Текст книги "Цена крови"

Глава 22

Декабрь 1009 года

Лондон

Этельстан приехал в лондонский дворец ранним утром по срочному вызову королевы. У входа в покои Эммы он остановился, подождав, пока дворецкий доложит о его прибытии. Здесь, как и раньше, у лестницы, в глаза ему бросилась лихорадочная суета – мужчины и женщины из двора королевы занимались тем, что торопливо упаковывали ее вещи. Постельное белье, платья, шкатулки с драгоценностями, святые реликвии, обувь, кипы вышитых драпировок, одеяла и вещи для маленького ребенка – все имущество королевы раскладывалось по сундукам и увязывалось в узлы.

Куда она собирается ехать? Возможно, король смягчился и призвал Эмму присоединиться к нему в Уорчестере на Святки? Это было невозможно. Такое путешествие займет более недели. Его брат Эдрид, который оправился после травмы у городской стены, уехал в Уорчестер вместе с Эдмундом пять дней назад. Было слишком поздно выезжать туда, чтобы добраться к Рождеству, даже если погода будет этому благоприятствовать, так что это было маловероятно.

Этельстан вдруг осознал значение происходящего для себя и нахмурился. Куда бы она ни ехала, ждало ли ее простое или тяжелое путешествие, он не хотел, чтобы Эмма уезжала из Лондона. Да, из-за ее присутствия он все время ощущал себя на лезвии ножа – между страстным желанием и полным отчаянием. Но сходить с ума, видя ее каждый день, и при этом не сметь прикоснуться к ней или хотя бы поговорить так свободно, как ему того хотелось бы, – эта постоянная мука была все равно лучше, чем не иметь возможности видеть ее вообще.

Дворецкий жестом пригласил его во внутренние покои. Здесь упаковка вещей была уже завершена. Запертые сундуки уложили в штабеля. Эмма сидела за небольшим столиком, а рядом стоял ее секретарь, держа в руках аккуратную пачку, по-видимому, писем. Единственной мебелью, остававшейся в комнате, был медный светильник на ножке у дальней стены.

Как только Этельстан вошел, секретарь откланялся и удалился, оставив их наедине. Эмма поднялась, чтобы приветствовать его.

– Спасибо, что пришли так быстро, – сказала она. – Мне нужно…

– Скажите мне, – перебил он ее, – что вы едете не в Уорчестер.

– Нет, не в Уорчестер, – сказала она. – Я отправляюсь в Хедингтон.

– В Хедингтон? К моей сестре? – Эдит находилась там в королевском поместье, ожидая рождения своего ребенка. – С ней все в порядке?

Она дала ему в руки пергамент, и он начал читать его со все нарастающим изумлением. Это было письмо, в котором требовалось, чтобы Эмма послала Марго принимать роды у Эдит, причем написано оно было таким высокомерным и снисходительным тоном, что Этельстан удивился, почему Эмма сразу не сожгла его, вместо того чтобы выполнять эти приказания.

– Звучит дерзко и самонадеянно, не так ли? – с кривой улыбкой сказала Эмма. – Дочь короля раздает приказы королеве. Это лишь показывает, насколько могущественными стали Эдит и ее муж. Или думают, что стали. – Она сцепила руки и принялась взволнованно расхаживать по комнате. – Меня отстранили от общества короля уже почти год назад, и за это время Эдит исподволь вжилась в роль королевы. Так дальше продолжаться не может. Я рискнула бы вызвать гнев короля и направилась бы непосредственно ко двору в Уорчестер, если бы Годива не была слишком мала для такого путешествия. Вместо этого, однако, я, похоже, должна довольствоваться поездкой по реке до Хедингтона, чтобы напомнить Эдит, кто по праву является королевой Англии.

Он бросил письмо на стол. Теперь он вспомнил, что Эдвард сейчас тоже находится в Хедингтоне.

– И еще вы там увидитесь со своим сыном, – сказал он. Эмме не провести его: именно Эдвард притягивал ее в Хедингтон. Ради него Эмма была готова на все. И даже в своем стремлении восстановить свое место возле короля она руководствовалась мыслями об Эдварде.

– Разумеется, я хочу увидеть своего сына, – ответила она.

Он подошел к горящему светильнику и, не поднимая на нее глаз, поднес к нему руки, чтобы согреться. Ему хотелось бросить ей упрек в том, что она собирается покинуть Лондон, – что она собирается покинуть его, – но он не имел на это права.

Что может быть глупее, если мужчина любит ту, для которой любовь его нежеланна?

– Тогда чего же вы хотите от меня? – бросил он, понимая, как холодно и раздраженно это прозвучало. Что ж, ради Святого Креста, именно так он себя и чувствовал сейчас. Она уходила из-под его защиты, чтобы оказаться вне его досягаемости, и ему оставалось лишь негодовать. Ведь он всего лишь смертный.

– Приехав к Эдит, я должна в полной мере продемонстрировать свою силу и власть, – сказала она, – и от вас мне нужно подтверждение того, что вы сумеете обойтись здесь без моего личного войска. Это правда, что датчане сейчас вернулись в свой лагерь в Бенфлите? Лондон теперь в безопасности?

Он колебался. Велико было искушение солгать ей. Он мог бы убедить Эмму, что ее нормандские солдаты необходимы ему и что она навлечет на город беду, если покинет его стены. Но между ними существовало доверие, которое нельзя было подорвать ложью, даже если это означало, что он своими руками отсылает ее от себя.

– Мы с моими людьми тенью проследовали за датчанами до Бенфлита, – сказал он. – Я полагаю, что они останутся в этом лагере на все Святки.

– А потом?

Он пожал плечами:

– Им необходимо будет пополнить запасы провизии, но не думаю, что они пойдут к Лондону. Нам удалось убедить их, что они попусту теряют время, пытаясь прорваться через нашу оборону. Они пытались пускаться на хитрости, но получили отпор. Их попытки поджечь наши корабли на Темзе успехом не увенчались, а их последние усилия выманить нас из города, чтобы устроить открытое сражение, также потерпели неудачу.

Застыв, он смотрел на тлеющие угли, погрузившись в воспоминания. Большой отряд вооруженных датчан, разгоряченных от выпитого, образовал стену из щитов на таком расстоянии, где их не могли достать стрелы лучников, которых он выставил на городскую стену. Они выкрикивали оскорбления и проклятия, вызывая защитников города выйти из укрытия и сразиться с ними в открытом бою. Он видел все их замыслы насквозь: последняя отчаянная попытка заставить их открыть ворота. Хорошо понимая это, он отдал строгий приказ, чтобы ворота оставались запертыми.

Когда никто на их вызов не откликнулся, морские разбойники вывели вперед группу английских мужчин и женщин со связанными за спиной руками, которых, видимо, взяли в плен где-то на берегах Темзы.

Этих бедняг поставили на колени, тогда как те, кто поработил их, за их спинами продолжали кричать и сыпать угрозами. По прошествии некоторого времени какой-то датчанин подошел к пленникам и небрежным движением перерезал одному из них горло. Вдоль всей стены раздались крики ненависти и возмущения, а Этельстан, представив себе ужас остальных несчастных, ожидавших смерти, был очень близок к тому, чтобы отдать приказ к атаке. Но он понимал, что, если он сделает это, последствия будут гораздо более плачевными.

Ворота остались закрытыми.

Они перерезали всех, одного за другим, так что женщина, которой довелось умереть последней, была вынуждена наблюдать смерть всех, кого убивали до нее. Они плакали, молили о снисхождении, просили о помощи, тогда как он и его армия смотрели на этот зловещий спектакль из безопасного укрытия на стенах.

Датчане бросили окровавленные трупы гнить в грязи, а на следующий день сняли свой лагерь. Когда лондонцы наконец смогли выйти, чтобы похоронить своих мертвых, он пересчитал их тела. Их было тридцать – ровно столько, сколько было датских лазутчиков, которые пытались проникнуть в город под покровом тумана и чьи трупы было приказано сбросить с городских стен.

Он понял это послание. Око за око. В конце концов, именно в этом и состоит любая война.

Внезапно он осознал, что Эмма уже стоит подле него. Должно быть, она прочла его мрачные мысли, потому что с мягким выражением на лице положила ладонь ему на руку.

– Вы не могли спасти их, – сказала она.

– Я знаю, – пробормотал он. – Но все равно не могу их забыть. За этими морскими бродягами должок, и нужно заставить их его заплатить.

Вот так оно и будет идти дальше: кровь за кровь с обеих сторон, пока для одного из противников эта цена не окажется слишком высокой.

– Что мы будем делать теперь, когда датчане отошли от наших ворот? – спросила она.

Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Существовало столько разных способов ответить на этот вопрос.

– Будем точить наши мечи, – сказал он, – и готовиться биться с ними снова, уже весной.

Она кивнула.

– Дай Бог вам победы, – прошептала она.

Он бросил на нее долгий задумчивый взгляд, а затем взял ее за руку и стал разглядывать их переплетшиеся пальцы. В памяти всплыли слова пророчества, которые он долго гнал от себя. Тот, кто будет держать скипетр Англии, вначале должен добиться руки ее королевы.

Когда-то он думал, что тут речь идет о ее сыне, ребенке, вцепившемся своими маленькими ручонками в пальцы матери. Но теперь пальцы Эммы были в его руке, и он почувствовал искру напряжения, острого, словно лезвие кинжала, которая проскочила между ними. Если он попытается удержать Эмму, она отстранится, так что пока он должен просто позволить ей уйти.

Он отпустил ее руку, но задержал на ней свой взгляд и сказал:

– А вам дай Бог безопасного путешествия, моя королева.

Он научил себя терпению. Его отец не будет жить вечно. В один прекрасный день корона – и королева – будут принадлежать ему.

23 декабря 1009 года

Хедингтон, Оксфордшир

Эмма стояла на носу королевского корабля, направлявшегося в Хедингтон под темным небом, грозившим разродиться снегопадом. За ними следовали еще четыре судна; все они низко сидели в воде, поскольку были сильно загружены сопровождающими, провиантом, домашним скарбом королевы и вооруженными солдатами из Виндзора, Кукхэма, а также из Лондона.

Пока ее корабль скользил к берегу, Эмма внимательно оглядывала частокол, окружавший королевское поместье, в поисках штандартов своего сына. Однако на башнях по бокам ворот Хедингтона не было видно знамени юного этелинга.

Значит, Эдвард уехал отсюда. Должно быть, король вызвал его к себе в Уорчестер на рождественский пир либо услал еще куда-то – туда, где ей не достать его.

Она расправила плечи и подняла подбородок повыше, потому что не могла показывать Эдит даже намека на разочарование и сожаление. Это означало бы дать падчерице оружие, которое могло ранить ее, а у Эдит такого и без того предостаточно. И она не задумываясь воспользуется им, поскольку ее, без сомнения, возмутит демонстрация власти королевы, которая будет проведена перед нею.

Эмма надеялась, что предстоящие военные действия между ними пройдут без посторонних глаз и окажутся относительно бескровными, хотя, зная Эдит, понимала, что от той можно ожидать чего угодно.

Едва ступив на берег, она повела своих придворных за собой по дорожке, усыпанной обледеневшим гравием, к открытым воротам замка. Эмма заметила, что весть о ее приезде обогнала ее, поскольку в большой королевской зале был приготовлен официальный прием. В центральном очаге горел огонь, ярко светили десятки свечей и факелов. В зале было много женщин, и не только из окружения Эдит; здесь находилось также немало жен высших придворных Этельреда, которых пригласили сюда присутствовать при родах его дочери. Эдит стояла на помосте, с огромным животом, но при этом великолепно одетая в темно-синее платье из шерсти свободного покроя, края которого и широкие рукава были расшиты золотом. Золотые нити поблескивали также и на мантии, накинутой на ее плечи, а волосы цвета меда были заправлены в белоснежный шелковый чепец, подвязанный золотой лентой. Она выглядела очень величественно, как любая королева.

Эмму это не удивило. Это была старая уловка – неумеренная демонстрация богатства короля с целью вызвать благоговейный страх у знати и таким образом заручиться их преданностью. Однако если Эдит считала, что может сыграть в ту же игру против коронованной королевы, да при этом еще и победить, она явно ошибалась.

Сбросив с плеч свою мантию из меха песца на руки следовавшего за ней по пятам слуги, она уверенным шагом прошла вперед, заранее зная, как свет огня будет отражаться на блестящем шелке ее золоченого платья, на золотых украшениях у нее на шее и на золотом венце с плетеным узором на голове. Женщины приседали в реверансе, когда она следовала мимо; многих мужчин она приветствовала словом или легким прикосновением, которые неизменно встречались радостной улыбкой. Приблизившись к помосту, она остановилась, подняв глаза на Эдит.

Беременность ее уже подходила к концу. Лицо девушки и ее тело под очаровательным чепцом и красивым платьем были отекшими, а круги под глазами говорили о том, что она уже измождена. Сердце Эммы сжалось от жалости, когда она вспомнила совсем другую Эдит – маленькую девочку, которая, положив голову ей на колени, так любила слушать, как поет королевский скоп.

Но той юной девочки уже не существовало, и сердце Эммы при виде ее падчерицы вновь ожесточилось. В ушах до сих пор звучали слова предостережения, произнесенные Марго много лет назад. Вы должны заботиться о своих детях. Попробуете стать матерью для детей короля – и вы разобьете себе сердце, словно о каменную стену. Эмма прибыла сюда не ради Эдит, а ради своего собственного сына и крошки-дочери.

Она продолжала, молча и без улыбки, пристально смотреть на возмущенное лицо Эдит, но королевская дочь не сделала даже намека на реверанс или хотя бы приветственный жест.

«Глупая девочка, – подумала Эмма. – Неужели ты еще не поняла, что уже проиграла в этой нелепой игре?»

Стоявшая рядом с Эдит на помосте пожилая жена элдормена Годвина, Уинфлед, присела в реверансе, и Эмма заметила, как та дернула Эдит за платье. В конце концов, с исказившимся от злости лицом, Эдит все же склонила голову и опустила глаза. Жест получился угрюмый, но тем не менее это был знак покорности.

Она ответила тем, что взяла Эдит за руку и формально поцеловала ее в щеку.

– Благодарю тебя, Эдит, – сказала она так, чтобы голос ее прозвенел на всю залу, – за такой пышный прием в эти праздничные дни. – А на ухо ей она шепнула: – Ответь что-нибудь вежливое, а затем мы уйдем в твои покои. И поговорим там наедине, пока будут готовить комнаты для меня.

Губы девушки снова обиженно скривились, в очередной раз напомнив Эмме, что Эдит никогда не умела скрывать своих истинных чувств.

«Идрик, – подумала она, – пока не научил свою жену притворяться. Впрочем, эту науку она освоит довольно скоро».

– Поскольку леди Эмма устала после своего путешествия, мы с ней сегодня вечером поужинаем наедине. – Голосок Эдит был хрупким, как стекло.

Эдит проводила ее на женскую половину, но, когда они достигли покоев дочери короля, Эмма отослала всех слуг, включая и Марго.

Эдит удивленно воззрилась на нее.

– Ваше присутствие здесь, миледи, совершенно не обязательно. Я просила помощи Марго, а не вашей.

– Насколько я припоминаю, ты вообще ничего не просила, – сказала Эмма. – Ты приказывала.

Она прошлась по комнате и, стянув с кровати толстую серую шерстяную шаль, набросила ее себе на плечи, после чего уселась в кресло рядом со светильником на ножке. «Шелк, – подумала она, – производит ошеломляющее впечатление, однако не помогает бороться с холодом». Она рассматривала стоящую перед ней девочку-женщину и снова отметила темные круги у нее под глазами.

– Думаю, твой ребенок мешает тебе отдыхать. Ляг на кровать, если хочешь. У тебя, должно быть, отекают ноги. Мои, например, в последний месяц перед рождением Годивы выглядели, словно колбасы.

Эдит проигнорировала это предложение и села на выложенную подушками скамью, прислонившись головой к стене и закрыв глаза.

– Вы хотели поговорить со мной? – спросила она сердитым голосом. – Что случилось?

– Полагаю, ты и сама догадываешься, Эдит, что я собираюсь тебе сказать, но, если это не так, позволь мне быть с тобой предельно откровенной. Ты сейчас, возможно, и настоящая леди, жена благородного Идрика, а также старшая дочь короля, но на тебе нет короны и никогда не будет. Решив, что ты можешь командовать мной, ты слишком много на себя взяла. Я – твоя королева, и ты будешь относиться ко мне с уважением не только в этих стенах, но и перед всем миром.

– С чего мне вас уважать? – спросила Эдит. – Вы королева без власти.

Эмма искоса взглянула на нее. Эдит была достаточно взрослой, чтобы понимать, как свершается власть, но разве она уже успела по-настоящему уловить всевозможные хитрости и нюансы, связанные с этим? Поэтому она сказала:

– Если мерой власти является то, насколько близко ты находишься к королю, то да, в настоящий момент я действительно лишена власти. Однако если мерить ее землями, богатством и связями с влиятельными людьми, то я считаю себя по-настоящему могущественной. – Уже сейчас за нее перед королем вступаются архиепископ Кентерберийский, епископ Винчестерский и элдормен Эльфрик, а епископ Лондонский находится на пути в Уорчестер, чтобы добавить к их доводам и свой голос. Она ожидала, что ее вызовут к мужу еще до конца зимы, но как раз этими мыслями она делиться с Эдит не собиралась. Вместо этого она продолжала: – Ты должна понять, что власть королевы, как и власть лорда или элдормена, убывает и нарастает, как луна и приливы с отливами. Тем не менее не моя власть заслуживает твоего уважения, Эдит, а выбор твоего отца, когда он женился на мне. Не уважая королеву, ты тем самым не уважаешь короля.

Эдит оставалась сидеть неподвижно.

– И тем не менее даже мой отец сейчас сожалеет о своем выборе, – сказала она.

Это дало Эмме паузу. Она не сомневалась, что Этельред не раз жалел о том, что решил отдать королевскую корону ей, но он был не тот человек, чтобы признавать свои ошибки. Она подумала: крайне маловероятно, чтобы он когда-нибудь вслух высказывал свои сожаления по этому поводу, а уж тем более своей дочери.

– Это он тебе так сказал? – Спросив это, она с удовлетворением отметила легкую тень сомнения, омрачившую лицо Эдит. – Хочу напомнить тебе, что король подарил мне двоих детей, равно как назначил годовой доход и дал земли, чтобы их обеспечить, а также что он назвал моего сына наследником королевской короны.

– Эдварду никогда не видать короны, – зло бросила Эдит. – Когда мой отец умрет, трон займет Этельстан и вся знать поддержит его в этом. А вас вышлют обратно в Нормандию, а с вами и ваших детей.

Эмма вздохнула. Она не должна позволять втягивать себя в бессмысленный спор о событиях, которые могут никогда не произойти.

– Для тебя должно быть большой отрадой, что ты так четко умеешь читать будущее, – сказала она. – Должна признаться, что для меня оно затянуто пеленой тумана, которую я не могу преодолеть, как ни стараюсь. Теперь же, однако, пусть нас заботят дела в том виде, в каком они есть на сегодняшний день. Король по-прежнему жив, а я – его законная королева. И как бы тебе ни было обидно преклонять передо мной колени, у тебя нет другого выбора. Ты сама видела, что сейчас произошло в зале. Ты была там единственным униженным и оскорбленным человеком, и это будет повторяться постоянно, пока ты не признаешь мою власть, пусть и против своего желания.

Она ждала какой-то реакции, но Эдит с каменным лицом просто молча смотрела невидящим взглядом на языки пламени. Эмма восприняла это молчание как свою маленькую победу и решила поднять тему, которая больше всего интересовала ее.

– Раз уж ты упомянула своего брата Эдварда, – сказала она, – быть может, ты скажешь мне, поехал ли он к своему отцу в Уорчестер?

Эдит даже не взглянула на нее, но все же ответила:

– Король послал моего мужа Идрика привезти к нему сына. Они уехали всего два дня назад. – Затем, похоже, мысли ее, где бы они ни витали до этого, вернулись к реальности, и она повернулась к Эмме. – А до этого они проводили здесь время вместе, и надо сказать, что Эдвард очень полюбил Идрика.

В первый раз Эдит улыбнулась, но холодной улыбкой, потому что эти слова были рассчитаны, чтобы нанести ей рану. И преуспели в этом. То, что Эдвард подпал под действие чар хитрого Идрика, было для Эммы еще более ужасным, чем понимание того, что она разминулась со своим сыном всего-то на несколько дней. Ей хотелось плакать от досады.

– Элдормен Идрик, – медленно проговорила она, тщательно выбирая слова, – обладает обаянием, которое действует на всех, с кем он встречается. – Змеи тоже по-своему завораживают, и Эдвард был слишком мал, чтобы осознавать грозившую ему опасность. Она не была уверена, что даже Эдит видит это.

Но Эдит в этот момент нахмурилась, а затем лицо ее исказила странная гримаса. Она схватилась руками за свой живот и посмотрела на Эмму перепуганными глазами.

– Думаю, что начинаются роды, – прошептала она.

На мгновение вся неприязнь между ними исчезла, и они превратились просто в двух женщин перед лицом чуда появления новой жизни – и очень реальной опасности надвигающейся смерти. Эмма быстро встала и позвала слуг, а одного из них послала за Марго. Как только она убедилась, что Эдит оказалась в ее надежных руках, она выскользнула из комнаты. Эдит ясно дала понять, что не желает, чтобы она находилась здесь.

Больше она ничего не могла сделать для своей падчерицы – только ждать и молиться за нее.