Текст книги "Герцогиня и «конюх»"

IV. «Цезарь» при смерти. Подложное завещание

Бедный полуребенок, император Петр, в беспамятстве метался на своей пышной кровати.

– Душно мне!.. Это ты, прекрасная гречанка?.. Ах, берите медведя! Он меня съест! Ой, боюсь, боюсь!.. – кричал он диким голосом, вскакивая и сбрасывая с головы «ледяной колпак».

Спальня тонула в полумраке. Тут кроме ученого немца-доктора находились: князь Алексей, племянник «птенца Петрова» – Якова Долгорукого, его беспутный сын Иван, явившийся поистине злым гением для мальчика-императора и косвенно сгубивший его, и «веселая» Екатерина Долгорукая, объявленная невестой умиравшего императора.

Пока они – всемогущие лица при особе императора – были еще в полной силе. Император еще не умер, а только тяжко занемог, и кто знал, как повернется болезнь? Поэтому Долгорукие царили полноправно и властно, никого не допуская в спальню императора.

Диагноз болезни августейшего отрока еще не был поставлен доктором.

– Ну, что с ним? – грубо окрикнул доктора Долгорукий-отец.

– Это вы сейчас узнаете, ваше сиятельство, – сухо ответил верный жрец Эскулапа.

Он вновь приступил к исследованию больного, а в то же самое время между Долгорукими – отцом, сыном и дочерью – в глубине спальни полушепотом шло бурное объяснение.

– Щенок!! – грозно подставляя огромный кулак к полупьяному лицу своего сына Ивана, хрипло прошептал Алексей Долгорукий. – Это все благодаря твоим проклятым кутежам мальчишка заболел.

Князь Иван отшатнулся, но, нахально глядя прямо в лицо отцу, ответил:

– Да не вы ли сами, батюшка, приказывали мне: «Развлекай молодого царя»? Ну, я его и развлекал.

При этом Иван ухмыльнулся гадкой нахальной улыбкой.

– Развлекай, да не простуживая, дубина ты стоеросовая!.. – крикнул князь Алексей и обратился к дочери: – А ты тоже хороша: в руках не умела держать его. О, дурак, о, дура!! Да знаете ли вы, что если Петр умрет, то всему вашему благополучию конец настанет?

Он затопал ногами в бессильной ярости, а затем, насилу овладев собой, отошел к постели венценосца-отрока.

Иван Долгорукий тихо прошептал сестре:

– Не горюй, сестрица, скоро будешь императрицей!.. Эх, все это лечение – глупость одна; дать бы ему опохмелиться.

– Скажите, доктор, что у его императорского величества? – спросил князь Алексей.

Старик-немец сурово посмотрел на него через стекла очков:

– Вам желательно это знать, ваше сиятельство?

– Я думаю! – воскликнул тот в раздражении. – Чего ты тянешь?

Доктор, горделиво выпрямившись, возразил:

– У нас, в Германии, докторам не говорят «ты». Теперь я понимаю, почему вашу Россию называют варварской страной!

– Молчать! – загремел Долгорукий. – Я покажу тебе, как спорить со мной!..

Старик доктор презрительно усмехнулся.

– А знаешь ли ты, что сейчас, сию минуту, ты первый вылетишь вон из спальни? – задал он вопрос всесильному фавориту.

– Что?! – прохрипел Долгорукий, бросаясь на доктора.

– У молодого императора черная оспа, и он должен умереть через несколько дней. Черную оспу вы, варвары, называете «черной смертью». Так вот у бедного царственного отрока – эта самая черная смерть. И яд этой болезни так прилипчив, что, может быть, вы все, здесь присутствующие, уже поражены им, и скоро вместо вас получатся безобразные трупы, которые засмолят и в медных гробах опустят в землю.

Крик ужаса вырвался из груди Екатерины Долгорукой:

– Черная оспа! Черная оспа!

На нее как бы столбняк нашел, «белый» ужас.

Но вдруг она опомнилась и с перекошенным от страха лицом бросилась бежать вон из спальни.

– Стой, куда ты?! – заступил ей дорогу Иван Долгорукий.

– Держи ее, Ваня, она переполох наделает! – хрипло прокричал отец.

Но сильным движением княжна Екатерина вырвалась из рук брата и выбежала из страшной спальни в зал, где в ожидании известия о ходе болезни императора толпилась масса придворных.

С треском распахнулись двери опочивальни больного государя. Стоявший у дверей арап в испуге отшатнулся в сторону. Появление Екатерины Долгорукой с искаженным от страха лицом поразило все собрание придворных.

– Что это?.. Что это с ней?.. – послышался недоумевающий крик испуга.

А «невеста» его величества продолжала мчаться среди расступившихся сановников, крича, как одержимая нечистой силой:

– Черная смерть! Черная оспа! О, какой ужас: черная оспа!

Ей загородил дорогу Ягужинский.[42]42
  Ей загородил дорогу Ягужинский. – Ягужинский Павел Иванович (1683–1736) – граф, государственный деятель и дипломат. Сподвижник Петра I. В 1722 г. был генерал-прокурором, затем послом в Польше и Пруссии. С 1735 г. – кабинет-министр.


[Закрыть]

– Княжна Екатерина Алексеевна, что вы говорите? – воскликнул он. – У кого черная оспа?!

Лица всех побледнели. Дуновение смерти пронеслось по залу резиденции несчастного отрока-императора.

– У него… у императора… Бегите! Я не хочу заразиться этой гадостью. Пустите меня! Как вы смеете меня держать! – И, вырвавшись из рук двух придворных дам, полагавших, что с невестой императора сделалось от огорчения дурно, княжна Екатерина стрелой вылетела из большого зала.

Большинство придворных устремилось за ней вслед: слова «черная оспа» навеяли и на них неописуемый ужас.

Но многие все же остались, смятенные, растерянные.

На пороге появилась фигура князя Алексея Долгорукого.

– Господа, – произнес он, – с прискорбием должен заявить вам, что его величество постигла тяжкая болезнь: по определению придворного врача, у государя императора оспа. Но будем уповать на милость Божию, будем надеяться, что болезнь не похитит священной для России жизни.

Жуткое, гробовое молчание было ответом на это сообщение всесильного вельможи.

Алексей Долгорукий вернулся в спальню умирающего царя, взглянул на сына и испугался: в лице того не было ни кровинки; оно было что белая маска.

– Испугался, Ваня? – ласково шепнул князь Алексей Ивану, отводя его в самый дальний угол спальни.

– Я думаю, сомлеешь. Эдакая страсть! Черная оспа! – дрожащим голосом проронил тот.

– А ты не бойся, труса не празднуй, тогда зараза проклятая не пристанет. Давай-ка обсудим, что же теперь нам делать? А?.. Если умрет Петр, – а что он умрет, так в этом сомнения уже нет, – мы пропали. Врагов у нас не перечесть. Кого на трон посадят?

– Не знаю, – тряхнул головой Иван.

– Кого бы ни посадили – крышка нам тогда, капут. Если не Сибирь, не ссылка, не опала, так в лучшем случае отстранят от дел, от власти, почета. А потому надо нам, не теряя времени, изготовить духовное завещание. Понял?

– Да какое же духовное завещание составить можно? – изумленно спросил князь Иван. – Разве он может подписать что-либо, когда лежит без сознания?

– Эх, видно, только на вино да на баб силен ты, а насчет смекалки – дурак дураком! – укоризненно произнес князь Алексей. – Знаешь ли ты, кто должна быть императрицей? Наша Екатерина! Вот тебе записка… Поезжай немедля за указанным тут человеком и привози его сюда. Сам можешь не входить сюда, потому – не ровен час – взаправду заразиться можешь… Я встречу его… Ступай!

Иван поспешно покинул спальню императора.

Долгорукий-отец подошел к доктору, рассматривавшему багрово-черные пятна на лице юного страдальца, и спросил:

– Итак, никакой надежды?

– Никакой.

– Когда он может скончаться?

– Он может протянуть еще два-три дня. Вы, ваше сиятельство, – сухо спросил доктор, – останетесь здесь?

– Да, да… Моя священная обязанность не покидать покоев опасно больного императора, – торжественно произнес временщик.

– Хорошо!.. Я сейчас должен ехать, чтобы в моем присутствии изготовили лекарство для его величества. Это лекарство – последнее средство, на которое я возлагаю крошечную надежду. Я вернусь часа через два, а вы тем временем следите, чтобы лед не спадал с головы больного.

– Хорошо, хорошо, дорогой доктор! – более чем любезно и ласково произнес лукавый Алексей Долгорукий.

Доктор удалился.

Князь Долгорукий подошел к венценосному страдальцу. Тот хрипло дышал, поводя широко раскрытыми глазами, в которых светилось бредовое безумие, и лепетал:

– Пустите меня, крамольники! Кто смеет держать за грудь самого цезаря?! Я – бог! Я вас всех велю казнить! Зачем вы льете смолу мне на голову?.. А-ах!..

Лицо Долгорукого было бесстрастно. Ни один луч сострадания к умирающему царю не светился в его глазах.

– Велишь казнить? – произнес он. – Опоздал, мальчуган: смотри, вместо короны на твоей голове торчит смешной колпак… Не забывай, что ты не властен убить смерть… И она идет к тебе верными шагами… Прощай, Петр Алексеевич! Если ты нам не сделал ничего худого, так это только потому, что не успел. А явись бы кто-нибудь посильнее меня – и ты без жалости вышвырнул бы меня и все мое семейство.

Он был наедине с царем. Никто из оставшихся придворных не решался войти в спальню.

Тогда, воровским взглядом оглянувшись по сторонам, Алексей Долгорукий стал снимать перстень с руки императора-отрока.

– Оставьте! Оставьте! Ой, что вы делаете? Зачем вы рубите мне руку? – закричал в бреду Петр.

Палец, на котором был надет перстень, распух так, что князю Долгорукому стоило огромных усилий стащить кольцо.

Вдруг в дверь спальни раздался стук. «Друг» царя, могущественный временщик вздрогнул, отскочил от кровати Петра Алексеевича, подошел к двери и, раскрыв ее, впустил маленького человека с лицом старой обезьяны.

– Скорей, скорей, Лукич, за работу!.. – шепнул князь. – Принес? Все?..

– Все, ваше сиятельство, – тихо проговорил человечек.

– Ну, так вот, иди сюда, за мной, в эту дверь! – Долгорукий провел обезьянообразное существо в маленькую комнату, примыкающую к спальне императора, и спросил: – Понял, что надо?

– Написано ясно!.. – ухмыльнулся полугном.

– Бумага подходящая?

– Осмелюсь доложить, что ничего более чудесного для тестамента и придумать невозможно.[43]43
  …ничего более чудесного для тестамента и придумать невозможно. – Тестамент – завещание.


[Закрыть] Извольте поглядеть!

– А воск захватил?

– Хе-хе-хе! – отвратительно рассмеялся тайный слуга русского царедворца. – Ах, ваше сиятельство, неужто Прокофий Лукич может что-либо упустить из виду?

– Ну, так вот, ставь скорее сюда восковую печать!..

«Мастер» принялся за работу. Он растопил воск о масляный фонарь, после чего спросил:

– А чем же припечатаем?

– На, держи, вот этим! – и Долгорукий подал клеврету-мастеру перстень несчастного императора. – Прикладывай, скорей, скорей! Каждая секунда дорога…

– Чудесно! Ах, хорошо! – захлебывался беззвучным смехом подделыватель.

– Ну, а текст-то правильно составишь? Не проврешься?

– Помилуйте!..

– Помни: «Поелику чувствуя себя хворым, недужным и случай – оборони, спаси и сохрани, Господи, от сей напасти! – прекращения дней живота моего, то я, император всея Руси, Петр Второй, назначаю преемницей царского престола Российского любезную нареченную мою невесту княжну Екатерину Долгорукую…»

Шум, послышавшийся из спальни Петра Алексеевича, прервал работу по составлению подложного царского тестамента.

Алексей Долгорукий побледнел и, шепнув «мастеру»: «Работай!» – бросился в опочивальню императора.

Тот стоял в рубашке посредине спальни и кричал:

– На колени, злодеи! Император-цезарь приказывает вам повиноваться его воле!..

А страшные печати зловещей «черной смерти» все победнее и победнее разгорались на лице венценосного страдальца.

V. «Действуйте, Остерман!»

Остерман был «болен».

Этот поразительно ловкий, блестящий дипломат всегда ухитрялся заболеть «вовремя». Благодаря этому ему удавалось при непрерывной «игре» всевозможных партий, какая велась вокруг трона, всегда сохранять строжайший нейтралитет. Пуская в ход на деле все тайные пружины своего дипломатического таланта, он по праву был безупречен в глазах той или иной политической партии. Никто из верховодителей ее не мог прямо заподозрить Остермана в измене.

Так было и на этот раз. Предчувствуя возможность переворота правительства (coup d'etat), Остерман притворился больным, но держал нос по ветру.

– Ну? – торжествующе глядя на Остермана, спросил Бирон. – Разве я был не прав? Он умирает, Остерман, умирает наш юный император!

Остерман печально улыбнулся и произнес:

– Честное слово, дорогой мой, мне жаль бедного мальчика! Я все, все делал для того, чтобы вырвать его из рук этих пьяных злодеев Долгоруких; я хотел образовать его, сделать его человеком в европейском смысле слова, но… один в поле – не воин. Они захватили его и погубили. О, Россия, Россия! Когда невежественные люди становятся тебе на пути, угрожая мысли кнутом и арестантским халатом, приходится уступать, утешаясь латинской поговоркой: «Feci quod potui; faciant meliora potentes».[44]44
  Я сделал все, что мог; кто может сделать лучше – пусть делает (лат.).


[Закрыть]

Искренняя, неподдельная скорбь зазвучала в голосе воспитателя юного императора. «Честному немцу» претили дикие оргии, устраиваемые вельможами-рабами для потехи своего повелителя.

– Да, да, это ужасно! – продолжал он. – Вы знаете, Бирон, как воспитывали отрока Иоанна Четвертого?

– Знаю, – ответил Бирон, в голосе которого слышалось нетерпение.

– Эти изуверы-бояре, ставившие превыше всего усиление собственной власти, придумывали разные потехи бедному мальчику. Они окружили его стаей кровожадных, голодных волков и заставляли его бросать с башен и колоколен собак, кошек и других животных. Они приучили его к виду и запаху крови – понимаете ли вы, Бирон? – и… приучили. С такой же легкостью, с какой он бросал с колокольни щенка, он позже стал сбрасывать бояр. Цель его «воспитателей» была ясна: пусть царь «забавляемся», а они… они будут править царством. О, не то ли самое сделали эти родовитые хамы и с моим бедным учеником Петром?.. Они – о, варвары! – познакомили мальчика со всеми грязными утехами жизни. Он стал пить, он ознакомился с любовными наслаждениями… Да падет стыд и позор на их головы!

Бирон, спокойно выслушав эту длинную тираду Остермана, пожал плечами и насмешливо спросил:

– А нам-то до всего этого какое дело? Пусть они грызутся – нам будет легче жить в чужой стране.

– «Чужой», сказали вы, Бирон? Почему вы так назвали Россию? Я считаю Россию теперь своей второй родиной.

– Вам, ваше превосходительство, сразу повезло… Вы еще никогда не получали в лицо оскорблений от этих дикарей. Легко вам говорить! Но мне…

– Бирон! Вы с ума сошли! Ведь вы – интимный друг русской царевны! Неужели вы станете утверждать, что вам не повезло тоже сразу? Не забывайте одного: ведь и я – человек образованный – и то не сразу завоевал себе то положение, которое занимаю. А вы?.. Мы говорим с вами с глазу на глаз… Кто вы? Имеете ли вы право… претендовать на положение еще более блестящее, чем то, которое вы занимаете?

Бирона передернуло.

– Не будем об этом говорить, ваше превосходительство! – произнес он. – Недалеко то время, когда вы будете величать меня не Бироном, а «ваша светлость». Итак, император умирает. Теперь вы верите в это?

Остерман встал и в волнении прошелся по кабинету.

А Бирон, не встречая его возражений, продолжал:

– И я вам говорю: действуйте, действуйте, Остерман!

Глубокая складка прорезала лоб дипломата.

– Вы верите в Анну Иоанновну, Бирон? – спросил он.

– Это насчет чего?

– Насчет того, что она будет верна нашей партии? Я хочу сказать, что, если мы изберем ее императрицей, не забудет ли она наших услуг?

Бирон расхохотался:

– Будет ли она верна – спрашиваете вы? Ха-ха-ха!

Хохот Бирона был неожиданно прерван стуком распахнувшейся двери. На пороге стоял доктор-немец. Он был сильно взволнован.

– Я… я к вам… Надо переговорить! – произнес он запыхавшимся голосом и вынул стеклянную банку с трубкой.

Остерман вскочил и пошел ему навстречу.

– Мой дорогой Оскар, – начал было он, но сразу отшатнулся: распыленная струя какой-то едкой, отвратительно пахнущей жидкости ударила прямо в лицо ему. – Что вы делаете? – закричал великий дипломат.

– Так нужно… Это – легкое противодействие против той заразной болезни, от которой послезавтра должен скончаться русский император!

Запах дезинфекционного средства распространился по кабинету Остермана.

– А он? Он умирает? – быстро спросил Бирон.

Доктор выразительно посмотрел на Остермана и вместо ответа спросил:

– Могу я говорить?

– Да, да, говорите все, любезный Оскар Карлович! Это – свой, наш человек. Это – господин Бирон, который, быть может, очень скоро будет полновластным хозяином России.

Немец-доктор отвесил Бирону поклон и сказал:

– Виноват, я не знал… В таком случае я могу сказать то, что видел и слышал, а так как вы – немец, то я буду говорить на нашем языке.

И он начал рассказывать все, что видел и слышал в спальне умирающего императора. Оказалось, что только одно ухо почтенного доктора было приковано к телу Петра Алексеевича, другое – воспринимало слова всех сцен семейки Долгоруких.

– Я слышал все, все! Да! Я забыл упомянуть, что я видел, как вошел старый человек, похожий на обезьяну, которому этот князь сказал: «Все ли ты принес, чтобы сделать фальшивое завещание?»

Остерман и Бирон переглянулись.

– Куда вошел этот человек? – спросил Остерман.

– В комнату рядом со спальней государя.

– Долго они там пробыли?

– О, нет! Минут пять… – Доктор громко расхохотался. – Вы думаете, откуда я это знаю? Слушайте! Я сказал Долгорукому, что мне надо ехать приготовлять лекарство для императора, а сам, выйдя из одной двери опочивальни государя, вошел в нее обратно через другую, секретную, и спрятался за кровать бедного мальчика. И я видел, как этот варвар снимал перстень с руки императора, как он громко говорил: «Прощай, Петр Алексеевич!» Тогда я торопливо побежал к вам, чтобы предупредить вас. О, они замышляют что-то недоброе!..

С тоской и тревогой глядел Бирон на Остермана, думая в то же время:

«Ну, если ты, великий искусник в интригах, не найдешься, как надо теперь поступать, то что же я могу поделать?»

Остерман, казалось, прочел это в глазах Бирона.

– Так, так! – произнес он. – Игра задумана мастерски, но…

– Но вы надеетесь помешать им? – перебил Бирон.

– Да, думаю… А вам, Оскар Карлович, большое спасибо за сообщение. Оно вовремя и кстати. Эту услугу не должен забыть господин Бирон, если случится то, что мы предполагаем.

– О, да! – воскликнул Бирон. – Вы будете щедро награждены императрицей.

– Императрицей? Какой? Разве у нас будет императрица?

– Ну, об этом еще нечего говорить. Поезжайте лучше поскорее к императору. Кстати, он непременно должен умереть послезавтра? – спросил доктора Остерман.

– Я уверен в этом.

– А дольше он может протянуть?

– Это будет зависеть от работы его сердца.

– А поддержать нельзя какими-нибудь возбудительными средствами?

Немец-доктор, пожав плечами, ответил:

– Можно, но надежды на отсрочку мало.

– А вы все-таки попытайтесь, милый Оскар Карлович! Для меня важен каждый лишний час жизни императора, – выразительно поглядел на доктора Остерман.

Когда доктор удалился, Бирон спросил Остермана:

– Я не могу понять, какое же подложное завещание собирается сфабриковать Долгорукий? В чью пользу?

Остерман усмехнулся:

– Это доказывает, мой милый друг, что из вас никогда не выработается дальнозоркий государственный человек. Неужели вы не догадываетесь, о ком будет идти речь в подложном тестаменте императора?

Бирона осенило.

– Как? – воскликнул он. – Неужели у Долгорукого явилась безумная мысль, что российский престол может перейти к его дочери Екатерине, нареченной – по пьяному делу – невесте умирающего Петра?

– А почему бы у него и не могла зародиться подобная безумная мысль? – невозмутимо продолжал Остерман. – Скажите, Бирон, положив руку на сердце: по какому праву Анна Иоанновна может надеяться на корону?

– Позвольте, Остерман, но ведь она – русская царевна, племянница Петра Великого.

– Ну, и что же? А разве у Петра нет двух дочерей, Анны и Елизаветы? Заметьте, они – дочери царя, а не племянницы, как Анна Иоанновна. С сегодняшнего вечера, когда стало известно о смертельной болезни императора, уже началась подпольная работа всех партий. В ту минуту, когда мы с вами говорим, я могу поклясться, что и у Голицыных, и у Долгоруких, и у… нас идут тайные совещания! – Остерман рассмеялся я продолжал: – Только я, право, не знаю, стоит ли мне принимать участие в хлопотах за Анну Иоанновну?..

– Как? Вы, Остерман, хотите изменить нашей партии? – в страшном испуге воскликнул Бирон.

– Подождите, подождите, мой милый Эрнст! – насмешливо произнес Остерман. – Я хочу только сказать, что в случае нашей победы вы весь успех припишете Джиолотти.

Бирон только руками замахал.

VI. Ночь во дворце в момент смерти императора

Прошел день после страшного приговора доктора-немца над участью несчастного венценосного страдальца.

Москва оглашалась звоном церковных колоколов: это во всех сорока сороков служили молебны о ниспослании исцеления страждущему государю императору Петру Алексеевичу Второму. Но слух о том, что надежды на выздоровление царя нет никакой, проник в народ и во все слои населения первопрестольной столицы.

– Кончается наш молодой царь!

И Петр Алексеевич действительно кончался. В течение дня он несколько раз ненадолго приходил в сознание.

– Что это… что со мной? – еле слышно говорил он.

– Вы тяжко больны, государь, – склонялся к его лицу бесстрастный Алексей Долгорукий.

– Я не умру? – с трудом шевелил языком император.

– Бог даст, оправитесь, ваше величество…

– Где Катя? Пусть она придет ко мне… Отчего она бросила меня?

– Недужится и ей, государь, – ответил Долгорукий.

Но вслед за этими короткими секундами просветления Петр Алексеевич опять впадал в предсмертное забытье.

Бедняга доктор Оскар Карлович еле держался на ногах от утомления, так как он не спал уже третью ночь. Несколько раз, для усиления деятельности сердца, он вводил под кожу императора возбуждающую жидкость камфоры.

В опочивальне Петра Алексеевича стоял отвратительный запах. Гнойные чернооспенные нарывы лопнули, и зловонная жидкость струила страшную заразу.

– Хоть подушили бы вы чем-нибудь, докториус! – не выдержав, обратился Алексей Долгорукий к доктору.

– Наденьте на лицо вот эту маску. Это предохранит вас от заразы, – сумрачно произнес немец и подал Долгорукому маску из марли, насыщенную карболкой.

– Не надену! – гневно воскликнул вельможа. – Негоже русскому князю щеголять в машкерадной личине!

– Как вам угодно!.. – пожал плечами Оскар Карлович. – Как врач, я обязан был предупредить вас об опасности заразы.

Волнение Долгорукого было понятно: он знал, что там, за дверями спальни, в комнатах дворца, сидят и ведут потайную беседу все власть имущие верховники, разбившиеся на различные партии.

* * *

В одной из отдаленнейших гостиных находилось несколько человек. Во главе их был князь Дмитрий Голицын.[45]45
  Во главе их был князь Дмитрий Голицын. – Голицын Дмитрий Михайлович (1665–1737). С 1694 г. капитан Преображенского полка. В 1697 г. обучался навигации в Италии. Был посланником в Константинополе, в Польше и Саксонии. С 1707 г. – киевский воевода, а затем губернатор. В 1726 г. стал одним из организаторов Верховного тайного совета. Один из авторов «кондиций». После неудачи верховников назначен членом Сената. Жил большей частью в своем имении Архангельском под Москвой. В 1736 г. был привлечен к суду, обвинен в служебных злоупотреблениях и заточен в Шлиссельбургскую крепость, где и умер.


[Закрыть]

– Я, господа, пригласил вас сюда, чтобы мы могли, пока не поздно, порешить, что следует нам делать, когда это случится, – начал он. – Не только дни, но и часы Петра Алексеевича сочтены. Ему остается жить очень недолго. Мы – члены Верховного тайного совета; на нашей обязанности лежит попечение о судьбе России. К сожалению, не все наши держатся одинаковых взглядов. Так вот, нам необходимо сговориться.

– Просим вас высказаться!.. – послышался голос второго Голицына.[46]46
  …послышался голос второго Голицына. – Голицын Михаил Михайлович (1675–1730) – брат Д. М. Голицына, князь, генерал-фельдмаршал, сенатор, президент Военной коллегии, член Верховного тайного совета.


[Закрыть]

Остальные хранили молчание.

– Не имея еще доказательств в руках, я не буду пояснять вам, почему князь Алексей Долгорукий упорно не желает, чтобы в спальне умирающего царя присутствовал кто-либо из нас, – продолжал Дмитрий Голицын. – Но я догадываюсь, в чем тут дело. Скоро и вы это узнаете, помяните мое слово! Но я полагал бы так: нам надо себе полегчать, воли себе прибавить.

– А как же нам удастся это? – послышался чей-то насмешливый голос.

– Очень просто: мы должны ограничить самодержавие. Разве не ведомо вам, сколь много Россия претерпела от самодержавия[47]47
  Исторически точные слова князя Дмитрия Голицына, произнесенные им в частном собрании, на заседании Верховного тайного совета.


[Закрыть] и от иностранцев? – спросил Голицын.

– Ведомо. Но как нам обойтись без самодержцев и без иностранцев? – задал вопрос другой голос.

– И это не трудно устроить. Мы должны выбрать на престол лицо, которое отказалось бы от полного самодержавии, которое предоставило бы нам, членам Верховного тайного совета, нести тяготу государственных забот.

– И кто же согласится на это?

Голицын тихо промолвил:

– Царевна Анна Иоанновна, герцогиня Курляндская.

Гробовое молчание было ответом.

– Но ведь она не имеет права на престол! – воскликнул один из верховников.

– Почему? – вырвалось у Дмитрия Голицына. – И потом, разве мы не можем установить право? Вопрос о престолонаследии слишком запутан, чтобы церемониться с ним. Даете ли вы мне слово, что в заседании совета вы поддержите меня?

– Да! Да! Да! – послышались голоса.

* * *

А в это время во дворец прибыло духовенство для соборования Петра. Наступало утро…

Дверь опочивальни раскрылась, и на пороге выросли две фигуры: митрополита с крестом в руках и Алексея Долгорукого.

– С глубокой сердечной тоской имею честь сообщить высокому собранию вельмож и иных верноподданных, что его императорское величество, государь император Петр Алексеевич Второй, приобщившись Святых Тайн и получив обряд соборования, в Бозе почил, – дрогнувшим голосом громко произнес князь Алексей Долгорукий.

– А-ах!.. – ответил зал подавленным шепотом страха.

Тогда выступил митрополит:

– Мои возлюбленные во Христе чада! Восплачьте и предайтесь великой скорби! Се бо Царь Царей призвал в лоно Свое праведную душу Своего помазанника. Не стало возлюбленного государя императора Петра Алексеевича. Помолимся об упокоении души и о вечном его покое!..

И вскоре залы дворца огласились заунывным панихидным пением.

Похоронный звон всех церквей разбудил Москву.

– Царь умер! – заволновалась первопрестольная. И только одного не знала Москва, а с нею и вся Россия: кто явится преемником скончавшегося Петра II.