Электронная библиотека » Рудольф Распе » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 12 ноября 2013, 23:56


Автор книги: Рудольф Распе


Жанр: Зарубежные детские книги, Детские книги


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Рудольф Эрих Распе
Приключения барона Мюнгхаузена

Перевод с немецкого:

«Baron Münchhausen» by Rudolf Erich Raspe


В оформлении обложки использована иллюстрация Михаила Курдюмова

Художник Марина Мосияш


По изданию:

Распе Р. Э. Путешествия и приключения барона Мюнхгаузена. – СПб.: Типография бр. Пантелеевых, 1902.


© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2010, 2012

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2010

* * *

Путеводитель для веселых людей

Книга, которую вы держите в руках, – уникальна. И не только потому, что она занимает почетное место в истории европейской литературы, но и потому, что создана она как автором, так и его главным героем. Оба они были реальными людьми, и до сих пор не утихают споры среди специалистов, чья роль в появлении на свет «Рассказов барона Мюнхгаузена о его изумительных путешествиях и кампаниях в России» важнее: филолога и знатока древностей Рудольфа Эриха Распе (1737–1794) или барона Иеронима Карла Фридриха фон Мюнхгаузена (1720–1797). Так или иначе, но книга имела ошеломительный успех не только у современников, но и у потомков, породила множество подражаний, а в наше время была не раз экранизирована. И неудивительно – завораживающее мастерство, с которым написаны, а до того наверняка рассказаны в кругу друзей эти удивительные и фантастические истории о путешествиях и приключениях, полные юмора и живых подробностей, не могло оставить читателей равнодушными.

Кто же они, эти двое, хорошо знавшие друг друга, на протяжении многих лет поддерживавшие дружеские отношения, а затем жестоко рассорившиеся из-за знаменитой книги, обессмертившей имена обоих? Их судьбы, как и судьбы многих европейцев второй половины бурного XVIII века, сами по себе могут составить сюжет увлекательного романа.

Первый из предков барона Иеронима Карла Фридриха фон Мюнхгаузена – потомка древнего саксонского рыцарского рода – принимал в XII веке участие в крестовом походе под предводительством Фридриха Барбароссы. Один из его сыновей угодил в монастырь, был выпущен оттуда по императорскому указу, и с него, получившего прозвище Мюнхгаузен (буквально «монастырь»), которое позднее стало фамилией, началась новая ветвь старинной семьи, а на гербе всех Мюнхгаузенов с того времени стали изображать монаха с посохом и книгой. Среди них были вельможи и полководцы, министры и даже основатель прославленного Геттингенского университета в Германии.

Иероним Карл Фридрих родился в поместье Боденвердер недалеко от Ганновера и в возрасте пятнадцати лет поступил пажом на службу к владетельному герцогу Брауншвейг-Вольфенбюттельскому Фердинанду Альбрехту II. Двумя годами позднее Мюнхгаузену пришлось отправиться в Россию вместе с сыном герцога, который стал женихом принцессы Анны Леопольдовны, которой правившая в то время в России бездетная императрица Анна Иоанновна хотела передать власть. Однако сватовство затянулось на несколько лет, а тем временем молодой герцог успел поучаствовать в войнах, которые вела в то время Российская империя с Турцией и Швецией. Разумеется, юный паж сопровождал его повсюду. Лишь в 1739 году состоялась свадьба герцога Антона Ульриха с Анной Леопольдовной, Мюнхгаузен же, освободившись от обязанностей пажа, поступил в чине корнета в Брауншвейгский кирасирский полк и уже через год стал поручиком и командиром первой элитной роты кирасиров.

Однако в 1741 году власть в России захватила Елизавета, дочь Петра I, и принц Антон Ульрих и его супруга угодили в Рижский замок, причем поручик Мюнхгаузен стал невольным стражником своих прежних высоких покровителей. Его блестяще начатая карьера прервалась – следующий офицерский чин барон с превеликим трудом получил лишь в 1750 году, несмотря на репутацию безупречного офицера. Но еще задолго до этого Мюнхгаузену довелось командовать почетным караулом, встречавшим невесту наследника российского престола – Софию– Фридерику Ангальт-Цербстскую – будущую императрицу Екатерину II.

В 1752 году барон, взяв годичный отпуск от службы, вернулся в родной Боденверден, провинциальный городок, который на протяжении нескольких столетий вместе с окрестностями являлся владением семьи Мюнхгаузенов. Однако отпуск затянулся на несколько лет, и Иероним Карл Фридрих подал в Военную Коллегию прошение об отставке и в Россию больше не возвращался.

С этого времени барон вел мирную жизнь зажиточного землевладельца – встречался с соседями-помещиками, охотился в окрестных лесах и полях, изредка наезжал в соседние города Ганновер и Геттинген. В своем поместье Мюнхгаузен построил особый павильон, увешанный охотничьими трофеями, чтобы принимать там друзей. Уже после его смерти это строение прозвали «павильоном лжи» – именно там хозяин, прирожденный рассказчик и импровизатор, «угощал» гостей невероятными историями о своих приключениях в России. Вот как описывал современник вечера в «павильоне лжи», которые собирали множество поклонников барона: «Обычно он начинал рассказывать после ужина, закурив свою огромную пенковую трубку с коротким мундштуком и поставив перед собой дымящийся стакан пунша… Чем дальше, тем он жестикулировал все выразительнее, крутил на голове свой маленький щегольской паричок, лицо его все более оживлялось и краснело, и он, обычно очень правдивый человек, в эти минуты замечательно воплощал в лицах свои фантазии».

Одним из постоянных слушателей барона был его добрый приятель из Ганновера Рудольф Эрих Распе – один из образованнейших людей своего времени, изучавший естественные науки и филологию в Геттингене и Лейпциге, знаток философии и археологии, писатель и историк литературы. В те годы Распе служил секретарем в университетской библиотеке, был издателем сочинений философа Лейбница и автором одного из первых немецких рыцарских романов «Хермин и Гунильда». В 1767 году Распе стал профессором университета «Каролинум» и смотрителем антикварного и монетного кабинета. Много времени он отдавал путешествиям по немецким землям в поисках различных редкостей, монет и древних рукописей для коллекции ландграфа Кассельского. При этом Распе был беден, частенько влезал в долги и однажды не устоял – продал часть монет из собрания ландграфа, чтобы поправить свое финансовое положение. Пропажа была обнаружена, власти выдали ордер на арест хранителя, и к нему в дом явились стражники. Но тут случилась почти невероятная вещь. Люди, пришедшие арестовывать Распе, были буквально потрясены его даром рассказчика и наслушались таких невероятных историй, что дали ему возможность бежать из города.

Таким образом, Распе и Мюнхгаузен стоили друг друга – оба были сочинителями фантастических сюжетов и мастерами устного рассказа. Распе перебрался в Лондон, где продолжал бедствовать до тех пор, пока ему в голову не пришла блестящая идея – опубликовать истории, рассказанные его приятелем Мюнхгаузеном, на английском. В книгу, вышедшую без указания имени автора, Распе включил несколько уже известных в Германии историй, принадлежавших Мюнхгаузену, – они были напечатаны раньше в сборнике «Путеводитель для веселых людей». Но к этим историям он добавил и несколько собственных, позаимствовав сюжеты греческих, римских и восточных анекдотов и превратив книгу в цельное произведение, объединенное фигурой рассказчика.

Книга имела огромный успех. Одно за другим выходили новые издания, принося автору внушительные суммы, а имя барона Мюнхгаузена вскоре стало нарицательным в Англии для обозначения виртуозного рассказчика-враля, что, разумеется, не доставляло ни малейшего удовольствия потомку крестоносцев и достойному офицеру русской службы, каким был подлинный Мюнхгаузен.

Чаша терпения барона переполнилась, когда книга Распе появилась в Германии. В переводе на немецкий было названо его полное имя и приведены подробности его жизни, что привело Мюнхгаузена в неописуемую ярость. Поначалу он решил было вызвать Распе на дуэль, но поскольку тот был недосягаем, подал на него в суд за причинение ущерба чести дворянина.

Суд, однако, отверг иск барона, так как в книге не было указано имя автора. А тем временем творение Распе приобрело в немецких землях такую популярность, что в Боденвердер стали стекаться зеваки – поглазеть на «барона-лжеца». Мюнхгаузену пришлось выставить вокруг дома кордон из слуг, чтобы не допускать любопытных бюргеров.

Так еще при жизни, не сделав на своем веку ничего предосудительного, барон Мюнхгаузен превратился в литературный персонаж, который заслонил его подлинный образ. К нему прилепилось прозвище «короля лжецов» и «враля из вралей», и даже хорошо знавшие барона родственники отвернулись от него, обвинив в том, что он опозорил их имя.

Реальный Иероним Карл Фридрих фон Мюнхгаузен окончил свои дни в одиночестве в пустом и холодном доме, полностью разоренный. За больным бароном ухаживала единственная служанка; когда, уже незадолго до его кончины, она помогала немощному старику переобуться и обнаружила, что у Мюнхгаузена недостает двух пальцев на ноге, барон от души рассмеялся и отпустил свою последнюю шутку: «Я потерял их во время охоты в России – их откусил белый медведь!»

А что же Распе? Он покинул этот мир на три года раньше своего героя. На деньги, вырученные от продажи книг о Мюнхгаузене, писатель приобрел шахту в Ирландии, но не успел даже начать разработку угля, как заразился сыпным тифом, перед которым медицина того времени была бессильна.

В наши дни в Боденвердере имя Мюнхгаузена носят улица, ресторан, отель, аптека и даже кинотеатр. Есть там и памятник– фонтан, изображающий барона восседающим на половине лошади, жадно припавшей к воде. В усадьбе Мюнхгаузена сегодня разместилась городская мэрия, а в здании школы открыт его музей. За два минувших столетия в разных странах увидело свет около шестисот книг с продолжениями приключений Мюнхгаузена и о нем самом. Причем некоторые из них написаны его потомками – теми, которые когда-то стыдились своего родства с «бароном-вралем».

Часть I
Приключения на суше

Приключение первое

Прямо из дому отправился я в Россию, в самой середине зимы, совершенно правильно рассуждая, что в зимнюю пору на севере Германии, Польши, Курляндии и Лифляндии проезжие дороги, которые, по свидетельству всех путешественников, еще убийственнее дорог, ведущих к храму Добродетели, должны улучшиться благодаря снегу с морозом – без всякого вмешательства власть имущих, обязанных печься об удобствах населения.

Поехал я верхом. Это самый практичный способ сообщения, конечно, при отменных качествах и лошади, и ездока. Тут, во всяком случае, не ввяжешься нежданно-негаданно в поединок с каким-нибудь щепетильным немецким почтмейстером, да и томимый жаждою почтальон не станет самовольно завозить вас по пути в каждый шинок. Оделся я в дорогу довольно легко, и холод порядком донимал меня по мере того, как я подвигался на северо-восток.

Можно себе представить, как при такой стуже и ненастье чувствовал себя несчастный старик, на которого я нечаянно наткнулся в Польше. Он лежал на голой земле у края дороги, дрожащий, беспомощный, едва прикрывая свою наготу жалким рубищем, неспособным защитить его от пронзительного северо-восточного ветра.

Мне стало ужасно жаль беднягу. Сам я совсем окоченел, но тем не менее набросил на него свой плащ.

После этого я как ни в чем не бывало поехал дальше, не останавливаясь до тех пор, пока меня не застигла ночь, окутав все вокруг непроглядным мраком. Ни огонька, ни звука, которые указывали бы на близость селения. Все окрест лежало под снегом, я сбился с дороги и заплутался.

Верховая езда утомила меня до полного изнеможения. Пришлось слезть с лошади, которую я привязал к какому-то крепкому колу, торчавшему из снежного сугроба.

Захватив с собою, ради безопасности, свои пистолеты, я улегся поблизости на снег и так здорово уснул, что продрал глаза только уже среди бела дня.

Каково же было мое изумление, когда я очутился на церковном дворе! Сначала я решил, что моей лошади и след простыл. Но вот я услыхал где-то наверху конское ржание. Поднимаю глаза и вижу: конь мой висит на поводу, привязанном к шпилю колокольни.

Тут я сообразил, в чем дело. Деревню за ночь совсем занесло снегом, потом погода резко переменилась. За время сна я незаметно опускался все ниже, по мере таяния снега, пока не достиг твердого грунта; а то, что я принял в темноте за сломанное деревце, торчавшее из сугроба, оказалось шпилем колокольни с флюгером, к нему-то и была привязана моя лошадь.

Не раздумывая долго, схватил я пистолет, выстрелил в ремень, на котором болталось бедное животное, и, благополучно получив его обратно в свое владение, продолжил путь.

Все шло хорошо, пока я не добрался до России, где зимою и вовсе не принято ездить верхом.

Мое правило – приспосабливаться к обычаям той страны, куда занесет меня судьба; поэтому я достал одноконные саночки и, повеселевший, покатил в Петербург.

* * *

Не могу припомнить, где именно случилось со мной одно происшествие: в Эстляндии или в Ингерманландии, знаю наверняка только, что дело происходило в дремучем лесу. За мною погнался страшный матерый волк. Побуждаемый жестоким зимним голодом, он вскоре настиг меня, и мне, казалось, уже не было спасения. Машинально бросился я ничком в сани, предоставляя лошади спасать нас обоих по ее разумению.

Тут случилось то, чего я смутно желал, не смея, однако, рассчитывать на такой счастливый исход.

Волк действительно не обратил никакого внимания на мое тощее тело, но, перепрыгнув через меня, яростно накинулся на лошадь, растерзал и моментально проглотил всю заднюю часть несчастного животного, которое продолжало мчаться во весь дух, вне себя от страха и боли.

Благополучно избегнув неминуемой гибели, я тихонько приподнял голову и с ужасом увидел, что голодный зверь все дальше и дальше вгрызается в свою добычу. Дав ему время поглубже зарыться во внутренности лошади, я огрел волка кнутом. Тот с перепугу рванулся что было мочи вперед; тогда труп лошади шлепнулся наземь, а волк очутился в ее шкуре и хомуте. Я же не переставал беспощадно хлестать его, и таким образом оба мы, здравы и невредимы, примчались стрелой в Петербург, совершенно против нашего обоюдного чаяния и к немалому изумлению встречных.

* * *

Не стану, милостивые государи, докучать вам пустой болтовней, описывая порядки в роскошной русской столице, процветание в ней наук и искусств и всякие ее достопримечательности, и того менее хотелось бы мне познакомить вас с интригами и забавными приключениями в избранном петербургском обществе, где, между прочим, принято, чтобы хозяйка дома, встречая гостя, непременно подносила ему рюмку водки из своих рук и громко чмокалась с ним.

Напротив, я намерен привлечь ваше внимание к более достойным и благородным предметам, таким, например, как собаки и лошади, до которых я всегда был страстным охотником, а кроме того, к лисицам, волкам и медведям, водящимся в России, как и всякая дичь, в таком совершеннейшем изобилии, о каком не имеют и понятия в иных странах.

Затем мы, наконец, перейдем к увеселительным поездкам, молодецким забавам и славным подвигам, украшающим дворянина получше обрывков тарабарщины, именуемой греческим языком и латынью, или разных благовонных изделий, коков да завитушек, придуманных французскими умниками и парикмахерами.

Поскольку я не мог немедленно поступить на службу в армию, то у меня оставалось около двух месяцев свободного времени, которое я волен был тратить в веселой компании, как и свои деньги, самым благороднейшим манером, прилично своему званию.

Ночи у нас проходили за игрою или кутежом при звоне полных рюмок.

Холодный климат России и нравы русской нации способствовали тому, что здесь бутылка заняла гораздо более почетное положение промеж общественных удовольствий, чем то, которое занимает она в нашей трезвой Германии. Немудрено, что я встречал среди русских истинных виртуозов по части благородного искусства выпивки. Однако все они и в подметки не годились одному седобородому генералу с медно-красным лицом, обедавшему обыкновенно с нами за общим столом.

Этот старик потерял в сражении с турками верхнюю часть черепа, поэтому, как только в нашем обществе оказывалось незнакомое лицо, он с самой задушевной обходительностью извинялся за то, что принужден сидеть за столом, не снимая шляпы. За обедом генерал имел привычку опорожнять по нескольку графинчиков водки, а под конец обычно запивал эту порцию бутылкой арака или же, смотря по обстоятельствам, удваивал ее. Тем не менее почтенный ветеран при этом нисколько не хмелел.

По-вашему, это выходит за всякие мыслимые рамки?

Извиняю вас, господа; я и сам долго терялся, не зная, чем объяснить такие странности, пока одна случайность не дала мне в руки ключ к этой любопытной загадке.

Дело в том, что наш собутыльник время от времени как будто машинально слегка приподнимал свою шляпу. Я нередко видел этот жест, не придавая ему, однако, никакого значения. Что лбу генерала становилось жарко, было так же естественно, как и то, что старик освежал голову.

Наконец мне удалось подметить, что вместе со шляпой он приподнимает и приделанную к ней серебряную пластинку, заменявшую ему оторванный верх черепа. При этом винные пары от выпитых им крепких напитков улетучивались, устремляясь легким облачком кверху.

Таким образом непонятное объяснилось.

Я сообщил об этом некоторым закадычным приятелям, предлагая подтвердить в тот же вечер свое диковинное открытие наглядным опытом.

С курительной трубкой в руке незаметно подкравшись сзади к старику, я выждал, пока он снимет шляпу, и тут с помощью клочка бумаги поджег поднимавшиеся винные пары.

Нам тотчас представилось небывалое и красивое зрелище. В один миг испарения над головой нашего героя превратились в столб пламени, а часть паров, остававшаяся над волосами старика, мгновенно вспыхнув, образовала вокруг головы голубое сияние в виде нимба.

Мой опыт, разумеется, не мог быть не замечен им; однако генерал не только не рассердился, но даже позволял нам с тех пор повторять эти проказы. Каждый раз, когда за нашим столом появлялся новый человек, мы спешили устроить для него это ошеломляющее зрелище, а желая придать последнему еще больше блеска, начинали наперебой предлагать генералу пари на бутылку арака, старались при этом нарочно проиграть ему и заставляли выпивать его одного все количество выигранного им вина.

Наконец ореол ветерана разросся до таких размеров, что его обладателю уже не стало больше места между простыми смертными. В один прекрасный день он покинул наш бренный мир, вероятно, с тем, чтобы переселиться в Валгаллу и пировать там среди героев, стяжавших бессмертие.

Приключение второе

Обхожу молчанием множество других веселых проказ, в которых, смотря по разным обстоятельствам, мы играли роль то действующих лиц, то зрителей. Теперь у меня на уме позабавить моих слушателей рассказом о несравненно более удивительных и интересных приключениях на охоте.

Было бы излишним упоминать о том, что я больше всего любил водить компанию с людьми, питавшими пристрастие к благородной охотничьей забаве и знавшими в ней толк. Постоянная смена впечатлений, доставляемых охотою, а также необычайное счастье, сопутствовавшее мне в моих охотничьих похождениях, делают эти воспоминания о временах моей молодости исключительно интересными.

Однажды поутру, выглянув из окошка своей спальни, я так и ахнул: расположенный по соседству большой пруд был весь усеян дикими утками.

Схватил я, не теряя ни мгновения, ружье, стоявшее тут же, в углу, и до того стремительно сбежал с лестницы, что треснулся лицом о дверной косяк. Из глаз у меня посыпались искры, однако мешкать было нельзя.

Добежав до пруда на расстояние выстрела, я уже хотел прицелиться, как вдруг, к своему отчаянию, убедился, что от моего ружья при жестоком ударе об дверь отскочил кремень.

Что оставалось мне делать? Терять время было невозможно. К счастью, я вспомнил, что происходило только что с моими глазами. Проворно взведя курок, я прицелился в заманчивую дичь и саданул кулаком по своему глазу. От сильного удара из него опять полетели искры, порох воспламенился, грянул выстрел, и я положил на месте пять пар уток, четырех хохлаток и двух лысух.

* * *

Присутствие духа – главное в молодецком удальстве. Солдаты и мореходы часто бывали обязаны ему своим спасением, однако и охотников выручает оно сплошь и рядом.

Вспоминаю я, как однажды, бродя по берегу озера, опять увидал с полсотни диких уток, которые были на этот раз рассеяны на таком обширном пространстве, что никак нельзя было рассчитывать положить одним выстрелом более двух-трех. На беду, в моем ружье оставался последний заряд; между тем у меня явилось непреодолимое желание унести домой непременно всю прилетевшую на озеро дичь, так как я ожидал к обеду довольно большое и приятное общество.

Вдруг мне пришла в голову счастливая мысль. В моей охотничьей сумке уцелел кусочек ветчинного сала – остаток взятой из дома провизии. Я взял собачью сворку, рассучил ее, чтобы сделать возможно длиннее, и привязал к концу кусочек сала.

Спрятавшись в прибрежном тростнике, я закинул в воду свою нехитрую приманку и стал ждать.

Вскоре, к моей радости, она была замечена одною из уток. Птица поспешно поплыла к ней и жадно проглотила это лакомое угощенье. Прочие утки бросились следом за первой.

Скользкое сало чрезвычайно быстро прошло по всем внутренностям утки и, выйдя из нее с другого конца, снова очутилось в воде, где было вторично проглочено другой, потом третьей птицей и так далее всеми поочередно до самой последней.

В каких-нибудь несколько минут моя приманка совершила путешествие по внутренностям всех уток, причем веревочка, к счастью, не оборвалась и птицы (все до одной!) оказались нанизанными на ней, точно бусы.

И вот теперь, преспокойно вытащив на берег мою незамысловатую снасть с пойманной дичью, я весь обмотался ею, после чего двинулся к своему дому.

Шел-шел и устал. Путь неблизкий, а тащить такое множество добычи становилось мне не под силу, и я уже начал сожалеть о своей ненасытности. Но тут стесняющая меня ноша принесла мне громадное облегчение. Все утки оставались еще живы! Оправившись немного от испуга и недоумения, они вдруг захлопали крыльями и попытались взмыть в небо.

Всякий другой на моем месте растерялся бы; я же воспользовался таким неожиданным оборотом дела и, поднявшись над землею, стал действовать в воздушном пространстве полами своего камзола как веслом, чтобы устремить полет к своему жилищу. Когда уже летели над ним, я, чтобы спуститься на землю, торопясь, стал поочередно сворачивать шеи моим уткам. Эта операция представляла немалое затруднение, потому что я был принужден начать с самой передней, и если моя отчаянная попытка удалась, то лишь благодаря смелым кувырканьям в воздухе, которые я повторял столько раз, сколько было у меня птиц. Свернув шею последней утке, я медленно спустился в печную трубу и шлепнулся прямо на кухонный очаг, который, к большому счастью для меня, не был еще растоплен.



Трудно описать переполох, вызванный в кухне моим появлением таким не совсем обычным манером. Однако испуг кухонной челяди перешел в радость, когда прислуга, кроме своего господина, увидала еще и его богатую добычу, обещавшую изобильное угощение гостям и домочадцам.

* * *

Похожий случай вышел у меня и со стаей куропаток.

Я отправился на охоту опробовать новое ружье и уже расстрелял весь запас дроби, как вдруг, уже и не надеясь, увидал снявшуюся с места стаю куропаток. Желание добыть несколько из них в тот же вечер к своему столу подсказало мне одно замечательное средство, к которому я советую прибегать и вам, господа, при подобных обстоятельствах.

Подметив, куда опустилась дичь, я скорехонько зарядил ружье вместо свинца шомполом, конец которого заострил на скорую руку. После того я пошел на куропаток и выстрелил по ним в тот миг, когда они вспорхнули. Всего в нескольких шагах от меня мой шомпол опустился на землю с нанизанными на нем семью птицами, которые, должно быть, немало удивились, очутившись так внезапно на самодельном вертеле.

Недаром говорится: «На Бога надейся, а сам не плошай». Но чудо еще не довершилось. Подняв с земли пронзенных птиц, я только хотел запрятать их в свою охотничью сумку, как вдруг заметил, что они оказались уже изжаренными на шомполе, раскалившемся докрасна при выстреле. Перья с них опали, а мясо так аппетитно зарумянилось, что оставалось только положить их на блюдо и подавать на стол. При этом дичь приобрела особый пикантный привкус, который нравится утонченному гурману.

Другой раз попалась мне в одном из дремучих лесов России великолепная чернобурая лисица. Было бы жаль испортить ее драгоценный мех, пробив его пулей или зарядом дроби. Кумушка-лиса стояла, прижавшись к дереву.

В один миг я вытащил пулю из моего ружья, заменил ее крупным плотничьим гвоздем, выстрелил и попал так метко, что пригвоздил пушистый хвост красивого зверя к древесному стволу. После того, спокойно подойдя к лисице, я взял свой охотничий нож, рассек ей крест-накрест кожу на морде и давай хлестать животное нагайкой. Лиса скорехонько выскочила из своей шкуры да и была такова. Я же вернулся домой с богатым трофеем.

* * *

Случай и удача нередко исправляют наши промахи; в этом я убедился вскоре после рассказанного происшествия.

Однажды увидал я в лесной чаще детеныша кабана, за которым бежала его матка. Выстрелив по ним, я, к сожалению, промахнулся. Только смотрю: что за чудо? После выстрела детеныш улепетывает что есть духу, а матка же стоит на месте как вкопанная.

Подойдя ближе, я присмотрелся к ней и убедился, что она ослепла от старости, почему и держалась зубами за хвост поросенка, служившего ей проводником – в исполнение сыновнего долга. Свинья бежала за ним, когда пуля, пролетевшая так благополучно для них и так неудачно для меня – между маткой и детенышем, перебила эту живую привязь. Обратившийся в бегство раненый поросенок-поводырь перестал тянуть за собою свинью, и она, естественно, остановилась в недоумении, не выпуская из пасти остатка отстреленного поросячьего хвоста. Недолго думая, я ухватился за этот кончик и преспокойно повел слепую кабанью самку к себе домой – без малейшего сопротивления со стороны беспомощного старого животного.

* * *

Как ни страшны дикие свиньи, вепри куда как свирепее и опаснее их.

Однажды я, не готовый ни к нападению, ни к защите, наткнулся нежданно-негаданно в лесу на матерого вепря. Едва-едва удалось мне скрыться от него за могучим дубом. Тогда разъяренное животное, думая поразить меня, ударило с такой силой по древесному стволу, что его клыки глубоко вонзились в дерево и застряли в нем.

«Погоди же ты, – подумал я, – теперь тебе не вырваться».

Схватив камень, я принялся заколачивать им клыки вепря еще глубже в твердый дуб. Как ни рвался зверь от боли и бешенства, его отчаянные усилия ни к чему не привели. И пришлось этому супостату волей-неволей дожидаться моего возвращения из соседней деревни, куда я сбегал за веревками и телегой, чтобы привезти его живьем к себе домой, что и ухитрился сделать без особенных затруднений.

* * *

Конечно, милостивые государи, вы слыхали о святом Губерте – храбром покровителе охотников и стрелков, – а также о благородном олене, который явился ему в лесу со святым крестом между рогами?

Каждый год в удалой компании усердно воздавал я честь и хвалу охотничьему патрону и сто раз видывал священного оленя либо нарисованным в церквах, либо вышитым на гербах рыцарей. Блюдя правила чести и совести доброго охотника, едва ли сумею сказать определенно, водились только прежде такие олени с крестами или же они существуют и в наши дни. А только вот что вышло однажды со мною самим.

Когда на охоте расстрелял я все свои заряды, вдруг передо мной точно вырос из-под земли чудесный олень. Стоит и смотрит на меня, да так смело, словно знает, что мой патронташ и дробница совершенно пустехоньки.

Невмоготу мне стало: зарядил я ружье одним порохом, a вместо дроби присыпал к нему горсть вишневых косточек, которые добыл тут же, наскоро сорвав немного вишен и очистив мякоть. Этим зарядом я выстрелил по оленю и угодил ему прямо в макушку между рогами.

На один миг он был оглушен – пошатнулся, упал, однако вскочил и – давай Бог ноги.

Год или два спустя охотился я в том же лесу; вдруг – что бы вы думали? – откуда ни возьмись статный олень, а у него между рогами чудесное вишневое дерево, этак повыше десяти футов. Я тотчас припомнил свое давнишнее приключение, и так как еще с того дня считал это животное своей собственностью, то и уложил его метким выстрелом.



Таким образом в придачу к жаркому получился и замечательный десерт, потому что дерево было сплошь усеяно румяными вишнями, вкуснее которых я не пробовал до той поры.

Да, государи мои, как знать, пожалуй, какой-нибудь пылкий преподобный Немврод – настоятель монастыря или епископ, страстный любитель охоты, – вот на такой же манер украсил крестом между рогами оленя святого Губерта! Ведь духовные особы искони славились искусством по части украшения чужих лбов, да и теперь усердно поддерживают эту славу. А добрый охотник в горячую минуту не разбирает ничего и ни перед чем не останавливается, лишь бы не упустить из рук лакомой добычи. Сужу по себе, потому что сам не раз подвергался соблазнам подобного рода. А в какие попадал я передряги, так уму непостижимо!

Например, как вам понравится вот хоть бы такой казус?

Однажды, в бытность мою в Польше, я, охотясь, был застигнут в лесу вечерними сумерками. Беда: ни света Божьего на небе, ни пороху в пороховнице! Повернул я восвояси, как вдруг валит из лесной чащи страшенный медведь с разинутой пастью, и прямо на меня.

Напрасно обшаривал я проворными пальцами свои карманы в надежде нащупать остатки пороха и свинца. Мне попались под руку только два ружейных кремня, которые обыкновенно охотники берут про запас. Схватив один из этих кремней, я со всего размаха швырнул его в разинутую пасть медведя с такой силой и ловкостью, что камешек проскочил в самую глотку.

Не особенно довольный моим угощением, мишка повернул налево кругом, став на четвереньки задом ко мне, чем я и воспользовался, чтобы всадить ему второй кремень с другого конца. Пущенный не менее ловко, камешек не только попал по своему назначению, но в просторном пузе медведя еще и стукнулся что было мочи о первый. Раздался оглушительный треск, сверкнул огонь, и зверя моментально разорвало на части.

Говорят, искусный аргумент a posteriore[1]1
  Апостериори – на основании опыта, из опыта (лат.).


[Закрыть]
, приведенный кстати, да еще вдобавок столкнувшийся хорошенько с аргументом a priori[2]2
  Априори – независимо от опыта, до опыта (лат.).


[Закрыть]
, разносил без остатка с не меньшим успехом иных свирепых ученых и философов с медвежьими повадками. Что же касается меня, то хотя на этот раз я остался здрав и невредим, однако не желал бы проделать вторично такой же штуки или столкнуться опять с медведем, не имея в запасе иных средств обороны.


Страницы книги >> 1 2 3 4 5 6 7 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации