Текст книги "Дочь стеклодува"

Петра Дурст-Беннинг
Дочь стеклодува

Впервые опубликовано Econ Ullstein List Verlag в 2000 г.

Переведено по изданию:

Durst-Benning P. Die Glasbläserin: Historischer Roman / Petra Durst-Benning. – Berlin: Ullstein Buchverlage, 2012. – 496 S.

© Ullstein Buchverlage GmbH, Berlin

© DepositPhotos. сom / zastavkin, обложка, 2016

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2016

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2016

Об авторе

Петра Дурст-Беннинг родилась в 1965 году в Баден-Вюртемберге, а сейчас живет вместе с мужем неподалеку от Штутгарта. Она является одним из самых успешных немецких авторов исторических романов, например, ее сага о стеклодувах – начало которой положил роман «Дочь стеклодува» – привела в восторг сотни тысяч читателей. Более подробную информацию о писательнице можно получить по адресу: www.durst-benning.de.

Книга первая
Осень 1890 года
Прорыв

…когда смотришь на природу через желтое стекло, особенно в пасмурные зимние дни, глаз радуется, сердце переполняет восторг, душа поет, кажется, что нас обвеивает настоящим теплом.

Иоганн Вольфганг Гете[1]1
  Перевод И. И. Канаева. (Здесь и далее примеч. ред., если не указано иное.)


[Закрыть]

1

Сегодня утром Рут уже дважды поднималась наверх, чтобы разбудить Иоганну, и всякий раз та что-то ворчала в ответ, отчего можно было предположить, что сестра действительно встанет. «И почему я только верю в это?» – с раздражением думала Рут, в третий раз за утро поднимаясь по узкой лестнице, соединявшей кухню и мастерскую с верхним этажом. Ее преследовал запах топленого сала. У слухового окна она встала на цыпочки и поглядела на улицу, откуда доносилось пение Мари. Окно было затянуто паутиной. Даже не взглянув на нее, Рут смахнула паутину рукой. Мари нигде не было видно, впрочем, как и отца. Рут поморщилась. К тому времени как кто-то из них наконец заметит, что на кухне пахнет жареным, картофель и кусочки сала превратятся в уголья!

Пытаясь разбудить Иоганну в прошлый раз, она оставила дверь их общей с сестрами спальни открытой. Поэтому Рут еще с лестницы увидела, что Иоганна до сих пор не встала. Рут молча подошла к кровати, схватила тканое одеяло за уголок и вырвала его из рук Иоганны.

– Да зачем же укрываться в такую жару?

Качая головой, она смотрела на сестру, которая, кажется, наконец-то начала просыпаться. Рут подошла к окну и толкнула обе ставни. Комнату тут же залило яркое сентябрьское солнце, в лучах которого плясала пыль.

Словно страдающая ревматизмом старуха, Иоганна со стоном спустила ноги на пол – большего добиться от нее не удалось.

Бросив на сестру пристальный взгляд, Рут поспешила вниз по лестнице в надежде спасти завтрак. Помешав на сковороде картофель с кусочками сала, она возблагодарила Господа Бога за то, что любит рано вставать.

А вот Иоганна с самого детства просыпалась с трудом. Как часто сестры из-за нее опаздывали на занятия в деревенскую школу! И дело было не только в том, что Иоганна долго вставала с постели, – она обычно не могла прийти в себя часов до десяти утра, когда наконец-то становилась нормальным человеком.

«Как будто вечером я выпила полбутылки водки», – так Иоганна пыталась объяснить свое состояние, хотя ни она, ни Рут еще никогда столько не пили и поэтому не знали, каково бывает после этого. Приходилось учитывать эту особенность Иоганны и распределять обязанности по дому таким образом, чтобы Иоганне ничего не нужно было делать утром. Однако Рут порой задавалась вопросом, помогают ли ей сестры вообще? Будь мама жива… наверное, Иоганна так не выкаблучивалась бы! Анна Штайнманн во многом была более непреклонной, чем ее муж. Осознав, что не может представить себе лицо матери даже на миг, Рут испугалась. Десять лет – это долгий срок.

Вода, которую она поставила на плиту, чтобы сварить утренний кофе, уже забулькала крупными пузырями, что заставило Рут отвлечься от воспоминаний. Девушка поспешно убрала котелок. Корни цикория, опущенные в холодную воду, не должны были свариться, иначе напиток слишком быстро станет горьким. Нужно лишь довести воду до кипения. В этом отношении Рут была ужасно педантичной: от «кофе», который обычно готовили в деревне из толченой сушеной свеклы, она бы с радостью отказалась. Уж лучше пить воду, чем это варево. Разумеется, больше всего ей нравился настоящий зерновой кофе, который, по ее мнению, бывал в доме слишком редко. Каждую пятницу, когда Иоганна ездила в Зоннеберг продавать стеклянные изделия, изготовленные в течение минувшей недели, она покупала немного натурального кофе в зернах. Хотя самому Йоосту Штайнманну было безразлично, какой кофе стоит у него на столе, лишь бы тот был черным и горячим, он разрешал своим дочерям немного побаловаться этим напитком. Поэтому они всякий раз праздновали возвращение Иоганны из Зоннеберга, угощаясь кофе, сладким хлебом и свежей маринованной сельдью, которую она тоже привозила из города.

И как раз подобным семейным ритуалам, дававшим пищу для деревенских сплетен, Йоост Штайнманн был обязан славой подкаблучника. При этом дочери Йооста вовсе не могли делать все, что им заблагорассудится. В четырех стенах своего дома они действительно пользовались большей свободой, нежели другие девушки их возраста. Однако, когда речь заходила о том, чтобы уберечь дочерей от мнимого зла, Йоост становился хуже всякой наседки. Петь в хоре? Невозможно! А вдруг на обратном пути их подкараулят злые парни? Пойти на праздник летнего солнцестояния? Можно даже не просить. Когда несколько лет назад некоторые девушки стали устраивать посиделки, он не разрешил дочерям посещать даже эти безобидные мероприятия.

– Чего доброго, на обратном пути ноги себе переломаете! – пояснял он свой отказ и добавлял: – Сидите лучше дома и учитесь читать-писать.

Как будто книги могли заменить веселую болтовню! Рут судорожно сглотнула. В ноябре все начнется заново. Другие девушки будут два вечера в неделю встречаться у кого-нибудь и прясть вместе, а ей и сестрам придется сидеть дома. После посиделок затеют игру в снежки во дворе, девушки, смеясь и визжа от восторга, бросятся убегать от ребят по улицам, в то время как Иоганна, Мари и Рут будут лежать в своих постелях.

Неудивительно, что молодые парни в деревне поговаривали, мол, Йоост не хочет, чтобы кто-нибудь ухаживал за его дочерьми. Под его недовольным взглядом юноши начинали чувствовать себя не в своей тарелке и больше не пытались звать девушек на прогулку.

Рут обошла стол и опустила руку в ящик, чтобы достать небольшое зеркальце, которое туда положила. Держа его в вытянутой руке, она могла увидеть в нем свое лицо целиком, хоть оно и казалось маленьким. Она была красавицей и знала об этом. Сестры унаследовали от матери правильные черты лица, а та была совершенно неотразимой женщиной.

Расстроившись, Рут опустила зеркальце. Пусть даже она довольна тем, что видит в зеркале, – какой от этого прок? Неужели ее когда-нибудь поцелует мужчина? Скажет ли ей кто-нибудь, что глаза у нее сверкают, словно темные камни янтаря? Или что кожа у нее чистая, словно весеннее утро? Дай Йоосту волю, он их всех оставит в девках!

Единственным мужчиной, регулярно приходившим в их дом, был сосед Петер Майенбаум. С тех пор как несколько лет назад один за другим погибли его родители, Йоост стал считать его едва ли не сыном, однако в качестве потенциального жениха никогда не рассматривал. Ха! Как бы не так! Рут была практически уверена, что Петер уже давно положил глаз на Иоганну. Еще бы, он всегда на нее так смотрит! Однако, судя по всему, никто, кроме нее, этого не замечал, и меньше всех – Иоганна. Рут глубоко вздохнула. Если бы мужчина так посмотрел на нее – она уж точно это заметила бы!

– Иоганна опять носится, словно собака без хвоста! Стоит ей проснуться, как она не может перестать командовать! Каждый день одно и то же! – с этими словами Мари грациозно опустилась на скамью, стоявшую в углу.

Она была так стройна, что ей не пришлось для этого отодвигать стол, как с завистью отметила Рут. Все три сестры были стройными, в отличие от многих деревенских баб, имевших бесформенную фигуру, обвисшую грудь и дряблые жирные складки на боках. Каждая могла благодарить Господа за идеальные пропорции тела, гладкую здоровую кожу и блестящие шелковистые каштановые волосы, не требовавшие специального ухода помимо ежедневного расчесывания по сто раз. Но Мари была самой миниатюрной, тонкой и хрупкой, словно драгоценная статуэтка.

– Как бы там ни было, она уже спустилась. Я уже начала опасаться, что придется снова подниматься на верхний этаж, – сухо произнесла Рут.

После смерти матери они привыкли мыться в одном из прилегавших к дому сараев, там же они и стирали. Даже Йоост совершал утренний туалет на улице, вместо того чтобы мыться в кухне. У всех оставалось личное пространство, что было немаловажно как для девушек, так и для самого Йооста.

– Кстати, куда отец подевался?

– Не знаю. Вчера вечером он засиделся дольше обычного. Он так громко топал по лестнице, что я проснулась и потом долго не могла уснуть! – поморщилась Мари. – Надеюсь, он не мается с похмелья?

Рут пожала плечами.

– Не так уж много он пьет, – словно извиняясь за отца, произнесла она.

При этом Йоост действительно не нуждался в оправданиях. Хотя он каждый вечер заглядывал на пару часов в трактир «Черный орел», однако, в отличие от других деревенских мужчин, ему редко случалось хватить лишку.

Тем временем картофель на сковороде покрылся толстой коричневой корочкой. Рут взяла кусочек и быстро положила в рот. Горячий! Она налила себе и Мари по чашке кофе. Пряный запах напитка было особенно приятно вдыхать этим солнечным утром. Такие теплые дни называли бабьим летом – вроде бы и не осень, но уже и не лето. Не хватало только, чтобы птицы, рассевшиеся на большой груше возле кухонного окна, устроили концерт. Лишь изредка слышалось чириканье черного дрозда или звонкий свист жаворонка. Но осенние туманы вот-вот поглотят и эти звуки. Рут вновь принюхалась к кофейному аромату. Она ненавидела холодное время года.

– Совсем скоро снова придется зажигать свет по утрам, – произнесла Мари, словно подумала о том же.

Часто бывало, что одна из сестер произносила вслух то, о чем думала другая.

Да, после смерти Анны Штайнманн они обо всем договорились – о том, что касалось совместной жизни, да и работы тоже. Конечно же, всегда не хватало еще одной пары рук. Но, как бы ни злословили другие деревенские стеклодувы, производство Штайнманнов, которым «заправляли бабы», было не хуже других. Они изготавливали первоклассные колбы и пробирки для аптекарей. То, что Штайнманны сами производили свою продукцию от начала и до конца, не отдавали в чужие руки ни одной операции – ни шлифовку пробок, ни нанесение надписей, ни упаковку колб, – давало им заметное преимущество. Как и другие стеклодувы, они продавали все свои товары скупщику в расположенном неподалеку городке Зоннеберге. Фридгельм Штробель, сумевший создать для своего предприятия лучшие связи во всем мире, всегда говорил, что готов покупать у Штайнманнов еще больше стеклянных изделий. Но, поскольку в доме был только один стеклодув, производить больше они не могли. «Умелый зять пришелся бы очень кстати», – то и дело говорили Йоосту приятели в трактире. Но тот только отмахивался.

– Моим девочкам нет нужды выходить замуж – и уж тем более ради денег! – повторял он, и в его голосе звучала неподдельная гордость.

Вздохнув, Рут отодвинула чашку и подошла к плите, без труда подняла тяжелую литую сковороду и поставила завтрак на стол.

– Ну все, достаточно! Пойду посмотрю, где… – Она осеклась.

На пороге кухни появилась Иоганна. Она была еще бледнее, чем обычно по утрам, глаза ее были широко раскрыты, будто в коридоре она столкнулась с чертом; девушка прикрывала рукой рот, словно пытаясь заглушить рвущийся наружу крик.

– Иоганна! Господи боже мой! Что случилось? – воскликнула Мари.

В горле у Рут сразу же образовался комок. Две ледяные руки сжали ее сердце, и в этот миг она поняла: произошло что-то ужасное. Однако она не могла произнести ни звука.

– Отец… – На лбу у Иоганны образовалась глубокая морщинка, протянувшаяся от линии волос до самой переносицы. – Он лежит наверху, в постели. И не шевелится.

2

Позже, когда Иоганна вспоминала то утро, на ум ей приходила сказка о Шиповничке[2]2
  «Принцесса Шиповничек» – немецкая народная сказка с сюжетом, похожим на сюжет «Спящей красавицы» Ш. Перро.


[Закрыть] – заколдованной принцессе. Мари сидела неподвижно, с приоткрытым ртом. А Рут застыла между столом и угловой скамьей, не сидя и не стоя. Она тоже не могла сделать ни шагу из кухни. Все они как будто окаменели, словно неподвижность могла уберечь их от необходимости иметь дело с этим кошмаром.

Первой пошевелилась Мари. Она бросилась вверх по лестнице, в спальню родителей, к постели Йооста. Крик ее нарушил воцарившуюся в доме тишину и заставил умолкнуть птиц, которые еще пели на улице.

Взгляды Иоганны и Рут встретились над сковородой, а затем девушки тоже побежали наверх.

Деревянные ступеньки, вытоптанные и выцветшие посередине, расплывались перед глазами Иоганны, превращаясь в узкие желтоватые полосы. Она почувствовала, как что-то соленое начало скапливаться в уголках ее губ, и только тогда поняла, что по щекам текут слезы. Иоганна не могла с ними справиться, равно как и с мыслями, которые роились у нее в голове, хотя она их не звала.

Отец мертв.

Позвать врача из Зоннеберга? Нет, зачем теперь врач…

Священника. Да. Надо пригласить священника.

В мастерской нужно убрать.

Обмыть, мертвецов обмывают. А затем положить на носилки.

Из горла ее вырвался всхлип, такой горячий и жгучий, что ей стало больно. Девушке хотелось избавиться от мыслей, превращавших случившееся в реальность. Мари сложила руки Йооста на груди. Слава богу, когда Иоганна нашла его, глаза у него уже были закрыты! Если бы одной из них пришлось закрывать ему глаза… Нет, лучше не думать об этом. Йоосту и пятидесяти не исполнилось. Он был здоров. Кроме поясницы, у него ничего никогда не болело.

– Так мирно лежит, – прошептала Мари, расправляя одеяло Йооста. Под ним его тело вдруг стало казаться меньше, чем было при жизни.

На цыпочках, словно пытаясь не разбудить отца, Рут приблизилась к нему с противоположной стороны кровати. Склонилась над ним, вгляделась в черты лица… Ни следа агонии.

– Может быть, он просто уснул крепче обычного?

Она робко коснулась его лба.

Никто из них не привык прикасаться к отцу. Девушка с удивлением заметила, что кожа умершего не ледяная, как обычно бывает у покойников. Не была она ни влажной, ни шероховатой. Однако кости под ней казались окаменевшими, они словно отталкивали пальцы Рут.

Уже началось трупное окоченение. Рут расплакалась, Мари тоже, а Иоганна судорожно всхлипнула.

– Но почему? Я не понимаю! – Ком раздирал ее горло. – Как отец мог взять и умереть во сне? Быть того не может! – упрямо кричала она.

Однако смерть Йооста пришлось принять как данность. Во сне у него остановилось сердце. Объяснения этому не было. Петер Майенбаум, которого позвала Иоганна, сходив в соседний дом, был потрясен так же, как и дочери Йооста. Нет, вчера вечером Йоост вел себя как обычно. Нет, на здоровье не жаловался, был весел. Как и все остальные, хохотал до упаду над шутками Болтуна Стиннеса.

– Он свое прозвище не просто так заработал. Своими хохмами весь трактир развлекает, – задумчиво произнес Петер.

Иоганна отмахнулась от него. Какое ей дело до Болтуна Стиннеса?

– Нужно положить отца в гроб для торжественного прощания. – Подчеркнуто спокойный тон ее голоса больше подошел бы к какому-нибудь будничному разговору. – Давайте отодвинем в сторону наши рабочие столы в мастерской, а потом спустим вниз отца прямо с кроватью.

– Но почему ты хочешь сделать это? Мы можем устроить… торжественное прощание с отцом и здесь, – сказала Рут, которой становилось жутко от этих слов.

Мари переводила взгляд с одной сестры на другую.

Иоганна покачала головой:

– Нет, нужно поступать так, как полагается. Отец хотел бы этого. Если будут приходить люди… – Она не договорила, всхлипнула и отвернулась.

Рут и Мари беспомощно смотрели на ее подрагивающие плечи. Ни у одной из них не осталось ни капельки сочувствия, слишком угнетала их собственная грусть. Ситуация становилась еще более угрожающей – если это было вообще возможно – от того, что Иоганна, которая так любила задавать во всем тон, оказалась столь же беспомощна, как и они.

Петер откашлялся:

– Я приведу пару мужиков. И тогда начнем…

«И почему никто не может подобрать подходящих слов?» – промелькнуло в голове у Иоганны, пока она вытирала глаза обеими руками. Она никак не могла перестать плакать.

Петер осторожно коснулся ее плеча:

– Неплохо было бы, если бы кто-нибудь спустился вниз и сварил кофе. Для людей и так, просто…

Вскоре он вернулся вместе с тремя мужчинами. Соседи стояли, мяли в руках шляпы, выражали соболезнования и радовались, когда появлялась возможность взяться за работу и уйти подальше от подавленных сестер. Под руководством Петера они положили умершего на пол, потом взялись за кровать и, бормоча под нос проклятия, принялись спускать ее вниз по узкой лесенке. Они без труда установили ее в мастерской, да и покойный не протестовал, когда его несли вниз. Мужчины с облегчением вздохнули.

Едва заслышав о кончине Йооста, жены соседей тоже отложили все дела. Чуть позже в дом покойного пришли и они. Одна принесла миску картофельного пюре, другая – горшок с овощным супом, третья – хлеб, намазанный смальцем и посыпанный солью. Деревянные половицы без устали скрипели, пока женщины искали спички и пытались зажечь свечи, подавали мужчинам кофе и робко поглядывали на умершего.

Вдова Грюн, жившая через два дома дальше по улице, помогла Рут обмыть покойного и переодела его, пока Иоганна и Мари застилали кровать свежими простынями.

Кто-то сообщил о случившемся священнику. Женщины как раз закончили обряжать Йооста, когда тот вошел в дом в сопровождении двух церковных служек, размахивавших кадилами.

Словно в трансе, Иоганна вместе с остальными встала возле кровати Йооста, которую все обступили широким кругом, пока священник читал заупокойную молитву. «Этого не может быть», – промелькнуло у нее в голове.

Люди приходили целый день, чтобы выразить соболезнования и посидеть вместе с девушками рядом с умершим. Надолго не задерживался никто, всех дома ждала работа. На лице у каждого читалось облегчение от того, что это не ему пришлось столкнуться со внезапной смертью члена семьи. Некоторые откровенно говорили об этом, другие пытались скрыть свои чувства. Иоганна не винила соседей за это. Когда прошлой зимой в Лауше свирепствовал тяжелый грипп, унесший Ханнеса Саблю – который был почти на десять лет моложе ее отца – и еще двух человек с другого конца деревни, она тоже думала: «Слава Господу, что у нас все живы!» Возвращаясь из поездок в Зоннеберг и проходя мимо осиротевшего дома, над дверью которого поблескивала сабля медного цвета, она всякий раз вспоминала Ханнеса. Он даже жениться не успел, умер совсем молодым.

И все равно за день выражения сочувствия – похлопывания по плечу, еле слышные соболезнования, вялые рукопожатия – надоели Иоганне хуже горькой редьки! Они жгли ее, словно крапива. Ей казалось, что в глазах опечаленных односельчан она видит нечто большее, чем просто сочувствие. Нечто вроде… ожидания. Волнения.

Три девушки без мужской защиты.

Может быть, люди ждут, что одна из них сломается? Или на их дом обрушится еще одно несчастье? Иоганна отругала себя за подобные мысли. Люди желают им только добра.

3

Только в восьмом часу вечера ушел последний посетитель. Петер Майенбаум оказался единственным, кто предложил побыть с покойником ночью вместе с ними. Иоганна, немного поколебавшись, все же отказалась. Это они должны были сделать сами. Есть никому из девушек не хотелось, поэтому Рут накрыла принесенную еду платками и убрала в шкаф. Девушки сели за кухонный стол, испытывая в прямом смысле слова смертельную усталость.

Иоганна еще раз встала и открыла двери.

– Воздух – хоть топор вешай.

– Это все из-за ладана.

Глаза у Мари были красными.

– Не только. Много людей…

Иоганна слишком устала, чтобы объяснить: ей кажется, что от такого количества гостей их дом словно запачкался. Чужим запахам здесь не место. Невидимым следам, оставленным на деревянном полу чужими ногами, – тоже.

– Может быть, это и от… отца? – Рут покосилась на дверь мастерской.

– Рут! – воскликнула Мари и испуганно взглянула на Иоганну.

– Все знают, что мертвые начинают пахнуть, когда…

– Довольно! – резко перебила ее Иоганна.

Им предстояло просидеть возле тела всю ночь. Не хватало еще глупой болтовни Рут. Иоганна подошла к шкафу и достала свечи. Свет – это хорошо. Свет им не повредит.

– Там лежит не какой-нибудь мертвец, а наш отец, – веско произнесла она.

Рут открыла рот, но проглотила вертевшуюся на языке фразу. В конце концов, нельзя ссориться, когда в соседней комнате лежит покойный.

Неприятное ощущение во рту у Иоганны постепенно проходило. Взгляд ее уже не был прямым и стеклянным, словно у куклы, он оживился. Да и руки, которые она невольно сжимала весь день, постепенно расслаблялись. Девушка откинулась на спинку стула и впервые с самого утра почувствовала, что должна что-то сделать или сказать.

Одного из них не стало.

Чем дольше они сидели здесь в молчании, тем больше им не хватало отца. Его громких криков, если ужин не был готов вовремя или Рут положила слишком мало колбасы в картофельный суп. Его размашистых движений, когда он нарезал хлеб или отрубал кусок копченой ветчины.

Первой нарушила тишину Иоганна:

– Отец всегда словно излучал силу… – Она сжала губы.

Рут кивнула:

– Не такой доходяга, как баварцы, хоть Ганс, хоть Фридмар Грау. Но и не жирдяй, как Вильгельм Хаймер.

– Когда отец входил в комнату, на него нельзя было не обратить внимания. Его появление чувствовалось сразу. – Мари произнесла то, что хотела и не могла высказать Иоганна. – Его все уважали, – улыбнулась она. – Помните историю про двух петухов?

Иоганна грустно усмехнулась:

– Отец купил их для меня у Марцен-Пауля. Надеялся, что, если вместо одного петуха будут кричать два, я стану быстрее просыпаться. А потом Марцен-Пауль напился в хлам, пришел к нам и заявил, что отдал отцу не ту птицу – своего призового племенного петуха вместо обычного – и теперь хочет вернуть его обратно.

– Отец просто встал перед ним, и Марцен тут же поджал хвост.

– А толку от петухов так и не было.

Сестры хмыкнули и снова замолчали.

– Кто же теперь позаботится о нас? – спросила Мари.

Иоганна бросила на нее строгий взгляд: «Не спрашивай об этом! Только не сегодня. И не завтра».

– Когда ты была маленькой, он всегда называл тебя принцессой, помнишь? – спросила она.

Мари навсегда осталась его малышкой.

– Принцесса и ее воздушный замок в мыльном пузыре… Он говорил, что когда-нибудь придумает для меня сказку. Но так и не успел. – На глаза у Мари снова навернулись слезы.

– Зато он делал тебе мыльную воду для пузырей, – сказала Рут. – Эти ужасные мыльные пузыри… – Она нарисовала в воздухе шар.

– А отец понимал меня. Ему нравилось смотреть на радужные полосы, так же, как и мне. На небе он наверняка увидит множество ярких радуг. Ему понравится. – Мари всхлипнула. – Кроме того, там он будет с мамой.

Ее грусть оказалась заразительной, и сестры перестали сдерживаться.

Через некоторое время Рут убрала мокрую от пота прядь волос со лба и, всхлипывая, произнесла:

– Что-то мне вдруг вспомнился французский заказ от Фридгельма Штробеля, на который нам дали ровно две недели. Это было пять лет назад, в 1885 году.

– Боже мой! – всплеснула руками Иоганна.

От дуновения ветра затрепетали огоньки пламени.

– Заказ для французской парфюмерной фабрики! – Увидев неуверенность на лице Мари, она продолжила: – Неужели ты не помнишь? Они потребовали пять тысяч флаконов. И чтобы на каждом было написано: «Eau de Paris»[3]3
  Парижская вода (фр.). (Примеч. пер.)


[Закрыть]. – Девушка улыбнулась.

Мари щелкнула пальцами:

– Точно! Отец специально написал для нас эти слова на бумажке. Только мы его каракули не разобрали, и не успел он оглянуться, как мы уже вывели на тысяче флакончиков «Roi de Paris»[4]4
  Парижский король (фр.). (Примеч. пер.)


[Закрыть].

– Парижский король. – Рут покачала головой. – Любой другой избил бы своих работниц до синяков, а как поступил наш отец? Хохотал до упаду.

Она бросила взгляд на дверь мастерской. Да, там лежал не какой-то мертвец, а их любимый добрый отец.

– А вот мне было не до смеха, когда пришлось объяснять все Штробелю, – поморщилась Иоганна. – Я только в третий раз ездила одна в Зоннеберг продавать товар и чувствовала себя очень неуверенно! Мне было шестнадцать, я все время запиналась и до конца не верила, что он возьмет наши флаконы.

– Но все же у тебя получилось! – В голосе Мари звучало восхищение. – А пару недель спустя Штробель дал тебе еще один заказ, и на флаконах нужно было написать именно «Roi de Paris»!

– Ха! Наверное, он продал их французам за двойную цену и сделал вид, что это название – его собственная идея! – Рут шмыгнула носом. – Мне тогда так хотелось иметь французские духи! Они мне даже во сне снились. Однажды я проснулась утром, и мне вдруг показалось, что я действительно чувствую запах ландышей и сирени. – Она вздохнула.

– Будь на то отцова воля, ты получила бы целую бутылку, – отозвалась Иоганна. – Он тогда поручил мне спросить от его имени у Штробеля, можно ли заказать такие духи. Не скажешь, что я была с ним согласна! «Зачем духи четырнадцатилетней девчонке?» – думала я. Но отец всегда выполнял твои необычные желания, если это было возможно.

Губы Рут дрогнули, словно она собиралась что-то ответить, но затем решила промолчать.

Некоторое время каждая из сестер предавалась собственным мыслям. Сколько историй было у них…

Когда подбородок Рут уперся в грудь, Иоганна предложила дежурить у тела по очереди, чтобы Рут и Мари могли поспать. Обе отказались, но вскоре на стол легла сначала голова Рут, а затем и Мари. Иоганна вздохнула. В постели им было бы удобнее.

Девушка поднялась из-за стола, стараясь не двигать стул. Она тоже устала. Взяв свечу, Иоганна пошла с ней в мастерскую. Взгляд ее остановился на отцовском рабочем месте, на его верстаке. Новый газопровод, который с недавних пор соединял их дом с построенным несколько лет назад газовым заводом, поблескивал серебром и выделялся на фоне прочих затасканных инструментов, словно инородное тело. Грудь Иоганны сдавило от боли. Чего ей стоило заставить Йооста подключиться к заводу! Отец не любил перемен. Будь его воля, он до конца своих дней работал бы с масляной лампой.

«Почему так рано?» – хотелось ей крикнуть, чтобы этот крик пронзил ночь и унесся к небу. Слезы обжигали ей веки. Девушка глубоко вздохнула.

Когда же оказалось, что с «новомодными штучками» трудиться намного легче, Йоост возгордился так, словно лично все организовал. Высокая температура пламени позволила делать флаконы и бокалы с более тонкими стенками, чем раньше. И с тех пор не проходило и дня, чтобы он не пытался убедить в преимуществах нового метода своих приятелей, с которыми сидел в трактире за одним столом, если они еще не подключились к газовому заводу.

Отец… Как ей будет его не хватать! Уже сейчас девушке казалось, что вместо сердца у нее открытая рана.

Когда умерла мать, ей было одиннадцать, Рут – девять, а Мари – семь. Целый год они могли заснуть только в том случае, если Йоост оставлял в их комнате зажженную лампу. Каждый вечер – вместо молитвы – он рассказывал им, как маме хорошо на Небесах. Несмотря на это, девочки каждую ночь по очереди вставали, чтобы проверить, как там отец. Больше всего на свете они боялись, что и он их тоже оставит. Его такт и терпение в конце концов помогли сестрам совладать со своим страхом, но теперь он снова железными тисками сковывал тело с головы до пят. Однако Иоганна держалась. Она с любовью вглядывалась в лицо отца, освещенное пламенем свечи. Нельзя, чтобы годы, когда Йоост учил их быть сильными, прошли зря.

Йоост Штайнманн, «бракодел». Как-то раз один человек в трактире осмелился назвать его «бракоделом», потому что у него были только дочери, а сына он так и не произвел на свет. Тот мужчина ушел домой с подбитым глазом, который не открывался целую неделю.

«Зачем мне сыновья? – снова и снова повторял Йоост. – У меня есть мои Штайнманны!» – Так он называл ее, Рут и Мари.

Иоганна судорожно сглотнула. Она снова поглядела на него, провела рукой по его щеке.

– Я пока не знаю, как пойдет дальше, – прошептала она, – но одно я тебе обещаю твердо! – Его холодная кожа словно обожгла ей ладонь, и девушке пришлось пересилить себя, чтобы не отдернуть руку. – Мы тебя не посрамим. Чтобы ты, поглядывая на нас с Небес, гордился нами больше обычного!

Когда наступило утро, Иоганна уже выплакала все слезы. Рут и Мари сели к отцовскому ложу, и она решила ненадолго прилечь, но выспаться ей не удалось. До похорон еще многое нужно было сделать.

4

– Ну вот и все! – Рут бросила тряпку, которой вытирала мокрый порог, на груду посуды, громоздившуюся в корыте, и плюхнулась на кухонную скамью рядом с Мари и Иоганной.

День уже близился к вечеру. В это время они обычно сидели, склонившись над своими рабочими столами. Но сегодня уже в два часа, несмотря на проливной дождь, гостей было так много, что Иоганна начала опасаться, хватит ли на всех хлеба и пирогов, испеченных для поминок. Впрочем, большинство гостей попрощалось сразу же после церемонии у могилы – работа не ждет. Поговорить о Йоосте, помянуть его добрым словом за чашкой-другой кофе остались только ближайшие соседи. И все равно крючки в прихожей едва не оборвались под тяжестью мокрых от дождя плащей. Вскоре в доме запахло влажным фетром, на полу образовались лужи. В кухне Рут и вдова Грюн едва успевали кипятить воду для кофе. После похорон ужасно хочется пить, это знали все. Когда опустели тарелки с выпечкой и бутербродами с ветчиной, а воздух стал затхлым и спертым, гости один за другим начали прощаться. Последним ушел Петер Майенбаум. Положив ладонь на ручку двери, он бросил взгляд на опустевшую мастерскую – ему тоже было тяжело смириться со внезапной смертью Йооста.

– Стало так тихо. – Мари огляделась, словно не веря, что все закончилось.

Иоганна кивнула. Гости разошлись, никто не просил подлить еще кофе. Никто не смотрел на них с сочувствием во взгляде.

– А Швейцарец неплохо придумал с этой своей стеклянной розой, – вдруг сказала Мари.

Стеклодув Карл Фляйн по прозвищу Швейцарец положил на могилу вместо настоящих цветов выдутую без помощи механизмов стеклянную розу. Но, как и настоящие цветы, хрустальная красавица показалась Иоганне лишней.

– Речь Вильгельма Хаймера тоже была трогательной, – заметила она.

– Ты права, – кивнула Рут. – Когда он сказал, что всегда чувствовал особую близость к отцу, потому что они оба рано овдовели, я едва не задохнулась.