Текст книги "Неизвестный Карл Маркс. Жизнь и окружение"

Но в то время, как заграничная организация «Союза коммунистов» большинством голосов исключила из числа своих членов Маркса и Энгельса, кёльнская центральная организация, наоборот, стала в этом конфликте на сторону Маркса и им руководимой фракции и исключила из числа членов союза Виллиха, Шапера и их друзей.

Каждая фракция считала себя представительницей законного большинства, а другую фракцию– представительницей насильственного меньшинства.

Эти нескончаемые дрязги и расколы в среде политической эмиграции Лондона очень скоро надоели Марксу, и он все более и более сторонился от участия в эмигрантской жизни, отгораживаясь как от «непримиримых революционеров», воображавших, что не сегодня завтра они вызовут всеобщую социальную революцию, так и от буржуазной эмиграции, не хотевшей слышать ни о какой классовой борьбе и сурово осуждавшей «вредных доктринеров», вносящих классовую рознь в единую армию «общечеловеческого» освободительного движения.

Маркс поддерживал постоянную связь с немецким рабочим движением как через посредство «Союза коммунистов», так и путем переписки с вождями тогдашнего немецкого движения, и в частности с Лассалем[24]24
  Лассаль Фердинанд (1825–1864) – еврейский философ, юрист, экономист и политический деятель, родился в семье торговца. Явился одним из основателей «Всеобщего германского рабочего союза». Сотрудник «Neue Rheinische Zeitung», редакторами которой были Маркс и Энгельс, подавал себя последователем их идей. С 15 лет вел дневник (сохранился до нашего времени), в котором показал себя юношей, падким до разного рода удовольствий. Любовь к наслаждениям не покидала его всю жизнь. В половине 40-х гг. XIX века в Париже сблизился с Гейне, который, как пишут академические источники, «оценил его мощную натуру» (впрочем, современных исследователей заботит иное: кто – Гейне или Лассаль заразил один другого сифилисом). В Германии познакомился с графиней Софией Гацфельд, вел ее бракоразводное дело; был замешан в деле о краже шкатулки любовницы графа Гацфельда. В другой раз был обвинен в государственной измене.
  Пол Джонсон в своем исследовательском труде «Популярная история евреев» пишет: «Но, пожалуй, самое мерзкое упражнение в самоненависти было адресовано Марксом его соратнику социалисту Фердинанду Лассалю, еврею из Бреслау, который подправил свою прежнюю фамилию Ласаль на Лассаль– в честь французского героя-революционера, а в дальнейшем стал основателем немецкого социализма как массового движения. Его практические достижения в этом направлении были намного значительнее, чем у Маркса. Несмотря на это (или вследствие этого), он стал мишенью невероятной брани в переписке Маркса с Энгельсом. Маркс называл его «барон Ициг», «еврейский негр». Он видел в нем польского еврея, а польских евреев он считал «самой грязной расой». Энгельс писал Марксу 7 марта 1856 года: «Лассаль настоящий еврей со славянской границы и всегда стремился использовать партийные дела в личных целях. Отвратительно наблюдать, как он старается пробиться в аристократическое общество. Это сальный еврей, маскирующийся бриллиантином и блеском бижутерии». Нападая на еврейство Лассаля и глумясь над его сифилисом, Маркс 10 мая 1861 года писал Энгельсу: «Кстати, о Лассале – Лазаре. В своей выдающейся работе по Египту Лепсий доказал, что исход евреев из Египта – не что иное, как описанная Мането история изгнания из Египта «прокаженного народа». Во главе этих прокаженных стоял египетский жрец Моисей. В итоге Лазарь-прокаженный есть типичный еврей, а Лассаль – типичный прокаженный». И снова, 30 июля 1862 года: «Мне абсолютно ясно, что, как показывает форма его головы и характер шевелюры, он происходит от негров, которые присоединились к Моисею, бежавшему из Египта (если только его мать или бабку со стороны отца не скрещивали с ниггером). От этого союза евреев с немцами, да на негритянской основе обязан был получиться удивительный гибрид». Как видим, расовый вопрос заботил не только немецких нацистов, но еще много ранее – великих еврейских теоретиков. – Примеч. ред.


[Закрыть].

Германия переживала тогда время гнетущей реакции. Мрачная и тяжелая сама по себе, она казалась еще мрачнее и переносилась еще тяжелей, как контраст с только что минувшими днями могучего революционного подъема. Как сильна, однако, ни была реакция, как презрительно ни третировала она всю послереволюционную эпоху, как церемонно ни отбирала она ее завоевания, все же возврат абсолютизма был уже невозможен. И сила реакции заключалась в том, что немецкое правительство, несмотря все свои абсолютистские поползновения, примирилось, однако, с фактом своего конституционного грехопадения и тем самым примирило с собою значительную часть буржуазии. Материальные дела буржуазии шли отлично, во всех отраслях торговли и промышленности замечался сильный подъем; крупная буржуазия хлопотливо тянулась за аристократией и старалась не отстать от последней по роскоши блеску жизни. Буржуазия охотно сорила деньгами на «представительство» для того, чтобы сблизиться с аристократией, стать с ней на одну ногу, быть ею принятой. Если в предреволюционную эпоху значительная часть богатой буржуазии будировала против аристократии и охотно напоказ браталась с «народом», и в частности с пролетариатом, теперь она опасливо и надменно сторонилась от последнего и с заискивающей улыбкой шла навстречу аристократии.

В эту эпоху сильного экономического подъема и политического упадка социальное движение Германии все более становилось под знак экономики. Блестящие дела, которые делала в настоящем, и неприятнейшие воспоминания о недавних «эксцессах» революционного движения заставляли буржуазию сторониться политической работы и сосредотачивать свою деятельность на расширении хозяйственных предприятий.

То же стремление перейти к экономической организации стало все сильнее замечаться и в среде немецких рабочих ремесленников. Товарищеские организации для учреждений мелкого кредита и закупки сырья стали широко распространяться, найдя неутомимого и наивного проповедника в лице Шульце-Делича[25]25
  Шульце-Делич Франц Герман (Schulze-Delizsch; 1808–1883) – немецкий экономист, один из организаторов кооперативного движения в Германии.


[Закрыть]. Носясь с утопической целью «излечить» нынешний социальный строй с помощью устройства кредитных товариществ и товариществ для закупки сырья, Шульце-Делич сумел, однако, вызвать сильное движение среди немецких ремесленников и рабочих. И он действительно оказал им очень большую услугу, побудив их соорганизоваться и добиться кое-каких реальных улучшений своего быта. Маркс, живший в изгнании, не падал духом, хотя, как мы увидим, у него было достаточно и субъективных, и объективных причин для тяжелого уныния. За какие-нибудь полтора-два года общая физиономия социального движения Европы резко изменилась. Приходилось не только похоронить надежды на близость общей социальной революции – приходилось с тяжелым сердцем признать, что в настоящее время неоткуда ждать широкой поддержки своим идеям, приходилось уповать лишь на будущее.

Тяжело себя чувствовали не только Маркс и его единомышленники, заброшенные в изгнание и отрезанные от родины, в которой творились невеселые вещи, тяжело и тоскливо жилось и таким единомышленникам Маркса, как гениальный Лассаль, с его кипучей деятельностью, неугасаемой верой в неминуемое торжество своего идеала, гордым и несгибаемым социальным идеализмом.

В письмах Лассаля к Марксу, относящихся к пятидесятым годам, годам не только правительственной, но и общественной реакции, несмотря на всю их гордую и растущую веру в конечное торжество его идей, однако, то и дело звучат грустные и тоскливые ноты. Деятельность Лассаля была сильно отравлена сворой шпионов-ищеек, окружена атмосферой дрязг и подсиживаний. Но его угнетало не это и не правительственный гнет, а тяжелая общественная реакция.

«Ах, не вы изгнаны, – пишет Марксу Лассаль, – изгнан я! Ибо вас, старых товарищей по борьбе и убеждениям, собралось все-таки много в одном городе! Между тем я живу в эти годы так одиноко, столь оторванным от прежних братьев по оружию, последних могикан, как я назвал себя в припадке сентиментальности. Это действительно очень тяжело. Если оставить в стороне рабочий класс, который не только сохранил здоровым и свежим свой ум и свое сердце, но даже очень развился с тех пор, то между так называемыми «образованными» людьми все еще – и даже больше, чем когда-либо, – господствует та же трусость, тот же страх, та же привычка прятаться, что и раньше». Только вера в непоколебимый и непобедимый идеализм сознательных рабочих спасала Маркса и Лассаля or отчаяния и апатии. Годы реакции не только не задушили в передовых рядах немецкого пролетариата стремления к развитию своего классового самосознания, но до некоторой степени даже усилили его.

В одном из своих писем от 24 июня 1852 года Лассаль пишет: «Что касается пролетариата, то здесь, по-видимому, в широких кругах происходит движение, которое Гегель назвал бы «самоуглублением». Рабочий класс, очевидно, намерен в большом масштабе и широких размерах, пользуясь политическим затишьем, сжиться со своим внутренним содержанием, проникнуться сознанием его и таким образом укрепиться. Современные политические обстоятельства приводят рабочих гораздо меньше в уныние, гораздо меньше давят на них, чем на буржуа; они теряют от этого меньше мужества, потому что они и без того знают, что не могут в самом ближайшем времени предъявить никаких претензий, а с другой стороны, они инстинктивно чувствуют, что чем дольше продолжится абсолютизм, тем более сократится непосредственно классовое господство буржуазии. Таким образом, рабочие употребляют этот промежуток времени на то, чтобы со своей стороны насколько возможно живо проникнуться своим классовым самосознанием, выяснить себе всесторонне понятие рабочего класса и развить теоретически вытекающие из него следствия… Если не ошибаюсь, настоящая немецкая рабочая партия родится как раз во время этой кажущейся мертвой тишины».

Тому «самоуглублению» рабочего класса, тому прояснению его классового сознания, о которых говорит в своем письме Лассаль, было посвящено почти все время Маркса в эпоху реакции. Отрезанный от возможности участия в практической жизни своей родной страны, Маркс ушел в теоретическую разработку основных проблем, связанных с рабочим движением. Он погрузился в богатства Британского музея, и в ту эпоху, когда реакция мрачно торжествовала свою победу, когда она считала рабочий класс окончательно разбитым и бессильным, в эту эпоху могучими взмахами гениальной мысли выковывались сильнейшие, наиважнейшие оружия пролетарского движения.

«Новое рейнское обозрение», которое Маркс издавал в Лондоне, начало выходить тогда, когда иллюзия Маркса относительно неизбежности в ближайшем будущем общей социальной революции находилась в зените, но последний выпуск этого обозрения уже ликвидировал период иллюзий и народился под знаком политического реализма.

Что касается общих социально-политических идей, которые развивали на страницах «Обозрения» Маркс и Энгельс, то для суждения о них мы имеем лишь интересную в этом отношении статью Энгельса о десятичасовом рабочем дне. Эта статья Энгельса еще пропитана утопизмом, заставившим его с отрицанием относиться к возможности широких социальных реформ и утверждать, что социальная реформа возможна только при помощи социальной революции. Это резкое противопоставление социальной реформы и социальной революции, это понимание социальных реформ, как следствия, вытекающего из социальной революции, вместо рассмотрения их как знамения совершающейся социальной революции, составляет отличительный признак утопизма и всецело проникает в статью Энгельса, заканчивающуюся характерными словами: «Единственное разрешение вопроса о десятичасовом рабочем дне, как и вообще всех вопросов, касающихся противоречия между капиталом и наемным трудом, заключается в пролетарской революции».

Билль о десятичасовом рабочем дне, говорит Ф. Энгельс, «в значительной степени тормозит быстрый рост богатства, влиятельности, общественной и политической власти фабрикантов, и в то же самое время рабочему классу этот билль сулит лишь материальные и даже исключительно физические выгоды. Он охраняет здоровье рабочих от слишком быстрого разрушения. Но он не дает им в руки ничего такого, что делало бы их опасными для их реакционных союзников (т. е. земельной аристократии, отстаивавшей десятичасовой билль в пику фабрикантам. – П. Б.). Этот билль не дает рабочим политической власти и не улучшает их положения в качестве наемных рабочих».

Десятичасовой рабочий день, говорит далее Энгельс, «накладывает невыносимые оковы на промышленность, нуждающуюся теперь более, чем когда-либо, в полной независимости, в неограниченнейшем распоряжении всеми своими ресурсами. Что сделается с промышленностью в ближайший же кризис, если ей не дадут возможности вовсю использовать кратковременный период подъема? Десятичасовой рабочий день должен быть отменен, и если не удастся отменить его с помощью парламентского постановления, то должны будут постараться обойти его на деле».

«Восстановление этого билля имело бы смысл, – говорит далее Энгельс, – лишь при господстве всеобщего избирательного права, а всеобщее избирательное право в такой стране, как Англия, на две трети населенной промышленным пролетариатом, означает исключительное политическое господство рабочего класса, со всеми неразрывно связанными с этим революционными изменениями общественного строя».

Статья Энгельса дает ценный материал для духовной автобиографии марксизма. Она показывает, что в эту эпоху (1850 г.) Энгельс еще был убежден, что задача рабочего класса по отношению к экономической организации и по отношению к изучению их материального быта, по отношению к капитализму вообще– должна держаться лишь пассивного пароля: «что делаешь– делай скорей». Энгельс был убежден, что беспрепятственная эволюция капиталистического развития быстро разложит все современное общество на его простейшие социальные элементы – необъятную массу пролетариата и пролетаризированного мелкого собственника, с одной стороны, и ничтожную по численности группу богатой и зажиточной буржуазии – с другой. Дело рабочей партии должно было заключаться в том, чтобы политически организовывать все растущую массу пролетариата и зажигать в его сердцах и головах идею-силу классового сознания. Рабочая партия должна была при этом вести неустанную борьбу за демократизацию политического строя страны, за завоевание рабочими широких политических прав. Раз ход экономического развития превратит большинство населения в пролетариев, раз, с другой стороны, пролетарии добьются политического равноправия, и в том числе всеобщего избирательного права, тогда вся государственная машина неизбежно окажется в руках пролетариата, и с ее помощью совершится политический переворот. Энгельс, как показывают приведенные нами выше его слова, был глубоко убежден, что в Англии 1850 г. введение всеобщего избирательного права отдало бы государственную власть в руки пролетариев, а это неизбежно вызвало бы полный социалистический переворот.

В предшествующих очерках мы уже достаточно выяснили как источник, так и характер сильной переоценки Марксом и Энгельсом быстроты развития крупнокапиталистического строя и гибели мелких форм хозяйства, здесь же мы отметим, что – как это ясно показывают приведенные слова– Энгельс сильно увлекался в ту эпоху бланкизмом[26]26
  Бланкизм – политическое течение, связанное с именем Л. О. Бланки; термин, обозначающий взгляды сторонников заговорщической тактики в революционной борьбе. Бланкисты отстаивали необходимость создания узкой тайной иерархической организации, ставящей своей задачей свержение существующего режима путём внезапного вооруженного выступления. Отказывались от пропаганды в широких массах, чтобы не подвергать опасности нелегальную организацию. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Но и Маркс находился под сильным влиянием Бланки, что показывают его слова в «Восемнадцатом Брюмера» (1852 г.): «День 15 мая, как известно, привел лишь к устранению с общественной арены на все время борьбы Бланки и его единомышленников, т. е. истинных вождей пролетариата».

После прекращения «Обозрения» Маркс горячо отдался литературной деятельности и научным работам. Им была написана блестящая историческая монографии «18 брюмера Луи-Бонапарта», появившаяся во втором номере журнала «Die Revolution», издававшегося в Бостоне в 1852 г. одним из друзей Маркса, Вейдемейером[27]27
  Вейдемейер Иосиф (1818–1866) – еврейский деятель германского и американского рабочего движения, близкий друг К. Маркса и Ф. Энгельса. – Примеч. ред.


[Закрыть].

В этой монографии Маркс, идя по горячим еще следам событий французской современности, мастерски вскрыл скрытые движущие пружины этих событий и применил исторический материализм к объяснению одного из самых интересных периодов в истории Франции.

В самом начале своей монографии Маркс писал: «Люди делают свою собственную историю, но они ее делают не самопроизвольно, – им приходится действовать не при обстоятельствах, выбранных ими самими, а при обстоятельствах, независящих от их выбора, непосредственно их окружающих и унаследованных».

Эти слова Маркса должны были оказать глубокое влияние в ту эпоху, ^;когда революционеры 1848–1849 годов никак не могли освоиться с тем фактом, что им приходится действовать «при обстоятельствах, независящих от их выбора».

Изучая чрезвычайно запутанную и сложную борьбу направлений, партий и классов в эпоху революции 1848 г. и последовавшей затем контрреволюции, Маркс мастерски распутывает всю пеструю ткань событий и обнажает перед нами ту социальную основу, на которой фразеология партий вышивала такие пестрые и подчас неожиданные узоры.

Сущность своей методологической точки зрения Маркс сжато излагает при этом в следующих блестящих словах: «На различных формах собственности, на социальных условиях существования возвышается целая надстройка различных и своеобразных чувств, иллюзий, понятий и мировоззрений. Весь класс творит и формирует все это на почве своих материальных условий и соответственных общественных отношений. Отдельный индивидуум, получая свои чувства и взгляды путем традиции и воспитания, может воображать, будто они и образуют действительные мотивы и исходную точку его деятельности… Если в обыденной жизни различают между тем, что человек думает и говорит о себе, и тем, что он есть и делает на самом деле, то еще более следует различать в исторической борьбе между фразами и иллюзиями партий и их действительными интересами, между их представлением о себе и их реальной природой».

При этом Маркс нисколько не игнорирует значения этих иллюзий. Разоблачая эти фразы и иллюзии, вскрывая ту основную ткань исторического процесса, которую они покрывали своими причудливыми узорами, Маркс при этом всегда показывает, что все это не мешало этим фразам и иллюзиям играть важную историческую роль.

«Предания всех мертвых поколений, – говорил Маркс, – тяготеют кошмаром на умах живых. Как раз тогда, когда люди, по-видимому, только тем и заняты, что переделывают себя и окружающее, создают нечто совершенно небывалое, – как раз в такие эпохи революционных кризисов они заботливо вызывают к себе на помощь духов прошедшего, заимствуют у них имена, боевые лозунги, костюм и в освященном древностью наряде, на чуждом языке разыгрывают новую сцену всемирной истории».

И Маркс затем горячо призывает пролетариат сбросить с себя иго прошлого, сбросить с себя ветхого человека, «кошмар мертвых поколений». И Маркс противопоставляет в этом отношении буржуазную революцию пролетарской: «Социальная революция девятнадцатого столетия не может черпать свою поэзию из прошлого: она должна черпать ее из будущего. Она не может стать самой собой, не отказавшись от всякого суеверного почитания старины. Прежним революциям необходимы были всемирно-исторические воспоминания о прошедшем, чтобы заглушить в себе мысль о собственном содержании. Революция девятнадцатого столетия должна предоставить мертвым хоронить своих мертвых, чтобы уяснить себе собственное содержание. Там фраза преобладала над содержанием, здесь содержание преобладает над фразой».

Годы реакции позволили Марксу вновь вернуться к усердным занятиям политической экономией. Плодом этих занятий явилось (в 1859 г.) сочинение «К критике политической экономии». Маркс предпослал этой книге замечательное предисловие, дающее очень ценный материал для уяснения хода развития идей К. Маркса и содержащее классическую формулировку основных идей исторического материализма.

«В общественном отправлении своей жизни, – пишет К. Маркс в предисловии, – люди вступают в определенные, от их воли независящие отношения – производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений образует экономическую структуру общества, реальное основание, на котором возвышается правовая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания.

Способ производства материальной жизни обусловливает собою процесс жизни социальной, политической и духовной вообще. Не сознание людей определяет их бытие, но, напротив, общественное бытие определяет их сознание. На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества впадают в противоречие с существующими производственными отношениями или, употребляя юридическое выражение, с имущественными отношениями, внутри которых они до сих пор действовали. Из форм развития производительных сил эти отношения становятся их оковами. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономического основания более или менее быстро преобразуется и вся громадная надстройка над ними».

Уже в «Нищете философии» Маркс изложил основные воззрения своей экономической теории, но, как мы уже указывали, здесь при изложении своей теории трудовой ценности Маркс еще не освободился от унаследованного от классиков-экономистов нечленораздельного воззрения на «труд», т. е. от нерасчленения его на «труд» и «рабочую силу». В «Критике политической экономии» мы находим уже вполне обоснованными и точно сформулированными все основные экономические идеи Маркса.

Центральное место уделено анализу денег и денежного обращения, т. е. тем экономическим понятиям, которые вызывали и вызывают наибольшую путаницу в головах ученых и неученых людей. В «Критике политической экономии» Маркс рассеял тот мистический туман, который, казалось, тем более сгущался вокруг вопроса о деньгах, чем больше об этом вопросе писали. Рассеять этот туман Маркс мог только с помощью своего основного метода– рассматривания экономических категорий как формулировки того взаимоотношения, в которое становятся люди в процессе развития производительных сил. Смеясь над экономистами, рассматривавшими хозяйственные явления не как отношения людей, а как внутренние свойства вещей, Маркс ясно показал, что этот фетишизм порождается товарным производством и что только его ниспровержение открывает возможность научного анализа основных экономических явлений.

Маркс в этом сочинении окончательно вступил в наследство классической политической экономии и довел до их логического заключения основные посылки Рикардо. Эти громадные научные заслуги книги Маркса находились в обратно пропорциональном отношении к успеху, который имела его книга. Можно смело сказать, что книга Маркса не только не имела успеха, но и почти не была замечена; лишь кучка близких друзей прочла и поняла ее.

Если в рабочем классе Германии в пятидесятые годы мощно просыпалось стремление к самосознанию, к разработке и уяснению теории, освещающей и освящающей практику, то в среде немецкой буржуазии пятидесятых годов, наоборот, резко преобладало «трезвенное», пресно-практическое направление, с насмешливой и ленивой улыбкой смотревшее на все «теории» социальных «мечтателей».

В настроении немецкого «образованного» общества революция 1848 года произвела резкий перелом. Если до этой революции буржуазная интеллигенция Германии обнаруживала живой и растущий интерес ко всем новым словам и веяниям в области социальных вопросов, если она с интересом следила за социалистической литературой и даже очень охотно причисляла себя к числу социалистов, то после революции и с наступлением реакции она решительно отвернулась от всяких социалистических увлечений. Путем строгого воздержания от всяких мудрствований на социальные темы, путем придерживания «правильного» образа мысли, ни в чем не нарушающего требования буржуазного режима, немецкая интеллигенция покрывала «социалистические» грехи своей молодости.

В официальной политической науке Германии воцарилась историческая школа с Рюшером во главе, очень основательно отбивавшая у юного поколения всякий вкус к теоретическим построениям и успешно привившая ему стремление к научному коллекционерству. Такое настроение интеллигентской Германии весьма мало благоприятствовало успеху книги Маркса или хотя бы внимательному к ней отношению. К тому же книга ведь была написана Марксом, т. е. человеком, к которому немецкая буржуазия питала неподдельную и неутолимую ненависть и которого она усердно травила на страницах «Национальной газеты» и других своих лейб-органов.

С другой же стороны, сколько-нибудь широкая аудитория из пролетарской среды для таких серьезных и трудных сочинений, как «К критике политической экономии», в пятидесятые годы еще не народилась в Германии.

Положение Маркса было до крайности тяжелое. Вынужденный добывать средства к существованию, он занимался сотрудничеством в американских и английских газетах. Но это сотрудничество не давало ему, конечно, ни морального, ни материального удовлетворения. Материальный вопрос всегда остро стоял перед ним и непрестанно отвлекал его мысль в сторону изыскания средств существования.

Германский литературный рынок был почти закрыт для Маркса, был закрыт не только для публицистических работ, но и для серьезных научных. Социалистических издательств тогда еще почти что не было, а буржуазные фирмы и слышать не хотели об издании сочинений такого неисправимого революционера, как Маркс.

Уже в 1852 году Маркс пишет: «В Германии теперь ни одно книгоиздательство не решится печатать что-нибудь, написанное мною. Таким образом, остается только издать на свой счет, что для меня при моих теперешних обстоятельствах является невозможным».

В одном из своих писем к Марксу Лассаль с негодованием говорит об интеллектуальном упадке немецкой буржуазной прессы после революции: «О, наша полиция, что там ни говори, и та гораздо более либеральное учреждение, чем наша пресса! Это– я действительно не знаю другого выражения для нее – это настоящая… Как выступить против этого своекорыстного молчания, против этого молчаливого заговора всех? Pas possible! У них не осталось больше ни совести, ни стыда! Все, что не подходит к дорогой их интересам мелочной торговле, – обо всем этом memento mori. Траппист не может быть безмолвным. О, когда у нас еще была цензура и все было еще в наивном состоянии, тогда было золотое время! Теперь полицейский дух и общий сервилизм перешел в самую прессу, и, конечно, нет надобности ни в какой полиции против них; это они и называют «свободой прессы». Если же кому-нибудь придет в голову сделать все-таки какую-нибудь заметку по поводу изложенного тобою, то это будет еще хуже, чем если бы этого не было. Ведь тогда тебя заставят говорить нечто такое, чего ты совсем не говорил».

Травля буржуазной прессы, материальные невзгоды, тяжелые семейные несчастья и отсутствие возможности применять свои литературные силы так и там, как и где хотелось, не мало крови испортили Марксу и не раз нагоняли на него тяжелое настроение. Но это тяжелое настроение рассеивалось, как ночь на рассвете дня, когда перед духовным взором Маркса расстилалась грандиозная перспектива «идеи четвертого СОСЛОВИЯ».

Тогда рассеивалось мрачное настроение и Маркс вновь чувствовал необычайный прилив энергии и бодрости. В декабре 1857 г. жена Маркса пишет об одном из таких периодов прилива энергии и бодрости: «Хотя мы очень ощущаем на своем кошельке американский кризис, так как Карл вместо двух раз в неделю пишет только один раз в «Tribune», которая отказала всем европейским корреспондентам, кроме Байарда, Тэйлора и Карла, но вы все-таки можете представить, как high up (высоко. – Ред.) находится Мавр. Вся его прежняя работоспособность и легкость в работе вернулась к нему, точно также бодрость и веселость его духа, которая несколько лет была подавлена со времени большого горя, потери нашего любимого ребенка, которая будет вечным трауром для моего сердца. Днем Карл работает ради насущного хлеба, по ночам же – чтобы закончить свою политическую экономию. Теперь, когда этот труд стал потребностью и необходимостью, найдется же какой-нибудь жалкий книгопродавец».

Несмотря на все невзгоды, несмотря на тяжелые личные несчастья и мелочные поиски хлеба насущного, К. Маркс никогда не терял уверенности в грядущем торжестве своих идей. Перед его духовным взором всегда стояла величавая «идея четвертого сословия», и сквозь пестрый гром и шум текущих событий Маркс всегда умел прощупать пульс исторической жизни, умел услышать тяжелую железную поступь все новых и новых батальонов, шедших осуществить «идею четвертого сословия».

В своем политическом изгнании Маркс ковал для этих рабочих батальонов тяжелые и смертоносные оружия. Он сторонился от эмигрантской жизни, выносившей всю игру личных самолюбий, дрязги и свирепую фразеологию на общественный форум. Маркс тихий Британский музей предпочитал шумным эмигрантским обществам и собраниям, и его занятия в Британском музее, конечно, принесли более плодотворные результаты для революции, чем словесная война многочисленных революционных витий всех толков и бестолковостей, переполнявших тогда Лондон.

Затянувшаяся реакция не приводила Маркса в отчаяние, хотя, отрезав его от родины и живого дела, она, конечно, доставила ему немало тяжелых минут. Маркс знал, что в ее мрачной тиши растут и объединяются новые силы, да и к тому же у него время от времени неизменно вспыхивала уверенность, что революция не за горами и из нависших туч реакции грянет революционный гром, а окутавшая всю Европу удушливая атмосфера реакции будет рассеяна освежающею грозою революции.

Кроме того, эпоха реакции далеко не была для социалистического движения Германии эпохой полного безвременья и безлюдья. Не говоря уже о том «собирании сил» и просветлении сознания, которое происходило тогда в кругах немецкого рабочего движения, надо заметить, что немецкие социалисты отнюдь не складывали тогда рук на терзаемой отчаянием груди.

Не говоря уже о старых испытанных в боях революционерах, продолжавших свою прежнюю борьбу, в эпоху реакции, кроме того, быстро поднималась яркая звезда Лассаля, и – «чем ночь мрачней, тем ярче звезды» – сама по себе яркая личность Лассаля еще резче и ярче выделялась на мрачном фоне реакции. Маркс, конечно, не мог не оценить то громадное значение, которое призван был сыграть Лассаль в немецком рабочем движении.

Мы уже видели выше, что промышленный подъем, начавшийся с 1849 года, заставил Маркса прийти к заключению, что нового революционного восстания в настоящую историческую минуту ждать неоткуда. Но при этом Маркс все время напряженно ловил симптомы нового промышленного кризиса и был твердо убежден, что экономический подъем надолго не затянется, что ему на смену скоро придет новый промышленный застой и достаточно будет каких-либо европейских осложнений, и прежде всего войны, для того, чтобы вновь ярко вспыхнуло пламя общеевропейской революции.

Будучи уверен, что наступившая реакция есть лишь жуткое затишье перед в тиши надвигающейся революционной бурей, страстно ожидая эту бурю, Маркс то и дело принимал за буревестников различные события политической и экономической истории десятилетия 1850–1860 гг.

В 1862 г. Маркс пишет своему приятелю Кугельману[28]28
  Кугельман Луи (1830–1902) – ганноверский гинеколог. С 1865 г. – член так называемого Международного общества рабочих (I Интернационал), активный участник конгрессов и комиссий Интернационала, содействовал изданию и распространению «Капитала» Маркса. Сравнивал «Капитал» с рычагом Архимеда, «который в трудящихся массах находит свою точку опоры и когда-нибудь перевернет буржуазный мир». С 1862 г. К. и Маркс находились в тесных дружеских отношениях и поддерживали оживленную переписку. – Примеч. ред.


[Закрыть]: «Мы, очевидно, идем навстречу революции, в чем я, начиная с 1850 г., никогда не сомневался». Но заслугою Маркса было то, что в противоположность другим революционерам ожидание близкой революции никогда не заставляло его забывать о великих основных идеях всего исторического движения и уходить в вызывание великого духа революции с помощью магических революционных формул.

Маркс разделял уверенность революционеров-эмигрантов пятидесятых годов, что революция не за горами. Но в то время, как эти революционеры в ожидании настоящей революции занимались игрой в революцию, заранее репетировали свои революционные роли и были уверены, что «или теперь, или никогда», – в это самое время Маркс грозился заложить основные, несдвигаемые камни идеологии пролетариата и был убежден, что переворот наступит не теперь, так позже, и чем позже, тем более организован и сознателен будет рабочий класс, который вынесет его на своих плечах.

Маркс видел, конечно, что теоретические работы, которыми он усердно занимался в годы реакции, приводили его к идеям, очень медленно и туго просачивавшимся в головы даже его близких друзей-современников. Марксу часто приходилось выслушивать от своих друзей жалобы на недостаточную популярность его идей или их изложения. Отвечая на эти упреки в непопулярности, Маркс пишет Кугельману: «Действительно, популярными научные попытки революционирования науки никогда не могут быть. Но как только научные основы положены, популяризирование становится легким. Если время станет несколько более бурным, то опять найдутся те краски и те чернила, которые дадут нам популярное изложение и этих предметов».

Основные теоретические идеи, которые развил Маркс, казались его друзьям пятидесятых годов столь «непопулярными» благодаря своей необычности, новизне. Для своего усвоения они требовали отказа от традиционных взглядов, фраз, с которыми уже умели сродниться и сжиться, заменяя ими самостоятельное мышление. Оторвать от себя эти уже сросшиеся со всем естеством идеи было нелегко, а отсюда и нелегко было усвоить идеи Маркса, казавшиеся такими «непопулярными», такими «трудными».