Текст книги "Возвращение в Арден"

Часть третья
Я жгу мосты

Шесть

– Я не пишу больше свою диссертацию. Мне нет до этого дела. Я все сильней и сильней чувствую ее приближение, знаю, что она скоро придет.

– Майлс...

– Вот, – я достал из кармана смятый конверт. – Говр думает, что я писал это сам, но это ведь ее почерк, правда? Потому он и похож на мой.

Она снова хотела заговорить, но я поднял руку:

– Вы ее не любили, и никто ее не любил, но мы с ней всегда были похожи. Я любил ее. И до сих пор люблю.

– Она была твоей ловушкой. Капканом, который ждал, когда ты в него наступишь.

– Она остается такой, но мне нет до этого дела.

– Майлс...

– Тетя Ринн, в 55-м мы поклялись друг другу, что встретимся здесь, в долине, и назначили день. До него осталось несколько недель. Она придет, и я должен дождаться ее.

– Майлс, – сказала она, – твоя кузина мертва. Она умерла двадцать лет назад, и это ты убил ее.

– Я не верю, – сказал я.

– Майлс, твоя кузина умерла в 55-м, когда вы с ней купались в старом пруду Полсона. Она утонула.

– Нет. Я ее не убивал. Я не мог убить ее. Она значила для меня больше, чем жизнь. Я бы скорее сам умер.

– Ты мог убить ее случайно, не зная, что ты делаешь. Я всего-навсего простая деревенская старуха, но я знаю тебя. И люблю. Твоя кузина всегда вызывала беды, и ты тоже, только она делала это сознательно. Она выбрала тернистый путь, она желала зла и смятения, но тебя никогда нельзя было в этом обвинить.

– Я не знаю, о чем вы. Да, она была более сложной, чем я, но это просто характер. Это и делало ее такой красивой – для меня. Другие ее не понимали. Никто не понимал. Но я не убивал ее, случайно или намеренно.

– Вас там было только двое.

– Неизвестно.

– Ты кого-нибудь видел в ту ночь?

– Не знаю. Несколько раз мне так казалось. И меня ударили в воде.

– Это Алисон. Она едва не утащила тебя с собой.

– Лучше бы она это сделала. Мне не было жизни с тех пор.

– И все из-за нее.

– Хватит! —крикнул я. Жара, казалось, увеличивалась с каждым словом. Мой крик испугал ее, она как-то съежилась внутри своей мужской куртки. Потом она медленно, устало отхлебнула кофе, и я почувствовал раскаяние. – Простите. Простите, что я кричал. Если вы любите меня, то, должно быть, как какое-нибудь раненое животное. Я в ужасном состоянии, тетя Ринн.

– Я знаю, – сказала она спокойно. – Поэтому я и хочу тебя защитить. Поэтому и предлагаю тебе уехать из долины. Тебе остается только это.

– Потому что Алисон вернется?

– Если так, то ты погиб. Она сидит в тебе слишком крепко.

– Ну и хорошо. Она для меня означает свободу и жизнь.

– Нет. Она означает смерть. То, что ты чувствовал в лесу.

– Это просто нервы.

– Это Алисон.Она зовет тебя.

– Она звала меня все эти годы.

– Майлс, ты вызвал силы, с которыми не можешь справиться. Я тоже не могу. Я их боюсь. Как ты думаешь, что случится, если она вернется?

– Неважно. Она снова будет здесь. Она знает, что я не убивал ее.

– Это не имеет значения. Или имеет, но не то, что ты думаешь. Расскажи мне о той ночи, Майлс. Я опустил голову:

– Зачем?

– Потом скажу. Люди в Ардене помнят, что тебя подозревали в убийстве. У тебя и без того была дурная репутация – тебя знали, как вора, как странного мальчика, который не может себя контролировать. Твоя кузина была... не знаю даже, как это назвать. Она была испорченной и портила других. Она выводила людей из равновесия нарочно, хотя была еще ребенком. Она ненавидела жизнь. Ненавидела всех, кроме себя.

– Неправда, – вырвалось у меня.

– И вы поехали с ней купаться на пруд. Она поймала тебя еще крепче, Майлс. Когда между двумя людьми возникает такая прочная связь, и один из этих людей порочен, то и сама связь становится порочной.

– Хватит проповедей, – сказал я. – Говорите прямо, что хотите сказать, – мне хотелось поскорее уйти из этой раскаленной кухни, вернуться в старый бабушкин дом и не выходить из него.

– Хорошо, – лицо ее было суровым, как зима. – Кто-то проезжавший мимо пруда услышал крики и вызвал полицию. Когда туда приехал старый Уолтер Говр, он нашел тебя лежащим на камнях. Лицо у тебя было в крови. Алисон была мертва. Ее обнаружили в воде недалеко от берега. Вы оба были голыми, и она оказалась... ну, не девушкой.

– И что, вы думаете, произошло?

– Я думаю, что она соблазнила тебя, и произошел несчастный случай. Ты убил ее, но не намеренно, – ее бледное лицо покраснело, будто в него втерли краску. – Я никогда не знала физической любви, Майлс, но думаю, что она не обходится без резких движений, – она посмотрела на меня в упор. – Тебя нельзя в этом обвинить – по правде говоря, многие женщины в Ардене думали, что она получила то, что заслужила. Уолтер Говр определил это, как смерть от несчастного случая. Он был Добрый человек и знал, что такое неприятности с сыновьями. Он не хотел губить твою жизнь. К тому же ты был из Апдалей. Люди в долине уважали нашу семью.

– Скажите мне вот что. Когда все лицемерно жалели меня, а на самом деле обвиняли, неужели никто не поинтересовался: кто позвонил тогда в полицию?

– Он не назвал фамилии. Наверно испугался.

– И вы действительно верите, что крики от пруда слышны на дороге?

– Может быть. Во всяком случае, Майлс, люди помнят эту старую историю.

– Ну и черт с ними. Думаете, я не знаю? Даже дочь Дуэйна знает об этом, и ее чокнутый дружок тоже. Но я привязан к своему прошлому, и потому я здесь. Ни в чем, кроме этого, я не виновен.

– Всем сердцем надеюсь, что это так, – сказала она. Я слышал, как ветер снаружи трещит в ветвях, и чувствовал себя персонажем из сказки, прячущимся в пряничном домике. – Но этого мало, чтобы спасти тебя.

– Я знаю, в чем мое спасение.

– Спасение в труде.

– Старая добрая норвежская теория.

– Так работай! Пиши! Или помогай в поле! Я усмехнулся, представив себя и Дуэйна в поле с косами.

– Я думал, вы опять предложите мне уехать. Только Белый Медведь меня не выпустит. Да я и сам не поеду.

Она поглядела на меня, как мне показалось, в отчаянии.

– Вы не понимаете, тетя Ринн, – сказал я. – Я не могу уйти из своего прошлого, – на середине фразы я зевнул.

– Бедный уставший мальчик.

– Да, я устал, – признался я.

– Спи сегодня здесь, Майлс. А я помолюсь за тебя.

– Нет, – сказал я автоматически, – спасибо, – и потом подумал о долгом пути назад, к машине. Батареи, должно быть, сели, и придется идти домой пешком. В темноте.

– Ты можешь уйти рано утром. Я тебя разбужу.

– Ну, может быть, пару часов, – начал я и опять зевнул. На этот раз я успел закрыть рот рукой. – Вы очень добры.

Она скрылась в соседней комнате и появилась со стопкой белья и вязаным пледом.

– Пошли, сорванец, – приказала она, и я покорно прошел за ней в комнату. Там было почти так же жарко, как в кухне, но я позволил тете Ринн накрыть кровать пледом.

– Ни один мужчина не спал в моей постели, и я слишком стара, чтобы менять свои привычки. Надеюсь, ты не сочтешь меня негостеприимной?

– Нет, тетя Ринн.

– Я не шутила насчет молитвы. Говоришь, ты видел ее.

– Три раза. Я уверен, что это она. Она вернулась, тетя Ринн.

– Я скажу тебе одну вещь. Если я ее увижу, я этого не переживу.

– Почему?

– Она не позволит.

Для одинокой старухи почти девяноста лет Ринн удивительно эффектно удавалось заканчивать разговор. Она вышла, погасила свет в кухне и удалилась в свою спальню, закрыв за собой дверь. Я слышал шуршание ткани, когда она раздевалась. В комнате пахло дымом, но этот запах мог идти от печки. Ринн начала что-то бормотать под нос.

Я снял рубашку и джинсы, все еще слыша ее сухой старческий голосок, похожий на тиканье часов. Под этот голос я провалился в сон, самый глубокий и мирный с тех пор, как я покинул Нью-Йорк.

* * *

Через несколько часов меня разбудили два разные звука. Одним был необычайно громкий шорох листьев наверху, как будто лес навис над домом и готовился и нападению. Второй еще более обеспокоил меня – тихий шепот тети Ринн. Сперва я подумал, что она все еще молится, потом догадался, что она говорит во сне. Повторяет одно слово, которое я не мог расслышать в шуме деревьев. Запах дыма по-прежнему висел в воздухе. Когда я, наконец, разобрал, что говорит тетя, я присел в постели и потянулся за носками. Она снова и снова бормотала сквозь сон имя моей бабушки.

– Джесси. Джесси.

Я не мог слушать это и сознавать, как сильно беспокою единственного человека в долине, который хочет мне помочь. Я быстро оделся и вышел в кухню. Бледные листья налипли на окно снаружи, похожие на руки. Точнее – на руку одного из моих преследователей в Ардене. Я включил лампу. Голос Ринн продолжал взывать к ее сестре. Огонь в печи превратился в царство красных угольков. Побрызгав на лицо водой, я почувствовал засохший слой микстуры Ринн. Она отдиралась кусками, усеивая коричневыми пленками дно раковины., Закончив процедуру, я заглянул в зеркальце, висящее на гвоздике на двери. На меня смотрело большое мягкое лицо, с розовыми пятнами на лбу и щеках, но в остальном невредимое.

На столе среди записей, касающихся ее яичного бизнеса, я отыскал листок бумаги и ручку и написал:

“Когда-нибудь вы поймете, что я прав. Скоро вернусь за яйцами. Спасибо за все. С любовью, Майлс”.

Я вышел в ночь, полную звуков. Мои промокшие туфли хлюпали по выступающим из земли корням деревьев. Я прошел высокое здание, полное спящих кур. Потом вышел на тропинку, откуда было уже рукой подать до полей, светлых на фоне индигового неба. Переходя ручей, я вновь услышал кваканье лягушек, охраняющих свою территорию. Я шел быстро, борясь с желанием оглянуться. Если кто-то и наблюдал за мной, то только яркая звезда в небе, Венера, посылающая мне свет уже многолетней давности.

Лишь когда меня овеял ветерок с полей, я заметил, что запах дыма следовал за мной еще долго после того, как я покинул дом Ринн.

Венера, освети мой путь давно ушедшим светом.

Бабушка и тетя Ринн, благословите меня.

Алисон, покажись мне.

* * *

Но спустившись по дороге, я увидел только “фольксваген”, похожий на свой собственный труп. Его силуэт в тусклом свете звезд был таким же жалким и зловещим, как Волшебный Замок Дуэйна. Я подошел к нему, с новой болью разглядывая разбитые стекла и вмятины. Света не было, конечно же сели батареи.

Я открыл дверцу и рухнул на сиденье. Потом провел рукой по розовым отметинам на лице, которые начинали чесаться.

– Черт, – громко сказал я, думая о том, как трудно будет поймать грузовик с тросом в десяти милях от Ардена. Тут я увидел, что ключа в зажигании нет. В полном недоумении я надавил гудок.

– Что такое? – спросил человек, подходящий ко мне со стороны фермы Сандерсонов. Я разглядел внушительный живот, плоское лицо без признаков радости и нос кнопкой – знак фамильного сходства с Тутой Сандерсон. Как у большинства людей по кличке “Ред”, волосы у него были тускло-оранжевого оттенка. Он перешел дорогу и положил свою большую руку на открытую дверцу моей машины. – Что вы тут гудите среди ночи?

– От злости. Батареи сели, и чертов ключ исчез, должно быть валяется где-нибудь здесь, в канаве. И вы, вероятно, заметили, что несколько джентльменов в Ардене потрудились этим вечером над моей машиной. Как же тут не гудеть? – поглядев в его одутловатое лицо, я заметил в глазах, как мне показалось, искорки веселья.

– Вы что, не слышали, как я вас звал? Когда вы выскочили из этой развалюхи и побежали в лес?

– Конечно. Я просто не хотел терять времени.

– Так вот, я ждал на крыльце, когда вы вернетесь. А потом, на всякий случай, забрал ключи. И выключил свет, чтобы сберечь ваши батареи.

– Спасибо. Тогда отдайте ключи, пожалуйста. Нам обоим давно пора спать.

– Подождите. Что вы там делали? Или вы просто убегали от меня? Вы бежали, как заяц от собаки. Все это чертовски странно, Майлс.

– Не могу сказать, Ред. Не думаю, что я бежал с определенной целью.

– Ага, – в его веселье появилась желчная нотка. – Мать говорит, что вы и у Дуэйна ведете себя странно. Что его дочка просто не вылезает из вашего дома. Вы ведь специалист по девочкам, правда, Майлс?

– Нет. Не думаю. Хватит терять время, давайте ключи.

– Что вы делали в лесу?

– Ладно, Ред, – сказал я. – По правде говоря, я навещал Ринн. Можете ее спросить.

– Думаю, вы с этой старой ведьмой нашли общий язык.

– Можете думать что угодно. А я поеду домой.

– Это не ваш дом, Майлс. Но поезжайте. Вот ключи от вашего дерьма, – он протянул мне кольцо с ключами, выглядевшее крошечным на его толстом корявом пальце.

Показания Лероя (Реда) Сандерсона 16 июля

Меня просто грызло, что мама работает у этого Майлса Тигардена – будь я на месте Дуэйна, я бы свою дочку и близко не подпустил к человеку с такой репутацией. Ну говорят, что он ученый и все такое. Вот я и решил поговорить с ним, когда увидел, что его машина остановилась возле нашего дома. Но он увидел меня и дунул в лес, будто за ним черти гнались.

Тут можно подумать две вещи. Или он что-то такое увидел в тех лесах, или просто убегал от меня. Думаю, и то и другое. Когда он потом вернулся, он чертовски испугался, увидев меня. Это может значить, что он что-то замышлял там, в лесу, так ведь?

Я сказал себе: Ред, подожди. Он вернется. Я пошел и выключил свет в этом куске дерьма, на котором он приехал. Мы с мамой еще немного подождали и легли спать. Я лег на крыльце. Ключи его я забрал, так что знал, что он никуда не денется.

И потом он вернулся, тихо-тихо, как мышка. Когда я подошел, он зачем-то стал гудеть. Потом я увидел его лицо – он весь был в каких-то красных пятнах, как Оскар Джонстад, когда пару лет назад отравился спиртом.

Я спросил: Майлс, какого черта вам тут нужно? Я ходил в гости, ответил он.

В лес? – спросил я.

Да, говорит он. Я ходил в гости к Ринн.

Кто знает, о чем они там сговаривались. Об этих старых норвежцах в долине говорят разное. Я сам норвежец и не хочу сказать ничего плохого, но все знают, что иногда они сходят с катушек. А эта Ринн всю жизнь была не в себе. Помните старого Оле, что жил у Четырех Развилок? Все его хорошо знали, а потом он спятил и подвешивал свою дочь к потолочной балке, а в остальное время жил с ней, как с женой. А по воскресеньям стоял в церкви, как самый примерный слуга Господа во всем Ардене. Это было уже двадцать три года назад, но странные вещи до сих пор случаются. Я никогда не верил этой Ринн. Она настоящая ведьма. Некоторые говорят, что Оскар Джонстад начал пить из-за того, что она навела порчу на его телку, и он боялся, что следом придет его очередь.

И еще этот Пол Кант. Он ведь сразу после этого виделся с ним, так? И сразу же Пол попытался себя убить.

Я думаю, он пытался смыться. Может быть, вместе с крошкой Полом. Тому тоже было, что скрывать, но даже он не поперся бы в гости в лес в три часа ночи.

Я чувствую свою ответственность. Я ведь нашел эту девочку, и меня чуть не стошнило. Ее ведь почти разорвали пополам... ну, вы там были и сами все видели.

Поэтому, когда это случилось снова, и мне позвонили ребята из Ардена, я сказал: конечно, давайте. Помогу, чем смогу.

* * *

К моменту, когда я подогнал машину к дому, лицо мое начало гореть. Глаза слезились, поэтому я бросил машину на лужайке и поспешил в дом. Ночной воздух тоже казался раскаленным и колол меня тысячами иголок. Я шел медленно, чтобы не оцарапать лицо этой жаркой игольчатой массой.

Когда я подошел к дому, там включился свет.

Теперь это не успокоило меня, а напротив, бросило в дрожь. Я открыл дверь, ощущая пальцами холод металлической ручки. Кобыла в темноте завозилась и звякнула колокольчиком. Мне вдруг захотелось назад к Ринн, в теплую постель под кронами гигантских деревьев.

Я заглянул в комнату – никого. Старая мебель стояла на своих местах. Свет включался во всем доме рубильником у входа. Я выключил его, потом опять включил. Он работал нормально.

Лампочка в кухне освещала следы работы Туты Сандерсон: тарелки вымыты и убраны, пол подметен. Единственным объяснением, пришедшим мне в голову, было повреждение проводки. Тут мне показалось, что в комнате что-то изменилось, что-то очень важное. Лицо продолжало гореть, и я вымыл его жидким хозяйственным мылом. Жжение исчезло.

Это улучшение состояния позволило мне собраться с мыслями, и, войдя в комнату, я увидел, наконец, что же не на месте. Фотография нас с Алисон не висела над дверью, где я ее повесил. Кто-то передвинул ее. Я поспешил в старую спальню.

Тута С. поработала и здесь. Беспорядок, который я оставил здесь, был ликвидирован: фотографии аккуратно сложены обратно в сундучок, щепки положены рядом, как огромные зубочистки. Я открыл сундучок, и на меня взглянуло осклабившееся лицо Дуэйна. Я захлопнул крышку. Ящик Пандоры.

Фотография могла быть только в одном месте, и там я ее и нашел. В моем кабинете, на столе, рядом с одиночным фото Алисон.

И я знал – как это было не невероятно, – кто ее туда поместил.

* * *

Как уже установилось в доме Апдалей, мой сон представлял собой цепочку бессвязных кошмаров, и все, что я помнил из них – проснулся я поздно и прозевал, расставание на дороге и богатырский прыжок Алисон в окошко, – это то, что я несколько раз просыпался. Кошмары, которые не помнишь, не имеют над тобой власти. Я чувствовал страшный голод – еще один признак восстановленного здоровья.

Я был уверен, что фотографию переместила Алисон Грининг, и мою уверенность не поколебало то, что она для этого воспользовалась чужой рукой.

– Ничего, что я перенесла эту фотографию? – спросила Тута Сандерсон, когда я спустился завтракать. – Я подумала, что раз у вас наверху есть похожая, то лучше пусть они будут рядом. Я ничего не трогала в вашей комнате, просто поставила фотографию на стол.

Я в изумлении смотрел на нее. Она оттирала своими пухлыми руками решетку плиты. На лице ее застыло выражение сонного упрямства.

– Почему вы это сделали?

– Говорю же, чтобы они были рядом, – она лгала. Она действовала по воле Алисон; это было так же ясно, как и то, что ей не хотелось смотреть на эту фотографию.

– Что вы думаете о моей кузине? Вы ее помните?

– Тут не о чем говорить.

– Вы просто не хотите говорить о ней.

– Нет. Что прошло, то прошло.

– Только в одном смысле, – я засмеялся. – Только в одном смысле, дорогая миссис Сандерсон.

Это “дорогая” заставило ее обиженно уткнуться в плиту. Но через какое-то время она заговорила снова:

– А зачем вы разорвали фотографию дочки Дуэйна? Я нашла ее, когда разбирала ваш беспорядок в комнате.

– Я не знаю, о чем вы, – сказал я. – Или не помню. Может быть, я сделал это механически.

– Может, – согласилась она, подавая мне тарелку с яичницей. – Может, вы так сделали и с вашей машиной.

* * *

Я еще ощущал вкус этой яичницы, когда два часа спустя стоял на асфальте авторемонта в Ардене и слушал, как коренастый молодой человек с карточкой “Хэнк”, приколотой над сердцем, сокрушается по поводу моей машины.

– Плохо, – сказал он. – Надеюсь, у вас есть страховка? Так вот, у нас сейчас вообще нет человека, который мог бы исправить эти вмятины. К тому же все детали заграничные – это стекло, фара, колпачок. Все это нужно заказывать, будет стоить уйму денег.

– Вам же не в Германии их заказывать, – заметил я. – Наверняка где-нибудь поблизости есть агентство “Фольксвагена”.

– Может быть. Я что-то об этом слышал, но не помню где. И у нас сейчас полно работы. Я оглядел пустынную станцию.

– Вы ее просто не видите, – сказал Хэнк с вызовом.

– Не вижу, – согласился я, думая, что это, должно быть, та самая станция, где работал жених Дуэйновой полячки. – Может, это поможет вам найти время, – я сунул ему в руку десять долларов.

– Вы здешний, мистер?

– А вы как думаете? – он не ответил. – Нет, я приезжий. Попал в аварию. Слушайте, забудьте о вмятинах, замените только стекло и фары. И проверьте мотор.

– Ладно. Ваша фамилия?

– Грининг. Майлс Грининг.

– Вы что, еврей?

Парень неохотно выдал мне одну из реликвий гаража, “нэш” 57-го года, грохочущий при езде, как вагон с лесом; доехав до города, я предусмотрительно оставил его в надежном месте и дальше пошел пешком.

* * *

Через полтора часа я говорил с Полом Кантом.

– Ты одним своим приездом навлек беду на себя и на меня, Майлс. Я пытался тебя предупредить, но ты не захотел слушать. Я ценю твою дружбу, но тут только два человека, которых здешние обыватели подозревают в этих убийствах, и это мы с тобой. Если ты не боишься, так это потому, что не понимаешь еще, во что влип. А я боюсь. Если еще что-нибудь случится, то я покойник, понимаешь? Прошлым вечером они разбили мою машину бейсбольными битами.

– Мою тоже, – сказал я. – И я видел, как они трудились над твоей, но не знал, чья она.

– Так мы и будем смотреть и думать, кого прибьют раньше – тебя или меня. Почему бы тебе не сбежать, пока есть возможность?

– Не могу по нескольким причинам. Первая – это то, что Белый Медведь попросил меня задержаться.

– Это из-за Алисон Грининг?

Я кивнул.

Он глубоко вздохнул – удивительно, как в его высохшем теле умещалось столько воздуха.

– Конечно. Я должен был сам догадаться. Хотел бы я, чтобы мои грехи были так же далеко в прошлом, как твои, – я смотрел на него в удивлении, пока он пытался трясущимися руками зажечь сигарету. – Неужели никто не предупредил тебя, Майлс, что тебе не нужно встречаться со мной? Я тут настоящее пугало.

Перед тем, как идти к Полу, я зашел в магазин на Мейн-стрит и купил портативный проигрыватель. Клерк, прочитав мою фамилию на чеке, скрылся в конторе. Мое появление произвело небольшую сенсацию среди покупателей – они делали вид, что не смотрят на меня, но вели себя подчеркнуто осторожно. Клерк вернулся с нервным мужчиной в коричневом костюме и галстуке из вискозы. Он сообщил мне, что не может принять мой чек.

– Почему?

– Мистер Тигарден, это чек нью-йоркского банка.

– Естественно. В Нью-Йорке тоже пользуются деньгами, вы этого не знали?

– Но мы принимаем только местные чеки.

– А как насчет кредитных карт? Их вы принимаете?

– Обычно да.

Я извлек из бумажника веер карточек:

– Какую вам? “Америкэн Экспресс”? “Мобил”? “Сирс”? Давайте, выбирайте. “Файрстоун”?

– Мистер Тигарден, в этом нет необходимости. В случае...

– Что в случае? Это ведь те же деньги, разве не так? Вот еще одна “Бэнкамерикард”. Выбирайте!

Другие покупатели уже не притворялись, что не слушают наш разговор. Некоторые направились к выходу. Наконец он выбрал “Америкэн Экспресс”, которую я назвал первой, и взялся за оформление покупки. К концу этого дела он весь вспотел.

Я просмотрел отделы пластинок в “Зумго” и универмаге “От побережья к побережью”, но не нашел ничего, отвечающего вкусам Алисон. В маленьком магазинчике возле Фрибо я отыскал несколько книг, которые она любила: “Она”, “Белый отряд”, Керуак, Сент-Экзюпери. За них я уплатил наличными, чтобы опять не начинать волынку с чеками и кредитными картами.

Я прошел несколько кварталов, загрузил покупки в “нэш” и вернулся к Фрибо.

– Могу я позвонить? – спросил я хозяина. Он с видимым облегчением кивнул на автомат в углу. По его выражению я знал, что он мне скажет.

– Мистер Тигарден, вы хороший клиент, но вчера вечером ко мне зашли люди и сказали...

– Что я не должен больше сюда ходить, так?

Он кивнул.

– А иначе что они сделают? Выбьют окна? Сожгут ваше заведение?

– Нет, мистер Тигарден. Они этого не говорили.

– Но вам будет спокойнее, если я здесь не появлюсь.

– Может быть, неделю. Поверьте, мистер Тигарден, я ничего против вас не имею. Но они почему-то решили... понимаете?

– Я не хочу доставлять вам неприятности.

Он отвернулся, не в силах больше смотреть на меня:

– Телефон в углу.

Я набрал номер Пола Канта. Его шепчущий голос нерешительно сказал “привет”.

– Пол, хватит от меня прятаться. Я в Ардене и хочу зайти к тебе и поговорить о том, что происходит.

– Не надо, – взмолился он.

– Не надо меня оберегать. Тебе же будет хуже, если люди увидят, как я барабаню в твою дверь. Мне нужно с тобой поговорить.

– Ты все равно придешь.

– Именно так.

– Тогда хотя бы не ставь машину возле моего дома. И не входи в парадную дверь. Сверни в переулок между Коммерсиэл-стрит и Мэдисон и иди до моего дома. Я тебя впущу.

И теперь, в своей наглухо занавешенной комнате, он говорил, что он пугало. Он был похож на классического пациента Фрейда – напуганный, усохший, преждевременно состарившийся. Дополняли картину маленькое обезьянье личико и белая, давно не стиранная рубашка. Когда мы были детьми, Пол Кант подавал большие надежды, и я думал, что он один из самых уважаемых людей в Ардене. На каникулах, в отсутствие Алисон, я делил время между озорством с Белым Медведем и разговорами с Полом. Он очень много читал. Его мать была прикована к постели, и Пол рос серьезным, как все дети, которым приходится заботиться о родителях – вернее, об одном из родителей; его отец умер уже давно. Еще я думал, что Пол давно уехал в какой-нибудь большой город и отряхнул пыль Ардена со своих ног. Но он был здесь, в этом затхлом доме, излучающий страх и отчаяние.

– Взгляни в окно, – сказал он. – Только так, чтобы тебя не увидели.

– За тобой что, наблюдают?

– Ты посмотри, – он затушил сигарету и тут же взял другую.

Я отогнул край занавески.

В квартале от дома, облокотясь на красный пикап, стоял человек, похожий на одного из тех, что вчера швыряли в меня камнями. Он глядел в сторону дома Пола.

– И так все время?

– Не только он. Они сменяются. Их пятеро, может быть, шестеро.

– Ты знаешь их?

– Конечно. Я же здесь живу.

– А почему ты ничего не делаешь?

– А что ты предлагаешь? Позвонить нашему шерифу? Это же его дружки. Они знакомы с ним лучше, чем я.

– А что они делают, когда ты выходишь?

– Я редко выхожу, – он попытался изобразить улыбку. – Думаю, идут за мной. Им плевать, если я их увижу. Они хотят, чтобы я их видел.

– И ты не сообщил, что они разбили твою машину?

– Зачем? Говр и так все знает.

– Но почему,черт побери? – взорвался я. – Почему весь огонь в твою сторону?

Он усмехнулся и пожал плечами. Но я знал; я заподозрил это, еще когда Дуэйн посоветовал мне оставить Пола Канта в покое. Человек с таким печальным сексуальным опытом, как у Дуэйна, особенно остро чувствовал чужую сексуальную ненормальность. А в Ардене все еще царили взгляды девятнадцатого века.

– Я немного отличаюсь от них, Майлс.

– О Боже, – выдохнул я, – ну и что с того? Если ты гей, то это только предлог для них. Почему ты позволяешь себя терроризировать? Ты должен был давно уехать из этой дыры.

Он снова улыбнулся:

– Я никогда не был храбрецом, Майлс. Я могу жить только здесь. Я ухаживал за матерью, ты помнишь, и она, когда умерла, оставила мне этот дом, – дом пах пылью и запустением, а сам Пол вообще ничем не пах. Он словно был где-то в другом измерении. Он сказал:

– Я никогда на самом деле не был... тем, что ты сказал. Просто люди чувствовали это во мне. Я тоже чувствовал, но здесь очень ограниченные возможности, – снова эта вымученная, бледная улыбка.

– И ты решил бросить работу и запереться здесь, как в тюрьме?

– Ты не я, Майлс. Тебе этого не понять. Я оглядел комнату, обставленную старушечьими вещами. Тяжелые неудобные кресла в чехлах. Дешевые фарфоровые статуэтки: пастушки и собачки, мистер Пиквик и миссис Гамп. Никаких книг.

– Нет, – сказал я. – Не понять.

– Ты ведь не можешь мне доверять, Майлс. Мы столько лет не виделись, – он затушил сигарету и запустил руку в свои густые черные волосы.

– Могу. Пока суд не признал тебя виновным, – сказал я, начиная проникаться чувством безнадежности, витавшим вокруг него.

Он издал смешок.

– Что ты думаешь делать? Сидеть здесь, пока они не решат, что с тобой сотворить?

– Все, что я могу – это ждать, пока все кончится. Если они поймают убийцу, то меня, наверное, восстановят на работе. А что думаешь делать ты?

– Не знаю, – признался я. – Я думал, мы сможем как-то помочь друг другу. На твоем месте я бы ночью выбрался из дома и уехал в Чикаго или еще куда-нибудь, пока все не кончится.

– Моя машина сломана. Да и куда мне ехать? – он снова улыбнулся. – Знаешь, Майлс, я немного завидую ему. Убийце. Он не боится делать то, что он делает. Конечно, он зверь, чудовище, но он делает, что хочет. Разве не так? – обезьянье личико смотрело на меня, по-прежнему улыбаясь той же мертвой улыбкой. За запахами пыли и старушечьих вещей угадывался еще запах давно увядших цветов.

– Как Гитлер. Тебе надо бы поговорить с Заком.

– Ты его знаешь?

– Встречался.

– Держись от него подальше. Он может доставить тебе неприятности, Майлс.

– Он мой фанат, – сказал я. – Он хочет быть на меня похожим.

Пол пожал плечами; эта тема его не интересовала.

– Похоже, что я зря теряю время, – сказал я.

– Да.

– Если тебе все же понадобится помощь, Пол, приходи на ферму Апдалей. Я постараюсь тебе помочь.

– Ни один из нас не может помочь другому, – он равнодушно взглянул на меня, явно ожидая, когда я уйду. – Майлс, сколько лет было твоей кузине, когда она умерла?

– Четырнадцать.

– Бедный Майлс.

– Бедный, – согласился я и ушел, оставив его сидеть там с дымящейся в руке сигаретой.

* * *

Теплый воздух снаружи показался мне невероятно свежим, и я глубоко вдохнул, спускаясь с крыльца Пола по ветхим ступенькам. Грудь мою распирали не очень понятные чувства. Я оглянулся, понимая, что, если меня кто-нибудь заметит, мне несдобровать, и заметил то, чего не разглядел, когда шел к Полу. В углу двора возле забора стояла собачья конура, откуда в густые заросли травы уходила туго натянутая цепь. С похолодевшим сердцем я сделал два шага вглубь двора. Собака лежала в траве с цепью вокруг того, что было ее шеей. Черви облепили ее, как живое покрывало.

Я поспешил прочь. Ужасное зрелище стояло перед моими глазами, даже когда я вышел за ворота и пошел по переулку.

Когда я прошел футов тридцать, напротив меня появился полицейский автомобиль, закрывая мне выход. За рулем сидел крупный мужчина и смотрел в мою сторону. Я обернулся – другой конец переулка был свободен, – потом опять посмотрел на человека в машине. Он помахал мне. Я пошел вперед, убеждая себя, что, собственно, ни в чем не виноват.

Это оказался Белый Медведь. Он открыл мне пассажирскую дверцу, и я обошел машину и сел рядом с ним.

– Да, ты молодец, – сказал он. – А если бы кто-нибудь тебя увидел? Я не хочу, чтобы тебе оторвали голову.

– Как ты узнал, что я здесь?

– Допустим, догадался, – он смотрел на меня с добрым, почти родительским, выражением – Час назад мне позвонил парень со станции техобслуживания по имени Хэнк Спелз. Он сказал, что тысдал в ремонт машину и указал чужую фамилию.

– А откуда он знает, что она чужая?

– Ох, Майлс, – вздохнул Белый Медведь, трогая с места. Мы свернули и плавно поплыли по Мейн-стрит, мимо Зумго, булочной, бара Фрибо. – Ты ведь известный человек. Прямо как кинозвезда. Мог бы ожидать, что тебя узнают, – мы доехали до здания суда, но он не свернул в участок, как я ожидал, а продолжал ехать прямо, через мост. Мимо пролетели несколько домов, ресторан, боулинг-клуб, и мы выехали на простор полей.