Текст книги "Влюблен до безумия"

Рейчел Гибсон
Влюблен до безумия

Моим родителям, Элу и Мэри Рид, с любовью. По ночам, когда мозг отдыхает, я до сих пор могу вспомнить аромат маминой кожи и колючий ежик папиных волос и понимаю, как мне повезло.

Пролог

Морщинистое лицо Генри Шоу озарял красноватый свет электрического камина. Теплый весенний ветерок доносил до него ржание его любимцев, аппалузов. Генри вставил в плейер старую кассету, и небольшой сарай, пристроенный к конюшне, наполнили звуки глубокого, чуть хрипловатого голоса Джонни Кэша. Джонни – пока не ударился в религию – был тот еще гуляка, и Генри это нравилось. Мужчина есть мужчина. А потом Джонни обрел Иисуса и Джун, и его карьера полетела ко всем чертям. Жизнь не всегда идет так, как планируешь. Бог, женщины и болезни умеют вмешаться и все испортить. Генри терпеть не мог, когда что-то мешало его планам. Он просто не выносил, когда не мог сам контролировать ситуацию.

Генри плеснул в стакан виски и посмотрел в оконце над верстаком. Уходящее солнце повисло над горой Шоу, названной в честь предка Генри, который когда-то обосновался в плодородной долине внизу. Длинные резкие тени протянулись через всю долину к озеру Лейк-Мэри, названному в честь прапрабабушки Генри, Мэри Шоу.

Что Генри ненавидел еще сильнее, чем Бога, болезни и невозможность контролировать ситуацию, так это чертовых докторов. Вечно они тычут и щупают тебя, пока не найдут, где у тебя что-нибудь не так. При этом ни один из них не сказал ничего такого, что Генри хотел бы услышать. И каждый раз он пытался доказать, что доктора ошибаются, но так и не смог.

Генри обрызнул тряпичную ветошь льняным маслом и сложил ее в большую картонную коробку. Он рассчитывал, что к этому возрасту у него будет целый выводок внуков, а вот не получилось. Он останется последним Шоу. Последним в череде поколений старой, уважаемой семьи. Некому продолжить его род после того, как его не станет… Некому, кроме Ника.

Генри сел в старое кабинетное кресло и поднес ко рту стакан с виски. Он первый готов признать, что был несправедлив к парню. Но вот уже несколько лет Генри пытался помириться с сыном, однако Ник – упрямый, он не прощает. Как был дерзким мальчишкой, которого невозможно полюбить, так им и остался. Прямо как он сам в детстве. Генри не сомневался, что, будь у него больше времени, они с сыном в конце концов нашли бы общий язык. Но времени у него не было, а Ник ничуть не облегчал его задачу. Если уж на то пошло, Ник сумел добиться, что Генри стало чертовски трудно хотя бы просто почувствовать к нему симпатию.

Генри вспомнился день, когда в его дверь постучалась мать Ника, Бенита Аллегрецца, и заявила, что темноволосый малыш у нее на руках – его сын. Тогда Генри перевел взгляд с темных глаз Бениты на большие голубые глаза своей жены Рут, стоявшей рядом с ним.

Он отпирался как мог. Конечно, вполне могло быть, что Бенита говорила правду, но Генри отрицал и саму вероятность этого. Даже если бы он не был женат, он не имел ни малейшего желания заводить ребенка от женщины из басков. На его вкус, они слишком смуглые, слишком непостоянные и слишком религиозные. У Генри должны быть светлокожие, светловолосые дети. Он не хотел, чтоб его детей можно было спутать с мексиканцами. Конечно, баски не мексиканцы, но, по его мнению, они все похожи.

Если бы не Джосу, брат Бениты, о связи Генри с молодой вдовой никто бы и не узнал. Но этот ублюдок, любитель овец, попытался шантажировать Генри и заставить признать Ника своим сыном. Когда явившийся к нему Джосу пригрозил рассказать всему городу, что Генри воспользовался уязвимым состоянием скорбящей вдовушки и обрюхатил ее, Генри решил, что тот блефует. Он пропустил угрозу мимо ушей, но, как оказалось, Джосу не блефовал. Правда, Генри и тогда не признал своего отцовства. Однако к пяти годам Ник стал так походить на Шоу, что Генри больше никто не верил. Даже Рут. Она развелась с ним и забрала половину его состояния.

Но тогда у него было время в запасе – он еще не переступил сорокалетний рубеж. Совсем молодой мужчина.

Генри достал револьвер триста пятьдесят седьмого калибра и вставил в барабан шесть пуль. После Рут он взял в жены Гвен. Она была незамужней матерью девочки, рожденной неизвестно от кого, но Генри все равно на ней женился – по нескольким причинам. Прежде всего Гвен явно не страдала бесплодием, а он подозревал, что с Рут дело обстояло именно так. К тому же она была так красива, что смотреть больно. А кроме того, и она, и ее дочь были несказанно благодарны Генри и очень податливы, так что он мог вылепить из них что хотел. Но в конце концов падчерица принесла ему горькое разочарование, а Гвен не могла дать то единственное, что ему было нужно. За все годы их брака она так и не подарила ему законного наследника.

Генри крутанул барабан и посмотрел на револьвер. Потом дулом подтолкнул коробку с промасленным тряпьем поближе к электрокамину. После его смерти никому не придется подчищать грязь. Из динамиков зазвучала песня, которую он ждал. Джонни пел о том, как падает в огненное кольцо, и Генри увеличил звук до максимума.

Он подумал о своей жизни, о людях, которых оставляет, и его взгляд немного затуманился. Жалко, что он не сможет увидеть выражения их лиц, когда они узнают, что он сделал.

Глава 1

– Смерть приходит в свой черед ко всем людям и приносит неизбежную, разлуку с теми, кого мы любим, – ровно и монотонно читал преподобный Типпет. – Нам будет недоставать Генри Шоу, возлюбленного мужа, отца, выдающегося члена общества. – Преподобный выдержал паузу и обвел взглядом большую группу людей, пришедших для последнего прощания. – Генри было бы приятно увидеть, как много его друзей собралось сегодня.

Генри Шоу достаточно было бы бросить один взгляд на вереницу автомобилей, выстроившихся за воротами кладбища Спасения, и он бы заключил, что это респектабельное собрание скромнее, чем то, чего он достоин. Вплоть до прошлого года, когда Генри проиграл выборы этому прохвосту, демократу Джорджу Танаси, он двадцать четыре года был мэром города Трули, штат Айдахо.

В этом небольшом сообществе Генри был большим человеком. Ему принадлежала половина предприятий, и у него было больше денег, чем у всех остальных жителей города, вместе взятых. Двадцать шесть лет назад, вскоре после того как первая жена с ним развелась, он заменил ее самой красивой женщиной, какую только смог найти. Ему принадлежала лучшая во всем штате пара веймарских легавых, Дьюк и Долорес, и до недавнего времени его дом был самым большим в городе. Но это было до того, как мальчишки Аллегрецца принялись застраивать весь город. А еще у него была падчерица, но о ней он не вспоминал уже несколько лет.

Генри нравилось собственное положение в обществе. Он был доброжелателен и щедр к людям, которые разделяли его взгляды, но если ты не друг Генри, значит, ты его враг. А тот, кто осмеливался бросить ему вызов, обычно потом жалел об этом. Он бывал напыщенным, мог быть настоящим сукиным сыном, и когда его обугленные останки извлекут из пекла, поглотившего его жизнь, обязательно найдутся такие, кто сочтет, что Генри Шоу получил именно то, чего заслуживал.

– Мы предаем земле тело нашего ближнего. Жизнь Генри…

Делейни Шоу, падчерица Генри, слушала монотонный, звучавший как музыкальный фон, голос преподобного Типпета и искоса поглядывала на мать. Гвен Шоу была прекрасна и в скорби, неброский траурный наряд смотрелся на ней очень неплохо, но Делейни это не удивляло – ее мать выглядела хорошо в чем угодно. Так было всегда. Делейни снова перевела взгляд на желтые розы, которыми был усыпан гроб Генри. Яркое июньское солнце искрилось на полированном красном дереве и сияющей латуни. Делейни достала из кармана зеленого костюма, позаимствованного для такого случая у матери, темные очки. Темные стекла в черепаховой оправе защитили ее глаза не только от слепящих солнечных лучей, но и от любопытных взглядов окружающих. Делейни расправила плечи и несколько раз глубоко вздохнула. Она не была дома десять лет. Она давно собиралась вернуться и помириться с Генри, да все как-то откладывала, а теперь оказалось слишком поздно.

Рыжевато-золотистые прядки вьющихся волос доходили Делейни до подбородка, ветерок бросил одну прядь ей в лицо, и она заправила волосы за уши. Делейни думала о том, что зря она так долго не приезжала, нужно было попытаться помириться. Не допускать, чтобы прошло так много лет… но ей почему-то не приходило в голову, что Генри может умереть. Только не Генри. Когда они виделись в последний раз, то наговорили друг другу массу ужасных вещей. Она до сих пор отчетливо помнила ярость Генри.

В отдалении что-то загрохотало. Грохот наводил на мысли о гневе Господнем, и Делейни подняла взгляд к небу, почти ожидая увидеть громы и молнии, – прибытие такого человека, как Генри, несомненно, должно вызвать волнение в раю. Но голубое небо оставалось чистым, гром же все не умолкал, и Делейни посмотрела туда, откуда он доносился, – в направлении чугунных ворот кладбища.

Верхом на стальном чудовище, сияющем черным лаком и хромом, к собранию скорбящих мчался одинокий мотоциклист со взъерошенными ветром волосами. От рева мощного мотора содрогался, казалось, не только воздух, но и земля. Торжественность церемонии погребения была осквернена запахом выхлопных газов.

Мотоциклист в линялых джинсах и белой футболке сбавил скорость, и «харлей» с урчанием затормозил перед серым катафалком. Мотор умолк, и стало слышно, как мотоциклист шаркнул по асфальту каблуком ботинка, опуская опору мотоцикла. Одним плавным движением он встал. На щеках и волевом подбородке темнела трехдневная щетина, привлекая внимание к четко очерченным губам. В ухе мотоциклиста поблескивала золотая серьга-колечко, глаза его были скрыты под широкими зеркальными стеклами очков «Оукли». Наглый мотоциклист показался Делейни смутно знакомым, было что-то узнаваемое в его оливковой коже и темных волосах, но Делейни не могла вспомнить, откуда она его знает.

– О Господи! – ахнула рядом с ней мать. – Просто не верится, что он посмел явиться в таком виде!

Ее изумление и негодование разделили и другие скорбящие; не страдая избытком хороших манер, они стали обмениваться мнениями громким шепотом:

– От него ничего хорошего не жди!

– Он всегда был испорченным до мозга костей.

Джинсы «Ливайс» плотно облегали крепкие бедра мотоциклиста и длинные ноги. Теплый ветерок прижимал футболку к широкой груди, и под тонкой тканью отчетливо просматривались мускулы. Делейни снова подняла взгляд к его лицу.

Он медленно снял очки, сунул их в нагрудный карман футболки, и его серые глаза в упор посмотрели на нее.

У Делейни сердце замерло, кости словно расплавились. Она узнала эти глаза, прожигающие ее взглядом. Они были точной копией ирландских глаз его отца, но ошеломляли куда больше, потому что смотрели с лица, в котором явно чувствовалось баскское происхождение.

Ник Аллегрецца, предмет ее девичьего восхищения и источник ее разочарований. Ник, змей с хорошо подвешенным языком. Он стоял в непринужденной позе, перенеся вес на одну ногу, и словно бы не замечал, какое смятение произвел своим появлением. Хотя, наверное, заметил, просто ему было на это плевать. Делейни не была дома десять лет, но некоторые вещи, по-видимому, не изменились. Ник повзрослел, черты его лица окончательно определились, его по-прежнему нельзя было не заметить.

Преподобный Типпет склонил голову.

– Помолимся за Генри Шоу.

Делейни опустила голову и закрыла глаза. Даже в детстве Ник слишком привлекал к себе внимание. Его старший брат Луи тоже был необузданным, и все же не таким диким, как Ник. Все знали, что братья Аллегрецца – сумасшедшие, импульсивные баски, колючие и скорые на расправу.

Каждую девушку в городе в свое время предупредили, что от этих братьев надо держаться подальше, но многих влекло к «этим баскам», как зов природы неумолимо влечет леммингов к смертельным для них водам океана. А Ник имел еше и репутацию соблазнителя девственниц. Но Делейни он не соблазнил. Вопреки расхожему мнению, она не кувыркалась в постели с Ником Аллегреццей. В отличие от многих она не отдала ему свою невинность.

Во всяком случае, формально.

– Аминь, – дружно повторили за преподобным все собравшиеся.

– Да, аминь, – запоздало пробормотала Делейни. Ей было немного совестно, что она отвлеклась во время молитвы. Она посмотрела поверх очков и прищурилась. Ей было видно, как шевельнулись губы Ника, когда он быстро перекрестился. Как и остальные баски в округе, он, конечно, был католиком. И все же когда этот вопиюще сексуальный мотоциклист с длинными волосами и серьгой в ухе крестится, как священник, это выглядит странно. Потом с таким видом, как будто в его распоряжении целый день, Нйк медленно скользнул взглядом снизу вверх по костюму Делейни и посмотрел ей в лицо. На мгновение в его глазах что-то вспыхнуло, но так же быстро погасло, и он переключил внимание на блондинку в розовом платье на бретельках, которая стояла с ним рядом. Та привстала на цыпочки и что-то прошептала ему на ухо.

Собравшиеся на похороны столпились вокруг Делейни и ее матери перед тем как разъехаться, они подходили выразить им свои соболезнования. Потеряв Ника из виду, Делейни повернулась к людям, проходившим перед ней. Многих из них Делейни узнавала, друзья Генри останавливались поговорить с ней, но среди собравшихся было очень мало людей моложе пятидесяти. Делейни улыбалась, кивала, пожимала руки – и ненавидела каждую минуту, которую ей приходилось проводить под столь пристальным вниманием. Ей хотелось побыть одной, чтобы подумать о Генри, вернуться в их лучшие времена. Хотелось вспомнить Генри таким, каким он был до того, как они так ужасно разочаровали друг друга. Но Делейни понимала, что такая возможность представится ей еще не скоро. Она безмерно устала эмоционально, и к тому времени, когда они с матерью наконец сели в лимузин, который должен был отвезти их домой, ей хотелось только одного: уснуть.

Внимание Делейни снова привлек гул мотоцикла. Она оглянулась на Ника. Он дважды крутанул ручку акселератора, поднял подставку и нажал на газ. Глядя, как он проносится мимо, Делейни нахмурилась: блондинка прижалась к его спине так плотно, словно присосалась. Он снял женщину на похоронах Генри! Снял так, будто не на похоронах побывал, а шлялся по барам. Делейни ее лицо не было знакомо, но она не удивилась, что какая-то женщина уходит с похорон с Ником. Для него нет ничего святого. Он не привык ограничивать себя какими-то рамками.

Делейни села в лимузин и откинулась на бархатную спинку сиденья. Генри умер, но ничего не изменилось.

– Хорошая была служба, правда? – сказала Гвен, прервав раздумья дочери.

Лимузин отъехал от кладбища и повернул в сторону 55-го хайвея. Делейни смотрела на голубые проблески озера Лейк-Мэри, едва различимого за густым сосновым лесом.

– Да. – Она повернулась к матери. – Хорошая.

– Генри тебя любил. Он просто не умел идти на компромисс.

Они обсуждали эту тему много раз, и сейчас у Делейни не было желания говорить об этом снова. Разговор всегда начинался и заканчивался одинаково, но они ни разу не пришли ни к какому решению.

– Как ты думаешь, сколько человек придет?

Делейни имела в виду поминки.

– Думаю, почти все.

Гвен протянула руку и заправила прядь волос Делейни за ухо.

Та почти ожидала, что мать послюнявит пальцы и поправит кудряшки у нее на лбу. В детстве Делейни терпеть этого не могла, да и сейчас тоже. Гвен постоянно что-то поправляла, как будто дочь – такая, как есть – была недостаточно хороша. Гвен постоянно суетилась, словно старалась переделать дочь на свой лад.

Нет, ничего не изменилось.

– Лейни, я так рада, что ты снова дома.

Делейни стало душно, и она нажала кнопку электрического стеклоподъемника. Вдохнула свежий горный воздух и медленно выдохнула. «Всего два дня, – сказала она себе, – через два дня можно будет вернуться домой».

На прошлой неделе Делейни получила извещение о том, что она упомянута в завещании Генри. Странно, что он включил ее в число наследников – если вспомнить, как они расстались. Делейни подумала, включил ли он в завещание и Ника или проигнорировал своего сына даже после смерти.

Делейни сомневалась, что Генри завещал ей деньги или собственность, скорее всего он оставил какой-нибудь издевательский подарок – например, проржавевшую рыбацкую лодку или чучело. Что бы это ни было, в любом случае она собиралась уехать сразу же после оглашения завещания. Оставалось только набраться храбрости сказать об этом матери. Делейни решила, что, пожалуй, позвонит Гвен из телефона-автомата уже из окрестностей Солт-Лейк-Сити. А пока она собиралась встретиться с несколькими старыми подругами, посетить местные бары – словом, перекантоваться до тех пор, когда можно будет вернуться в большой город, где она сможет дышать. Делейни знала, что если она задержится здесь больше чем на несколько дней, то потеряет голову, а может быть, и хуже того – самое себя.

– Ну и ну, смотрите-ка, кто вернулся!

Делейни поставила на стойку буфета тарелку с грибными деликатесами и встретила взгляд своей соперницы с детских лет, Хелен Шнупп. Пока Делейни росла, Хелен вечно была дня нее как заноза в пальце, камешек в туфле. Куда бы Делейни ни повернулась, она была тут как тут – и обычно на шаг впереди. Она была красивее, быстрее на беговой дорожке, лучше играла в баскетбол. Во втором классе Хелен оттеснила ее на второе место в окружных соревнованиях по правильному произношению слов. В восьмом классе Хелен побила ее в борьбе за место капитана команды болельщиц. В одиннадцатом Хелен застукали с бойфрендом Делейни, Томми Маркемом, когда они трахались на заднем сиденье семейного пикапа Маркемов. Такие вещи девушки не забывают, и сейчас Делейни испытала мстительное удовлетворение, посмотрев на волосы Хелен и увидев посеченные концы и пережженные мелированные пряди.

– Хелен Шнупп!

Как ни ненавистна была Делейни эта мысль, но она не могла не признать, что ее старая врагиня по-прежнему красива.

– Теперь Маркем. – Хелен взяла круассан и положила на него ломтики бекона. – Мы с Томми вот уже семь лет как счастливо женаты.

Делейни принужденно улыбнулась.

– Ну разве не здорово?

Делейни сказала себе, что ей нет дела до этой парочки, однако она не раз тешила себя фантазией, что Хелен и Томми закончат, как Бонни и Клайд. Сам факт, что она до сих пор носит в себе такую злобу, беспокоил Делейни не столь сильно, как, наверное, должен бы был. И Делейни подумалось, что, возможно, ей все-таки пора показаться психотерапевту.

– А ты замужем?

– Нет.

Хелен посмотрела на нее с жалостью.

– Твоя мать сказала, что ты живешь в Скоттсдейле.

Делейни очень хотелось расплющить круассан о физиономию Хелен, однако она сдержалась.

– Я живу в Финиксе.

– А-а. – Хелен потянулась за грибами. – Наверное, я неправильно расслышала.

Делейни сомневалась, что у Хелен проблемы со слухом. Другое дело – с волосами, и если бы Делейни не решила уехать через несколько дней и если бы к тому же была подобрее, то, возможно, предложила бы Хелен немного привести волосы в порядок. Пожалуй, она бы замазала тонкие жесткие кудряшки протеиновой маской и обернула целлофаном… Но нет. Она не настолько добра.

Делейни обвела взглядом гостиную, полную людей, и отыскала мать. Гвен стояла в окружении друзей, ее светлые волосы были в идеальном порядке, макияж безукоризненный, и выглядела она как королева при собственном дворе. Для Трули, штат Айдахо, Гвен всегда была местной Грейс Келли. Она даже чем-то на нее походила. В сорок четыре Гвен легко можно было дать тридцать девять, и, по ее словам, она выглядела слишком молодой, чтобы иметь дочь двадцати девяти лет.

В любом другом месте разница в возрасте между матерью и дочерью всего в пятнадцать лет могла бы вызвать неодобрительное кивание немалого числа голов, но в провинциальном Айдахо было не редкостью, что молодые люди женятся на следующий день после школьного выпускного бала – иногда потому, что невеста вот-вот родит. Беременность среди подростков не вызывала ни у кого негодования; разумеется, кроме тех случаев, когда девочка не выходила замуж. Такого рода скандал мог тлеть, подогревая сплетни, годами.

В Трули все были уверены, что молодая жена мэра овдовела вскоре после того, как вышла замуж за отца Делейни, однако все было не совсем так. В пятнадцать лет Гвен связалась с женатым мужчиной. Узнав, что она беременна, он ее бросил, и она уехала из города.

– Как вижу, ты вернулась… А я думала, ты умерла.

Делейни обернулась на голос старой миссис Ван Дамм.

Она стояла, сгорбившись и опираясь на алюминиевые ходунки, ее белые волосы, словно приклеенные к голове, были завиты мелкими буклями в точности также, как помнилось Делейни. Она не вспомнила имени женщины, да и сомневалась, что его вообще кто-нибудь произносил. Все всегда называли ее «старая миссис Ван Дамм». Теперь она стала совсем древней, от старости и остеопороза сгорбилась – настоящее ископаемое.

– Вам принести что-нибудь из еды? – предложила Делейни.

Глядя на старуху, она встала ровнее и попыталась вспомнить, когда в последний раз пила молоко или хотя бы ела печенье, обогащенное кальцием.

Миссис Ван Дамм не без труда подцепила яйцо, а затем протянула свою тарелку Делейни.

– Мне вон того и того, – сказала она, показывая на разные блюда.

– Может быть, салат?

– Меня от него пучит, – сказала миссис Ван Дамм шепотом и показала на миску с амброзией: – Вот это выглядит аппетитно. И еще положи-ка мне пару куриных крылышек. Они острые, но у меня с собой антацид.

Несмотря на свою миниатюрность и хрупкость, миссис Ван Дамм ела как лесоруб.

– Вы не родственница Жан-Клода? – спросила Делейни, пытаясь внести немного оживления в скорбное мероприятие.

– Кого?

– Жан-Клода Ван Дамма, кикбоксера.

– Нет, не знаю я никакого Жан-Клода, хотя, может, в Эммете такой есть. Ван Даммы из Эммета – они такие проказники, вечно попадают во всякие истории. В прошлом году Тедди, среднего внука моего покойного брата, арестовали за то, что он украл медведя Смоки, который стоял перед зданием лесничества. Не представляю, для чего ему это понадобилось, зачем он решил стащить статую?

– Может, потому что его зовут Тедди?

– А?

Делейни нахмурилась:

– Ладно, не важно.

Делейни уже жалела, что попыталась шутить. Она успела забыть, что ее чувство юмора не разделяли в небогатых южных городках, где мужчины использовали вместо пепельниц карманы своих рубашек. Усадив миссис Ван Дамм за столик возле буфета, она направилась к бару.

Делейни не раз думала, что весь этот ритуал с поминками, когда сразу после похорон люди собираются вместе, чтобы объедаться как свиньи и пить, – довольно странная штука. Она предполагала, что он придуман для поддержки и утешения родственников покойного. Однако сама Делейни совершенно не чувствовала себя утешенной. Она чувствовала себя выставленной напоказ; впрочем, у нее всегда было такое ощущение, когда она жила в Трули. Она росла здесь как дочь мэра и его очень красивой жены. При этом она всегда в чем-то до них не дотягивала – никогда не была такой общительной и энергичной, как Генри, и красивой, как Гвен.

Делейни прошла в гостиную, где старые друзья Генри из заведения «Мус лодж» организовали бар. В гостиной пахло виски «Джонни Уокер». На Делейни никто не обратил внимания, она налила себе вина и окинула взглядом туфли на низких каблуках – туфли Гвен, которые Делейни надела по настоянию матери.

Она знала за собой склонность к навязчивым идеям, но, строго говоря, у нее была только одна страсть – она была буквально помешана на туфлях. Делейни легко могла понять Имельду Маркос, которая имела три тысячи пар обуви. Делейни обожала туфли – любые, кроме классических лодочек на широких низких каблуках. Она предпочитала шпильки, сексуальные сапоги или греческие сандалии. Впрочем, ее одежду тоже нельзя было назвать консервативной. Последние несколько лет Делейни работала в «Валентайне», шикарном парикмахерском салоне, где клиенты выкладывали за стрижку сотню долларов, рассчитывая при этом, что стилисты будут одеты как законодатели моды. За свои деньги клиенты хотели видеть вокруг себя короткие виниловые юбки, кожаные брюки, прозрачные блузки, сквозь которые просвечивает черный бюстгальтер. Не совсем подходящая одежда, чтобы появиться в ней на похоронах человека, который много лет был мэром маленького городка.

Делейни уже собиралась выйти из комнаты, когда ее внимание привлек разговор двух гостей.

– Дон сказал, что, когда они вытащили Генри, он выглядел как угольный брикет.

– Страшная смерть.

Мужчины качали головами и пили виски. Делейни знала, что в сарае при конюшне, которую Генри построил на противоположном конце города, произошел пожар. По словам Гвен, Генри в последнее время увлекся разведением аппалузов, но не хотел, чтобы возле его дома пахло навозом.

– Генри любил этих лошадок, – сказал Муз. На нем был костюм ковбойского покроя. – Я слыхал, от сарая загорелась и конюшня. От этих аппалузов мало что осталось – несколько костей да пара копыт.

– Как думаешь, это был поджог?

Делейни закатила глаза. «Поджог». В таком городишке, где даже кабельного телевидения нет, люди обожают слушать и распускать сплетни. Население Трули этим и жило, сплетни стали для обитателей города чем-то вроде десерта.

– Следователи из Буаза не считают, что это был поджог, но все же такую версию не исключают.

В разговоре возникла пауза, потом кто-то сказал:

– Вряд ли это был поджог. Кто бы мог решиться на такое?

– Может, Аллегрецца?

– Ник?

– Он Генри терпеть не мог.

– По правде говоря, таких, кто Генри недолюбливал, было много. Но сжечь человека и его лошадей… это ж какая должна быть ненависть. Сомневаюсь, что Аллегрецца так сильно его ненавидел.

– Генри не давали покоя все эти дома, которые Ник понастроил на Кресент-Бей. Пару месяцев назад в «Шевроне» они так из-за этого поспорили, что чуть до драки не дошло. Уж не знаю, как ему удалось заполучить у Генри этот кусок собственности. А потом он взял и понастроил там жилых домов.

Покачав головами, мужчины вернулись к своим стаканам. Делейни в свое время провела много часов, лежа на белом песке и плавая в прозрачной голубой воде Кресент-Бей. Этот лакомый кусочек недвижимости, расположенный на длинной полосе дикого пляжа, был предметом вожделений почти каждого в городе. Эта земля принадлежала семье Генри на протяжении нескольких поколений. Интересно, как все-таки Ник сумел ее заполучить?

– Я слышал, что Аллегрецца сколотил на этих домах целое состояние?

– Точно. Их расхватывают калифорнийцы. И оглянуться не успеем, как у нас тут все заполонят эти неженки, которые пьют латте и курят «дурь».

– Или, еще того хуже, актеры.

– Не дай Бог, поселится какой-нибудь доброжелатель вроде Брюса Уиллиса и начнет переделывать все по-своему. Как это случилось с Хейли. Он туда въехал, перестроил несколько зданий и вообразил, будто теперь может диктовать всему штату, за кого надо голосовать.

Мужчины выразили свое единодушие кивками и недовольным ворчанием. Когда разговор перешел на актеров и боевики, Делейни, никем не замеченная, вышла из комнаты. Пройдя по коридору, она вошла в кабинет Генри и закрыла за собой дверь. Со стены над массивным письменным столом красного дерева на нее смотрело лицо Генри. Делейни помнила, когда Генри заказал этот портрет. Ей тогда было тринадцать, и примерно в это время она впервые попыталась получить немного независимости. Она хотела проколоть уши. Генри сказал «нет». Это был не первый и не последний раз, когда он применил к ней свою власть. Генри всегда нужно было все контролировать.

Делейни села в большое кресло и с удивлением обнаружила, что на столе стоит ее фотография. Ей вспомнился день, когда Генри сделал этот снимок. Это было тогда, когда вся ее жизнь переменилась. Ей было семь лет, и ее мать только что вышла замуж за Генри. В этот день она вышла из одноместного номера отеля на окраине Лас-Вегаса и после недолгого перелета вошла в трехэтажный особняк в викторианском стиле в Трули.

Когда Делейни впервые увидела этот дом с парными башенками и остроконечной крышей, то подумала, что приехала во дворец, а значит, Генри, по-видимому, король. Особняк с трех сторон окружал лес, в котором было вырублено пространство для прекрасного ландшафтного парка. Позади дома парк полого спускался к холодным водам озера Лейк-Мэри.

Вылетев из нищеты, через считаные часы Делейни приземлилась в сказке. Ее мать была счастлива, а Делейни чувствовала себя принцессой. И в тот день, сидя на ступенях веранды в белом платье с оборками, которое надела на нее мать, она влюбилась в Генри Шоу. Он был старше других мужчин, которые появлялись в жизни ее матери, и лучше. Он не кричал на Делейни, не доводил до слез ее мать. Благодаря Генри девочка почувствовала себя в безопасности – ощущение, которое в ее юные годы ей доводилось испытывать слишком редко. Генри удочерил Делейни и стал для нее единственным отцом, которого она когда-либо знала. Вот почему она любила Генри и всегда будет любить.

А еще в тот день она впервые увидела Ника. Он выглядывал из кустов на лужайке Генри, и в его серых глазах горела ненависть, на щеках от гнева выступили красные пятна. Делейни испугалась и в то же время пришла в восторг. Ник с его черными волосами, гладкой загорелой кожей и дымчато-серыми глазами был красивым мальчиком.

Он стоял в кустах, вытянув руки по бокам, и в его напряженной позе был вызов. В его венах бурлила кровь басков и ирландцев. Некоторое время Ник смотрел на них, а затем обменялся несколькими словами с Генри. Сейчас, через много лет, Делейни не помнила слов, но хорошо помнила, как он был взбешен.

Потом Ник повернулся и ушел, расправив плечи и гордо подняв голову.

– Держись от него подальше, – сказал Генри.

Это был не последний раз, когда Генри велел ей держаться подальше от Ника, но сейчас, спустя годы, Делейни жалела, что не послушалась этого предупреждения.

Ник натянул джинсы и встал, чтобы застегнуть молнию. Он оглянулся на женщину, лежавшую среди смятых простыней на кровати в номере мотеля. Глаза ее были закрыты, и дышала она легко и ровно. Это была Гейл Оливер, дочь местного судьи и недавно разведенная мать маленького сына. Чтобы отпраздновать конец своего брака, она сделала липосакцию и вставила в груди имплантаты с соляным раствором. На похоронах Генри она подошла к Нику и откровенно объявила, что хочет, чтобы он был первым, кто увидит ее новое тело. По выражению ее глаз Ник понял – она считает, что он должен быть польщен. Он не был. Но ему нужно было отвлечься, а она предлагала способ сделать это, и он согласился. Когда Ник подъехал на «харлее» к мотелю, она притворилась оскорбленной, но отвезти ее домой не попросила.