Текст книги "В Чудове"

Павел Иванович Мельников-Печерский
В Чудове

Быль[1]1
  Действительный рассказ покойного Ивана Кондратьича Рыбникова.


[Закрыть]

Быть в Нижнем Новгороде и не видать Ивана Кондратьича Рыбникова было все равно что быть в Риме и не видать папы. А видеть Ивана Кондратьича можно было каждый божий день: поутру в депутатском дворянском собрании, а вечером в дворянском клубе. Тридцать три года прослужил он депутатом и чуть ли не пятьдесят лет был членом клуба.

Бывало, усядемся с ним возле бильярдной; человека два-три из неиграющих в карты подсядут, и пойдут у нас нескончаемые россказни. Раз зашла беседа заполночь; говорили про старинные псарни, про медвежью охоту. Кто-то рассказал о нечаянной встрече одного помещика с лесным боярином, Михайлой Иванычем Топтыгиным. Помещик, совсем безоружный, чудом спасся от когтей разъяренного зверя. Толковали о том, что должен был испытать помещик в обществе Мишеньки… Иван Кондратьич молча прошелся раз-другой по комнате и, остановясь перед нами, молвил:

– Со мной хуже было!

Все знали, что Иван Кондратьич не охотник. Удивились.

– Где ж это, Иван Кондратьич?

– В Чудове, Новгородской губернии.

– Как же это случилось? Расскажите, пожалуйста!

– Пожалуй – теперь можно.

– Пожалуйста, пожалуйста, Иван Кондратьич!

– Я еще молод был, – начал Иван Кондратьич, – двадцать с небольшим мне тогда было. Теперь, по новым порядкам, человек в двадцать лет – совершенный, умнее стариков, а в наше время – молокососом считался… Да… Однако я уж тогда и дворянству послужил и в отставку выйти успел. Завелись лишние деньжонки – дай слетаю в Москву, погляжу, что за Москва белокаменная… А она в ту пору отстраивалась после французского разоренья… Собрался, поехал. И встретился я в Москве с нашим помещиком, с Андреем Петровичем Приклонским. Он тогда в откупа вошел; сначала дела у него пошли хорошо, своя винокурня была, а потом спуталось как-то: взыскания пошли, споры да иски – скверное дело. Оттого и жил он в Москве: в сенате хлопотал.

Встретились мы с ним, обрадовались… Обедал я как-то у него. Вдвоем обедали. Андрей Петрович и стал мне откровенно про свои делишки рассказывать.

– Вот беда-то, – говорит, – здесь у меня все на мази, а в Петербург до зарезу надо съездить – справки там пособрать да барашка в бумажке кой-кому сунуть. Самому отлучиться нельзя, пожалуй, все дело испортишь. А верного человека нет. Хоть волком вой!

Толкуем этак, того, другого перебираем, кого бы можно в Петербург послать. Тот тем не годится, другой другим, а ехать – послезавтра.

– Знаешь ли что, Иван Кондратьич? – говорит Андрей Петрович.

– Что, – спрашиваю.

– Сделай дружбу – съезди!

– Легко сказать: съезди, – отвечаю ему. – Да как ехать-то?

– Не твоя беда: на мой кошт поедешь.

– Не в коште сила, – говорю. – Деньги что! Я и сам думал на Петербург посмотреть. А то возьмите, что в Петербурге я не бывал, приеду, как в лес: никого не знаю, за дело взяться не умею. Чтоб не испортить как-нибудь.

– Об этом, – говорит, – не беспокойся. Дам письма к приятелям, все у тебя выйдет, как по маслу. Мне нужен ты только для верности… А на тебя во всем полагаюсь: дело соседское.

– Соседское-то оно соседское. Только ведь я в откупах никакого толку не смыслю. Особенно по заводу, тут уж ни бельмеса не понимаю. Испортить боюсь. Вот что.

– Ицку пошлю с тобой.

А это – жид был, на заводе винокуром служил. Жидам строго было тогда запрещено в столицах проживать.

– Разве, – говорю, – он здесь? Ведь запрещено…

– Мало ль что запрещено! Не одна сотня жидов на Москве живет, хоть и запрещено.

– Без паспорта?

– Зачем без паспорта? С паспортом, только паспорт-то у него припрятан. Не на виду, значит…

– Как же в полиции-то?

– Мой дворовый человек – и вся недолга.

– А в Петербург-от как же его? Там ведь насчет паспортов еще строже московского.

– Здесь Ицка мой, в Петербурге будет твой.

– Не досталось бы?

– Не ты первый, не ты и последний.

Поладили. На другой день поутру привели лошадей. Ицка на облучок, а я в дормез Андрея Петровича. Отличный дормез: венской работы. Покатили шестериком. Барином ехал.

В Петербурге прожил больше месяца. Что нужно было, обделал хорошо. Поехал с Ицкой в обратный путь.

Вечерком приехали на Чудовскую станцию. Ямщик лихо подкатил дормез к подъезду «путевого дворца» – так назывались тогда станции по новой, только что выстроенной шоссейной дороге из Петербурга в Москву. Дом большой, каменный, у подъезда фонари горят. Проезжающих нет, только парная тележка стоит. Лошади, значит, будут.

Был октябрь на исходе; я прозяб, даром что в дормезе сидел; сильно подмораживало. Вышел из экипажа, иду по лестнице – освещена. Вот, думаю, как бы везде такие станции были, ездить бы сполагоря. А то по нашим местам избушки на курьих ножках: тесные, грязные, а клопов да тараканов видимо-невидимо.

Вхожу в комнату – большая, мебель прекрасная. У притолоки смотритель в струнку вытянулся… «Экий порядок!» – думаю.

– Лошадей! – приказываю смотрителю, а сам подаю ему подорожную. – Шестериком! Да дормез надо подмазать. Распорядись, любезный, а я покамест у тебя чаю напьюсь.

Тогда просто было: станционным смотрителям благородные «ты» говорили.

Смотритель подорожную взял, а сам ни с места. Иду дальше. Перед диваном – большущий стол. На нем маленький самоварчик. Пьет чай какой-то старикашка, сухой, сердитый, с кудреватыми волосами, в сереньком сюртуке. Такой неприглядный. «Должно быть, из земского суда», – думаю… Подошел я к столу, шапку положил, шарф с шеи размотал – тоже на стол. Обернулся, вижу: смотритель стоит, как вкопанный.

– Лошадь, – говорю.

Молч

...

конец ознакомительного фрагмента