Текст книги "Последний сёгун"

VI. «Познай cвoux врагов, познай себя, и ты победишь в сотне сражений»

Жил в те времена один молодой крестьянин, чье страстное желание изгнать варваров в конце концов привело его к мысли, а не захватить ли замок Такасаки, что рядом с Эдо, в попытке встряхнуть бакуфу. Это был Эйдзиро Сибусава, старший сын зажиточного земледельца из деревни Тиараидзима в провинции Мусаси (современные префектуры Сайтама и Токио). Позднее он сменил имя на Эйити и вошел в историю как основатель японского капитализма.

Кроме земледелия, его родственники также занимались довольно прибыльной торговлей шариками индиго, которые использовались при покраске тканей. Сибусава стали одной из самых богатых семей в тех местах, и им было даровано право иметь фамилию и носить мечи, что являлось привилегией самураев.

Эйити был маленьким круглолицым юнцом с блестящими черными волосами, и ему очень шла прическа сакаяки. И вот однажды, как раз когда карьера князя Хитоцубаси устремилась в гору, парень в полном воинском облачении явился в дом Энсиро Хираоки (как только Кэйки простили все прегрешения и назначили опекуном сёгуна, Хираока был возвращен из ссылки и восстановлен в качестве его первого советника).

Единственный способ пробиться к князю Хитоцубаси – пойти прямиком к Энсиро Хираоке, решил юноша из Тиараидзимы.

С раннего детства Эйити помогал готовить и продавать шарики индиго и часто в поисках листьев этого растения добирался даже до Синею. Однако и уроками фехтования он не пренебрегал и всякий раз с удовольствием облачался в платье самурая, отправляясь в Эдо на занятия. Учился он под руководством Хомпэя Кайхо, мастера школы Одинокого луча Полярной звезды.

Если придется поднимать армию, думал Эйити, надо сперва заручиться неофициальной поддержкой Хитоцубаси. Это указывало на громкую популярность Кэйки.

Эйити Сибусаве сравнялось в ту пору двадцать три года, Кэйки – двадцать пять.

Крестьяне Мусаси слыли горячими парнями, обожавшими драки, и, хотя они были простыми земледельцами, почти все умели управляться с мечом. Некоторым удалось извлечь из своих навыков выгоду, как, например, Исами Кондо и Тосидзо Хидзикате, ставшим видными фигурами в «Синсэнгуми» – особом воинском подразделении ронинов на службе у сёгуната.

Но Сибусава вынашивал более грандиозный замысел: созвать молодых сорвиголов, таких же как он сам, и предпринять атаку на замок Такасаки в том же 1862 году, в ночь зимнего солнцестояния. Затем, укрепившись в этом замке, они могли бы набрать солдат из восьми восточных провинций и выставить войско против интервенции. Заговорщики планировали занять Камакурский тракт и напасть на открытый порт Иокогама, перебить иностранцев и заставить бакуфу положить конец ненавистному присутствию варваров на Земле Богов.

Сибусава был не одинок в своих чаяниях. Ученый по имени Гихати Момонои из соседней деревни Накасэ поддерживал с ним переписку и набирал добровольцев, с которыми рассчитывал в тот же самый день напасть на замок Нумата в Кодзукэ (современная префектура Гумма).

Сибусава часто наведывался в Эдо, чтобы собрать под своими знаменами необходимое число людей и раздобыть достаточное количество оружия. Синноскэ Умэдая, торговец из эдоского района Канда, обеспечивал его мечами, копьями и кольчугами.

Услышав о планах Сибусавы, Энсиро Хираока воскликнул:

– Ты что, с ума сошел?!

– Вовсе нет, – ответил Сибусава. – Я открыл вам этот секрет, несмотря на то что меня наверняка арестуют, если бакуфу проведает о моих планах, и сделал это по одной-единственной причине: я вам доверяю. По той же причине мы хотим, чтобы вы помогли нам стать слугами князя Хитоцубаси. Мы не просим никакого жалованья. Будет вполне достаточно, если он просто признает нас своими вассалами. В моем распоряжении имеется около пяти дюжин храбрых бойцов. Случись что с Кэйки Хитоцубаси, мы жизнь готовы за него отдать!

– Постой-ка, – прервал его Хираока.

Он уже давно не верил, что изгнание иностранцев поможет стране, и, как и Кэйки, выступал на стороне политики открытости. Но если бы он начал обсуждать с этим фанатиком всю нелепость националистического бешенства, тот мог бы зарубить его на месте. Прекрасно понимая это, Хираока сделал вид, что согласен с гостем.

– Всему свое время, – попытался он успокоить юнца. – Погоди немного.

Само собой, такой ответ не удовлетворил Сибусаву.

– Выходит, господин Хираока тоже примкнул к тем, кто не чтит императора?

– Что ты сказал?

– То, что весь Эдо говорит. Что причина, по которой князь Хитоцубаси так мало сделал с тех пор, как стал опекуном сёгуна, одна: вы перечите ему, потому что поддерживаете открытие страны, и затуманиваете его взор!

– Это не так, – заверил молодого человека Хираока и попросил прийти снова, обращаясь с ним теперь уже со всей вежливостью и почтением, которые надлежит проявлять по отношению к «человеку высокой цели» – патриоту, который за свою страну жизни не пожалеет. А сам бормотал себе под нос: «Вот бы он на нашей стороне был».

Дому Хитоцубаси действительно до крайности нужны были такие люди, как Сибусава. Вскоре Кэйки предстояло уехать на постоянное жительство в Киото, и ему требовались преданные вассалы. Даже несмотря на то, что Хитоцубаси получали от бакуфу жалованье в 100 000 коку, они все равно оставались побочной ветвью древа Токугава и не являлись собственниками земель княжества. Конечно, у семейства были слуги, как, например, сам Хираока, но, в отличие от вассалов других даймё, которые давали обет верности одному хозяину, это были хатамото, взятые взаймы у сёгуна, и службу они несли не военную, а административную.

В Киото Кэйки понадобится беззаветно преданный и умный помощник, тот, кто мог бы смешаться с остальными самураями и собирать информацию о государственных делах. Иначе в Киото Хитоцубаси останется в изоляции и будет не в курсе событий и настроений в различных княжествах.

Такой сорвиголова – как раз то, что нужно, подумал Хираока о юном Сибусаве.

Напряжение в стране все нарастало. Хираока припомнил слова, написанные его приятелем Хатиро Киёкавой в прошении о формировании особого корпуса ронинов «Синсэнгуми»: «В необычные времена для победы нужны необычные люди».

Кэйки отправился в Киото. Сначала он должен был сопровождать сёгуна, но затем планы изменились. «Поезжайте вперед», – велели ему. Виной всему была взрывоопасная ситуация в восточной столице, о чем чиновник из Киото, Наомунэ Нагаи, в отчаянии написал совету старейшин. Резиденция императора фактически превратилась в независимую политическую единицу, и при дворе всеми делами заправляли представители Сацумы и Тёсю. В подобных обстоятельствах скромный чиновник, такой, каким и являлся Нагаи, был не в состоянии представлять власть сёгуна, так что для бакуфу срочный приезд князя Хитоцубаси являлся жизненно важным. «Влияние Эдо убывает день ото дня, – бил тревогу Нагаи. – Пропасть между императорским двором и бакуфу становится непреодолимой, а общение – практически невозможным. Сацума, Тёсю и другие княжества тодзама встают на сторону императора, и у них достанет сил добиться удовлетворения своих требований. Если князь Хитоцубаси и прочие высокопоставленные особы срочным образом не прибудут в Киото и не продемонстрируют свое искреннее поклонение императору, ситуация может окончательно выйти из-под контроля».

Это послание привело обитателей Эдоского замка в ярость. Старшие советники единодушно выступили за срочную отправку Кэйки в Киото. Он не отказывался, но у него не было под рукой толкового самурая, на которого можно положиться. Будучи уроженцем Мито, Кэйки чувствовал себя немного неловко при мысли, что надо будет просить нужных людей у бакуфу, и вместо этого решил обратиться к представителям своего бывшего клана. Он пригласил к себе Коунсая Такэду, старшего вассала семейства Мито, и сказал ему:

– Мне бы хотелось взять у вас на время десяток человек, которые в курсе текущих событий, тверды характером, способны дать мне дельный совет и готовы умереть за меня, если это потребуется.

Такэда согласился помочь и после тщательных поисков отобрал восьмерых. Среди них были и те, кто станут главными стратегами Кэйки, включая Итиносина Хару, Маготаро Умэдзаву и Сэйдзиэмона Кадзи.

Когда вспыльчивый Эйдзиро Сибусава пришел на встречу с Энсиро Хираокой, Кэйки уже покинул Эдо и был на пути в Киото.

Вскоре после наступления третьего года Бункю (в конце января 1863 года) Кэйки – ныне официальный посланник бакуфу – вступил в Киото. Жилье ему предоставил храм Хигаси Хонгандзи. Через три дня князь отправился с визитом в дом кампаку Коноэ и к другим высшим должностными лицам двора. Процессия, которую он возглавлял, в представлении жителей Киото ломала все традиционные устои. Путешествовал посланник не в паланкине, а верхом. Более того, он бесстыдно пользовался седлом западного образца – для сторонников изгнания иностранцев выбор непростительный – и вел за собой сформированный по западному же стилю новый корпус кавалерии бакуфу с полным сопровождением – тоже верхом, – включая даже младших советников и казначеев. Всего набралось около пятидесяти всадников. Грохот копыт по главной дороге Киото вызвал настоящую сенсацию. «Это не простой князь», – решили обыватели, а даймё и придворная знать и вовсе не знали, что думать.

Еще до вступления в Киото Кэйки завоевал репутацию, основанную на мнении советника его отца, прославленного ученого школы Мито Токо Фудзиты, который погиб во время Ансэйского землетрясения в 1855 году. Со слов его земляков, самураев из Мито, размещенных в киотоском храме Хонкокудзи, Фудзита сказал о Кэйки следующее: «Он намного превзошел своего отца, и равных ему будет мало. А поскольку в стране нашей не хватает настоящих мужчин, даже если оставить все как есть и положиться на случай, наступит день, когда бразды правления будут переданы именно в эти руки».

Выступающие против иностранцев «люди высокой цели» идеализировали образ Токо Фудзиты, потому его изречение имело особое влияние на ронинов, собравшихся в Киото. Вскоре после прибытия Кэйки один молодой человек в особняке клана Тёсю с энтузиазмом ударил себя по колену. Это был Гэндзуй Кусака, глава наиболее радикальной фракции Тёсю.

– Ладно, – провозгласил он. – Поеду-ка я сам посмотрю, из какого теста слеплен этот князь Хитоцубаси!

Тюдзабуро Тэрадзима из Тёсю, Бухэй Тодороки из Хиго и Гэнсай Каваками, также из Хиго, тотчас вскочили на ноги и выразили желание отправиться вместе с ним. Каваками был известен под прозвищем Убийца Гэнсай, и даже он сам не мог сказать, сколько сторонников сёгуната и политики открытия страны пали от его руки за последний год.

Гремя деревянными подошвами, посверкивая ножнами длинных мечей, Кусака и компания прибыли в буддийский храм, где остановился Кэйки, и потребовали аудиенции, протянув встретившим их самураям свои визитные листки. Само это действо показало, какой беспорядок творится в Киото – в обычное время простые вассалы, каковыми они и являлись, даже помыслить не могли о том, чтобы встретиться напрямую с кем-то из высшего эшелона сёгуната, равным по положению Кэйки. И вот подданные сами обходят дома придворных, запугивая и умасливая их, и, в общем и целом, обращаясь с благородными людьми довольно фамильярно, как с ровней. Всё чувство такта растеряли. И надо сказать, некоторые из них действительно имели влияние при дворе. Нередко случалось так, что пьяные откровения ронина на следующий день разносились по округе в качестве императорского указа. А поскольку бакуфу в те дни бросалось исполнять любое желание императора, нет ничего удивительного в том, что каждый выскочка, подобный Гэндзую, мог вломиться в покои Кэйки и потребовать принять его.

«В Эдо о таком даже не помышляют, – думал князь. – Такое только в Киото может произойти». Однако он довольно быстро приспособился к реалиям столичной жизни.

– Пусть войдут, – приказал Кэйки, услышав о приходе дерзких самураев. Он, двадцатишестилетний мужчина в самом расцвете физических и умственных сил, не боялся даже самых ожесточенных дискуссий. Наоборот – горел желанием разнести доводы посетителей в пух и прах и тем самым нейтрализовать их.

Но один из советников, прибывших в Киото в свите посланника бакуфу, остановил его. Этот высокопоставленный чиновник сёгуната, Окабэ, так рьяно и убедительно отговаривал Кэйки от открытой конфронтации, что тот передумал и в итоге сказался больным.

Однако гости уходить не собирались. В конце концов Окабэ сам согласился принять их, и самураев проводили к нему.

Гэндзуй Кусака тут же пустился в разглагольствования.

– В настоящее время спор на тему открывать или не открывать страну так и остается незаконченным, – торжественно заявил он. Двадцатитрехлетний Гэндзуй был полон рвения и, излагая свою точку зрения, говорил на редкость гладко, как будто читал вслух отрывки из учебника классической японской словесности. Суть его выступления заключалась в том, что представителям бакуфу следует немедленно принять меры по выдворению иностранцев из Японии в полном соответствии с ясно высказанными пожеланиями императора. Если они этого не сделают, то заслужат всеобщее презрение как предатели, осмелившиеся пойти против воли самого Небесного государя.

Когда эти слова передали Кэйки, тот лишь удовлетворенно покивал. Так он всегда и думал: пламенные речи о ненависти к чужеземцам являлись всего лишь прикрытием антисёгунского радикализма.

– Говорить с ними по-человечески просто невозможно, – вздохнул он и через Окабэ передал свой уклончивый ответ, который только еще больше распалил гостей.

– Мы пришли не за тем, чтобы всякую пустую болтовню выслушивать! – разозлился Гэндзуй. Он упорно отказывался сдвинуться с места до позднего вечера в бесплодной попытке вынудить Кэйки назначить дату начала военной кампании по изгнанию варваров. А напоследок выкрикнул: – Я слышал, что князь Хитоцубаси является надеждой нации и заслуженно пользуется всеобщим уважением, но что же я увидел?! Увертки и уклончивые ответы его ничем не отличаются от лживых речей трусливых чиновников. Если князь Хитоцубаси таков и есть на самом деле, тогда все ясно: пусть хоть сам сёгун в Киото явится, бакуфу все равно даже пальцем не пошевелит, чтобы варваров изгнать. Никакого уважения к императору!

Кэйки прекрасно знал, где скрыт источник надменности и высокомерия этих буйствующих патриотов: в Гакусюин.[35]35
  Гакусюин – школа, в которой обучались отпрыски императорского рода.


[Закрыть] Со времен сёгуната Муромати[36]36
  Муромати (1333–1573) – период в истории Японии, связанный с военным правлением клана Асикага и усилением влияния юго-западных княжеств тодзама.


[Закрыть] в Киото не было института обсуждения политических проблем. В предыдущем месяце, перед лицом надвигающегося кризиса, для этой цели были избраны двадцать девять вельмож, которые начали проводить совещания в покоях Гакусюин. Почти все они симпатизировали Тёсю, колыбели национализма, и в вождях у них числились Санэтоми Сандзё и Кинтомо Анэгакодзи. У этих-то сановников и состояли на побегушках Гэндзуй Кусака и его соратники, кроме того, именно из Гакусюин исходили фиктивные императораторские указы. К примеру, когда монархист Яэмон Огава из княжества Ока был взят под домашний арест, тамошний даймё получил приказ императора освободить его и, несмотря на свое величайшее изумление, подчинился. Документ оказался чистой воды фальшивкой, совместной работой вельмож и «людей высокой цели», обосновавшихся в Гакусюин.

На восьмой день пребывания в Киото Кэйки приказал седлать лошадей для визита в Гакусюин. Он не мог позволить себе никак не отреагировать на появление Кусаки со товарищи в его резиденции. Желая раз и навсегда положить конец подобному нахальству, он вооружил отряд всадников, прибывших с ним из Эдо, ружьями нового образца, проскакал по городу, оставляя за собой облако пыли, и вошел в Гакусюин.

Официально это был визит вежливости, но настал полдень, а Кэйки и не думал трогаться с места, больше того – достал припасенный обед и принялся жевать, продолжая поддерживать беседу.

– Иностранцев следует выдворить вон, раз уж таково желание императора, – заявил он. – Как говорится, познай своих врагов, познай себя, и ты победишь в сотне сражений. Сегодня я хочу поговорить о врагах.

После такого вступления он попытался начать дискуссию по поводу мировых проблем, но придворная знать, по большей части несведущая в подобных вопросах, лишь зачарованно взирала на него да слушала.

В заключение князь сказал:

– Я верный слуга императора и приложу все усилия для того, чтобы спасти отечество от нашествия варваров. Выступить против иноземцев – означает бросить вызов всему миру, и вы к этому готовы. Так приготовьтесь и к тому, что очень скоро по горам и долинам Японии прокатится грохот пушек и орудийный огонь, который накроет каждый клочок японской земли. Когда настанет время, смотрите, как бы вам не пришлось в спешке уносить ноги, заслышав канонаду. – Поджав губы, Кэйки внимательно поглядел в глаза каждому присутствующему.

Парализованные страхом вельможи не проронили ни слова. Одна мысль о том, что среди малодушных чиновников бакуфу имеется один, способный произносить такие пугающие речи, приводила их в смятение.

Однако Кэйки действовал осторожно и не высказывался напрямую против самой идеи изгнания иностранцев, ибо прекрасно понимал, что, поступи он так, тут же раздадутся крики о его неуважении к императору, и тогда он вместе с сёгуном попадет в очень неприятную ситуацию, а бакуфу Токугава придет конец.

VII. Решительные действия

Единственными сторонниками Кэйки в Киото были его старинные товарищи, триумвират прогрессивных даймё, известных как «три мудреца»: Едо Яманоути из Тосы, Сюнгаку Мацудайра из Этидзэн и Мунэ-нари Датэ из Увадзимы. Едо и Мунэнари были назначены на должности «советников по государственным вопросам» с довольно туманными обязанностями. Однако в столице начали придерживаться мнения, что этим троим больше нельзя доверять, что они перевертыши, которые отошли от священного курса на изгнание варваров и в настоящее время исповедуют предательскую идею открытия страны, преклоняясь перед военной мощью Запада.

После прибытия Кэйки в Киото враждебность расквартированных в императорской столице монархистов по отношению к бакуфу достигла апогея.

– Даже с даймё, если он негодяй, мы будем обращаться как с негодяем и заставим понести заслуженную кару! – похвалялись они, и на ворота храма, где остановился Мунэнари Датэ, князь Иё, приколотили свиток, на котором черным по белому было написано:

«Великому предателю князю Иё: Ваши заявления являются беззаконием и надругательством. Если вы не раскаетесь в содеянном, в наказание за преступление – а именно неповиновение воле императора – мы нападем на ваши покои и бросим ваше окровавленное тело на алтарь свободы от иноземного владычества!»

Это случилось на десятый день нового года Бункю. Ровно три недели спустя на галерее колокольни Хигаси Хонгандзи, в котором остановился Кэйки, кто-то поставил небольшой деревянный алтарь для жертвоприношений. На нем красовалась человеческая голова с прической главного смотрителя дворца и надписью «ПРИНОШЕНИЕ КНЯЗЮ ХИТОЦУБАСИ».

Кэйки выяснил личность убиенного. Это был настроенный против бакуфу самурай из клана Тигуса, главный смотритель Хадзимэ Кагава. В свое время он принимал участие в подготовке Ансэйского террора совместно с Сюдзэном Нагано, советником Наоскэ Ии. За два дня до появления в Хигаси Хонгандзи страшной экспозиции несколько ронинов ворвались в его резиденцию, запугали служанку и попытались силой узнать, где находится ее хозяин. Когда она отказалась отвечать им, один из ронинов схватил сына Кагавы и сделал вид, что собирается убить его. Тут Кагава выскочил из потайной комнаты, где прятался все это время, и стал умолять отпустить ребенка в обмен на его жизнь. Прямо на глазах насмерть перепуганного мальчика ронин лишил Кагаву головы. Затем они положили его отрубленную левую руку у дома Томоми Ивакуры, приближенного императора, который не одобрял наиболее экстремистские антисёгунские настроения самураев и поддерживал движение за объединение императорского двора с бакуфу. После этого убийцы подбросили отрубленную голову Кагавы князю Хитоцубаси. Послание было недвусмысленным: только попробуй ослушаться приказа императора очистить страну от варваров, и тебя постигнет та же участь.

На следующий день Кэйки посетил кампаку Коноэ, человека, известного своей кротостью и малодушием.

– Говорят, все это делается по воле императора, – раздраженно начал Кэйки. – Имеет ли его величество представление о том насилии, которое творят эти люди его именем?

– Ему ничего об этом не известно, – ответил Коноэ и пояснил далее, что его величество не только не одобряет радикальных экстремистов, но даже презирает их. И «людей высокой цели» из Тёсю, которые манипулируют ими, – тоже. Он хочет от них отмежеваться. Все так называемые указы, распоряжения императора и тому подобные документы, якобы выданные их представителям, – фальшивки, дело рук Санэтоми Сандзё, Кинтомо Анэгакодзи и их приспешников.

Услышав это, горячий Едо Яманоути из Тосы схватился за меч, осушил чашку сакэ и, горя праведным гневом, направился в дом Санэтоми Сандзё. Его клан был связан с семейством Сандзё брачными узами, и, ухватив Санэтоми за рукав, Едо потребовал от него сказать правду во имя их родства.

– Вы многих обвиняете в том, что они идут против высочайших указов. И теперь я хочу знать: отдавал его величество эти указы или нет?

Перепуганный глава семейства Сандзё признался, что ничего подобного не было. Едо решил нажать посильнее.

– Западные силы многократно превосходят военную мощь Японии, и выдворить их из страны будет не так-то просто. Ведомо ли о том его величеству?

– Нет.

– Тогда почему вы не скажете ему правду? Вы же советник императора, разве это не ваша прямая обязанность?

Сандзё съежился и всхлипнул:

– Князь Едо! Если я сделаю это, «люди высокой цели» убьют меня!

Похоже, грозные представители Тёсю держали беднягу в ежовых рукавицах и силой заставили принять их линию поведения. В конце концов он взмолился:

– Прошу вас, вместо того чтобы обвинять меня и призывать к ответу, постарайтесь понять, в каком положении я оказался!

Узнав об этом, Кэйки решил, что прежде всего следует призвать к ответу верноподданных ронинов, расквартированных в Киото, и навести среди них порядок. Вызвав к себе Катамори Мацудайру – князя Айдзу и генерал-губернатора Киото, – он посоветовал принять суровые меры: пусть город ежедневно объезжают вооруженные патрули и силой заставляют горожан сохранять спокойствие на улицах.

Катамори выслушал это предложение и склонил голову набок, раздумывая над ним.

– Мне кажется, это невозможно, – вздохнул он в итоге.

Будучи человеком мягким, генерал-губернатор конечно же не мог принять политику насилия. Несмотря на его сопротивление, Кэйки продолжал настаивать на своем и в итоге вынудил Катамори сформировать «Синсэнгуми» – отряды преданных военному правительству ронинов, которым вменялось в обязанность поддерживать порядок в городе. Результатом стали многочисленные кровавые столкновения на улицах.

Тем временем активность ярых сторонников изоляции Японии набирала обороты, достигнув пика на четвертый день третьего лунного месяца с прибытием в Киото сёгуна Иэмоти. У них созрел план: вынудить императора совершить паломничество к святилищу Хатимана[37]37
  Xатиман – бог войны в синтоистском пантеоне; считался покровителем рода Минамото.


[Закрыть] в Ивасимидзу, что к югу от города, с тем чтобы официально воззвать к выступлениям против иностранцев и вознести молитвы за победу над силами Запада. Сёгун, естественно, обязан будет отправиться вместе с ним. «Великому полководцу, покорителю варваров» придется подняться по длинной каменной лестнице храма, и там, наверху, сам Небесный государь дарует ему сокрушающий варваров меч. После этого военное правительство больше не сможет тянуть с изгнанием иностранцев и будет вынуждено предпринять немедленные действия по освобождению отечества. Если же сёгун посмеет ослушаться прямого приказа императора, он будет объявлен предателем и врагом Хризантемового трона, на него падет всеобщее презрение.

Хитроумная уловка, подумал Кэйки, и великолепно подстроенная ловушка.

– У них очень умный советник, – прокомментировал полученные сведения Энсиро Хираока, который закончил свои дела в Эдо и прибыл в Киото, чтобы присоединиться к своему господину. Согласно рассказу информаторов Хираоки, план, взятый на вооружение монархистами, являлся плодом раздумий синтоистского священника по имени Идзуми Маки из Курумэ. Гэндзуй Кусака и другие экстремисты из Тёсю будут следовать намеченному им курсу. Он также являлся автором фальшивых указов императора, которые распространяли Санэтоми Сандзё и остальные. – Да уж, он необычайно сметлив, – добавил Хираока.

– Сметлив? – пробормотал Кэйки, у которого этот эпитет вызвал неприятные воспоминания. В Эдо члены военного правительства непрерывно критиковали его, причем критика по большей части основывалась на эмоциях и содержала обличительные выпады против клана Мито, которые он оставлял без ответа. И все же речи одного из хулителей достигли своей цели. Советник Хиротика Кудзэ, на тот момент единственный сторонник Кэйки в высших кругах бакуфу, сказал: «Есть люди, которые утверждают, будто князь Хитоцубаси является реинкарнацией великого Иэясу, но мне кажется, что это слишком сильно сказано. Подозреваю, что он просто человек сметливый», – иными словами, неглубокий и пронырливый, как он это понимал.

«Хмм. Да что такая посредственность, как Кудзэ, вообще может обо мне знать?» – вот что подумал выведенный из равновесия Кэйки, когда ему передали этот комментарий. И вот теперь Хираока провозгласил Идзуми Маки человеком необычайно сметливым. «Ну, коли он и правда таков, ни один монах из Курумэ не возьмет над ним верх», – горько усмехнулся Кэйки.

Однако самураи из Тёсю и их сторонники при дворе уже взялись за воплощение плана Маки в жизнь, и небезуспешно. В то же время начали ходить слухи, что сёгун Иэмоти будет убит в день церемонии. Словно в доказательство этого, из Киото исчез некто Тадамицу, придворный из рядов экстремистов. Молва утверждала, что он должен взять на себя командование над ронинами из Тёсю и Тосы, врезаться в императорскую процессию и захватить паланкин Небесного государя; затем он станет молить незамедлительно назначить его орудием Кары Небесной, которая должна пасть на голову сёгуна, после чего его приспешники прямо на месте приведут приговор в исполнение. Сценарий этот казался весьма правдоподобным и действительно внушал доверие.

Кэйки попытался отложить визит императора в храм Хатимана, но тщетно. Тогда он отправился в замок Нидзё в Киото и испросил аудиенции у сёгуна.

– Во имя нашей страны, умоляю, пересмотрите свое решение участвовать в паломничестве императора, – взмолился он и, понизив голос, выложил сёгуну все обстоятельства дела.

Иэмоти был честным юношей и питал отвращение к интригам. Щеки его зарделись.

– Но это же с моей стороны будет предательством и малодушием! – возразил он.

Кэйки продолжал настаивать. В итоге ему удалось уломать чиновников бакуфу, и было решено, что никто из них не покинет в назначенный день территории замка, сославшись на нездоровье.

Единственным противником контрзаговора оказался Катамори Мацудайра, генерал-губернатор Киото. Явившись в замок Нидзё, он провозгласил:

– Не важно, какие слухи бродят по городу, я сумею защитить его величество и его превосходительство ценою собственной жизни. Вы сами и ваши кланы – наша опора, воины. Если вы позволите досужим сплетням затмить свой разум и, охваченные страхом, затаитесь в замке, военному престижу бакуфу будет нанесен непоправимый урон.

Но Кэйки удалось отстоять свой план.

Вскоре настал день паломничества – 28 мая 1863 года. В шесть утра императорская процессия выступила из ворот дворца Госё в районе Сакаи. Конный выезд возглавлял Тикара Ёкояма, старший вассал клана Айдзу, замыкал Сёдзюро Катакура, старший вассал клана Сэндай. В процессии принимали участие более десяти тысяч человек, включая придворных аристократов и чиновников, а также Кэйки и другие даймё. Сёгун Иэмоти и Ёсикацу Токугава, князь Овари, остались в своих покоях с мнимым приступом лихорадки. Кэйки выступал в качестве их представителя. Процессия медленно проследовала по тракту Тобэ, плавно перелилась через мост Едо и в восемь вечера прибыла к подножию Ивасимидзу. Император провел ночь в жилище монаха у склона горы.

В соседней хижине Кэйки снял церемониальное облачение и лег спать. Планировалось отдохнуть несколько часов, а затем, в половине первого ночи, подняться на гору с факелами. Не было никакого сомнения в том, что его, как представителя сёгуна, ожидает встреча с мечом. С тем самым мечом, который на протяжении веков сверкал в руке императорских полководцев во время военных походов, а после триумфального вступления в столицу возвращался в ножны в строгом соответствии с древней традицией, которую Япония переняла у своего соседа Китая в эпоху Хэйан.[38]38
  794 – 1185 годы


[Закрыть] Если Кэйки примет этот меч, то бакуфу будет обязано сначала применить войска для изгнания всех до единого иностранцев из открытых портов, а затем вступить в битву с объединенными силами Запада, которые неизбежно обрушатся на Японию в ответ на эти меры.

Неожиданно Кэйки резко сел и позвал своего телохранителя и советника Тёдзюро Наканэ, человека, который состоял при нем еще во времена Нариаки.

– Тёдзюро! У меня жар. Голова раскалывается. Позови лекаря.

Его тошнило, и на гору он вряд ли мог подняться в таком состоянии. Тёдзюро должен был немедленно передать весть о его болезни соответствующим лицам.

Сообразительный телохранитель расплылся в улыбке, как будто говоря: «Вот и славно, господин!» Он кивнул и бросился выполнять указания Кэйки. Среди придворной знати, расквартированной в разбросанных по округе бедных лачугах, поднялся настоящий гвалт. Заявление Кэйки о болезни в такой час произвело эффект разорвавшейся бомбы. Настоящий ли, выдуманный ли, его недуг представлял собой политический акт со всеми вытекающими последствиями. Радикально настроенные монархисты незамедлительно послали к нему гонца с уведомлением: «Император приказывает вам срочно явиться к нему».

Через Тёдзюро Кэйки ответил: «Кто бы мне ни приказывал, я физически не в состоянии явиться куда бы то ни было».

Первого гонца сменил второй, с тем же посланием. Кэйки отправил его обратно с таким же заявлением, повернулся к Тёдзюро и сказал:

– Давай убираться отсюда.

Если так пойдет дело, то придворная знать, чего доброго, на руках внесет его на гору. Паланкин Кэйки был наготове. Побег его оказался столь внезапным, что ни воины, ни свитские этого не заметили.

– Пусть все, кто расположился по соседству, отправляются следом, – распорядился он и, спешно покинув монашескую хижину у подножия горы, пустился в путь по чернильно-черному тракту.