Книга: Завтра конец света - Рэй Брэдбери

"Нетерпимость к тем, кто иначе выглядит, думает, говорит - одна или тяжелейших бед человечества, одна из причин больших и малых конфликтов, даже войн - из-за различия в цвете кожи, верованиях, даже таких независящих от человека вещей как национальность. Каких только ничтожных причин не находят люди для злобы и вражды"

"Лето в один день" - поучительный, жизненный рассказ о детской жестокости.

"Дети, подростки зачастую жестоки потому, что ещё не умеют чувствовать за другого, ощущать чужую боль как свою"

Нас учат всегда оставаться людьми, не быть эгоистичными, развивать в себе эмпатию и умение сопереживать другому человеку.

"Люди, оставайтесь людьми!"

"Калейдоскоп" - рассказ о постигшей неизбежности.

"Забавная это штука - смерть в межпланетном пространстве. Он рубит тебя в куски, точно невидимый злобный мясник"

Ничего уже нельзя изменить, всё осталось за дверью прошлого.

"Что мне делать? Как, чем теперь искупить ужасную, пустую жизнь? Хоть одним добрым делом искупить бы свою подлость, она столько лет во мне копилась, а я не подозревал! Но теперь никого нет рядом, я один, - что можно сделать хорошего, когда ты совсем один?"

Жизнь неизбежно заканчивается, как книга или фильм.

"Когда жизнь кончена, она словно яркий фильм, промелькнувший на экране, - все предрассудки, все страсти вспыхнули на миг перед глазами, и не успеешь крикнуть: "Вот был счастливый день, а вот несчастный, вот милое лицо, а вот ненавистное", как пленка уже сгорела дотла и экран погас"

Перелистывается последняя страница, читаются заключительные слова, приходит предсмертная мысль.

"Жизнь осталась позади, и, оглядываясь назад, он жалел только об одном: ещё хотелось жить и жить. Неужто перед смертью со всеми так: умираешь, а кажется, будто и не жил? Неужто жизнь так коротка - вздохнуть не успел, а уже все кончено? Или только ему здесь, в пустоте, когда считанные часы остались на то, чтобы все продумать и осмыслить?"

Как хорошо, когда есть о чём вспомнить перед смертью. Воспоминания накапливаются в нашей копилке памяти на протяжении всей жизни.

"Воспоминания и мечты - совсем не одно и то же. Он всегда только мечтал, только хотел всего, чего Леспир добился и о чем теперь вспоминает. Да, так. Мысль эта терзала неторопливо, безжалостно, резала по самому больному месту."

У всех разная жизнь и смерть. Каждому уготована своя судьба.

"Умирать, как и жить, можно на тысячу ладов, и, если ты однажды уже умер, что хорошего можно ждать от последней и окончательной смерти?"

Жизнь - самое драгоценное, что у нас есть. Покуда мы живы, в наших силах что-то сделать и изменить.

"Только одного ему хотелось: сделать бы что-нибудь хорошее теперь, когда всё кончено, сделать хоть что-то хорошее и знать, я это сделал."

Резюмируем: Рассказы пронизаны философией о человеке. Однозначно советую познакомиться с автором.

P.S. Спасибо за прочтение рецензии!

- Атомная бомба? Или водородная? - Нет. - Бактериологическая война? - Да нет, ничего такого,

В общем, конец света из ничего и от ничего. Потом он говорит, что всем его знакомым (исключительно мужского пола, что характерно) снился этот же сон. И это что-то да значит! Жена признается, что ее знакомым (исключительно женского пола) тоже снился этот сон. Правда, она ничего не говорит о том, что он ей снился. И это странно - она что, исключение? Убедив себя, что сон обязательно предсказывает будущее (а как же иначе-то?), они заводят грустненькие разговорчики о том, что не так уж и страшно уйти из жизни, все равно жили бессмысленно. И ВНЕЗАПНО! Муж делает сенсационное заявление.

- Сегодня по обе стороны океана готовы к вылету бомбардировщики, и они никогда уже не приземлятся.

Откуда ты знаешь?! Автор умудрился нарушить логику в малюсеньком рассказе, по сути, зарисовке. То сначала они не знают, отчего случится конец света, то вдруг упоминают какие-то бомбардировщики... Наверно, атомные? Но ведь в самом начале они уверенно говорили, что это не атомная война. И все, рассказ на этом кончается. К чему это было все написано? Что я должен почувствовать? Невозможно думать о морали рассказа, в котором нет логики, нет последовательности, ничего не происходит. И я задумался - а насколько Бредбэри религиозен? Просто его стремление бороться с рациональным мышлением, постоянный упор на чувства и эмоции, выдает в нем некий отчаянный фанатизм. В чем-то он перекликается с Клайвом Льюисом, автором упоротого цикла про Нарнию. На одном из православнутых сайтов я обнаружил информацию, что, когда американские астронавты полетели на Луну, Рэй Брэдбери написал стих следующего содержания:

Мы, благодарные за высшее доверье, Несем Вселенной Плоть и Кровь Христову, Идем, чтоб предложить вино и хлеб Далеким звездам и другим планетам. Мы щедро дарим первое причастье Пока что незнакомым чужеземцам, Мы рассылаем ангелов небесных Во все концы обширнейших миров, Чтоб возвестить, что мы уже ступили На воды бесконечного Пространства…

Какой кошмарный религиозный фимоз головного мозга! Мало того, из этого стиха усматривается стремление автора нести христианские ценности инопланетянам. Здесь же рассказ, по всей видимости, пытается научить смирению. Не иначе, как боженька решил покарать людей за атеизм, не разбирая правых и виноватых, и уважающие себя люди приготовились к быстрой смерти. Я не могу выразить даже цензурными словами, какое отвращение вызывает эта позиция. Если это вообще можно назвать позицией... Я бы назвал ее не позицией, а позой. Зачем человечеству эта литература? Особенно ужасно читать такое на фоне угрозы пандемии.

Переосмысление. Всем рано или поздно оборачиваемся на своём пути и окидываем взглядом наше прошлое – что мы успели сделать, что не получилось, а до чего просто не дошли руки? Правильно ли мы поступали и как могла повернуться наша жизнь? И если сейчас ещё можно что-то попытаться исправить или даже начать заново, то при чётко отмеренном сроке конца жизни «завтра», исправить что-то уже практически невозможно. И стоит ли оно того? Времени с каждой секундой остаётся всё меньше и меньше, на что Вы его потратите – на давно забытые заветные желания, на получение ранее неизведанных удовольствий или на тех, кто сейчас рядом?

Принятие. Жизнь каждого из нас рано или поздно закончиться. Это сложно принять, но без этого можно многое упустить, не заметить или откладывать до того момента, пока не станет слишком поздно. Человек не в силах изменить смерть, но он в силах прожить жизнь так, чтобы смерть не страшила и нависала чёрной тучей, а принималась как данность.

Время – наше настоящее сокровище. Я стараюсь тратить его с умом, на пользу, рядом с близкими, но периодически сталкиваюсь с моментами и ситуациями, когда его хочется поторопить, хочется его «убить». Этот рассказ позволил мне переосмыслить своё текущее отношение и к смерти, и к времени – а не пора ли мне повзрослеть?

Есть у Брэдбери в этом сборнике рассказ, который повествует о похожем страхе. Это типичный страх людей второй половины двадцатого века, периода Холодной войны, - страх перед ядерной войной. Мой взгляд на космическую гонку моментально поменялся после прочтения рассказа «Были они смуглые и золотоглазые». Люди покидают Землю, чтобы избежать катастрофы (то же они делают, сбежав из будущего атомных войн в относительно мирное настоящее в «Кошках-мышках»). Но эта новелла скорее дополняет серию Марсианских хроник, а вот в «Земляничном окошке» уже прямо говорится о том, почему люди покорили Марс:

«Это не ради денег, нет. И не ради того, чтобы поглазеть на разные разности. Так многие говорят, но это все вранье, выдумки. Говорят – летим, чтобы разбогатеть, чтобы прославиться. Говорят – для развлеченья, скучно, мол, сидеть на одном месте. А на самом деле внутри знай что-то тикает, все равно как у лосося или у кита и у самого ничтожного невидимого микроба. Такие крохотные часики, они тикают в каждой живой твари, и знаешь, что они говорят? Иди дальше, говорят, не засиживайся на месте, не останавливайся, плыви и плыви. Лети к новым мирам, строй новые города, еще и еще, чтоб ничто на свете не могло убить Человека. <…> От того, что мы успеем на своем веку, зависит судьба всех людей, черт подери, судьба всего рода людского.»

Объединим два посыла и получим стремление человека выжить перед лицом конца света, каким бы он ни был. Но называют это стремление к небесам, покорению космоса (не только Марса, а потом и других планет) демонстрацией научно-технического прогресса, апеллируют к расширению экономических возможностей, а на самом деле все это страх, возбуждаемый частичками атеистического духа, ищущего богоподобия в покорении все больших просторов, расширению горизонтов мышления. Человек смиренно погибает в огромной, враждебной космической бездне в «Калейдоскопе» или просто мечется по земным просторам в попытках сбежать из точек возможного ядерного удара, проезжая мимо людей, которым нет до этого дела, в рассказе «На большой дороге»; люди грезят полетами в космос и устраиваю из муляжа семейный аттракцион, чтобы обуздать свое желание, в «Ракете» или пытаются вызвать из девятнадцатого века писателя, способного пропустить через свое сознание величие космической эры в новелле «О скитаньях вечных и о Земле»; люди продолжают восхищаться тому, что живут в эпоху ракет и космонавтов, и радуются этому, как будто стоят на пороге между детством и отрочеством, когда само естество требует стать взрослее в «Конце начальной поры» и сливают в своем сознании ступени покорения небес в «Икаре Монгольфье Райте», ощущая мощь и величие всех их одновременно; человек становится сверхчеловеком в «Превращении», получив всего одну маленькую способность – летать; люди никак не решаются покинуть Землю, потому что космос напоминает темную пустоту запертого чулана, в который тебя кинули для устрашения в детстве, а свои, земные небеса, кажутся пространством свободы, где можно летать в свое удовольствие в специальных гравизащитных куртках в «Пустыне», и пытаются перевезти свою старую жизнь на новую планету в «Земляничном окошке».

Но есть у этой проблемы и другая сторона, та, что Брэдбери описывает в своих Марсианских хрониках и близких к ним новеллах. Например, «Были они смуглые и золотоглазые» о том, как земляне никак не могли смириться с иной жизнью на Марсе и все хотели возвратиться, потому что все здесь неестественно, а люди еще и дали географическим пунктам и особенностям рельефа земные названия, что выглядит еще более искусственно. Но выходит так, что не люди покоряют Марс, а Марс покоряет людей, делая их марсианами, которые уже лучше понимают, как не только вести здесь жизнь, но и называть места и друг друга. Этот рассказ по-своему трагичен, но в нем скрывается пафос главенства земли над тем, кто на ней обитает.

Второй рассказ про марсиан – «Бетономешалка» - показывает обратную ситуацию, покорение марсианами землян и то, как им приходится становиться землянами, вполне себе мирной расой существ. Хорошо, что они оказались в одном сборнике, хотя «Бетономешалка» отлично встраивается в ряд к новеллам, похожим на «451° по Фаренгейту», так как высмеивает общество потребления, жующего жвачку и залипающего перед экранами. Практически копирует роман «Лучезарный феникс», где жгутся книги, а продолжают тему бунта против аудиовизуальных средств массовой информации и коммуникации «Пешеход» и «Убийца». Из всего этого добра меня больше всего порадовал именно «Убийца» - меня тоже невероятно бесит постоянно звучащий фон, хоть улетай в космос и созерцай немую бездну до конца своих дней. Остальные произведения Брэдбери на эту тему кажутся плачем его внутреннего ребенка, который очень хочет быть писателем и потому возвышает значимость книг. Ничем, кроме как паразитированием на собственном эго или кризисом идей, я такое назвать не могу, потому что и в книжной сфере есть сегмент широкий сегмент проходного чтива, пользующийся невероятной популярностью, сходной с притягательностью телевизионного мусора. Да и не станет человек просто так умнее и не разовьет в себе определенные качества и не выстроит ряд нужных ценностей без активного обсуждения, без столкновения с реальностью, без случайных событий и встреч, без потрясений, где нужно принимать важные решения. Без этого чтение – такое же поглощение бесполезных сюжетов, как и сидение перед телетрансляцией.

Но для Брэдбери чтение становится топливом для машины времени («Машина до Килиманджаро»), а самой машиной времени может стать чулан, наполненный вещами из прошлого, хранящими воспоминания так же, как и книги («Запах сарсапарели»).

«…надо читать до поздней ночи, читать по ночам год за годом, чуть не до утра, читать в горах, где лежит снег, и в полдень в Памплоне, читать, сидя у ручья или в лодке где-нибудь у берегов Флориды. А еще я мог сказать: все мы приложили руку к этой машине, все мы думали о ней, и купили ее, и касались ее, и вложили в нее нашу любовь и память о том, что сделали с нами его слова двадцать, двадцать пять или тридцать лет тому назад. В нее вложена уйма жизни, и памяти, и любви – это и есть бензин, горючее, топливо, называй как хочешь; дождь в Париже, солнце в Мадриде, снег на вершинах Альп, дымки ружейных выстрелов в Тироле, солнечные блики на Гольфстриме, взрывы бомб и водяные взрывы, когда выскакивает из реки рыбина, - вот он, потребный тут бензин, горючее, топливо…»

Время становится похожим на память, которая доказывает существование в одном месте разных эпох. Так было в «Икаре Монгольфье Райте», то же самое происходит в «Драконе», только в последнем рассказе время-память стало тем четвертым измерением, которое может стать реальным перекрестком разновременных эпох и повлечь за собой трагедию. Может, писателя вообще гложила трагичность накапливающего в себе слои веков времени? Он говорит о странных вещах, вроде правильной и неправильной смерти: «Есть могилы правильные и неправильные, все равно как умереть можно вовремя и не вовремя». И в том рассказе, откуда взята эта цитата герой то ли собирается изменить время и место своей смерти (или смерти отца?), направившись к горе Килиманджаро: «И напишем даты рождения и смерти, и уйдем вниз, к жарким летним травам, и пусть могилу эту знают лишь темнокожие воины, да белые охотники, да быстроногие окапи». Зачем нужен такой пафос? Что за способ забытья? В чем его правильность для этих людей? Сделать свою смерть более памятной, более плотно привязав ее к массиву бессмертия во времени-памяти? Противоположностью этому рассказу в сборнике становится «Погожий день», где ничто, кроме памяти, не закрепляет увиденного на берегу.

Приобретает значимость то, что человек увидел в детстве – такие впечатления особенно врезаются в память. «Все лето в один день» - трагичная история девочки, которая не увидела невероятно короткое венерианское лето, потому что ее заперли в чулане за то, что она много раз видела лета земные. Рассказы о детях у Брэдбери часто очень близки к ужасам: в «Урочном часе» с помощью детей осуществляется вторжение инопланетян через четвертое измерение, та же, почти лавкрафтианская тема измерений используется в новелле «И все-таки наш…» о рождении ребенка не в то измерение, «Здравствуй и прощай» превращает детство в работу.

Своими рассказами Брэдбери питает наивные надежды, что после конца света все-таки останется память, что дополнительные измерения свяжут накопившиеся времена в своей вечности, что пафос и драматизм укрепят память… Но почему он не подумал, что сначала у человека никакой памяти нет, а, быть может, ее не существует и в вечности. Конец света у него похож на тьму, на пустую бездну, где человек остается в одиночестве наедине со своими накоплениями в голове. Но что, если мысли и память такие же функция места, привязанные к человеческому телу, как марсианское существо к марсианской земле? Ужасы Брэдбери вступают в конфронтацию со страхом: простые созерцатели конца соседствуют с мятущимся по доступному миру людом. Временами красиво, романтично, но несмотря на космически пространства, открытые небеса, все это заперто в чулане из четырех грез. Всего четыре грезы, и одиночество в темноте выливается в кипу самых разнообразных фантастических рассказов. Память? Время? Откуда же тогда берется фантазия, милый наш Брэдбери? А то сам не заметил, что оставил в вечности и памяти людей не ее, а то, что было ей рождено.

«-…Знаешь, мне только и жаль расставаться с тобой и с девочками. Я никогда не любил городскую жизнь и свою работу, вообще ничего не любил, только вас троих. И ни о чем я не пожалею, разве что неплохо бы увидеть еще хоть один погожий денек, да выпить глоток холодной воды в жару, да вздремнуть. Странно, как мы можем вот так сидеть и говорить об этом? — Так ведь все равно ничего не поделаешь. — Да, верно. Если б можно было, мы бы что-нибудь делали...»

Если бы не редкие упоминания, кто что говорит или делает, весь рассказ можно было бы считать монологом. Но по прихоти автора этот монолог дан от лица двух людей. Которые единое целое? Которые могли бы оказаться любыми из нас. Через несколько строк после приведённого выше отрывка натыкаешься на фразу: «…А почему не в другой какой-нибудь день, в прошлом веке, или пятьсот лет назад, или тысячу? Может быть, потому, что еще никогда не бывало такого дня — девятнадцатого октября тысяча девятьсот шестьдесят девятого года…» (это так же слова двух людей, но их и не сразу отделишь друг от друга)… Натыкаешься, вздрагиваешь и возвращаешься глазами чуть выше:

«-…Я всегда думала, что будет страшно, а оказывается, не боюсь. — А нам вечно твердят про чувство самосохранения — что же оно молчит? — Не знаю. Когда понимаешь, что все правильно, не станешь выходить из себя. А тут все правильно. Если подумать, как мы жили, этим должно было кончиться. — Разве мы были такие уж плохие? — Нет, но и не очень-то хорошие. Наверно, в этом вся беда — в нас ничего особенного не было, просто мы оставались сами собой, а ведь очень многие в мире совсем озверели и творили невесть что»

Это всё. Комментарии становятся излишни.

(Объём этой рецензии 3035 знаков, общий объём рассказа- 6230. Сложно о нём говорить. У Бредбери всегда всё сказано. Всё самое главное. И после всего даже совершенно неважно, настал ли конец света…)

Мне всегда казалось: вот придет такой час, и все с воплями выбегут на улицу.

Но герои не стремятся куда-то бежать и кричать, они мирно пьют кофе и ведут неспешную беседу, смешивая поведение приятелей по работе с философией почти что о смысле жизни - о ее конце.

— А интересно, что все станут делать сейчас, вечером, в ближайшие часы. — Пойдут в кино, послушают радио, посмотрят телевизор, уложат детишек спать и сами лягут — все, как всегда. — Пожалуй, этим можно гордиться — что все, как всегда.

Да, я тоже всегда так думала. А вдруг не будет этого? А вдруг мне тоже приснится такой сон? А вдруг завтра будет настоящий конец света? Никто же не говорил, что небо из голубого станет зеленым, чтобы люди точно знали, что вот-вот он наступит.

— А почему не в другой какой-нибудь день, в прошлом веке, или пятьсот лет назад, или тысячу?

Интересный вопрос. С неизвестным ответом. Поживем-увидим))))