-как утвердившись на коленях, ткнув исколотую вьюгой физиономию в снежный откос, Валера стал молиться. Суть его просьбы была далека от нужд человека, попавшего в лапы бурана. Искренне, может, и со слезами – в снежной стихии не разобрать, он уговаривал Бога и всех святых покровителей этих мест спасти мальчика, который провёл здесь детство. Пусть этот мальчик не православной крови, и давно уже взрослый, и не вспоминал о вас никогда – на то ведь вы и святые, чтобы любить, не сводя счётов! Бормоча в тающий под тёплым дыханием снег, Валера просил, чтобы Йозефа избавили от ужасной болезни души – одиночества! Научили бы впитывать предназначенную ему любовь. Пусть она не стекает с него, как с гуся вода, а проникает до сердца!.. И меня! И меня освободите! – городил Валера, чувствуя, как сплошным ожогом пылает лицо. – Светку буду любить, детей научу музыке. И никогда не буду трусом! Честное слово! Всю жизнь, сколько осталось!..

Похожий на «рынду» звон колокола прервал Валерину истерику. На застигнутой бураном земле кончилась праздничная служба. Звук шёл сквозь метель, ясно чертя ориентиры. Валера встрепенулся, покрутил головой, улавливая намёк: монастырь впереди, шоссе, стало быть, перпендикулярно!

Тут светлое будущее несбыточно, этак по-чеховски подняло его с колен и, наделив «вторым дыханием», вынесло из русла ручья на мост. Выкарабкавшись на твердую почву, Валера поглядел на блекнущий под валами бурана уголёк обители. Далеко, на краю зимней вселенной, побрёхивали собаки. Звуков транспорта не было. Ни единого отдалённого «вжика».

«А может, и не ходят уже автобусы?» – подумал он. Постоял ещё и, переведя дух, бодро потопал к шоссе.