Электронная библиотека » Рётаро Сиба » » онлайн чтение - страница 11

Текст книги "Последний сёгун"


  • Текст добавлен: 12 ноября 2013, 23:57


Автор книги: Рётаро Сиба


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Шрифт:
- 100% +

XIII. «Великий yдаp»

Co дня смерти Иэмоти прошло семь дней.

От своего обещания стать главой дома Токугава Кэйки не отказался, но, поскольку он не вступал одновременно в должность сёгуна, отдельной церемонии на этот случай не предусматривалось. А так как он все еще находился в Киото, обряд наследования все равно не могли провести, как того требовал обычай, – в Эдоском замке. В подобных обстоятельствах вообще было непонятно, что делать.

Озадаченный главный советник Кацукиё Итакура, в чьи обязанности, помимо прочего, входило также проведение обрядов и церемоний сёгуната, в итоге направился к Кэйки за советом. Спокойно и обстоятельно, словно он уже сотню лет пробыл функционером бакуфу, князь Хитоцубаси объяснил, что необходимо предпринять.

Итакура последовал его совету. От имени покойного сёгуна Иэмоти, который официально все еще числился главой бакуфу, он представил императору записку. В ней говорилось, что Иэмоти занемог в конце весны, болезнь его зашла слишком далеко и теперь он уже не может выполнять свои обязанности, а на случай, если его состояние ухудшится, желает, чтобы главой дома Токугава стал князь Хитоцубаси. Император без промедления одобрил это решение. Проще и не придумаешь.

Положение Кэйки осталось прежним, а пост сёгуна все еще занимал мертвый Иэмоти Токугава.

Санкция императора была получена 7 сентября 1866 года. Итакура отправился в резиденцию Кэйки в Киото сообщить ему эту новость. Кэйки выслушал ее молча, сидя на возвышении, словно изваяние. Доклад был закончен, но князь продолжал хранить молчание.

Итакура с тревогой поглядывал на Кэйки, раздумывая, что же он сделал не так. Молчание нового главы дома Токугава было каким-то странным. Казалось, даже воздух вокруг этого человека изменился, превратился в плотный прозрачный занавес, отделивший его от всего остального мира.

В конце концов, не в силах более выносить тишину и неопределенность, Итакура простерся перед князем, отдавая первые почести новому главе дома Токугава. Затем он приподнял голову и смиренно спросил, желает ли его сиятельство высказаться.

Но Кэйки молчал. Взгляд его был устремлен поверх головы Итакуры к побегам бамбука, нарисованным на раздвижных перегородках-фусума. Кэйки и сам оказался не готов к собственной реакции на известие об официальном признании его статуса. Он просто-напросто был не в состоянии произнести ни единого слова, горло свело судорогой, голосовые связки отказывались служить. Отчего он так сильно растроган? До слез, до потери дара речи? Даже если он и не станет сёгуном, его признали пятнадцатым главой могущественного дома Токугава. Груз истории, семейной чести, традиций, незыблемых на протяжении нескольких столетий, со времен самого Иэясу, теперь лежал на его плечах. Кэйки даже представить себе не мог, как ошеломительно тяжела эта ноша. Логика подсказывала ему, что бремя истории должно быть гнетущим и мрачным, но ничего подобного он не испытывал. Напротив, к его глубочайшему удивлению, мир вдруг начал расцветать яркими красками, в глубине его души пробуждалась несказанная радость. Кэйки был потрясен. Он боялся открыть рот, боялся не справиться со своими эмоциями, выдать себя, закричать от восторга. Он изо всех сил пытался подавить этот странный приступ ликования. Молчание затянулось.

Наконец разум его прояснился, мозг снова вошел в рабочий режим. Эта радость – вне всякого сомнения, ненавистная и постыдная – должна быть направлена в иное русло. Надо обратить ее во что-нибудь, придать ей другую форму, чтобы можно было освободиться от нее, выплеснуть наружу без зазрения совести, иначе она разорвет его изнутри, иначе он не выдержит и завизжит от счастья. Мозг Кэйки лихорадочно искал выход. И вспышка озарения указала ему путь: Тёсю. Война!

Карательная экспедиция, отправленная в Тёсю в середине июля, переживала определенные трудности, бакуфу терпело одно поражение за другим от маленького княжества тодзама. Вот о чем надо срочно поговорить! Теперь, будучи главой Токугава, он, Кэйки, вправе принять командование на себя. Необходимо сменить тактику и стратегию, построить битву на совершенно иной основе. Они пошлют новую огромную армию, начнут наступление, похоронят Тёсю в дыму и пушечном огне, тем самым обретут былой престиж и в один миг возродят веру в бакуфу, которая давно умерла как в Японии, так и за границей. Для этого он, Кэйки, лично отправится на передовую поддерживать боевой дух воинов, будет сам отдавать приказы, как когда-то делал Иэясу в битве при Сэкигахаре, которая привела клан Токугава к власти. Иначе какой прок от того, что его избрали старейшиной дома?

– Ига! Эй! Ига! – громогласно призвал он к себе Кацукиё Итакуру, князя Иги, хотя тот сидел прямо перед ним. – Нанесем великий удар по Тёсю!

Итакура лишился дара речи. Кэйки трижды повторил свою команду – Итакура чуть не оглох от его криков. Новоявленный глава дома Токугава на ходу придумал термин оутикоми – «великий удар». Вскоре это яркое образное выражение станет невероятно популярным среди императорских придворных и представителей бакуфу.

– Я сам возглавлю поход! – заявил Кэйки и тут же, рассуждая вслух, принялся разрабатывать план наступления. Бакуфу больше не станет полагаться на помощь феодальных княжеств, оно будет рассчитывать только на собственные силы. Кроме отрядов меченосцев и копейщиков, в войско войдут подразделения, сформированные по западному образцу. В Эдо и Осаке в настоящий момент расквартированы тринадцать отрядов пехоты. У артиллеристов на вооружении восемьдесят пушек. Через несколько дней он, Кэйки, сам поведет их на запад, к Тёсю. Итакура должен присмотреть за тем, чтобы подготовили еще двадцать батальонов новобранцев на случай крайней необходимости. Все это Кэйки произнес на одном дыхании, как будто пересказывал выученный наизусть текст.

Далее он перешел к деталям собственного путешествия. Больше никаких смехотворных длинных процессий, в которых каждый даймё тащит за собой всякую ерунду, вплоть до ванны-фуро. Подобно полководцам Европы, и лучшему из них – самому Наполеону, он соберет с собой не более трех ранцев. В один положит теплое одеяло, в другой – смену исподнего, в третий – часы и другие личные вещи. Еда? Как и все остальные солдаты, он будет получать паек.

Слова лились рекой, словно их выталкивали лопасти вращавшейся у него внутри мельницы. Речь Кэйки была наполнена блестящими новыми идеями и подробными, вполне конкретными указаниями. У Итакуры голова шла кругом. Что за выдающийся ум у нового главы дома Токугава!

Затем Кэйки призвал Итиносина Хару и других своих приближенных на военный совет. Сражение состоится примерно через десять дней, но сначала надо приобрести пару линейных кораблей. Ходят слухи, что иностранные торговцы уже привели два судна на продажу – одно в Нагасаки, другое в Иокогаму.

– Купите их, – велел Кэйки. И напоследок отдал приказ: – Расскажите всем о «великом ударе». Пусть ваши голоса звучат громко!

Он надеялся, что заранее поднятый шум деморализует войско Тёсю и поднимет престиж бакуфу по всей стране.

Сюнгаку Мацудайра услышал, как люди на улицах выкрикивают эту новость, и был немало удивлен. Он незамедлительно отправился в резиденцию Кэйки и испросил аудиенции. В тот день у Кэйки было много посетителей – Сюнгаку пришлось подождать своей очереди в боковой комнате, где ему подали чай.

Этот человек совершенно непредсказуем, мысленно ужасался Сюнгаку, не зная, что и думать о Кэйки. Сам он всегда был противником похода на Тёсю. И не только он, но и все его друзья – так называемые «мудрые даймё», в числе которых были Яманоути Ёдо, Мунэнари Датэ и другие, – тоже не выказывали особого расположения к этой затее. Они считали, что развязать гражданскую смуту на глазах у зарубежных сил – означает подвергнуть нацию опасности и сократить бакуфу жизнь, которая и так висит на волоске. Кроме того, собрать войско княжествам просто не по карману, этого бремени им не вынести. К тому же, если из-за войны цены поползут вверх (а после прихода иностранцев они и так уже выросли), народ начнет возмущаться и повсюду на островах вспыхнут бунты.

Но более всего прочего в тот момент Сюнгаку волновало расхождение между словами и поступками князя Хитоцубаси. Разве не говорил ему Кэйки на днях, что желает собрать всех даймё на совет? Как мог он развернуться на девяносто градусов и единолично принять такое важное решение, ни с кем не посоветовавшись? Бессмыслица какая-то!

В конце концов Сюнгаку был допущен к Кэйки и в своей обычной деликатной манере изложил ему критические замечания.

Но Кэйки ничуть не смутили его речи.

– Я имел в виду, что, если когда-нибудь меня изберут сёгуном, я вступлю на этот пост, – сказал он. – А пока я всего лишь согласился стать главой дома Токугава, и собирать всех даймё на совет сейчас недосуг.

Объяснение вроде бы внушало доверие, но Сюнгаку, разумеется, волновал совершенно другой вопрос – он хотел узнать истинные замыслы Кэйки. Если устремления князя меняются чуть ли не каждый день, сторонники бакуфу, да и весь народ, могут неправильно понять его и задуматься, какие же мотивы движут им на самом деле. Но у Сюнгаку не хватило духу высказать свои сомнения в лицо собеседнику.

Кэйки смотрел на него так, словно спрашивал: «Сюнгаку, неужели ты не понимаешь моих истинных намерений?» А вслух говорил: «Я хочу нанести удар». Он разобьет Тёсю, тем самым сохранит честь бакуфу и блистательно закончит эту войну. Чтобы наступление увенчалось успехом, он сам возглавит атаку с юга, а другой военачальник Токугава, Мотицугу, поведет солдат с севера. Оба направятся к столице княжества Ямагути, где и заставят Тёсю подписать договор о капитуляции. Задуманный поход преследует не военную, а политическую цель.

В заключение Кэйки выразил уверенность, что такой разумный государственный муж, как Сюнгаку, способен понять это лучше, чем кто бы то ни было.

Польщенный Сюнгаку немного смягчился.

Для того чтобы усилить психологический эффект от своих действий, Кэйки необходима была поддержка императорского двора. Представители клана Тёсю до сих пор числились «врагами трона», и Кэйки хотел нанести удар по мятежникам, руководствуясь волеизъявлением самого Небесного государя. Это должно было окончательно деморализовать противника.

Императорский указ был выдан без промедления. Почти все придворные вельможи и принцы поддерживали бакуфу, а император Комэй презирал Тёсю, так что предложение Кэйки получило всеобщее одобрение.

И вот приготовления подошли к концу. Спустя несколько дней Кэйки облачился в церемониальное платье посланника сёгуна и нанес визит во дворец в качестве уполномоченного бакуфу, верховного главнокомандующего и фактического держателя власти над страной.

Император Комэй ожидал его в Малом павильоне в пределах дворцовых земель. Двое мужчин молча поприветствовали друг друга, затем император пригласил гостя в хранилище документов и велел огласить в торжественной обстановке высочайший указ атаковать и усмирить клан Тёсю. В дополнение к этому он вручил Кэйки свой меч.

И в Китае, и в Японии существовала традиция, согласно которой выступающий в поход предводитель имперских военных сил получал меч Небесного государя, священный клинок, которым ему надлежало поразить повстанцев. В эпохи Нара[52]52
  Эпоха Нара – 710–784 годы, период формирования в Японии централизованного государства по образцу Танской империи.


[Закрыть]
и Хэйан это было делом обычным, но после того как Еритомо Минамото в 80-х годах XII века основал камакурский сёгунат – первое военное правительство Японии, – ратные дела стали привилегией самурайского сословия. Военные экспедиции, проводившиеся исключительно по распоряжению императора, ушли в прошлое, с ними вместе исчез обычай торжественной передачи меча от императора полководцу. Таким образом, меч, который принял Кэйки, символизировал собой возрождение древних традиций после шестисотвосьмидесятилетнего перерыва.

Разумеется, церемония проводилась отнюдь не по инициативе императора – таково было желание Кэйки. Двор во всем поддерживал его план. Тот факт, что посланник сёгуна принял меч из рук Небесного государя, означал фактический отказ военного правительства от полномочий впервые со времен Ёритомо. Подобно прочим полководцам дохэйанской эпохи, новый глава дома Токугава получил священное оружие как вассал императора.

В любом случае, поход Кэйки против Тёсю должен был вот-вот начаться, и даже император был задействован в бурной подготовке к этой операции. Небесный государь отдал приказ, чтобы в соответствии с древней традицией в семи буддийских храмах и семи синтоистских святилищах читались молитвы о победе над мятежниками.

Однако через шесть дней после церемонии передачи меча Кэйки ошеломил политические круги Киото заявлением, что собирается бросить эту затею.

Причины столь неожиданной перемены решения никто не знал. Тем не менее наступление было приостановлено, а поскольку Кэйки любил все делать по правилам, он даже попросил трон выслать к нему гонца с письменным приказом об отмене похода. О начале военных действий было объявлено 13 сентября, указ об их отмене прозвучал спустя какие-то десять дней. Даже терпеливый император Комэй пришел в ярость.

Вскоре стала понятна причина столь внезапного поворота в политике. Поначалу у бакуфу было преимущество в борьбе с Тёсю – замковый город Огури, но 10 сентября случилось непредвиденное. Штурмовой отряд кихэйтай – ополченцев Тёсю – ворвался туда под командованием Синсаку Такасуги и одержал победу над самураями верного бакуфу клана Огасавара. Князь Тоётиёмару Огасавара сам поджег город и объявил отступление. Старший советник Нагамити Огасавара бежал на военный корабль бакуфу, оставив поле боя, и отплыл в Хёго, что на пути к Нагасаки. Когда он добрался до Киото и объявил Кэйки о поражении, было уже 20 сентября. Отчасти желая оправдать свой побег, Огасавара нарисовал ужасающую картину: в войсках бакуфу царит полный беспорядок, теперь они ни за что не сумеют победить Тёсю.

– Победа невозможна? – снова и снова допытывался Кэйки.

– Невозможна, – раз за разом отвечал Огасавара.

Мозг Кэйки работал на полную мощность, привычно анализируя ситуацию. Ему совершенно не хотелось посылать войска на заведомо проигрышную битву. Отвагой и военным опытом Иэясу Токугавы он не обладал и переломить ход войны не сумел бы.

Не успел Нагамити Огасавара удалиться, как Кэйки передумал предпринимать нападение.

Итиносин Хара и остальные вассалы понимали своего господина. Даже прослыть беспринципным человеком, который ежеминутно меняет решения, – все лучше, чем привести армию к поражению. Они объяснили суть дела главному советнику императора, прибывшему в замок Нидзё.

«В таком случае он – просто трус!» – таково было единодушное мнение собравшихся в Киото самураев из других провинций. Даже придворная знать, которая была на стороне бакуфу, считала, что у Кэйки нет шансов восстановить свою репутацию. Катамори Мацудайра, генерал-губернатор Киото и давний сторонник жесткой политики в отношении Тёсю, места себе не находил от негодования. Сюнгаку Мацудайру, с самого начала выступавшего против этого похода, мучили опасения: как этот неприятный политический ход скажется на общественном мнении о бакуфу? Насколько ему было известно, никто за всю историю военного правления Токугава не сподобился на такое безумство. И все же мало кто мог бы назвать Кэйки безумцем. Его политическое чутье было сродни безошибочной интуиции Иэясу и Ёсимунэ,[53]53
  Ёсимунэ (1716–1745) – восьмой сёгун из рода Токугава.


[Закрыть]
а мудростью и образованностью он намного превосходил их обоих. И все же раз за разом этот человек совершал поступки настолько безрассудные, что с ним ни в какое сравнение не шли даже наиглупейшие сёгуны прошлого. Почему? «А вот почему, – заключил Сюнгаку. – Он наделен блестящим умом и выдающимися способностями, но у него нет ни капли мужества. Без мужества любой гений годится лишь на то, чтобы развлекать чернь дешевыми фокусами».

Несмотря на всеобщее осмеяние, Кэйки не испытывал ни стыда, ни сожалений. В этом отношении он проявил необычайное мужество. Он сам задумал и подготовил «великий удар» и теперь был готов отвечать за свои действия в одиночку. И в этой спокойной уверенности его истинный аристократизм проявился намного ярче, чем в буйстве темперамента или тупом упрямстве.

Как бы то ни было, быстрота реакции Кэйки на меняющуюся ситуацию заслуживает всяческих похвал. Объявив императору об отказе от «великого удара», он отправил министра флота в Тёсю для начала мирных переговоров.

XIV. Пятнадцатый сёгун Токугава

Наконец, после ряда политических перипетий, споров и разговоров Кэйки был объявлен сёгуном и принял имя Ёсинобу Токугава. Как ни старался он в соответствии со своим давним намерением остаться главой дома Токугава и при этом отклонить звание сёгуна, дабы таким образом создать уютную нишу для себя одного, ни двор, ни бакуфу такую неловкую и неестественную ситуацию в государстве терпеть не собирались. И они победили, чуть ли не силой вынудив его заступить на пост военного правителя. Кэйки долгое время упорно игнорировал их просьбы, но его вассал Итиносин Хара приложил все усилия, чтобы привести обе стороны к согласию. В итоге Кэйки – или Ёсинобу, как мы будем теперь его называть, – сдался.

«Не желаю я становиться сёгуном!» – снова и снова твердил он всем и каждому, словами и делами выражая свое пренебрежение к власти. Будучи человеком осторожным, Ёсинобу никогда не предпринимал чего бы то ни было, не подготовив себе заранее пути к отступлению. В данном случае он искусно создал в умах общественности впечатление, будто его вынудили занять этот пост, и теперь, что бы ни произошло, – он не виноват. Как только возникнут первые трудности, он умоет руки и укроется в безопасном месте. Его острый взгляд уже успел подметить назревающие перемены, что-то обязательно должно было произойти, и Ёсинобу начал готовиться к очередному спектаклю, участие в котором ему непременно придется принять, когда наступит время, – оттачивал свое актерское мастерство, разучивал роль и размышлял над главной темой сценария. Но вдруг это «что-то» так и не произойдет? «Тогда я пробуду сёгуном лет сто», – усмехался он. Трусость и отвага сочетались в нем самым невероятным образом.

Ёсинобу стал пятнадцатым сёгуном 10 января 1867 года, более чем через сто пятьдесят дней после смерти четырнадцатого сёгуна Иэмоти. Период безвластия продлился столь долго, что будущее бакуфу представлялось довольно мрачным.

Но положение Ёсинобу и рода Токугава еще более осложнилось в результате одного случая, а именно: не прошло и трех недель с момента его вступления в должность, как император Комэй заболел и умер.

Бакуфу пришел конец – вот первое, о чем подумал Ёсинобу. В последнее время, когда стало модно верить в реставрацию единовластного императорского правления, сам Комэй, несмотря ни на что, по-прежнему относился к бакуфу лояльно и всеми силами поддерживал его жизнеспособность. Император высоко ценил деятельность княжества Айдзу, которое стояло на страже безопасности сёгуната и поднимало его престиж в Киото. Он также ценил и любил Катамори Мацудайру, генерал-губернатора Киото и князя Айдзу, больше, чем любого из своих придворных.

«С таким императором мы еще продержимся», – небезосновательно полагали сторонники бакуфу. Теоретические основы доктрины кобугаттай – движения за объединение императорского двора и сёгуната, которое зиждилось на вере в то, что без бакуфу не будет и уважения к императору, также заложил государь Комэй. И вот теперь он мертв.

Наследнику престола едва исполнилось четырнадцать лет. Его дедом по материнской линии был великий министр Тадаясу Накаяма, мать звали Ёсико. Дед являлся его официальным опекуном и хранителем императорской печати, которой скреплялись все высочайшие указы. Стоило какому-нибудь заговорщику объединиться с этим старым придворным, и он легко мог бы устроить так, чтобы вышел указ, провозглашающий бакуфу главным врагом государства.

И такие заговорщики были. Один – Томоми Ивакура, отправленный покойным императором в изгнание, а другой – его второе «я», специалист по закулисным играм Итидзо Окубо из Сацумы. Более того, случилось то, чего более всего опасался Ёсинобу: через десять месяцев после смерти Комэя секретарь Ивакуры, Мисао Тамамацу, состряпал «Тайный указ императора кланам Сацума и Тёсю о борьбе с бакуфу». Старик Накаяма вложил императорскую печать в руку юного государя и заставил его заверить этот рескрипт, пока Окубо договаривался с ткачами Киото, чтобы те изготовили парчовые знамена. Совместными усилиями они уже набросали черновик сценария по свержению бакуфу, осталось лишь отшлифовать детали и переписать его набело. Когда еще найдется такое раздолье таланту конспиратора, как не в смутные времена, грозящие революцией?

Ёсинобу был вынужден защищаться. Ему пришлось зорко наблюдать за заговорщиками, и он ни на минуту не мог ослабить бдительность, предугадывая каждое их движение и принимая превентивные меры. Из череды постоянных атак, глухой обороны, ответных ударов и состояло его сёгунское правление, которое продлилось около года. Все это время он укрывался в замке Нидзё, постоянно был настороже, не имел возможности даже вздохнуть спокойно. И для Ёсинобу, и для всей Японии эти несколько месяцев его пребывания у власти оказались поистине критическими. Даже у сверхчеловека не хватило бы ни нервов, ни физических сил, чтобы выдержать такое напряжение.

У Ёсинобу была репутация сёгуна, с которым шутки плохи. Не важно, с чем приходили к нему даймё и придворная знать, – никому не удавалось победить его в споре. Присутствуя на советах даймё, он не был простым украшением стола, как сёгуны прошлого, но служил судьей, организатором, защитником и обвинителем, выдвигал всевозможные предложения, умел наголову разбить противника и возвести несокрушимую стену собственных аргументов.

Тем временем в политических кругах Киото шли пересуды по поводу того, открывать или не открывать для торговли порт Хёго. Это был самый актуальный вопрос на тот момент.

«Мы сокрушим бакуфу, став в оппозицию открытию гавани», – заявил Итидзо Окубо из Сацумы, а его друг сэр Эрнст Сатов, переводчик британского посланника, заметил, что «не стоит упускать шанс устроить революцию. Если Хёго будет открыт, даймё могут распрощаться со своими надеждами на будущее». Даже иностранные дипломаты ясно видели, что бакуфу переживает кризис.

Примерно за год до этого военное правительство Японии получило выговор от зарубежных держав за то, что не выполнило соглашение, согласно которому гавани Хёго уже давно надлежало быть открытой. Зажатому в тиски бакуфу пришлось дать очередное обещание, что Хёго будет к услугам заморских кораблей «в самое ближайшее время». Теперь иностранные дипломаты требовали выполнить это обещание, и никаких отговорок у военного правительства уже не осталось. Единственное, что оно смогло сказать: «Санкция императора еще не получена». Силы Запада лишь посмеялись над таким ответом: «Мы думали, что бакуфу Токугава – единственный официальный орган власти в Японии. Или вы хотите сказать, что, оказывается, есть правительство повыше вашего?» Этот пункт был ахиллесовой пятой бакуфу в отношениях с другими державами, и прямое указание на него воспринималось весьма болезненно.

Но иностранным министрам было еще что добавить: «Нет никакого смысла разговаривать с правительством, которое не обладает реальной властью. Видимо, нам стоит самим съездить в Киото и встретиться с вашим микадо.[54]54
  Микадо – древнее обозначение японского императора.


[Закрыть]
Как вы на это смотрите?» Естественно, они ожидали, что бакуфу испугается и занервничает. И слова эти действительно посеяли панику среди эдоских чиновников. Если иностранные послы будут напрямую допущены к императору и начнут вести переговоры с двором, бакуфу в глазах мировой общественности лишится своего статуса основной государственной власти Японии. Внутри страны подобный поворот событий также приведет к немедленному расколу и крушению всей государственной системы. Так или иначе, но бакуфу надо было срочно умаслить посланников.

Между тем двор даже не собирался давать долгожданную санкцию. Окубо подогревал среди невежественных придворных националистические настроения:

– Нагасаки и Иокогама – это полбеды, но пустить иностранцев в Хёго, который так близко от Киото, – значит осквернить Японию и нанести непоправимую обиду его величеству. Кроме того, покойный государь выступал за то, чтобы оставить эту гавань закрытой!

Подобными доводами он перетянул придворную знать на свою сторону. Пока Киото не дает официального одобрения, власть бакуфу будет слабеть на глазах. Если же эдоские чиновники заключат договор с иностранцами без дозволения императора, как в свое время сделал тайро Наоскэ Ии, это будет на руку их врагам, которые тут же поднимут крик, что правила нарушены, соберут даймё и с полным на то основанием начнут военную кампанию против бакуфу.

Вот такой сложный узел противоречий пришлось развязывать Ёсинобу, не успел он стать сёгуном. В апреле 1867 года он встретился с представителями Англии, Франции, Голландии и Соединенных Штатов и со всей уверенностью заявил:

– Хёго будет открыт!

Западные державы были потрясены таким проявлением силы бакуфу. Принимая во внимание взрывоопасную внутриполитическую обстановку, сложившуюся в Японии, слова Ёсинобу прозвучали слишком самонадеянно. Эрнст Сатов, неплохо разбиравшийся в хитросплетениях японской политической жизни, усомнился в этих речах и через старших советников испросил дозволения опубликовать заявление сёгуна Ёсинобу в газетах Иокогамы и Британии. Ответ Ёсинобу оказался еще более смелым: «Как вам будет угодно».

Несмотря на дружеские связи с Сацумой, Сатов питал симпатию к Ёсинобу. В своих мемуарах он отметил: «Пятнадцатый сёгун Токугава являлся одним из самых аристократичных японцев, которых мне доводилось встречать; прекрасно сложен, высокий лоб, чудесный нос – эдакий джентльмен».

Итак, Ёсинобу засучив рукава взялся за решение вопроса об открытии Хёго. Для начала он созвал на совет «мудрых даймё», сторонников реформ. Список этих князей менялся время от времени, и в тот раз среди них оказались Ёдо Яманоути из Тосы, Сюнгаку Мацудайра из Этидзэн, Мунэнари Датэ из Увадзимы и Хисамицу Симадзу из Сацумы. Нельзя сказать, что эти четверо относились к обсуждаемому вопросу одинаково и мнения их полностью совпадали.

Симадзу из Сацумы, подстрекаемый своим советником Окубо, упорно настаивал на том, что проблема Хёго неизбежно приводит их к проблеме Тёсю.

– Сначала выведите войска бакуфу из Тёсю, а там посмотрим, – упорствовал он и, подняв эту совершенно постороннюю тему, пустил переговоры под откос.

Ёсинобу пустил в ход все свое красноречие, но его политический противник – каковым на данный момент являлся Симадзу, – лишенный таланта оратора и молчаливый от природы, лишь упрямо, словно глиняный болванчик, качал из стороны в сторону головой, а иногда даже поднимался и выходил в другие покои за советом Окубо. Спор шел по кругу, ни к какому заключению так и не удалось прийти.

Пять дней спустя Ёсинобу снова пригласил эту четверку в замок Нидзё. Едо Яманоути приболел и не смог прийти, но остальные трое «мудрецов» явились.

Теперь первенство на заседании, которое продолжалось с полудня до шести часов вечера, захватил Ёсинобу. Он говорил и говорил. Несмотря на свое высочайшее положение сёгуна, этот человек общался со своими слушателями открыто, на равных. Он поступил так по совету занемогшего Ёдо, по мнению которого все средства были хороши, чтобы нейтрализовать Хисамицу Симадзу. Но и это еще не все. Хотя членам совета и без того была дарована исключительная милость получить особую аудиенцию у сёгуна, Ёсинобу дозволил им курить, и слуги поставили перед каждым гостем пепельницы. Чтобы еще больше разрядить атмосферу, он даже велел принести сладости, и сам подал присутствующим пример, отправив конфету в рот. Если бы кто-то из предыдущих четырнадцати сёгунов увидел с небес эту картину, он бы ужаснулся и глазам своим не поверил. И не только это – само по себе количество слов, произнесенное Ёсинобу в тот раз, вне всякого сомнения, превосходило все сказанное во время публичных аудиенций всеми его четырнадцатью предшественниками, вместе взятыми.

Заметив, что гости притомились, Ёсинобу объявил короткий перерыв и повел их в сад сфотографироваться на память. Искусство фотографии в ту пору только зарождалось, и первый профессиональный фотограф появился в Нагасаки всего пять лет назад. Обожавший все западное Ёсинобу любил фотографироваться, и у него было довольно много портретов, в том числе преподнесенный французами, которые запечатлели его верхом в военной форме установленного образца.

В тот день, чтобы развлечь трех князей, Ёсинобу велел повесить в саду белую ткань – получилась небольшая студия на свежем воздухе. После группового снимка были сделаны портреты каждого «мудреца». На фото Сюнгаку Мацудайра сидит в своей привычной позе, взгляд немного опущен, что, несомненно, выдает его слабохарактерность, руки, как и принято, сложены на коленях. Хисамицу Симадзу широко расставил ноги, спина прямая, в объектив не смотрит, голова наклонена, лицо мальчишеское, упрямое. Фотоаппарат четко уловил несгибаемый дух главы влиятельного клана Сацума. Вытянутое лицо Мунэнари Датэ из Увадзимы также было запечатлено для истории.

Однако в тот день совещание снова закончилось ничем, ибо Хисамицу Симадзу по-прежнему противостоял Ёсинобу – теперь уже своим молчанием.

Ёсинобу устал. Несмотря на все его усилия, выходило так, что он танцует в одиночестве, без партнера. Вассалы бакуфу лениво наблюдали за этим представлением в театре одного актера, а его давние союзники Едо и Сюнгаку не могли включиться в танец из-за сложной политической обстановки, сложившейся в их родных княжествах. Даже Катамори Мацудайра, князь Айдзу, который всегда был настроен лояльно по отношению к главе дома Токугава, подозревал в Кэйки двуликого хитреца, чьему слову нельзя доверять. Никогда еще история не видела сёгуна столь разумного, одаренного и… одинокого.

А времена меж тем менялись быстро и решительно. Чем больше усердия вкладывал Ёсинобу в свой одинокий танец, тем быстрее почва уходила у него из-под ног.

Ночами он, как и прежде, непременно искал женского общества. В Киото у него было несколько наложниц, и только с ними этот неисправимый волокита мог быть самим собой, хозяином своего тела, и никем более. Лишь в постели он спасался от терзавшего его одиночества. Среди прочих дам любимицей Ёсинобу была та, которую он привез с собой из Эдо, – О-Ёси, дочь начальника пожарной бригады Тацугоро Симмона. Эта невысокая смугляночка с крепким гибким телом никогда не забивала свою прекрасную головку всякой ерундой, жила весело и беззаботно, умела говорить, как полагается женщине наедине с мужчиной, – одним словом, была настоящей дочерью эдосца. Каждой клеточкой своего тела она помогала Ёсинобу преодолевать тоску по дому. И только с О-Ёси сёгун неожиданно для себя самого делился тем, что было у него на уме, – к ее величайшему смущению.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации