Текст книги "Алое восстание"

Она не слишком нянчится со мной, но и не ругает, почти ничего не говорит, разве что «потерпи, любимый» с легкой тревогой в голосе. Вынимает из раны оплавленные кусочки пластика и делает перевязку из паутинного шелка с антибиотиками и нейронуклеинами.

– Где ты все это достала? – удивляюсь я.

– Я не читаю тебе нотаций, а ты не задавай вопросов, – фыркает Эо, подставляя губы для поцелуя. Я играю обручальной лентой у нее на пальце, сплетенной из моих волос и шелка. – У меня для тебя сюрприз.

– У меня тоже, – улыбаюсь я, думая о лаврах. Снимаю головную повязку и надеваю ей на голову как алую корону. Эо морщит нос от запаха пота.

– А у меня зато – целых два! Жалко, что ты не знал… а то принес бы мне за это сахарный куб или отрез ткани… а может, даже кофе.

– Ха, кофе! Похоже, ты не из того цвета выбрала мужа.

– Проходчик, он и есть проходчик, – вздыхает Эо. – Дикий, упрямый, легкомысленный…

– Ловкий, – подсказываю с усмешкой, кладя руку ей на бедро.

– Ну, разве что, – фыркает она, смахивая назойливую руку, словно паука. – Все, теперь надень перчатки, чтобы кумушки на форуме не трепали языками. Твоя мать уже там.

3
Лавры

Мы идем рука об руку вместе с другими жителями поселка. По телевизору Октавия Луна все так же изрекает свои вечные истины. На экране мелькают ужасы теракта – погибла команда шахтеров и несколько оранжевых техников. Во взрыве бомбы обвиняют Сынов Ареса, то и дело показывая крупным планом их странный знак – окровавленный шлем с шипастыми лучами. Показывают изуродованные детские трупы. Жестокие убийцы, сеятели хаоса, Сыны Ареса заочно приговорены к смерти. Серая полиция и солдаты разбирают развалины. Двое черных солдат, ростом в два раза больше моего, переносят тела жертв. Вокруг суетятся желтые медики.

В Ликосе нет террористов, их дурацкая война пока нас не коснулась, но объявление о награде за голову Ареса – вожака – передают каждый день. Сыны Ареса считают, что с нами плохо обращаются, и потому взрывают все подряд – какой в этом смысл? Теракты тормозят прогресс, мешают готовить Марс для других цветов, вредят всему человечеству.

Веселая толпа валит по туннелю в предвкушении праздника. Кто-то заводит песню, остальные подхватывают – о том, как парень нашел свою невесту на золотом лугу. Мальчишки соревнуются, стараясь коснуться рукой потолка. Разогнавшись, пытаются пробежать по стене или пройтись колесом, иногда падают под общий смех. Девчонки не отстают от мальчишек.

Коридор длинный, под потолком вдоль дороги горят лампы. Впереди подвыпивший дядька Нэрол – старик тридцати пяти лет – наигрывает на цитре. Детишки радостно пляшут у его ног. Даже ему сегодня трудно хмуриться. Инструмент подвешен на ремне, упирается в бедро; пластиковая дека с туго натянутыми струнами смотрит вверх. Правый большой палец бренчит по струнам, изредка помогая указательному выводить мелодию, левая рука ведет басовую линию. У меня никогда не получалось заставить цитру звучать жизнерадостно, а дядька Нэрол умеет.

Он когда-то играл и для меня, учил двигаться в такт музыке, потому что отец так и не успел. Даже запрещенный танец показывал, за который казнят. Щелкал по ногам хлыстом, пока не стали выходить как положено все пируэты и сальто с полосой металла в руке вместо меча. Помню, поцеловал меня в лоб и сказал, что я весь в отца. Дядька научил меня двигаться, и это умение всегда приносило мне победу в игре в кошки-мышки и привидения в туннелях.

«Золотые танцуют парами, черные – по трое, серые – дюжинами, – говаривал Нэрол, – и только мы – в одиночку, потому что проходчик всегда один. Только наедине с самим собой мальчик становится мужчиной».

В те славные времена мне и в голову не пришло бы осуждать дядьку за пьянство и морщиться от перегара. Мне тогда было одиннадцать. Всего пять лет назад, а будто целая жизнь прошла.

Товарищи снова хлопают меня по плечам, и даже булочник Варло одобрительно кивает и сует Эо краюшку. Они слышали о лаврах, зуб даю. Эо прячет хлеб под платьем и с любопытством смотрит на меня.

– Чего это ты весь светишься? Признавайся! – Толкает меня локтем в бок, я пожимаю плечами и стараюсь прогнать улыбку, но безуспешно. – Ты явно собой гордишься. – Она подозрительно прищуривается.

Рядом бегут вприпрыжку мои племянники Риган и Иро, дети Кирана. Близнецы, им по три года, уже обгоняют и мать, и бабушку. Та идет впереди с таким видом, словно жизнь уже ничем не сможет ее удивить.

– Обжегся, дорогой? – бросает она небрежно, заметив мои перчатки.

– Да, – отвечает за меня Эо, – большой пузырь.

Мать пожимает плечами:

– С его отцом и похуже бывало.

Обнимаю ее за плечи, сильно исхудавшие с тех пор, как она, по обычаю всех матерей, учила меня песням нашего народа.

– Неужто совсем не беспокоишься? – спрашиваю с усмешкой.

– Беспокоюсь? Я? – смеется она, подставляя щеку для поцелуя. – Глупенький.

Половина нашего клана на форуме уже лыка не вяжет. Помимо песен и танцев, мы любим выпить. Крабы смотрят на это сквозь пальцы. Если повесить человека ни за что ни про что, народ поворчит да успокоится, но попробуй отнять у нас выпивку, и мы такого натворим, никому мало не покажется. Эо говорит, что грендель-гриб, из которого гонят бухло, не марсианский, а привезен с Земли – нарочно, чтобы легче было держать нас в узде. Каждый раз заводит этот разговор, когда у матери поспевает новая брага, а та, промочив горло, всегда отвечает: «Лучше быть в рабстве у выпивки, чем у людей».

Брагу можно еще подсластить всякими сиропами из праздничных пайков. Есть такие специальные, для алкоголя, со вкусом лесных ягод или корицы. Хорошо бы получить новую цитру, деревянную вместо металлической, – бывает, и такие выдают. Моя совсем старая, зато досталась от отца.

На форуме грохочут барабаны, стонут цитры. Толпа заполняет площадь, радостно устремляясь к тавернам. Здесь и наша Лямбда, и Омега, и Ипсилон. Двери питейных заведений широко раскрыты, оттуда валит дым и слышна музыка. Столы накрыты и снаружи, они стоят по краю, оставляя место для танцев вокруг эшафота с виселицей в центре.

Сам форум многоэтажный и поднимается по спирали вверх. На нижнем уровне – таверны и мастерские, выше начинаются жилые дома Гаммы, потом склады, а под самым потолком – огромный стальной купол с бронированными иллюминаторами. Мы его зовем «котелок» – это крепость крабов, которые нас пасут. Еще выше – голая марсианская пустыня, которую мы видим только на экранах. Ничего – чем больше добудем гелия-3, тем скорее там можно будет жить.

На площади уже выступают танцоры, жонглеры и певцы. Эо окликает Лорана с Кираном, которые устроились за длинным столом перед входом в таверну «Промочи горло», где ветеран шахты, старый Риппер, всегда угощает друзей и травит байки о прежних временах. Сейчас он уже храпит, уронив голову на стол, – жаль, что не увидит, как нам вручают лавры.

Еды на столах мало, не каждому хватает заморить червячка, так что главное место на празднике занимают выпивка и танцы. Еще не успев усесться за стол, получаю из рук Лорана полную до краев кружку. Он любит кого-нибудь напоить, а потом вязать ему на голову дурацкие ленточки. Для Эо он оставил место рядом со своей женой Дио, они родные сестры и похожи друг на друга почти как близняшки.

Лоран любит Эо, как любил бы ее брат Лиам, но я-то знаю, что когда-то Лоран увлекся моей будущей женой посильнее, чем своей теперешней. Даже предложение делал, когда ей исполнилось четырнадцать, – как, впрочем, и половина наших парней, – но все без толку. Эо сделала свой выбор раз и навсегда.

Дети Кирана лезут к отцу на руки, жена целует его в губы, Эо – в лоб, шутливо ероша его рыжую шевелюру. Не понимаю, как нашим женщинам удается так здорово выглядеть после того, как они весь день сматывали паучий шелк в ткацкой. Нас, шахтеров, работа не украшает. Я от рождения был симпатичным, да и ростом вышел. Волосы темно-рыжие, глаза тоже красноватого оттенка – не золотого, как у Октавии Луны. Однако моя белая гладкая кожа теперь уже сильно попорчена шрамами от ожогов и порезов, и скоро я стану немногим лучше Даго, а может, и дядьки Нэрола.

Женщины – совсем другое дело. Несмотря на тяжкий труд и вынашивание детей, они все такие же красотки, живые и задорные. Блузка и юбка ниже колен всегда алые, хоть и разных оттенков, – это цвет нашей касты. А с лентами, бантами и кружевами из праздничных наборов для победителей они станут еще обворожительнее.

Костяной на ощупь круг со стрелой, знак алых, нормально смотрится на руках у меня, но не у Эо. Только глаза и волосы у нее наши, а в остальном она ничем не хуже золотых красоток, которых показывают по телевизору. Улыбаюсь, глядя, как она дает подзатыльник Лорану, который только что осушил залпом кружку мамашиного пойла, но моя улыбка тут же тает. За спиной Эо, над кружащимися юбками, топающими ногами и прихлопывающими ладонями танцоров маячат в холодной вышине очертания виселицы, на которой болтается одинокий скелет. Все давно привыкли и даже не смотрят в ту сторону, но для меня эта тень – вечное напоминание о печальной судьбе отца.

Хоть мы и роемся всю жизнь в земле, хоронить своих мертвецов нам самим не позволяют, таков закон Сообщества. Отец провисел два месяца, прежде чем его кости сняли и закопали в марсианской пыли. Мне тогда было всего шесть, но я пытался снять его с виселицы в первый же день. Дядька Нэрол остановил меня, и я долго злился на него за это, а позже возненавидел, но за другое. Мой дядька – слабак. Отец хотя бы умер за что-то, а он со своим пьянством растратил жизнь впустую. «Нэрол – лучший из моих братьев, – говорил отец, – самый способный и честный, хоть и дурной». Теперь он лишь последний из братьев.

Никто не мог ожидать, что моему отцу доведется сплясать в петле. Он был мирным человеком и все споры старался решать словами. Его оружием были мечты о свободе, об уважении к нашим обычаям, но в памяти людей остался только «бунт плясунов», который закончился виселицей. Девять человек разом корчились и сучили ногами, исполняя танец смерти. Отец умер последним.

Да и бунта особенного они не затевали, все было мирно: просили увеличить пайки, только и всего. Остановили проходческие агрегаты и исполнили запрещенный танец на площадке гравилифтов. Однако их замысел не сработал: наесться вдоволь можно, только выиграв лавры.

До полуночи остался час, дядька Нэрол устал, и присел со своей цитрой к нашему столу, пьяный в доску, и глядит волком. На меня даже не посмотрел, хотя перекинулся с Эо парой добрых слов. Все любят Эо.

Тут подходит моя теща, целует меня в макушку и говорит гордо, чтоб все слышали:

– Золотой ты наш мальчик, мы уже слышали! Выиграл для нас лавры! Весь в отца.

Дядьку совсем перекосило, заерзал, отвернулся. А я ему так, с ухмылкой:

– Что, дядя, не сидится? Газы?

Он так и взорвался:

– Ах ты, говнюк! – и кинулся на меня прямо через стол.

Ну, схватились мы, катаемся клубком по полу, мутузим друг друга кулаками. Нэрол здоровенный, тяжелее меня, но все равно в конце концов я оказался сверху и успел расквасить ему нос больной рукой, пока отец Эо и Киран нас не растащили. Нэрол плюнул в меня и уселся с кружкой на другом конце стола. Мать закатывает глаза, а Лоран хихикает потихоньку:

– Просто стыдно ему, что для лавров ни хрена не сделал.

– Трус хренов! Да ему поднеси их на блюдечке, руку побоится протянуть, – сплевываю я.

Тесть украдкой хлопает меня по спине и подмигивает. Эо тем временем сменила мне повязку, и я снова надел перчатку. Как ни странно, особой радости по поводу лавров у нее на лице не видно, только раз улыбнулась, вертя в руках край юбки, но и улыбка была какая-то кривая. Не понимаю, чего она так боится. Даже другие кланы радуются, от них то и дело подходят с поздравлениями. Уже все проходчики побывали у нас, за исключением Даго. Он так и сидит со своими, покуривая. Угощение у Гаммы не чета нашему, столы ломятся, закусок больше, чем выпивки.

– Погоди, урод, скоро перейдешь на паек, – злорадствует Лоран. – Небось в жизни не нюхал простой жратвы.

– То-то он такой худенький, – фыркает Киран, вызывая общий хохот.

Я подсовываю жене свой ломтик хлеба:

– Веселей, скоро запируем!

– Спасибо, я не хочу есть.

– Даже хлеба с корицей?

Эо снова улыбается, но все так же кисло, как будто знает что-то, чего не знаю я.

Вот уже и двенадцать пробило. Из «котелка» спускаются крабы. Обутые в гравиботы, они парят в воздухе над нашими головами. Убогие панцири давно не чищены, выправки никакой – все больше мальчишки да старики, ветераны земных войн. Но это не имеет значения, ведь у каждого в кобуре лучевик и дубинка-шокер на поясе. Не то что бы им приходилось когда-нибудь стрелять, мы и так смирные. Все в их руках: воздух, еда, дорога в порт. Нам оружие достать негде, хотя Эо была бы не против стырить где-нибудь лучевик.

Серые спускаются ниже, с ними коротышка из медных – наш начальник шахты и мировой судья Тимони Поджинус.

– Тихо, всем слушать! Кому говорю, ржавье? – рявкает Страшила Дэн.

Танцы и музыка мигом прекращаются, толпа молчит, задрав головы. Гравиботы у Поджинуса старые и шумные, он дергается в воздухе, как паралитик. Из гравилифта выходят еще крабы. Смешно взмахнув наманикюренными ручками, коротышка начинает свою речь.

– Друзья, соратники, отважные пионеры космоса! – умильно скалится он. – Сколь отрадно наблюдать ваше мирное празднество! Сегодня я с вами всем сердцем – простые напитки, простая пища, простые народные танцы – о, как это прекрасно, как я желал бы к вам присоединиться! Ни один розовый бордель с ветчиной и ананасами не доставит такого наслаждения. Зависть гложет мое сердце, но увы, увы… Мы – медные, и наш жалкий удел – унылая бюрократическая рутина. – Поджинус печально цокает языком и трясет медными кудряшками, переваливаясь с ноги на ногу. – Однако перейдем к делу… На этот раз норму выполнили почти все кланы, за досадным исключением Мю и Хи. В этом месяце они не получат ни мяса, ни молока, ни специй, ни средств гигиены – ничего сверх минимального рациона с овсянкой. К сожалению, объемы поставок с Земли не беспредельны, и мы не можем расходовать ценные припасы на отстающих. Надеюсь, это послужит уроком и впредь Мю и Хи не будут так лениться…

Они не ленились, они умирали. Эти два клана потеряли больше десятка человек при взрыве газа в шахте. Карман оказался побольше сегодняшнего, которого так испугался дядька Нэрол.

Поджинус продолжает распинаться насчет трудолюбия, потом наконец переходит к главному. Достает лавры – веточку с блестящими позолоченными листьями – и демонстрирует всем, подняв над головой.

Лоран пихает меня в бок, дядька Нэрол снова мрачно кривится. Я гордо выпрямляюсь, ощущая взгляды со всех сторон. Молодежь смотрит с обожанием и завистью: проходчик для них всегда герой, тем более сегодня, – но и старики поглядывают с гордостью. Киваю со сдержанной улыбкой – не прыгать же от радости, как мальчишка.

– Для меня огромная честь, – продолжает тем временем судья, – вручить от имени его светлости Нерона Августуса, лорда-губернатора Марса, почетную награду за наивысшую производительность, непревзойденную стойкость, жертвенность и дисциплину, а также…

Лавры достаются Гамме.

Как всегда.

4
Сюрприз

Пока крабы выдают Гамме коробки с праздничными яствами, я думаю о том, как ловко нас обводят вокруг пальца. Выиграть кому-то другому просто не позволят, и не важно, что арифметика не сходится. Пускай молодые вопят о несправедливости, пускай ворчат старики, уставшие от разочарований, – власти так показывают свою силу. Только они решают, кому достанутся лавры, и побеждают не лучшие, а те, кто рожден для победы. Иерархия прежде всего, она не должна пошатнуться. Старайся сколько угодно, но знай свое место – выше головы не прыгнешь!

Между тем злимся мы не на начальство, не на власти Сообщества, а в первую очередь на Гамму, которой достается самое лучшее. На других злости просто не хватает. Когда у твоих детей выпирают от голода ребра, а сосед обжирается тушенкой и печеньем, вся ненависть достается соседу. Ты надеешься, что он поделится своим куском, но он не станет делиться.

Дядька Нэрол пожимает плечами. Красные от гнева лица, стиснутые зубы. Лоран глядит так, будто готов наброситься на Гамму или на крабов. Мою злость сдерживает Эо. Она знает меня лучше, чем родная мать, и всегда умеет вовремя успокоить. Вот и мамаша с улыбкой смотрит, как Эо ласково берет меня за руку.

– Потанцуй со мной, – шепчет она, делая знак музыкантам.

Между тем она тоже в бешенстве, уж я-то знаю, и Сообщество ненавидит в сто раз сильнее моего. Как же я люблю ее, мою Эо!

Снова запели цитры, загремели барабаны, с шелестом взвились красные юбки, затопали ноги. Старики за столами захлопали в ладоши, отбивая такт. Взявшись за руки, мы отплясываем до седьмого пота вместе с другими, и яростный гнев уходит, уступая место улыбкам и радостному смеху. Мы с Эо росли вместе и знаем друг друга всю жизнь. В ее глазах я вижу отражение своего сердца, в ее дыхании слышу свою душу. Она для меня – все. Моя Эо, моя любовь.

Смеясь, она тянет меня в сторону. Уворачиваясь от танцующих, выбираемся из толпы, но и тут Эо не останавливается. Под ногами лязгают стальные мостки, над головой – темный потолок. Она влечет меня в сторону старых туннелей, к ткацкой, где работают женщины. Сейчас у них пересменка.

– Куда мы? – спрашиваю.

– Если помнишь, я обещала тебе сюрприз… И если начнешь извиняться за то, что твой сюрприз не удался, – получишь по шее.

Из расщелины в стене торчит росток гемантуса с кроваво-красным бутоном. Срываю цветок и протягиваю Эо:

– Вот мой сюрприз. Хотел тебя удивить.

– Ладно, – смеется она, – серединка моя, а лепестки твои. Только не отрывай сразу!

Нюхаю цветок у нее в руке. Пахнет ржавчиной и материнской пустой похлебкой.

В ткацкой повсюду, куда ни глянь, здоровенные пауки, покрытые густым серовато-бурым мехом. Толстое, с человеческую голову брюхо, смотрится странно на длинных костяных ногах. Пауки сидят на стенах, висят на железных рамах и плетут свою паутину – шелк покрывает все вокруг толстым слоем. Проходя мимо этих тварей, созданных руками гениев Сообщества, я невольно вздрагиваю: рудничные гадюки и то привычнее. Жена хихикает над моими страхами и тянет дальше. Отдирает от стены в углу пыльную паутину, за которой оказывается устье широкой ржавой трубы.

– Вентиляция, – объясняет Эо. – Неделю назад обвалилась штукатурка, а под ней обнаружился ход.

– Эо, нас выпорют, если узнают! Нам не разрешается…

– Я не позволю им испортить еще один подарок! – Гневно сверкнув глазами, она чмокает меня в нос. – Не робей, проходчик, там не сгоришь.

Пробираюсь вслед за ней по тесному петляющему туннелю, который заканчивается решеткой. Дальше темнота и странные звуки – жужжание, шорох. Эо берет меня за руку – хоть что-то знакомое и привычное.

– Что это?

– Животные, – отвечает она и тянет вперед, в непонятную ночь. Под ногами что-то мягко пружинит, я вздрагиваю, но продолжаю идти. – Трава, Дэрроу! Трава и деревья. Мы в лесу, понимаешь?

Запах цветов, мелькающие огоньки. Мелкие существа со светящимися зелеными телами порхают в сумраке. Радужные крылышки переливаются яркими цветами. Бабочки! Любуюсь, затаив дыхание. Одна пролетает совсем близко, я невольно протягиваю руку. Эо смеется.

Наяву бабочки еще прекраснее. О них мы поем песни, но видели только в фильмах на экране, единственном нашем окошке в многоцветный мир. А так – всю жизнь одни только рыжие скалы, раскаленный докрасна металл, красные скафандры да тускло-серый бетон.

Яркость красок слепит глаза. Я вздрагиваю и, смеясь, пытаюсь схватить насекомых, парящих во мраке передо мной. Поднимаю голову и смотрю вверх через прозрачное стекло купола.

Небо! Когда-то оно было для меня просто словом.

Поверхность планеты отсюда не видна, но звездами можно любоваться сколько угодно. Рассыпанные в черном бархатном небе, они сияют почти так же ярко, как лампы над нашим поселком. Лицо Эо блестит в звездном свете, она светится гордостью, словно все это принадлежит ей. С улыбкой она смотрит, как я падаю на колени и жадно вдыхаю аромат травы. Вслушиваясь в шорохи и жужжание в кустах, притягиваю жену к себе и целую – в первый раз с открытыми глазами. Ветви деревьев плавно покачиваются над головой в потоке воздуха из вентиляции. Впитывая в себя новые звуки и запахи, мы любим друг друга на мягкой травяной постели под крышей из звезд.

– Вон там туманность Андромеды, – чуть позже говорит Эо. Устав, лежим бок о бок, глядя вверх.

Живность о чем-то щебечет в темноте. Высокое небо немного пугает: если смотреть слишком долго, забываешь о гравитации и кажется, что вот-вот упадешь прямо в него. По спине бегут мурашки. Мой дом – пещеры, туннели и штреки. Так и тянет убежать туда, в безопасность глубокой норы, подальше от открытых пространств и незнакомых живых существ.

Эо осторожно проводит рукой по шрамам от ожогов, избороздившим мою грудь. Потом трогает след от укуса гадюки на животе.

– Мне мама рассказывала про Андромеду, – объясняет она, – даже рисовала, когда Бридж давал ей краски – ну ты помнишь, тот краб, которому она нравилась.

Она долго молчит, потом вздыхает. Понятно: сейчас будет серьезный разговор. В таком месте трудно удержаться. Наконец начинает:

– Все знают, что лавры положены тебе…

Я лишь отмахиваюсь:

– Не надо меня утешать, я уже не злюсь. Мне все равно. Теперь, когда я увидел это…

– Ты о чем? – возмущается она. – Сейчас как никогда тебе должно быть не все равно. Ты выиграл, а победу у тебя отняли!

– Не важно. Это место…

– Это место существует, Дэрроу, но ходить нам сюда нельзя. Оно только для серых, и делиться они не станут.

– Можно подумать, они должны.

– Да, должны, ведь оно наше!

– Как это? – удивляюсь я.

Моя семья и я сам – вот и все, что мне принадлежит. Всем остальным владеет Сообщество. Оно, а не мы вложило деньги в освоение Марса, отправило сюда людей и технику. Без Сообщества мы остались бы на умирающей Земле вместе с остатками человечества.

– Дэрроу, ну как ты не понимаешь! Совсем, что ли, заржавел? Разве не видишь, что они с нами делают?

– Полегче с выражениями! – хмурюсь я.

Эо опускает глаза:

– Извини, я просто… Только пойми ты наконец: нас держат в цепях! Повторяем громкие слова, а на самом деле мы рабы. Вечно стоим на задних лапках, выпрашивая лишний кусок хлеба.

– Ты можешь считать себя рабыней, – сухо цежу в ответ, – но я не раб. Я ничего не выпрашиваю, а зарабатываю честным трудом. Я проходчик и рожден для того, чтобы обустраивать Марс для людей, и готов жертвовать собой. Без терпения нет доблести…

– Что ты повторяешь эту чушь, словно попугай! – всплескивает руками Эо. – Вот твой отец имел право говорить о доблести… Хоть и он не идеален, но, по крайней мере, имел на это право. – В сердцах она дергает пучок травы, вырывая из земли. Я вздрагиваю, как от боли, словно при виде святотатства. – Это наша земля, Дэрроу, потому что она полита нашим потом и кровью! Сообщество, золотые прибрали ее к рукам. Сколько лет уже это продолжается? Сто? Сто пятьдесят лет мы роем шахты и умираем в них? Наша кровь и их приказы. Мы готовим планету для тех, кто для этого пальцем не пошевелил. Для тех, кто даже ни разу не был на Марсе, а нежится у себя во дворцах там, на Земле. Это за них ты готов жертвовать собой? Повторюсь, твой отец хотя бы имел право.

Я качаю головой:

– Мой отец не дожил до двадцати пяти из-за этого чертова права.

– Он был слаб!

– Что ты, черт возьми, хочешь этим сказать? – Кровь бросается мне в лицо.

– То, что он слишком сдерживал себя! Мечты у него были правильные, но драться, чтобы воплотить их в реальность, он не решился.

– Ему надо было думать о семье!

– Он был слабее тебя.

– Осторожнее!

– Осторожнее? И это говорит мне Дэрроу, отчаянный проходчик из Ликоса? – усмехается Эо. – Да, твой отец был осторожным, послушным… а ты? Когда я выходила за тебя, то не считала осторожным. Другие говорят, что ты просто не чувствуешь страха. Они ошибаются. Ты боишься, и еще как!

Во внезапном порыве нежности она проводит бутоном гемантуса по моей груди. Цветок того же цвета, что обручальная лента на пальце. Я оборачиваюсь, опершись на локоть:

– Выкладывай, чего ты хочешь?

Эо вздыхает:

– Знаешь, за что я люблю тебя, проходчик?

– За чувство юмора, – хмыкаю я.

– За то, что ты надеялся выиграть лавры, – усмехается она, – думал, что сможешь. Киран рассказал, откуда твой сегодняшний ожог.

– Вот урод, язык как помело… Тоже мне, старший брат!

– Киран испугался, Дэрроу. Не за тебя, не думай. Он тебя испугался, потому что сам на такое не способен. Ему бы это и в голову не пришло.

Вот вечно она кругами ходит! Нет чтобы прямо сказать…

– Значит, любишь за то, что готов идти на риск? За честолюбие?

– За твои мозги, Дэрроу.

Вздыхаю, спрашиваю снова:

– Так чего ты от меня хочешь, Эо?

– Больших дел. Хочу, чтоб ты осуществил мечты отца. Сам же видишь, как люди смотрят на тебя, видят в тебе пример. Ты особенный, Дэрроу… И ты должен понять, что ради свободы на собственной земле стоит рискнуть.

– Чем?

– Своей жизнью – и моей тоже.

– Так не терпится избавиться от меня? – улыбаюсь я, но Эо не до шуток.

– Они станут слушать тебя, пойдут за тобой! – горячо убеждает она. – Это же проще простого, вот увидишь! Люди только и ждут, что кто-то выведет их на свет.

– Отлично, пойдем в петлю все вместе! Я же сын своего отца…

– Тебя не повесят!

Я горько усмехаюсь:

– Моя жена – ясновидящая? Еще как повесят!

– Простое мученичество не для тебя… – Вздыхая, Эо откидывается на спину. – В нем нет смысла, а ты умный.

– Хм… Ну, раз так, объясни мне, для чего стоит рисковать жизнью. Вот я сын мученика – скажи, чего он добился, оставив меня безотцовщиной? На кой хрен вся эта история, кому пошла на пользу его пустая смерть? По-твоему, хорошо, что учить меня танцевать пришлось дядьке? Еды у нас стало больше, жить стало легче? Да будут прокляты эти мечты, они лишили нас его смеха! – Я стискиваю зубы, слезы жгут глаза. – Мы потеряли отца, мужа, брата… Жизнь – она вообще несправедлива, так почему бы не позаботиться о своей семье, и на хрен все остальное!

Эо молчит, нервно облизывая губы. Потом отвечает:

– А кому на пользу жизнь в рабстве? Сколько можно жить в цепях страха, под вечной тенью виселицы? Только разорвав эти цепи, мы избавимся от власти золотых! Марс уже давно мог стать нашим, принадлежать тем, кто трудится и умирает здесь… – Небо над стеклянным куполом светлеет, теперь лучше видно ее разгоряченное лицо. – Если ты поведешь народ к свободе… Ты только представь, чего можно было бы добиться, сколько всего изменить! – Глаза Эо вдохновенно блестят, на губах играет улыбка. – Тебе так много дано, ты рожден для великих дел, но летаешь слишком низко.

Мрачно киваю:

– Угу, старая песня… Ты считаешь, что за мечту стоит умереть, а я – нет. Говоришь, лучше умереть стоя, только я согласен жить на коленях.

– По-твоему, это жизнь? – фыркает она. – Мы – люди-машины с механическими мозгами…

– И механическим сердцем?

– Дэрроу…

– Для чего ты сама живешь? Для меня, для семьи или ради какой-то там мечты?

– Не какой-то, Дэрроу. Я мечтаю, чтобы мои дети родились свободными! Чтобы сами выбирали, кем стать. Чтобы владели землей, доставшейся им от отца.

– А я живу для тебя, – печально говорю я.

Эо целует меня в щеку:

– Живи для большего.

Молчание – долгое и тягостное. Она даже не поняла, что разбивает мне сердце такими словами. Выходит, не любит меня так, как я ее? Да где ей понять, она витает в облаках… а я летаю слишком низко. Не гожусь для нее?

– Ты что-то говорила про еще один сюрприз? – спрашиваю, меняя тему.

– Да ладно, успеется. Глянь-ка лучше туда, солнце всходит!

Мы молча лежим и наблюдаем, как огненно-алый свет выплескивается из-за горизонта. О таком зрелище мне даже мечтать не приходилось, это похоже на волшебный сон. Мир вокруг становится все ярче, наливаясь зелеными, желтыми и бурыми оттенками. От невероятной красоты слезы наворачиваются на глаза.

Молча пробираемся назад в гулкой тьме воздуховода. Слезы восторга высыхают, чудесные картины увиденного понемногу тускнеют. Интересно, чего она от меня добивается? Чтобы я взял тесак и поднял бунт? Тогда мы все умрем, я и все мои родные. И она тоже – а рисковать ее жизнью я не соглашусь ни за что. Эо прекрасно это знает.

Вот и конец пути. Гадая, что за сюрприз ожидает меня дома, выпрыгиваю из устья железной трубы, подаю руку Эо… и слышу за спиной знакомый тягучий говорок с шепелявым земным акцентом:

– Ржавье добралось до нашего садика? Вот это новость!